Конарик

С тех пор минуло три тяжелых дня телдринова заточения. Фалион, возмущенный его отчаянным безрассудством, запер данмера в комнате «Вересков» и распорядился с Джонной о том, чтобы упрямцу регулярно приносили еду. Редгард исцелил Телдрина в тот же роковой вечер, но счел целесообразным самостоятельно довести до ума лечение архимага, избавившись на время от данмерской суетливости и взволнованности. Утро четвертого дня началось с визита Фалиона. Маг по-свойски расположился в кресле, чинно расправил мантию и оглядел данмера. Телдрин выглядел заспанным, взъерошенным и крайне недовольным. - Он в порядке, - начал маг официальным тоном. – Ты можешь навестить его сегодня. - С вашего позволения, - едко отозвался Серо, кисло скривившись. Фалион устало вздохнул и расслабленно откинулся на спинку. В заточении данмера был определенный смысл и безусловная надобность. Ресурсы его иссякли в первый же вечер, альтмеру же для полного восстановления необходима была человеческая кровь. О живших в доме по соседству вампирах маг предпочитал не распространяться по довольно понятным причинам. После долгих угроз и переговоров, Алва согласилась делиться кровью в обмен на молчание. Да, редгарду было, что скрывать, а взбалмошный данмер понаделал бы шуму – тут и без ясновиденья ясно. - Ты безрассудный, - после долгого молчания изрек Фалион. – Впредь, береги его. Он поднялся со стула и молча вышел, оставляя Телдрина наедине с мыслями и тревогами. На сердце данмера было тягостно и горько – ухало оно беспорядочно и громко, словно свинцом окаймленное. Радость от долгожданной встречи не мог найти мечник внутри себя, ведь даже в одинокой комнате не смел он взглянуть на собственное отражение. Остаться бы ему, жалкому, взаперти, а лучше в крипте, забытой людьми и богами. Ведь вона как – нить событий тянется дальше, и Телдрин с горестью понимает, что своими руками разорвал связь с ней, что сейчас прогонит архимаг наемника бесполезного, а он – Телдрин – и рад бы куда-то пойти, да больше некуда. И если к Лоэрну путь ему заказан, то более нет в его жизни пути, и самого Телдрина в своей жизни нет – навеки мысли его с архимагом останутся, а неказистая оболочка утратит смысл существования. Почему все обернулось именно так? Долгие недели ожиданий и надежд на лоэрново выздоровление мечник размышлял и предавался воспоминаниям. Ведь тогда, в Вайтране, они оба были вместе, и альтмер смеялся. Или это лишь иллюзия умелого адепта?.. Умиротворенные равнины и беседы, теплый постой, золотистое пламя и голова архимага на его плече. Неужели, чувства его столь абсурдны и запретны, что мимолетное сомнение способно все перечеркнуть, привести к таким последствиям? Данмер не мог в это поверить, но и не испытывать их не мог. Невдомек мечнику, что одно лишь слово «жалкий», бездумно сорвавшееся с его губ, обрушилось на вампира, словно небесная кара. Расцветающий, приоткрывшийся бутон иноземного цветка в одно мгновение увял, опаленный стужей северного ветра, так и не сумев выпустить наружу нежные лепестки. Не знал Телдрин, сколько вариаций этого слова хранила память альтмерова, сколькими метаморфозами обрастал голос Арена, чтобы из уст его, каждый раз, звучало оно свежо и ново, чтобы било с удвоенной силой, освежая память об уже услышанном. Вот и восхищенность телдринова была столь велика, столь искренне наслаждался он великолепием архимага, что и помыслить не мог о такой глупости, как о причине всех несчастий. Горестно вздохнув, Телдрин поднялся с постели. *** - Входи, Серо. Маг сидел в постели с увесистым томом на коленях, заправив волосы за уши, в домашней темно-синей робе. Лоэрн оторвался от книги и поглядел на данмера. Взгляд его был внимательным и изучающим, эльф жестом указал на кресло. - Ты оставил у меня свой меч, - с полуулыбкой продолжал альтмер. – Видно, сильно