Конарик

Брусчатка нервно колотилась о подошву истрепанных странствиями сапог. Полдень пытался укрыться от изломанной резкими движениями походки архимага. Едва дорога накренилась, альтмер обнажил ладони, стянул жгутом каждую связку на птичьих пальцах. Могущество искрило и смердело, сжатые в нить губы резали воздух четкими чеканными звуками. Телдрин нервно наблюдал за бандитской заставой, окруженной частоколом, за деревянными наблюдательными сооружениями, расположенными по обеим сторонам тракта. Чудилось, будто отдельные мажьи слова обладали колоссальной мощью, способной одним звучанием расколоть бревенчатые башенки на щепки. Данмер убежден: проклятая вампирская кровь извергается прямиком через поры, через трещинки на коже. Она ложится поверх «эбонитовой плоти», смешивается с самим магическим естеством, оплетая Лоэрна зловонным зловещим покровом. Серо готов был поклясться, что ни разу не видел столь чудовищного магического доспеха. И он клянется. Клянется, что без колебаний вонзит клинок в спину этого существа по самую рукоять. Альтмер поворачивает голову, роется взглядом в содержимом телдриновой черепушки – и ядовито ухмыляется. Боковым зрением мечник замечает, что часовые Теснины грабителя уже свешиваются с бревенчатого моста клубками внутренностей. Вывернутыми наизнанку. Данмер упирается тяжелым взглядом в спину напарника, и понимает, что не заметил того смертоносного движения, кое обрушило на разбойников сию несоразмерную их преступлениям кару. Думы его занимает страшная догадка: архимаг наверняка способен управлять потоками Этериуса и без участия рук. Понимает неказистый редоранский воин и еще кое-что: головорезы не успели осознать, что именно их убило. Они не видели блеск занесенного клинка перед гибелью. Не слышали звука натягиваемой тетивы перед выстрелом. Не видели боевую стойку мага перед атакой и искрящуюся молнию в его пальцах. Понимает, что путники могли бы невидимыми пройти засаду. Могли бы откупиться. Если бы архимагу было это угодно. Данмер чувствует - их ждет кровавая баня - и ладонь его холодеет на рукояти, покрывается липким потом. Едва ли сегодня данмерский воин сможет произвести хотя бы одну атаку. Едва ли он останется жив, если самонадеянно полезет под руку вампиру в тщетной попытке достучаться до своего белокурого чародея. Он видит, как растерянно смотрят подоспевшие грабители на то, что осталось от их товарищей. Он чувствует, как думы их заполняет густое мутное варево ярости. Он, ступая на мост, прокинутый над беглой горной речушкой, слышит, как отворяются ворота заставы, как отчаянные вопли рвут глотки оркам, нордам, редгардам – тем жилистым мускулистым мужикам, что одним ударом способны выбить дух из тщедушного альтмера. Он слышит звон лезвий, высвобожденных из ножен, слышит, как клинки поют, жаждут крови и смерти, как вибрирует предвкушением сталь в пробном замахе, как скрежещут мышцы и доспехи. - Альтмерская шлюха! –кто-то заметил тощее мажье лицо под сенью капюшона. Шлюха же, неистово хохоча, запрокинула голову и вперила костлявые руки в небеса и – из глубин преисподней Мерунеса восстали зловещие воины, и упал капюшон с головы чародея, и изорвал неистовый порыв ветра жемчужные пряди. Маг отливал кровавым налетом, безумие золотом заливало взгляд. Крик на наречии даэдрическом обернулся рваными знаменами, восславившими жертвоприношения и казни, пытки и зверства, пляс на изувеченных телах, крамолу и каннибализм. Молнии верещали, зажатые клочьями ладоней, разряды их ломали людские кости, испепеляли их – тела оседали наземь бесформенными мешками, где головы смешивались с ногами, бока – с ягодицами, а сердца пытались еще гонять кровь по жилам, словно бы не понимая, что те спутались меж собой, словно нитки в клубке, что изорваны костями. И человеческие