Конарик

Мертвый лес замер в испуге. Мечнику кажется, будто вынули все звуки: шелест травы, стрекот сверчков, журчание воды. В тишине этой смотрят напарники друг на друга, словно спрашивают: что тут, даэдра подери, произошло? Маг удивленно осматривает камни, бревна, пропитанную кровью землю, собственные ладони. Убирает со щеки прилипший красный сгусток, разглядывает, брезгливо держа двумя пальцами. - Кусочек печени, - резюмирует, чуть вытянув руку в сторону мечника. Телдрин обескуражено глядит на Лоэрна с высоты телеги, не потрудившись закрыть рот. Альтмер переступает с ноги на ногу, стараясь не поскользнуться на липких останках, подносит кулак к губам, прячет неясный звук, упорно рвущийся наружу. Маг оскальзывается. Звук прорывается. В глубоком изумлении понимает наемник: архимаг хохочет. Разведя руки в немом негодовании, распираемый смехом - нелепый мальчишка, разгромивший отцовскую лабораторию и перебивший все реторты. Смирившийся с последствиями, в восторге от содеянного. - Мне так хотелось это сделать! Каждый раз, когда мне советовали засунуть нечто в мою тощую эльфийскую жопу!.. Ха-ха! Нет, ну ты видел?! Ты посмотри на меня! А на них посмотри! – Эльфа ломает от смеха, сгибает пополам – он почти хрипит. Голосовые связки ликуют от вседозволенности: давно он так не веселился, очень давно. Данмер смотрит на Лоэрна, но видит другого: те же светлые, слипшиеся от чужой крови волосы, расширившиеся в экстазе зрачки, внутренности врагов подле и вокруг, и этот смех… Живой, громкий, ликующий: визгливость прячется в нем единственным ржавым болтом, изредка чиркающим внутри заведенного механизма. Но есть и иное: эльф отводит глаза от бревен, от распиленных надвое людей. Взгляд его скачет по поверженным Дозорным, по чужим жизням, хлюпающим липко под сапогами, по пустым глазам и вывалившемуся языку на отрубленной голове. Воздух застывший смердит сырой кровью, содержимым кишечников, гнилыми зубами и костяной пылью – запах неотвратимой, мгновенной, безжалостной расправы. Архимаг стоит в центре всего, и ему только и остается – смеяться. Серо, столкнув ногой тело извозчика, спрыгивает с повозки: - А ведь я говорил и тебе, и Аргису: больно все это подозрительно. - А я с тобой и не спорил. Зато мы в двух часах от конечного пункта. К рассвету доберемся. - Так-то оно так. Только что нам теперь делать со всем этим? – Телдрин, вступив в кровавый круг, обводит руками побоище. - Ничего. - Лоэрн пожимает плечами. Мерцающие чары танцуют на мажьих ладонях – он торопливо очищает одежды, покуда кровь не засохла. - Пусть люди ярла разбираются. - Так не пойдет, серджо. Я не хочу, чтобы крестьяне с вилами однажды явились к твоему дому. Архимаг, переводит взгляд на напарника, и в глазах его нет и намека на ту непринужденную веселость, которая читалась в голосе и жестах. - Да, Серо, ты прав, разумеется. – Он говорит рассеянно, ощупывая многострадальную накидку. – Дай-ка подумать, - он, замешкавшись, снимает вычурное одеяние через голову и тянет Телдрину, - отнеси пока это в повозку, будь добр. Будет очень неприятно снова испортить ее. Оставшись в дорожной робе поверх штанов и пропитанных кровью сапогах, он собирает чистые уже волосы в высокий хвост и, подбоченившись, осматривает масштабы бедствия. Он вновь рассудителен и беспристрастен, а данмер не может отрицать: ему чертовски по нраву то, что временами выглядывает из-под маски. Он - и мальчишка, что бьет реторты, и отец, что убирает осколки с пола. - И прихвати мне три флакона с красным ярлычком. Нет, не этих, а вон тех. Я отсюда их вижу, Серо. В очередной раз поскользнувшись, чудом удержавшись на ногах, он заходит в реку по