не по душе пришелся тебе подарок. Серо все еще стоял в дверях, слушал родной забытый голос, пропускал его сквозь самое нутро, укладывал на струны души забытой, щемящей сердце мелодией. - Я оставил в этой комнате все самое дорогое, - тихо и вкрадчиво проговорил данмер. Слов извинений не было в его голове, ровно как и мольбы о прощении. Он подошел к кровати и опустился на колени. Переступая смятение, мечник впился жадным взглядом в молодое лицо. Маг выглядел осунувшимся и бледным, худым и мертвым. Смотрел на Телдрина вопрошающе и прямо. В застывшем уединении любой кроткий звук был оглушительным, но тихий шорох кожи о простыни - невесомым и почти интимным. Мечник обнял грубой ладонью тонкие сухие пальцы – без колец и сверкающих молний они обвили его сердце стальными струнами, вгрызлись в него, словно корни в мерзлую землю. В такой момент любые слова прозвучат вульгарно и фальшиво. И Серо поднимается с колен, присаживается возле Лоэрна. Пальцы переплетены и это – самое желанное дозволение. Данмер тянет руку и касается холодной острой скулы. Пальцы мерцают и трепещут, опускаются к губам, ласкают их, сухие и тугие. Он чувствует горячее прикосновение к подушечке, мягкую негу приоткрытого рта. Он поднимает окровавленный взгляд и – проваливается. Альтмер, блаженно прикрыв глаза, облизывает грубые пальцы, обхватывает их губами. Рука его медленно и тихо скользит по руке Телдрина – от запястья, лаская изгибы мышц, ниже, к локтю, и выше – к гладкому твердому предплечью, под рукав. Ткань мягко приподнимается. - Лоэрн. Маг убирает руку и открывает глаза. Смотрит, сверкает зеленью глаз. Телдрину больно и восхитительно, стальная хватка горести душит, и ему - ни вдохнуть, ни закричать. Он падает к губам и почти дико ревет. Хрипло дышит в приоткрытый рот, покуда альтмер не обнимает его за шею – крепко, сильно, захватывает обеими руками. И данмер рвет губы воем и поцелуем. Он чувствует, как улыбается Лоэрн, и может только вцепиться пальцами в длинные волосы, вонзиться в затылок, глубоко и жарко заломить язык эльфа – так, чтобы заныло у корня, так, чтобы альтмер застонал. Лоэрн чувствует, что воскресает снова – как тогда, в Липсанд Тарне, когда жизнь молодого эльфа прервалась и сменилась другой – кровавой и беспощадной, но - такой яркой и ослепительной. Маг мнет пальцами широкую спину, гладит и сжимает их в кулаки. Альтмер – такой красивый, а поцелуй – долгий и восхитительный, и мечник думает, что отдаст душу любому некроманту за еще один такой же. Он знает, что принадлежит этому эльфу. Не по контракту, но – по доброй воле, по зову сердца. - Не прогоняй меня, я не смогу уйти. Я прошу тебя, серджо. Мечник отчаянно шепчет. Держит эльфийское лицо в ладонях, жадно дышит, взгляд его – пылает, пляшет по губам, глазам, ушам, скулам. Лоэрн тоже смотрит – наслаждаясь, вожделея, раздевая – на руки и ключицы, на небритые щеки, шею, узоры на лице. Он опускает руку ниже, гладит плоский живот под одеждой, берет твердый член мечника и непринужденно массирует, будто размышляя о чем-то. Медленно и вязко, а семя уже пропитало ткань штанов, как только губы их соприкоснулись. - Я сейчас не смогу принять тебя, - с сожалением. - Что? - Внутрь – не смогу. Мечник, едва не обомлевший, вспыхивает и облегченно смеется. - Я и не собирался сейчас. Он кладет свою ладонь поверх альтмеровой: - Но руку не убирай. *** - Серджо. - М? Мне нравится это обращение. Они лежат вместе, в небольшой комнате альтмера, на тесной кровати. Красиво очень лежат – на одной подушке, глядя друг другу в глаза, изучая лица, будто ни разу не видели. Лоэрн вплетает пальцы в телдриновы, они словно бы совокупляются, и в штанах мечника снова тесно. - А мне больше нравится звать тебя по имени. Оно красивое. - Так зови, - альтмер улыбается уголком губ и глазами. - Лоэрн. Я