Конарик

Невзрачные промозглые утра вошли у Телдрина в привычку. Вот уж вторую неделю подряд он просывпался в липком ознобе и, ежась и передергивая плечами, плотнее заворачивался в отсыревшую шкуру. Стены таверны сплошь пропитаны влагой и сыростью морфальских болот – они оседали на коже постояльцев навязчивым провинциальным сувениром. Смятая двухнедельная щетина, осунувшееся лицо, громады провалов под глазами. Эльф потерял счет дням, но с горечью и досадой осознавал, что стареет в каждый из этих дней. Что сидит у опостылевшей кровати в каждый из них, и в каждый же – стирает зубы миллиметр за миллиметром, силясь удержать себя в руках и не разнести эту треклятую дыру к чертовой матери. Морфальский маг взывал к его терпению, убеждал в действенности своих методов, но с того рокового вечера альтмер не подавал признаков жизни. Телдрину ничего не стоило признаться в собственном бессилии: он понял, что больше не может быть тем неунывающим бравым мечником и понял, что участь сиделки при смертельно больном – гораздо страшнее. Смешно подумать, но сейчас Серо видел себя вдовцом, бесконечно скорбящем об утерянном счастье. И он горько усмехается. Скрипы и шорохи ночного пристанища словно играли нервное соло на его взвинченных от напряжения жилах. И более всего желал данмер окунуться в вечное забвение и помешательство религиозных уверований, ибо отчаяние давно затмило трезвую рассудительность его. Украдкой он запил дверь в мажью комнату, опускался на колени и целовал без памяти руку его, чудом лишь рыдания внутри удерживая. Там тишина шорохалась всхлипами его крупными, босыми ногами, скребущими грубое дерево половиц. Тишина, подобная гробовому безмолвию над полем боя – там мечты и надежды его изломанными телами лежали, шелестя гниением внутренностей. Тональностей стонов изгибы и линии тела худого не являлись ему перед сном. Мечник видел лучинки сияющих изумрудных глаз, прищур, ворохом белесых ресниц обрамленный, мантию и пряди, северным свободным ветром уносимые, изгибы пальцев, касающихся его лица небрежно. Гнев и страхи не разгорались в душе его истерзанной - и уголька надежды в ее очаге не теплилось. Лишь скорбь, хрупкой дорожкой лунного света дребезжащая. А, временами, ужас леденящий охватывал данмера. Глубокой одинокой ночью лежал он в сырых хворающих стенах и слушал звуки потусторонние, с обожженных развалин соседнего дома доносящиеся. И видел в лунном свете колышущиеся густые тени, что бродят подле опочивальни неживого уже архимага. И старался он лежать неслышно и неподвижно, чтобы духи жуткие не заметили его, чтобы хватило сил и рассудка унести напарника из этого гнилостного места, спасти от липких, смердящих гибелью и мучениями рук, что тянулись к нему через окошко и стены, и от мрачных людей, населяющих этот город. Он с теплотой и ностальгией вспоминал стенания свои виндхельмские. И мгновение то, когда увидел Лоэрна у порога «Гнисиса» - живого, лучезарного, взбудораженного стылой изморозью Истмарка. Он ел безвкусную еду, запивая тремя-четырьмя бутылками кислого вина. Не чувствуя насыщения, голода, опьянения. Более всего на свете желал мечник, чтобы напарник его к жизни вернулся – и более всего боялся этого. Страшился увидеть понимающую полуулыбку, услышать слова успокаивающие, стремящиеся оправдать его бесчеловечный предательский поступок. Ужасался увидеть изломанную болезнью походку альтмера, длинный шрам на спине, дрожащие от бессилия пальцы. Он знал. Это все – его вина. *** Фалион готовит третью порцию эликсира, а Телдрин одергивает вспоротое запястье, удерживая ладонью рану, обвязывая руку старой портянкой. Взгляд редгарда понимающе смягчается, и он кладет ладонь на плечо Телдрина – в знак поддержки. - Мы вылечим его. Слышишь? – он резко сжимает пальцы. – Вылечим. Честолюбие мага понятно Телдрину. Возможность наблюдать, к чему может привести обладание такой силы. Возможность прикоснуться к этой силе. Восстановить ее. И Серо брезгливо дергает плечом, в попытке согнать ободряющее успокоение. - Твои эликсиры бесполезны, - резко одергивает его мечник. - Мои эликсиры исцелили его раны, - усмехается Фалион. – Твои раны – вне моей компетенции. Отчасти редгард прав – раны альтмера затянулись в крупные безобразные рубцы. Но грудь архимага по-прежнему безмолвна и неподвижна, иссохшиеся конечности – бескровны. - Ты же знаешь, кого будут винить, если в нашей отаре не досчитаются