мешки наполнялись кровью, раздувались, обезображивались, лопались. Дреморы разрезали тела от горла до бедер, вспарывали животы и глотки, кричали безумства и упивались могуществом, коим подпитывал их властитель. Через плечо, украдкой, Лоэрн поглядывал на напарника, который стоял поодаль в абсолютной растерянности, и рот его разрезала саркастичная усмешка. Десяток человек, павших, свергнутых к ногам мага, выстилались на брусчатке мясистым ковром, и Телдрин видел, как лаечные роскошные сапоги архимага мнут чьи-то пальцы и волосы, как кишки и сухожилия цепляются за его лодыжки. Как кровавыми потоками инкрустированы безупречные любимые ладони, чувствовал запах горелой плоти, пытался ощутить, что испытывает альтмер, когда очередной грозовой разряд проникает в его тело, ползет вверх по изуродованным рукам, проникает в недра истлевших нервов. Данмер понимает, что осталось недолго. Он словно научился чувствовать, когда магические силы напарника на исходе. Или же это сухой расчет? Он крепко сжимает рукоять клинка. Он сжимает рукоять, когда последний дремора, испустив истошный утробный вопль, отправляется обратно в Обливион. Он сжимает рукоять клинка, когда архимаг прорывается через ворота в заставу. Он слышит треск заклинаний, он видит вспышки и тень силуэта мага. Он сжимает рукоять, когда альтмера пронзает игла ледяного копья – прошивает грудь, полотно магической брони, суставы, волосы, черты лица. Данмер ступает во вражеский оплот в тот момент, когда напарник падает на колени, воздев руки к небу. Вперившись взглядом в непроницаемое лицо предвечернего небосвода, Лоэрн набирает в грудь больше воздуха, набивает ее до отказа, до треска собственных ребер. И кричит. Взывает он к небесам, выпуская дух из подернутой тленом оболочки. Едва успевает выставить руки, дабы не упасть лицом в землю. Внезапное молчание знаменуется гибелью. Из Мундуса исчезают все звуки – шелест реки, ветра, дыхания. Звуки движения и переминания с ноги на ногу. Маги замирают и обеспокоенно вглядываются в облака, кажущиеся сейчас чуть более густыми и тяжелыми, нежели мгновение назад. Паника зарождается в людских сердцах, когда в глуши свинцовых туч разносится рокочущее урчание грома. Животный ужас кует безмолвие. - Прокляни меня Азура… - только и может прошептать Телдрин, когда в одного из головорезов бьет стрекочущая стрела молнии. Жертва падает замертво наземь в то же мгновение, не успев испугом сменить удивленное выражение на лице. Лоэрна бьет крупной дрожью. Мечник не может видеть, как цепкой хваткой альтмер сжимает свое горло, как корчится от боли, и истекают чувствами исслезенные веки – взгляд данмера прикован к божьей каре, так несвоевременно снизошедшей до этих грешников. Подобно Армагеддону Алдуина – его раскаленным каменным валунам, что оставили от Хелгена дымящиеся руины – грозовые разряды Лоэрендилла безжалостно вершат правосудие. Телдрин опускает взгляд на все еще томящийся в ножнах даэдрический клинок, и нутро его леденеет – от того, что молнии вгрызаются в мерзлую землю, ввинчиваются, пытаясь словно достать до гномьих дворцов, избавить обезображенных фалмеров от вечного проклятия. Данмер чувствует это, он помнит, что руки смертоносные дарили ему некогда ласки столь теплые, кои за всю жизнь мечнику не довелось испытать. Серо подставляет лицо дождю и смиренно ждет, когда и его постигнет кара. За трусость, за малодушие и сомнения, за первобытный страх и отвращение к своему господину. - Ты ведь понимаешь. Подобная смерть – благословение, - и Телдрин, холодея, будто в тяжелой промасленной субстанции, в тролльем жире или еще чем столь же мерзком, оборачивается к наспех сколоченному домишке, со стороны которого слышится ему голос потусторонний, – За все предательства, что ты совершил. - Ты дважды провалился. Ты