совсем тебя не знаю, серджо. - А что ты хочешь обо мне узнать? Лоэрновы пальцы творят богохульство и сладострастие промеж пальцев мечника, и данмер бранится такими выражениями, коих маг не слыхивал за всю свою долгую жизнь. - Для начала – что с твоей спиной. Нехотя Лоэрн переворачивается на другой бок, спиной к Телдрину, и высвобождает руку из рукава. Мантия сползает, обнажая плечо. Мечник берет ткань, тянет на себя, открывая тело взгляду. Уродливый шрам пересекает спину длинной бороздой, разделяя ее надвое, и данмер отчетливо видит это. Он тянет руку и мягко прикасается к белесой коже. Воистину, регенерация вампиров поражает, и все же. - Он навсегда останется? Лоэрн ведет плечом: - Я не знаю. У меня не было еще подобных ранений. А что, такой я тебе больше не нравлюсь? Альтмер потянул-было ткань одеяния, дабы скрыть уродство, но Серо его настойчиво останавливает. Касается губами между лопаток, ведет пальцем по росчерку секиры. - Болит? Лоэрн мог бы сказать, что душа болит сильнее, а достоинство ревет безобразным ревом. - Я мужчина, а не знатная дама, что ушибла палец. - Ты воин, я знаю это. И знаю, что шрамы, порой, болят сильнее, нежели ранения. Телдрин вновь целует мага в спину. Лоэрн вздрагивает и прерывисто выдыхает. - Давай теперь я тебе помогу, - мечник скользит ладонью по мажьему животу. Вниз, к длинному твердому члену. Телдрин пропускает его меж средним и указательным пальцами – тем жестом, коим Лоэрн ублажал его собственную руку. Маг чуть выгибается, кожа на шраме натягивается. Член влажный от смазки, данмер сжимает его ладонью и резко проходится вверх-вниз. Альтмер двигает бедрами, выгибается. В глазах мечника темнеет. Он прижимается бедрами, вжимается естеством в ягодицы мага. Маг стонет. Громко, протяжно, красиво. - Ты все еще считаешь, что можешь мне не нравиться? У меня встает от одного взгляда на тебя, - он снова двигает бедрами, прижимается сзади. Кожа золотистая и кожа пепельная. Перекаты мышц мечника и длинные, жилистые – высокого эльфа. Это – акт жизни, акт наслаждения. К даэдра крипты и мертвечину, когда – скользишь кожей по коже, когда прекрасное создание гнется в руках, подобно иве на северном ветру. Телдрин готов поклясться, что видит, как распускаются зимние цветы. Чувствует дыхание гор и льда, течение времени, драконьи кости в могильниках, извержение Красной горы, падение Вивека. Слышит пульсацию сердца Лорхана. Вот так – все и одновременно, все изыскания своей жизни, всю свободу и красоту мира и этого мгновения. И эйфория эта – страшная, проклятая, но она – жизнь. И он приникает молящим поцелуем к израненной спине напарника, благоговейным, священным. Он стонет в лопатки и кончает. Лоэрн чувствует сзади семя мечника, плоть его трепещет в пальцах данмера. Он гортанно стонет и это – апогей чувственности. Альтмер изливается в грубую ладонь редоранского воина и откидывается назад, на сильную грудь. *** - Почему все так обернулось, Лоэрн? Телдрин приподнялся на локте, подпер ладонью голову и жадно изучал профиль напарника. Альтмер лежал рядом, разглядывая бревенчатый потолок. Он чуть повернул голову, и взгляд его переместился на мечника. - О чем ты, Серо? - Обо всем произошедшем. Альтмер нахмурился, скривил губы в явном неудовольствии. - Ты же знаешь, я не привык ни перед кем отчитываться. Все это выглядит так, словно меня допрашивает матушка или ревнивая женушка, - маг усмехнулся, явно раздосадованный. - Ты знаешь, каково мне было видеть это? Каждый день приходить к тебе, смотреть, и… Самообладание стремительно покидало мечника, он был не в силах подавить горечь и ярость от пережитой безысходности. Скудность слов не могла выразить всю боль и вину, с которой смотрел он на неподвижное тело мага. - Извини меня, Телдрин. Я об этом не подумал. Данмер едва совладал с собой, дабы не разразиться