нескольких овец? – строго сверкнув глазами, проговорил Фалион. Телдрин знал. - О паршивых овцах же обычно не вспоминают, верно? - Я не сторонник самопожертвований. Но ты должен хорошо питаться, чтобы это могло подействовать. *** Хорошо питаться Телдрин не мог. Повсеместно чудился ему привкус здешней мертвечины. В первую ночь мечник наполнил бутыль кровью лишь наполовину. Аккуратно ступая по скрипучему полу, отворяя неслышно дверь, он проскользнул в комнату мажью незаметно для Джонны и постояльцев – глубокой бездыханной ночью. Неподвижное тело могильным камнем лежало на сердце данмера. Мягко провел он ладонью по холодной щеке, невесомо коснулся губами лба. Вздохнув горестно, проклиная себе за еще не содеянное, Телдрин трепетно ладонь подложил под голову альтмера, приподнял осторожно, путаясь пальцами в волосах жемчужных. Горлышком стеклянным раздвинул лоэрновы губы и, скрепя сердце, стал вливать теплую еще кровь в неподвижное тело. Кровь наполнила сосуд рта и – полилась через край. Серо застонал отчаянно и горестно. Струйки липкие стекали по щекам, за уши, путались в волосах и просачивались сквозь простыню. - Пей же… Ладонь трепетно ласкала затылок, содрогаясь нежностью и лаской, и собственной беспомощностью. Рыдания сдавили горло. Корчась в бессилии, целовал данмер беспорядочно острые скулы, уши любимые, в щемящей дрожи воззвал он к Азуре, Мефале, Боэтии, Ауриэлю, Лорхану, Молагу Балу… Тысячу кровавых жертвоприношений готов он был принести, готов был исполнить публичную казнь самого себя – лишь бы увидеть глоток животворящий, подрагивание потрескавшихся губ едва уловимое. - Живи же, живи, даэдра тебя задери. Расскажи мне об Алиноре, об Арене, о магии. О, прокляни меня Азура! Усмехнись на мою глупость, ведь я жалок сейчас так. Гляди, на коленях стою, в своей крови измарался, тебя испачкал… - нутро Телдрина свело слезами и скорбью, и он разрыдался, словно мальчишка на теле умирающей матери. - Я завтра тебя умою, потерпи… Я жалок так, Лоэрн. Я не вынесу этого больше. Я могу дать тебе только кровь…Я отдам всю ее, если захочешь. Только захоти… *** Дрожь мечника, казалось, сотрясала стены и куцые оконца, таинство ночи и скорбь лунного света. Укрывшись затхлыми шкурами, запершись в комнате громко, он скрутился в лихорадке, стеная и вздрагивая. Снаружи мерно шелестел снег, выстилая грубую брусчатку нежным мягким покровом. Зеркало отражало словно бы поникшие острые уши и спутанные черные космы, паклей торчащие из-под шкур. Мечник забылся сном беспокойным, нервным, тревожным. Не ведал он, что силы небесные снежинками невесомыми одарили его покаяние. Мелодиями эльфийскими успокоили его разум, неся благословение и покой. Ведь там, в глубине морфальских постоялых комнат, губы недвижимые вздрогнули украдкою. Сияние жизни осветило изломанное болезнью тело, ласковые руки Ауриэля приняли нечисть в свои объятия чудотворные. Немыслимым усилием сделав глоток застоявшейся в горле крови, крупной судорогой пробудил в себе жизнь маг эльфийский. Тепло и спокойствие наполнило его жилы. Теплилось забвение его благодарностью и благоуханием садов Алинора. *** С тяжелым сердцем проснулся в этой утро воин редоранский, ибо свежо в его памяти было унижение прошлого вечера. Понуро и скудно позавтракав, распорядился он о свежих простынях и подушках. Обыкновенно обслуживанием комнат занималась Джонна, но мечник убедил ее – мол, ни к чему обременять себя заботами. Уединившись в тесной гробнице архимага, Телдрин беспомощно опустился в кресло, сложив чистое белье в ногах его. Запах крови острый и солоноватый пронизывал спальню. Белесое сияние северного полудня заполняло комнату светом – и волосы архимага серебрились изумительно, и профиль его был прекрасен и утончен. Телдрин, должно быть, рехнулся, коли подумать посмел, что маг смог повернуть голову, повинуясь голоду и жажде, стараясь собрать губами кровь его, запекшуюся на подушке. Кристальное утро подарило душе облегчение, и поднялся данмер, и поднял возлюбленного на руки - как же легко и невесомо его тело! Усадил заботливо в кресло, с удовольствием и смирением поменял белье на постели – смрадящее хворью, сбросил его данмер с особенным удовольствием. Бережно перенес альтмера на свежую постель, спровадился о купальных принадлежностях. Кротким стуком Джонна известила о приготовленной бадье и полотенце. Мягко и чинно отирал мечник хрупкое эльфийское лицо от