не достоин его так же, как не был достоин меня, эльфийская ты подстилка, - вторит ему в телдриновой голове. В дверях покосившейся хижины, запустив одну руку в светлые космы, второй шевеля рукоять секиры, кривит в издевке губы статный, обнаженный по пояс северянин. - Ты посмотри на этого заморыша: пресмыкающийся предо мной, по колено в грязи и чужих кишках – он достойнее тебя выглядит, мразь серокожая, - норд с чувством сплевывает себе под ноги. – Эй, патлатый, ползи сюда. Я хочу, чтобы ты видел, как я этого сопляка разберу на цацки. - Ты выжил, - скорее себе, нежели кому еще в благоговейном страхе шепчет данмер. Руки, что дергали его поводок, как он считал, с того света – сейчас, играя мускулами, перебрасывали секиру – из одной в другую. Глаза лазурные пронизывали могильным холодом, росчерки чернил на обветренном лице напоминали символы на надгробии. Он выжил. Могущество Исграмора, мощь выпотрошившего крепость бандитов воина, кровожадный оскал и ярость от предательства являл собой бывший патрон редоранского мечника. Бушевавшее небо затихло в предвкушении возмездия. И только дождь оплакивал погибших в этот кровавый день. Это его персональный грозовой разряд. Он заслужил. Лоэрн молил Ауриэля, чтобы тот повременил – влага начнет испаряться под его заботливыми лучами, и альтмер не сможет совладать с безумием: едва ли когда-либо он был настолько голоден и измучен, едва ли запах крови мог быть настолько явным и тяжелым. И Ауриэль сочувственно скрывался за облачной взвесью, и альтмер целовал землю за его снисхождение. - Ты знаешь цену предательства, данмер? – скривившись в предвкушении, норд завел орудие за спину, словно в замахе, – Так вот она. Свист летящей секиры был оглушительным, движение воздуха едва не сбило мечника с ног. Надо отдать магу должное: альтмер не вскрикнул, не застонал. Был слышен лишь звук металла, настигнувшего свою цель – глухой, хлипкий, потрескавшийся местами, местами – сочащийся – он вошел каменным штырем Серо меж лопаток. Лоэрну же – буквально. Мечник издал истошный вопль, выхватил клинок, презрительно блеснувший, и безрассудно кинулся в объятия собственной смерти. Только ноги его подкосились. И, едва сделав пару шагов, мечник рухнул, сотрясаясь в агонии рыданий. - Это был достойный эльф. Не думал, что скажу такое в адрес остроухой шлюхи, но, даэдра меня задери, он ведь тоже один моих ребят вынес,- северянин зычно расхохотался. – Хочешь смотреть на его труп, пока я тебя трахаю? Лоэрн знал, что мечник не сможет. Не сможет достать клинка из ножен, быть подле него, попытается избежать сражения. Он так же знал, что устал лицемерить. Взгляды и прикосновения этого данмера говорили сами за себя – его благоговейные жесты, искрящиеся восхищением глаза, открытые беззастенчивые улыбки. Он не видел в маге чудовища, он не боялся его, хотя, Ауриэль свидетель, стоило бы, ох как стоило. Виной тому было то, что не видел Серо в альтмере и героя. Не видел Драконорожденного, сразившего Пожирателя мира и отсрочившего конец времен. Кидающегося с боевым кличем в самые страшные погребальные чертоги, сражающегося с полчищами восставшей нежити и армиями двемерских анимункулов в одиночку. Целеустремленного, величественного, смертоносного. Настал момент изменить это недоразумение. Лоэрн не мог ответить, кто именно зародил в нем зерно безжалостности и жестокости – Анкано ли или покойный архимаг Арен – однако альтмер взрастил его в себе, бережно и заботливо лелея то, что было пережито. Обращение, пренебрежение, несправедливость – все те тривиальные вещи, кои незаметно, но последовательно разрушают хрустальный храм души, обрывают лучезарные нити, хватают липкими от похоти пальцами самое сокровенное, делая его мутным и нелицеприятным, использованным и забытым. Было это все в безупречном