гневной тирадой. Ой ли – не подумал?! Даэдровы альтмеры, златожопые н’вахи! - Попытайся меня понять. Едва ли кому-то когда-либо было дело до моих изысканий, а ты – сражаешься за монету. Твое волнение мне понятно: кто заплатит, в случае гибели нанимателя? Это момент я упустил, я прошу меня извинить. Понимаешь ли, вампиризм наделяет ощущением бессмертия, посему я и не помыслил о такой тривиальной ситуации, как собственная смерть. Нам следует обговорить этот момент – я непременно напишу документ с гарантиями оплаты на случай непредвиденных обстоятельств. Я никогда не останусь в долгу. Ты не беспокойся, моих сбережений хватит и после моей гибели, я составлю список, где ты сможешь их забрать. В конце концов, никто на это претендовать не станет, мне некому оставить наследство. Телдрин смотрел на напарника слепыми от ярости глазами. - Ты спятил, проклятый? Ты слышишь, что ты несешь?! Мечник крепко смял в кулак светлые волосы, опасно приблизился к мажьему лицу. Судорога гнева и негодования исказила черты, узоры ритуально заплясали. На миг Лоэрну почудилось, что это не татуировки вовсе, но магическая руна, печать, что призовет полчища даэдра на голову данмерова недоброжелателя. Он не боялся – куда ему? Он лишь с изумлением смотрел в пылающие красные глаза. - Я не понимаю, Телдрин. - Я за жизнь твою беспокоюсь, треклятый ты недоумок! Шеогорат тебя задери! Засунь в задницу себе наследство и благонравие, ты соображаешь, о чем ты говоришь? - Теперь я вообще ничего не понимаю. Что ты хочешь от меня услышать? И здесь Телдрин хватается за нечесаные космы и вопит в небеса, что есть дури. Но в зеленых глазах – ни намека на издевку, и данмер осознает весь ужас и отчаяние своего положения: Лоэрн действительно не понимает, что его жизнь чего-то стоит. И вот сейчас – как часто бывает после истерики, мечнику хочется в голос разрыдаться, обнять напарника, напрячь все мышцы и раздробить его кости, вжать в себя, соединиться так - чтобы глубже некуда. Но – Серо нужно знать, и поэтому он пытается взять себя в руки: - Зачем ты пошел убивать этих людей? Тем более – ценой жизни. Это же была треклятая бойня, которой легко можно было избежать. Маг удивлен и обескуражен: - Я ведь плачу тебе за то, чтобы ты сражался на моей стороне. А вот скажи, если бы в тайнике того верзилы был артефакт, который мне был бы нужен – как это поменяло бы дело? Едва ли те ребята отдали бы его за так. Или что – тебе нужно какое-то оправдание убийству? Ему никогда нет оправдания. Как ты мог этого не знать? Ты – человек, который зарабатывает на жизнь этим ремеслом? Голос архимага звучал ровно и спокойно – и в том содержалась страшная правда. - Я не член Темного Братства или Мораг Тонг, - говорил Телдрин, но сам понимал, что дела это не меняет, - И некоторые вещи я не готов делать и за тонну золота. То было очко в пользу архимага, и наемник прекрасно понимал это, только себе не мог признаться. Поразительно, как беспристрастный человек легким словом затрагивает самые глухие струны, самые темные воды. - Ты прав. Я такой ситуации тоже не допустил бы, но Морокеи… Для него любая возможность овладеть мной – и повод, и призыв к действию. Ему нравится убивать, а я же – все чаще бываю уязвим и подвластен ему. Как бы сказать… У нас с ним общая утрата, посему ему легко проникнуть в мой разум и управлять моим телом. Я знаю, это звучит так, словно я перекладываю вину на другого, но ты не ошибешься, если вину и за эти смерти закрепишь за моей черной душой. Я слабый – от того все беды. Любовь делает нас слабыми. Это очень опасная вещь. Я был во многих местах, много чего видел. Но любовь – самая страшная сила во всем Нирне. Маг говорил буднично и беспристрастно, но горечь пронзала взгляд его, а пальцы ломала судорога – единственная преграда растерзать себе глотку. А Телдрин