щиколотку. - Раскомандовался. Почему бы тебе тогда самому их не принести? – Ворчит данмер, вытряхивая содержимое мажьей сумки. - Мои сапоги насквозь промокли, и мне крайне неприятно в них двигаться. Кроме того, тут кругом кровь, а мне бы хотелось подчистить все следы, раз уж я за это взялся. Он чуть присаживается, опустив в воду полы мантии, касается ладонями рябой поверхности реки. Глаза закрыты, губы едва заметно двигаются. Маг поднимается, а полотно воды тянется к его ладоням, будто ткань вычурного дамского наряда. Он резко выставляет руки вперед, и мощные потоки обрушиваются на опушку, подминая под себя камни и ошметки внутренностей, смывая их к мажьим ногам. Речные воды возвращаются в русло, унося останки Дозорных в озеро Илиналта. - Не будем же мы ждать, когда дождь пойдет естественным образом. – Отвечает Лоэрн на изумленный взгляд мечника. - Помнится, в прошлый раз ты и с дождем справился. – Вкладывая флакон в протянутую ладонь напарника. - Грозовой зов, - начал архимаг, приосанившись, все еще стоя в реке и отхлебывая живительный эликсир из горла, - создан для того, чтобы поражать врагов громом и молнией. Дождь – лишь следствие. А мне бы хотелось избежать того неприятного обстоятельства, когда молния бьет в отдельно стоящее дерево или здание. Он убирает со лба выбившиеся пряди, бросает пустой сосуд Телдрину. - Да-да, мечник – простофиля. – Бурчит данмер, вручая магу очередной флакон. - Как бы ты узнал, если бы я тебе объяснил, Серо? – Альтмер гнет бровь, докончив вторую порцию зелья. Восстановив силы, Лоэрн проделывает ритуал еще несколько раз. Убедившись, что следов кровавой расправы больше нет, он выходит на берег, неприятно хлюпая промокшими насквозь сапогами. - А с этими что делать? – Телдрин указывает на тела извозчика и несчастных распиленных жертв. - Отнеси их туда. – Маг, присев на крупный булыжник и сорвав пробку с третьего флакона, указывает на густые заросли подлеска. – Остальное сделают дикие звери. Телдрин пожимает плечами, берет голову Хьярти за волосы и забрасывает в кусты. *** - Кто были эти двое? Повозка медленно ползет вдоль берега Илиналты. Телдрин и в худшие свои годы не был извозчиком, но, как выяснилось, интуитивно управлять двойкой не так уж сложно – благо архимаг усмирил лошадей «подчинением воли», и животные ведут себя не в пример покладисто. Однако же переходить на рысь данмер не решается. - Те, на лесопилке. Зыбкие предрассветные часы наваливаются удушливой сырой тяжестью, скулы сводит от зевоты. Утро до восхода солнца – самое сонливое время: чем разговор не способ скоротать его? - О, это прекрасная история любви с трагичным, как ты уже знаешь, концом. – Телдрин не видит мажьего лица, но может поклясться собственной головой, что тот мечтательно вглядывается вдаль, чуть вздернув подбородок. – Эти люди – Херт и Херн. Я закупал у них древесину для строительства дома. У нас были теплые, почти соседские отношения. Я всегда мог рассчитывать на кубок-другой крови в их доме. Прежде, чем ты спросишь: да, они были вампирами. Ты можешь представить, их брак длился дольше любой человеческой жизни!.. - Да уж, фолкритская романтика. – Мрачно отзывается данмер, перехватывая поводья. – Ничего, что мы их бросили так? - Не стоит волноваться, Серо. На долю убийц выпала участь куда менее приятная. И мне удалось заполнить три черных камня душ. - Погоди-ка. Строительство дома? - наемник поворачивает голову на четверть оборота, косится на архимага через плечо, стараясь боковым зрением следить за дорогой. - Не слишком ты проникся историей, - тянет разочаровано. – Да, так я и сказал. Я его не сам, разумеется, строил. Я лишь сделал чертежи и закупил