потеков запекшейся крови, бормоча под нос глупые нежности и абсурдные небылицы. Отчего-то именно сейчас в душе его воцарилась гармония и смирение. Виной тому выпавший снег, отбеливший сей неказистый город, или же ласковые лучи солнцеликого, но Телдрин наслаждался моментом уединения с кротким безмолвным альтмером. Отныне мечник решил для себя, что жизнь его всецело принадлежит Лоэрну. Решил, что заботой и лаской только окружать его станет и мирно погибнет у его постели. *** Выйдя на воздух морозный, Телдрин глубоко вдохнул его полной грудью, закружилась голова его от слепящей белизны снега и холодного северного солнца. Скудная морфальская растительность клочками торчала из сугробов, кусты снежноягодника празднично принарядились в снежное убранство. Стражники переругивались и ежились, дети бегали с воплями и смехом – серый зловонный город преобразился. Мечник давно уже не надевал доспеха – бродил, как есть, в льняной рубах и свободных хлопковых штанах. Меч свой оставил он подле альтмера – где ему самое и место. Растирая ладонями озябшие плечи, Телдрин нахохлился и неспешно направился к дому Фалиона, разглядывая примитивные нордские домишки и дивясь нерасторопности северян. Серо наведывался к магу по несколько раз на дню, и редгард приучил его заходить без стука, чтобы лишний раз не отвлекаться от своих магических занятий. По обыкновению, мечник устраивался в кресле возле очага, брал с полки бутыль меда или эля и рассеянно наблюдал, как танцуют язычки пламени в камине, слушал потрескивание поленьев и погружался в глубокие раздумья. Фалион же с головой уходил в свои мажьи записи или часами склонялся над зачаровательным столом, удосуживая гостя лишь кротким приветствием. - Ты рано сегодня. И ты трезв, - оторвавшись от исследований и внимательно оглядев данмера, изрек Фалион. - Еще трезв, - поправил Телдрин, демонстрируя бутылку меда в руке. Редгард усмехнулся. Шорох мантии Фалиона, ворчание поленьев, шелест движений мечника, мерно прикладывающегося к горлышку, едва ли могли нарушить смиренную тишину полудня. Каждый из мужчин размышлял о своем, каждый сохранял молчание – столько сказано было за прошедшие три недели, что оба чувствовали себя изнуренными пустыми разговорами. Резкий настойчивый стук в дверь заставил мужчин встрепенуться и обменяться удивленными взглядами. Опомнившись, Фалион впустил в дом бледную и перепуганную Джонну. Женщина хватала ртом воздух, силясь что-то сказать, размахивала руками, грудь ее вздымалась взволнованно и часто. Телдрина словно ударом молнии к земной тверди приколотило. Едва лишь взглянув на Джонну, мечник все понял. Отбросив недопитое пойло, ринулся он в «Верески», охваченный стылостью заснеженной, продираясь сквозь нее своим разгоряченным телом. Не помня себя, ворвался мечник в покои болезненные, едва на пороге заслышав стоны и вопли из дальнего конца двора постоялого. Завидев корчащегося, рвущего простыни пальцами альтмера, Телдрин едва душу Азуре не отправил. Архимаг выл, хрипел скрежечуще, судорогой обезображенное тело его гнулось, вены подобно червям надулись на висках, оплели шею стройную, душили безжалостно. Прильнул тогда данмер к магу, к наполненному жизнью телу проклятому, сорвал с запястья портянки, а вместе с тканью и кровь запекшуюся. Рухнул на колени подле агонией искаженного эльфа, грубо разодрал рваную рану, к губам прижал руку, пряною кровью исходящую. Вцепился в нее вампир с силой нечеловечьей, и разрыдался Телдрин слезами благодарными, от счастья и облегчения подкосились ноги. Лоэрн жадно глотал силу живительную, гроздями капель выходившую из данмера, а данмер смеялся радостно, любовно глядел на изможденные пальцы, в запястье и локоть его вцепившиеся. Он видел перед собой лицо улыбающееся, ростки, оттепелью пробужденные, сердце Красной Горы, мощью первозданной пылающее, сердце, летящее над Тамриэлем и каплями рубиновыми его земли орошающее. Лишь Фалиона шаги обеспокоенные, уверенно звучащие на задворках сознания, напомнили мечнику о жажде напарника, о беспощадности вампирской и собственной жизни, уходящей в альтмера и зарождающейся в его груди тщедушной. В темноте, покрывающей землю, угадывал Телдрин фигуры в мантиях, и вспомнилась ему легенда красивая о созидании мира и самопожертвовании, и уж если боги оказались столь великодушны, то жертва данмера и вовсе ничтожна. И принял он это смиренно, и смирение овладело им навеки.