понимал, что архимаг только что вновь признался в любви, и – как стоило предполагать – вновь не ему. Мечник вспомнил чахлую книжонку, что давно покоилась в его походной сумке. Много грязи в ней было, больше всего – о любви Лоэрна. Дневник Валмира много рассказал о напарнике, больше, чем говорил об этом сам архимаг. Данмер знал – то запретное знание, неправильное. Но он не мог оторвать взгляда от строчек – жестоких, злых, несправедливых. Когда дело касалось альтмера – он всегда был жадным. И вот теперь, мечник не знал, как закрыть рот, как не взвыть, не спалить даэдров городишко к чертовой матери – чтобы хоть немного отпустило. Он прятал взгляд от Лоэрна, а в глазах стояли слезы, и ни единой душе не было ведомо: то слезы горечи от признания архимага или от жалости к себе. Данмеру больше не хотелось обсуждать это – Фалион был прав во всем. Но он задал вопрос, и теперь обязан выслушать все, что Лоэрн скажет. Данмер не смел предать доверие, не хотел, но, как ни старался, не мог отмахнуться от навязчивого вопроса: « Зачем тогда я тебе? Зачем ты со мной и почему улыбаешься мне? Почему целуешь меня?» - Помнишь, я говорил тебе, что мне нужны все маски драконьих жрецов? – продолжал Лоэрн, - Я намерен заполучить Конарик – маску верховного жреца. Это можно сделать, лишь собрав все остальные маски. Я предполагаю... Нет, я надеюсь, что Морокеи, заняв свое место на постаменте, подчинится воле верховного и оставит, наконец, меня в покое. Я не могу избавиться от него, как далеко не был бы. Где угодно – он преследует меня. Я не могу допустить, чтобы им завладел кто-то еще, иначе – не миновать беды. Морокеи вознамерился захватить могущественного мага и возродиться в его теле. Сначала – это был архимаг Арен, его предшественник, теперь – я. Телдрин помнил, что трусливый Арен отправил Лоэрна к Морокеи – вместо себя. Но более всего – строки, где Лоэрн приносил прекрасные цветы к ногам старикашки, где жил и пел, ходил к возлюбленному украдкой, был на его ложе, смеялся, наслаждался, светился, жил. Где моложавое лицо украшал румянец и смущение. Помнил из рассказов Фалиона и дневника юстициара, и злость владела им, ведь – как получилось, что второсортный маг в захолустье имел право знать о Лоэрне такое? Только сейчас редоранский воин понял, что пропал. Он более не видел жизни без златокожего эльфа, но не было ему места подле такого великолепия. Мечник знал, что отныне будет навсегда его карающей дланью, всегда будет в тени его и – в его постели, когда тот захочет. Сие – не жертва и не самоуничижение, но возможность быть подле, смотреть, наслаждаться, жить, пока рядом. Лоэрн и здесь попал в точку: любовь – самая страшная сила. - Ты получишь все эти маски. Я сам их достану, если потребуется, - хриплым голосом отозвался Телдрин, - спасибо, что рассказал мне. Архимаг слышал неладное в словах мечника, чувствовал, когда тот крепко обнял его и прижался лбом к ключице. «Служить тебе – самое лучшее, что я могу сделать в своей жизни». *** Все это было прошлым и ушедшим, кроме того, что они – рядом. Он мог наблюдать, целовать, ласкать, расчесывать волосы, пропускать их сквозь пальцы – об этом думал Телдрин. Напарник его был рядом и – дышал, улыбался, смотрел и видел, говорил. Это ли не благословение Азуры? - Я проголодался, Лоэрн, пойдем, я у Джонны попрошу чего-нибудь. - Да, а я бы с удовольствием выпил бокал аргонианского кровавого. Или два, - альтмер медленно сел на кровати, натягивая мантию на плечо. Все-таки очищающие чары – это магия. Не пришлось обоим в бадье омываться. И мечник мог позволить себе небольшую вольность: опустившись на колени, прижавшись губами к коленке, надеть на ноги архимага мягкие замшевые сапоги. *** Вернулись на постоялый двор они к вечеру, когда пушистый мягкий снег безмятежно опускался на тихий город. После