материалы. Да и не назвал бы это домом: так - небольшая лачуга посреди леса. Моя уединенная хижина. Вот здесь направо, видишь развилку? - Без обид, серджо. Жуткая лесопилка, куда вампиры заманивают случайных путников? Нет, не проникся. Поделом. - Вот как? Ты сам сейчас направляешься в вампирское логово. К дому в глуши, вдалеке от поселений, по собственной воле. - Твоя правда, - хохотнув. Он направляет коней к лесу, не вполне различая дорогу меж тенями кустарников и черными стволами сосен. Извилистая, ухабистая – Телдрин осаживает лошадей. Колеса неприятно скрипят, наскакивая на торчащие из земли корни. - Ауриэль всемогущий! – Шипит Лоэрн, отбив, очевидно, тощую эльфийскую задницу о скамью. - Впереди опушка. - Объявляет данмер, чертыхаясь, и не слишком ловко управляясь с вожжами. - Бери правее. Можешь остановить вон у той сосны. Правее, Серо, иначе врежемся. Телдрин, костеря мироздание, натягивает поводья. Лошади нервно ржут, не желая подчиняться. Лоэрн касается невидимой рукой встревоженного звериного сознания. Повозка, наконец, замедляется. Данмер недовольно сопит, растеряв сонливость. - Тут ничего нет, - начинает он раздраженно, хмуро осматриваясь, - даэдрова скала, сотня дагоновых деревьев! Как прикажешь отсюда выбираться на этой неповоротливой рухляди?! Архимаг молча сходит с повозки. Он словно танцует близ ровной – без единого дерева – опушки: с ладоней слетают зеленые, лиловые, багряные всполохи. Он движется вперед, вытянув руки, а мечник редоранский глядит сверху вниз на безумца, ищущего нечто в пустоте. Воздух колеблется, искажается. Словно через раскаленный, тлеющий жар проступают очертания крыши. Едва данмер открывает рот, Лоэрн стоит уже на нижней ступени, касается ладонью двери. Деревянный сруб ширится, состыковывается на углах: посреди пустой лесной опушки, бревно за бревном, вырастает дом. Вход и небольшие оконца украшены резными нордскими орнаментами, к верхушкам сосен тянется каменный дымоход. - Охранные чары. – Буднично поясняет архимаг, перехватив изумленный взгляд наемника. Он отворяет дверь, потянув за массивную ручку. - Боги мои, ну что за запах?.. Данмер слышит лязг присохшей оконной створки и недовольные причитания альтмера. - Ты долго собираешься так сидеть, Серо? Проходи, заноси поклажу, располагайся. – Он возникает в дверях, придирчиво разглядывая собственные ладони. – Тут у меня нет управителя, так что придется обходиться своими силами. «Вернее, моими силами, - хмыкает про себя мечник и спрыгивает с повозки». Привязав лошадей к толстому стволу сосны, он принимается сгружать с телеги походные рюкзаки, сумки и льняные мешки с книгами, припасами, вином, мажьей одеждой. Небольшой дом этот не идет ни в какое сравнение с хоромами Влиндрел-холла, но больше вайтранского, хоть и без второго этажа. Широкая кровать, устланная шкурами, каменный очаг с дымоходом. Небольшой столик, поленница, пара кресел и тумбочек. Резные полки с подсвечниками, шкафы, заваленные книгами и свитками. Комод, умывальник, винный буфет. Внутри – сыро и затхло, пахнет сушеными травами, старой бумагой и мокрой лежалой шерстью. Запах пустующего жилища, покинутого, запертого. Свежий воздух предрассветного леса вдыхает жизнь в стены, рассеивается робкими лучами по скругленным бокам сруба. Телдрин видит еще что-то у дальней стены, справа от закопченного очага. Что-то, что должно там находиться, за что мечник никак не может зацепиться взглядом. Он подходит вплотную, но в углу стоит лишь пустое деревянное ведро. Пожав плечами, данмер выходит из дома и принимается таскать поклажу. Есть хочется чудовищно. Покончив с этим, Серо укладывает поленья в печи, поджигает