статном Лоэрне, как бы Телдрин не хотел этого замечать. Мечник не смог переступить свое малодушие. Зародившиеся сомнения выбили его из колеи. Это значило, что он не может принять своего обожаемого архимага. Лоэрну важно было показать, что внутри: Арен любил это, Арен его научил. Савосу не важны были лица, сладострастные вздохи, стройные ноги – лишь потроха, первородная сила, грани и крайности. Голод отдавался оглушительной пульсацией в висках – слишком много крови потеряно. Архимаг глотал ее, заполнившую рот, давился, сплевывал на ладони ошметки внутренностей и кровавые сгустки. Секира разрубила легкое, и теперь Лоэрн, вместо спасительного крика, мог воспроизвести только удушающее клокотание. Воздух проникал в грудь со свистом, красная пена стекала по губам на выдохе. Конвульсивный припадок Телдрина все разгорался – данмер выл, исступленно скреб пальцами землю – являл собой зрелище жалкое и жалостливое, совершенно обреченное. Контракт требовал от него стойкости и боевой выслуги. Договоренности о чувствах и влюбленности не было и не должно было быть. Лоэрн усмехнулся. Самонадеянные приспешники удовольствий, проклятые Азурой эгоисты. Архимаг понимал, что выглядит сейчас крайне комично – с торчащей из спины секирой, рискующий поднять голову и удариться затылком об ее рукоять. Едва не располовиненный стальной махиной, чудом сохранивший чувствительность в левой руке, безрассудно и упрямо отказывавшийся от привилегий Морокеи, поддавшийся абсурдной негласной провокации бесполезного редоранского пасынка. Вампир извивался подобострастно, лелея в ладонях сгусток гранатово-лиловый, игрался с ним, словно с котенком, облизывал пошло, грязно ухмылялся – он знал, что Лоэрн пойдет на поводу, примет из его рук это знание, подпитает его, укрепит, воспользуется магией крови. Ведь глупый норд все еще недостаточно близко к Телдрину, упивается своим могуществом, триумфом, чужим унижением – тем самым оставляя слабый шанс, что архимаг не промахнется и не заденет напарника богомерзким проклятием. Альтмер грузно завалился на бок, испустил хриплый стон, протянул руку – и вампир выгнул спину, помурлыкивая от удовольствия и предвкушения, изогнулся похабно, елейно и липко уговаривая архимага дать ему то, что он молебно просит. Решившись наконец, сцедив последние силы, Лоэрн вскинул ладонь и набросил удавку на шею северянина – обагренная лиловым заревом нить оплела грудь его и плечи, сковала конечности, зарылась под кожу, скользя сквозь упругое полотно мышц, свежуя органы и нервы, вплетаясь в полнокровные артерии , и соки жертвы покинули тело, поползли прочь – густые и горячие, головокружительно терпкие – по магической материи в иссохшиеся жилы вампира. То был момент слияния. Момент принятия. И архимаг снисходительно прошелся ладонью по тощей пояснице вампира. И тот осклабился довольно и любовно. Теперь северянин узнал, что чувствовали его жертвы, когда он живьем сдирал с них кожу. И мысль эта заметно его развеселила, как и та, что недооценил он остроухую шлюху. Как и та, что данмер вглядывается в его лицо с неверием и страхом. Не боится более смотреть ему в глаза, видеть, как гаснет лазурная пронзительная синева в них, как уходит жизнь из монстра, преследовавшего его всю жизнь, до сего момента, но боится, все же – но уже совершенного иного. И с безумным ликованием и превосходством норд принимает гибель. Последние вдохи его согбенного тела полнятся удовольствием – ведь он оставляет напарника со страхом еще более зловещим и всепоглощающим. Со страхом обернуться и увидеть то, с чем он остался. То, что высосало жизнь из воина, казавшегося данмеру непобедимым и необузданным, яростным и безжалостным. Высосало жизнь без единой атаки или прикосновения. Бойся возмездия. Это ли не идеальная награда за трусость?