обеда Телдрину взбрело в голову выйти на свежий воздух и размяться – откинуть мысли, выпустить пар. Он знал, что мышцы Лоэрна скрежещут и воют – слишком долго тот лежал без движения. Серо любил звон клинков, их вой, песнь, красивый танец тела, когда атакуешь и обороняешься, уклоняешься и вновь атакуешь. Безумная, восхитительная пляска, когда лезвия остры, пальцы – изысканны и сильны. Когда, повинуясь чарам, ладонь наполняет мерцание магического клинка по смертоносности не уступающего физическому, когда светлые волосы рвутся порывом, на щеках рдеет румянец, а в зеленых глазах – кураж. Взор его обласкан изумительным зрелищем, волосы напарника – рдеющим закатом, движения его - пунцовыми ягодами на гнущихся ветвях. И если существует что-то более совершенное и прекрасное, чем Нумидиум, рукотворный бог Кагренака, – то вот оно. Для редоранских воинов танец мечей сродни совокуплению – и Телдрин тонул, агонизировал в экстазе, когда клинки их сходились: один – тускло поблескивающий чернотой эбонита, окровавленный бороздами, другой – мерцающий, зыбкий, сотканный магией. Призванный даэдрический кинжал – только с виду жалкий отголосок материального клинка. И сейчас данмер смотрел на длинные пальцы напарника на тусклом стекле бутылки и вспоминал, какими сильными и страстными были они на рукояти. Он знал, что влюбился. Он, не глядя съевший все, что принесла ему Джонна, удовлетворенный, разомленный, мог лишь глушить перебродивший мед, бутылку за бутылкой, и смотреть на такого обычного напарника, раздевая его взглядом. Вот альтмер убирает волосы за уши, смотрит в сторону мерзкого орка, что прослыл местным бардом. Чешет бровь, возвращает руку к бутылке аргонианского (очень уж он его любит), прикладывается к горлышку, облизывает губы. Это чувство – сродни наваждению, но Телдрину нравится, и он смотрит. Мечнику необходимо видеть, что тело напарника вновь наполняет жизнь. Лоэрн смотрит в ответ, недоуменно поднимает бровь – и Телдрину только и остается, что обнажить зубы в безумной улыбке. Лоэрн снисходительно улыбается в ответ и чуть поднимает бутылку с вином, слабым кивком отмечая глоток в честь напарника. - Герой он бесстрашный, он непобедим… - Так слушайте норды о славе его… Телдрин слышит скрипучий, не попадающий в ноты напев Лурбука. Понимает абсурд происходящего, и, о боги, ни одна, даже самая могущественная сила, не может удержать его от того, чтобы запрокинуть голову и дико заржать – ведь эльф сидит напротив, пунцовый до кончиков острых ушей. - Лишь кинешь ты клич - и придет Довакин… - Коль вера сильна, а честь прежде всего… Мечник скользит носком сапога по длинной голени архимага под бревенчатым столом, а тот смотрит в глаза разомлевшим взглядом и прикладывается к горлышку, не отнимая взора. - До-ва-кин, - альтмер читает по насмешливым губам и сам улыбается во весь рот, почти смеется. Это вторая его бутылка за трапезу, он чувствует легкость во всем теле и на душе. Такое случается только в такие вечера. И напарник слишком красив: сильный, играет мышцами и огоньками в глазах, клинья узоров на лице устремляются к острому подбородку, очерчивают брови – и ритуальная маска эта исходит опасностью и вожделением. И он вновь моложавый юноша, а не статный архимаг, разменявший энный десяток (об их количестве даже подумать страшно), и глаза его вновь играют и искрятся зеленью весенней листвы, а не прошлогоднего перегноя. Пепел, все пепел, всюду пепел, и вся жизнь его, но этому – хочется отдаться, подчиниться, станцевать последний танец, будто на углях Вварденфела, на обломках Вивека. Он, как представит, душа в землю уходит и дыхание перехватывает. «Веди меня, Неревар!». Ребячество, истинное ребячество. - Пой-дем со мной,- тут и читать не нужно, достаточно посмотреть. *** Они вломились, ворвались в прохладные объятия стен и