нехитрым огненным заклинанием. Сырое дерево занимается неохотно: шипит, пузырится, выпуская из трещин влагу. - Тут должно стать приятнее, когда выветрится мерзкий затхлый запах. - Лоэрн, стянув накидку, расставляет по полкам привезенные книги. Мечник греется у очага, устроившись в кресле с ломтем хлеба и куском сыра, услужливо припасенными Аргисом. - Еды тут по понятным причинам нет, надо будет идти до Фолкрита. Зато все запасы вина в твоем распоряжении. Еще есть эль и немного меда – я не слишком жалую эти напитки. Шкуры, наверняка, отсырели – стоило бы их просушить. Еще я велел Аргису сложить для тебя пару комплектов сменной одежды. Наемник, разморенный едой и теплом очага, сладко зевает. - Серо, ты меня слушаешь? – Маг, оторвавшись от книг, поворачивается к напарнику. - Я засыпаю. – Довольно лыбится тот, ероша космы. – Могу я вздремнуть пару часов, или я тебе для чего-то нужен? - Разумеется, ты можешь отдохнуть. - Лоэрн гнет бровь, взвешивая на ладони потрепанный томик. - Но шкуры я бы советовал просушить. Мечник же, мысленно махнув рукой на рекомендации эльфа, растягивается на кровати и мгновенно проваливается в сон. *** Крышка люка визгливо скрежещет, архимаг бросает короткий взгляд на наемника: тот, дернув плечом, всхрапывает. Грубо сложенные ступени уходят вниз, поблескивают сырым камнем из темноты. Лоэрн, скривившись от тяжести, спускается в смердящий зев подвала. Оплывшие свечи – эльф зажигает их коротким взмахом ладони - выхватывают фрагменты помещения: алхимический стол, полки с реагентами и ингредиентами, стол зачарователя, нишу с темными пузатыми флаконами. Кроткие языки пламени освещают небольшие островки, и в этом неверном свете комната кажется то душной и крошечной, то пугающей, простирающейся вниз и вширь под скалами и лесом, чужими опочивальнями и черными водами Илиналты. Лоэрн выведал этот фокус с пространством в старых коллежских книгах. Первоклассные чары: даже собственный магический разум каждый раз попадался в неосязаемую паутину иллюзии. Работа, достойная Архимага. Удовлетворенно хмыкнув, он водружает ношу на ближайший стол, поверх пустых склянок, ветхих записей и инструментов для анатомирования. У него есть специальное место: трофейная стена, алтарная святыня, с коей взирают равнодушные лики Накрина, Вольсунга и Рагота. Есть что-то сакральное, важное в том, чтобы объединить жреческие артефакты – и Лоэрн берет в руки железные и малахитовые лица, эбонитовые и корундовые. Оглаживает резьбу и ровные овалы, расправляет льняные ткани, водружает на крюки Отара и Вокуна, Кросиса и Хевнорака. Два ряда объятых магическим сиянием масок – альтмер тянется к ним, повинуясь оглушительному набату внутреннего ликования. Пламя свечей, вздрогнув, темнеет. Зловонный черный туман клубится в углах, омывает ступни, подступает к щиколоткам. Остался только Морокеи – Лоэрн брезгливо держит его за подбородок онемевшими пальцами. Стена шелестит и мерцает, сочится холодным шепотом, древним драконьим наречием. Тонкой струйкой ноздрей касается пряный, дымный, черствый аромат – в груди тяжелеет чугунный шар. «Ты почти справился. Только взгляни на это великолепие! – Савос Арен широким жестом обводит зловещие маски». Лицо его суровое, чопорное – смягчается. Раскосые глаза красиво тлеют красным. Он снимает капюшон, и густые черные волосы падают на одетые в мантию плечи. Белые зубы, темные губы – Архимаг улыбается и тянет к альтмеру руки. И теперь он не в сырой комнатушке посередь мертвого леса: он бежит – красивый, свободный – сквозь пургу и снега Винтерхолда. Он несется по обледенелому камню, а северный ветер с замерзшего моря прячет ладони в его волосах. Он кричит и смеется, прорубая грудью вихревые порывы, оскальзываясь и поднимаясь. Он, не останавливаясь ни на мгновение, по сей день бежит по коллежскому мосту. Савос Арен навсегда поселился в древних фалмерских рифмах, в грустных кимерских напевах, в резной глиняной чашке для суджаммы. В облаках и буранах, в огне очага, в мажьих жестах, манере держать реторты. Песнь его погребальная, спустя годы – не замолкает. - Сколько еще мне нужно тебя оплакивать, Савос?.. – шепот, вздрогнув, падает на колени. «Мертвые никуда не уходят, - криво и приторно улыбается он не своими губами». «А ведь он прав, - соглашается альтмер». Фигура, истончаясь, теряет форму и очертания. Маг неловко шагает навстречу, тянется, машинально, за взвесью воспоминаний. Он видит перед собой холеную узкую ладонь – на фоне недвижимых ликов бледнеет она чужеродно, прозрачно. Он тянет носом воздух, в надежде уловить запах Учителя, но пахнет лишь сырой землей, холодным камнем, корнями и перегноем. Лоэрн зачарованно всматривается меж блеклых пальцев, тщетно пытаясь углядеть чеканный профиль и вздернутый подбородок. Щелк. Яркий звук, звонкий, словно крохотный камень отскакивает от стенок колодца. Фаланга указательного пальца выламывается в противоестественную сторону. Острая боль вибрирует по нервам запястья, предплечья. Сквозь тошноту, отвращение, тремор в ногах, он понимает: это его рука. Щелк. Вторя фаланга указательного и первая – безымянного. В голове одуряющий морок. Морокеи выскальзывает, падает к ногам, шелестя тканью. Лоэрн зажимает рот здоровой рукой. Он старается подавить вопль – проглоченный, тот отбивает дробь в коленном суставе. Стопа подламывается, эльф падает, цепляясь изуродованной ладонью за сырую землю стены. Щелк. Две фаланги на мизинце, одна на среднем – и теперь он видит подушечки пальцев на вытянутой вперед руке. - Боги мои… - шепчет беззвучно, истекая кислой слюной. В груди скребется и верещит, падают стены и потолок, осыпаются круглыми речными булыжниками. Кисть разворачивается вокруг своей оси, натягивая плоть и жилы. Щелк. Он заваливается на бок, ноги в замшевых сапогах отбивают дикий, остервенелый ритм болевой судороги. Он вгрызается в левую руку, глотка спазмирует от вкуса собственного мяса. Застыв в немом ужасе, он видит, как поднимается правая. ЩЕЛК. Лучевая и локтевая кости, прорываются сквозь мышцы и кожу острыми, ощерившимися трубками. Пятки скребут пол, позвоночник трещит лихорадкой прогибов. «Твое тело – мой храм. – Шелестит приторно ласковый голос. - Ты еще не понял? Все это время я вел тебя!» Оцепенев от боли, Лоэрн закрывает глаза: здоровая рука приходит в движение. Ожидание в пыточной – самая мучительная часть процедуры, и он вслушивается в скрип половиц где-то очень высоко над головой. - Зачем ты это делаешь? – Маг едва шевелит губами. «Хотел тебе показать. – Жеманно пожимает плечами жрец». - Лоэрн? – Слышит он далекий голос, хриплый спросонья. Альтмер чувствует, как рот его выворачивает улыбка. Как вращаются под веками глазные яблоки, как касается скул и лба полуистлевшая льняная ткань. И сквозь прорези маски, распахнув веки, громадными зрачками отслеживает он шаги наверху. - Лоэрн?! С дьявольским хрустом кости встают на места. Под вопли и стоны, проклятия и гортанный вой тело его поднимается на ноги. Лоэрн кричит, не проронив ни звука. *** Телдрин просыпается глубоко за полдень. В нагретом солнцем доме – тишина. Только птицы щебечут высоко в деревьях – звук этот звенящий, мелодичный, льется трелью сквозь приоткрытое окно. Распахнутая книга на столе, обугленные поленья в камине. И щеки приятно горят от сухого тепла, и затекшие суставы ладно встают на свои