унесенные отголоски песен, едва затворив дверь. Жарко дыша и раздевая друг друга на ходу. Телдрину и стараться не было надобности – рывком развязав пояс, он открыл обнаженное под мантией тело. Руки альтмера явно были не в его власти, пытаясь справиться с рубахой напарника. Пепельная, испещренная шрамами грудь выглядела, словно подношение богам. Обласканные взглядами и дыханием севера, они были так молоды и свободны, что дух захватывало. Захватывало, что песнь, спетая во весь голос с вершины Глотки мира, навстречу времени и снегопадам, жизни и смерти, жестокости и благодати. «Как ты можешь смеяться, проклятый?». Но он смеется, воздев лик к потолку, прижавшись спиной к грубой стене, пряча влагу в глазах. И Телдрин берет его лицо ладонями, целует жарко и ненасытно, словно в последний раз, а альтмер все улыбается ему в губы. Их тела соприкасаются в жарком порыве, в экстатическом припадке, в щемящей надобности. У данмера – колом, и он трется горячим членом о бедро архимага, а тот отрывается от губ и смотрит лукаво. Обхватывает шею сильными руками, подтягивается и сцепляет ноги на пояснице. Телдрин рычит и подхватывает под ягодицы, тянется к губам, но рост не позволяет. Кружит, прижимаясь щекой к груди, и бережно опускает на кровать. Жемчужные волосы красиво рассыпаются по простыни, а его собственные – смольно-черной паклей топорщатся, но Лоэрн гладит щетину подле – почти голый череп – почти с обожанием, и это подстреливает эбонитовой. Данмер целует горячий смеющийся рот – и они снова живы – и после, и тысячу раз до. Альтмер расставляет длинные ноги, стоящий член почти прижимается к плоскому животу, и это – самое прекрасное, что доводилось данмеру видеть в своей жизни. Он берет одну ногу и целует пальцы на ней, целует ямку у коленки, тонкую кожу на внутренней стороне бедра. Альтмер стонет в голос, а тонкая полупрозрачная струйка тянется от члена – к животу. «Ты такая шлюха, архимаг». Телдрину красиво и – горько. Он отстраняется, чтобы избавиться от остатков одежды, А Лоэрн остается: расставив ноги, чуть двигая бедрами, следит за наемником из-под опущенных ресниц. Губы припухлые красны и приоткрыты, но данмер видит лишь картины из треклятой книжонки, и лучшее, что он может сделать – отбросить штаны и белье, навалиться на тонкое тело всем весом, вжаться членом меж ягодиц. Он вставляет кончик, а маг тянет тонкие руки к шее, сцепляет крепко и неумолимо, тянет мечника на себя. Данмер склоняется над лицом архимага, и время застывает. Они смотрят друг другу в души, запоминают, закрепляют в потоках времени бесценное мгновение. Лоэрн видит над собой суровое лицо воина, видит историю его человеческого пути, читает ее по чертам и преклоняется перед силой жизни, каждой живой души и судьбы. Он гладит ладонями неровное, скалистое лицо данмера, что млело под пепельными бурями, обтачивалось, словно старые прибрежные скалы, лепилось самим Акатошем. Мечник опускается к губам, касается своими – неожиданно мягко и нежно, и кажется, будто душу вынули. Он не углубляет поцелуй, лишь медленно ведет горячим языком по неге верхней губы и чуть толкается внутрь пульсирующим членом. - Скажи, если будет больно. Он замирает, напрягает все мускулы, каждую мышечную единицу, каждое тонкое волокно – чтобы не сорваться. Лоэрн знает это всем телом и тихо шепчет: - Расслабься. И чувствует, какими мягкими становятся плечи напарника под его пальцами. Телдрин дышит жарко и жадно. - А теперь – двигайся. Мечник ведет бедрами, и член плавно скользит внутрь, входит на всю длину. У данмера темнеет в глазах от наслаждения, маг громко стонет. Это очень красиво, Телдрин не видел за всю жизнь ничего подобного: эльфийский маг словно тянет лицо лунному свету, струящемуся сквозь куцее оконце, обнажает шею изысканным изгибом, волосы его струятся жидким адамантием, острый подбородок клином рассекает сумрак комнаты. Нутро мечника сводит судорогой, и он теперь точно знает, где хочет оказаться после смерти. Он клянется, что присягнет любому принцу даэдра, любому лживому божеству, если оно пообещает ему бесконечные эти ощущения. Это зрелище и звуки эти – его персональный Зал Доблести, Каирн Душ, Хладная Гавань, или – что там еще бывает?.. Он обнимает грубыми сильными ладонями голову напарника, прижимается губами ко лбу, натягивает длинные волосы меж пальцев и – почти выходит. И вновь жадно толкается. Держит крепко альтмера, почти ревет, рычит, воет, зовет. Мышцы ягодиц – что стальные, движения – рваные, рьяные, совершенно безумные. Мечник не закрывает глаз, он смотрит и выжимает из восхитительного зрелища все – до последней капли. Ему столько всего хочется сказать, но он не смеет прервать словами высокие протяжные стоны напарника, а тот сминает тонкими пальцами и ладонями спину мечника, ласкает длинными мышцами предплечий его ребра. Телдрин не замечает разницы между оргазмом и соитием – ему кажется, будто оргазм начался, стоило им зайти в комнату. Семя его изливается в горячее нутро тугими густыми толчками, но мечник продолжает конвульсивно двигать бедрами, проталкивает его глубже и глубже, чтобы каждый дюйм заполнило и обожгло, чтобы впиталось, втерлось, осталось внутри навсегда – чтобы все знали, чей архимаг, но больше всего – сам Телдрин. Он чуть выпрямляется – ему нужно видеть. И альтмер гнет спину в пояснице, хватает ртом воздух. Член его, налитый кровью, оплетенный венами, подрагивает, изливая семя на плоский мажий живот. Грудь рьяно вздымается, кожа натягивается на ребрах, губы рвет ошеломляющая улыбка. Данмер прижимается к плоской груди пылающим телом, целует жадно, гладит волосы, острые кончики ушей. Ему хочется быть еще ближе, еще глубже, но он не знает – как. Он сгребает эльфийское тело грубыми руками, утыкается лбом в ключицу, сжимает крепкими мышцами тщедушного мага. - Ну что ты, Серо? – маг благодушно посмеивается и гладит напарника по голове. И от ласки этой мимолетной щемит сердце, а разум – отправляется на эшафот. А архимагу страшно признать, что ни разу за всю его долгую жизнь, тело его и душа не были настолько обласканы и вознесены. *** Глубокая ночь стелется над городом, редоранский мечник мерно и ровно дышит в глубоком сне, подле архимага. Лоэрн с нежностью и теплотой изучает профиль напарника, его высокие выступающие скулы, острые уши, грубые волосы, темные узоры на лице. «Мастер определенно знал свое дело», - подмечает Лоэрн это – и легкое колебание пространства. Из блеклой полоски лунного света на него смотрит узкое лицо Куаранира. Псиджик выходит из тени, приблизившись. Маг лишь вытягивает ногу на постели, не замечая своей наготы. Куаранир же, напротив, замечает, но не смеет упрекнуть. В конце концов, это он – непрошенный гость. - Я прошу прощения за свой внезапный визит, но произошло кое-что, что обеспокоило меня и мой орден. Куаранир не пытается отвести взгляд, напротив - смотрит с интересом и удовольствием. - Что же это? – Лоэрн тянет руку и рассеянно гладит Телдрина по плечу, гнет бровь и впивается взглядом в псиджика. - Мы заметили мощный всплеск аэдрической энергии, - словно оправдываясь. - Я ничего об этом не знаю, Куаранир. Никаких практик и ритуалов я не проводил, - маг продолжает невесомо ласкать спящего напарника, - Во всяком случае – подобного масштаба. Последние несколько часов я провел в этой постели, с этим эльфом. Лишь на одно короткое мгновение, но Лоэрну показалось, будто ему удалось смутить всеведущего коллегу. - Понимаю, - маг чинно поправляет рукав мантии, - но что-то происходит вокруг тебя. Будь осторожен. Я буду держать в курсе. - Я надеюсь, что ничего серьезного, - бросает Лоэрн, возвращаясь взглядом к спящему напарнику.