места. Это долгое, сладостное пробуждение. И данмер понимает не сразу: спальня пуста. В доме, где он проснулся, нет ни единой живой души: ни хускарла, гремящего посудой, ни галдящих постояльцев таверны, ни тихой возни Амбариса. Ни, задери его даэдра, архимага. Он резко садится в кровати и спешно осматривает комнату. Альтмера нет ни в кресле с кубком вина, ни за столом за книгами или письмами, ни подле самого наемника. - Лоэрн? – Зовет мечник громко, и ежится от звука собственного голоса. - Лоэрн?! – Вскакивает, чертыхнувшись на затекшую ногу. Он принимается ковылять по спальне, выискивая в абсурдном порыве напарника или, хотя бы, записку. Задумчиво скребет щетину, отворяет дверь – и проваливается в упоенную благодать. Пронзительно-голубое высокое небо с налетом скорых осенних заморозков. Солнечные лучи выкрашивают глубокую зелень хвои и травы в теплый, янтарный, благоуханный. Косые ленты печного дыма пахнут жатвой и урожаем, скорым хлебом и прогретыми шкурами. Тут и там пестреют тугие ягоды и горноцветы, и Телдрин томно тянется, разминает мышцы. Тихий лес успокаивает: данмер, замедляясь, обходит дом, спускается к озеру. Он думает: «архимаг ушел за травами». Или: «в город, обещался же Аргису послать весточку». Он касается пальцами озерной глади – вода приятно холодит кожу, очень хочется нырнуть с головой, стряхнуть морок блаженной дремы. Посушить портки у костра, приговорить пару пинт, пялясь с напарником на облака и заснеженные вершины по ту сторону протоки. Это мелкие радости, праздные, глупые – наемник с Солстейма едва ли обладает грандиозными амбициями; живая вода и сакральное пламя хорошо вычищают кровавую рутину его, мед согревает душу монотонными вечерами. Архимаг же… Телдрин глядит через плечо: дом возвышается над трактом, светлеет свежим срубом меж сосен. Обработанное дерево не посерело от времени и фолкритской сырости, не почернел и дымоход от сажи, и окна не закоптились. Он не выглядит заброшенным, напротив – затерянным, застывшим во времени, как и его белокурый хозяин. Вставшие волоски бугорками приподнимают кожу. Серо, потерев шею ладонью, дергает плечом, словно сбрасывает чужое липкое прикосновение. - Даэдров маг, - бурчит сварливо, ссутулившись и заложив за пояс пальцы. Он поднимается по извилистой тропинке к дому с совершенно определенной целью: выпотрошить мажий буфет с горячительным. Заложив ногу на ногу, развалиться в удобном кресле, в нагретой комнате, задымить трубкой, заедая это дело сыром с ломтя. Резная дверь приоткрыта: слабая тень сочится, сползает по ступеням. Серо ступает внутрь, щурясь от косого солнечного луча и – замирает. В яркой, почти оранжевой комнате растворяются предметы и мебель: кровать, письменный стол, громада очага, комод – очертания их мерцают в оглушительном предзакатном сиянии. Только одна деталь не теряет плотности, отталкивает священный свет, сгустившись, вобрав в себя все содержимое. Неподвижная фигура в дальнем углу; непроницаемая маска, проглотившая цвета и тени, пение птиц и уютный запах постоя. Мечник замирает у кровати. Он, вцепившись взглядом в угрозу, боковым зрением пытается нащупать верный клинок. Безмолвная фигура стоит неподвижно, за черными прорезями Морокеи не может наемник разглядеть бесцветного взгляда напарника. Он не чувствует – знает: то боевая стойка, зверь замер перед прыжком. Смертоносные руки безвольно висят вдоль тела, рукава мантии скрывают ладони и перстни. - Это я, серджо, - данмер старается говорить ровно, сгущая тепло в баритоне, - наемник, редоранский воин. Помнишь такого? Пространство заполняет вяжущая, сырая тишина. Напарник его – изящный эльф, адепт тонких материй – стоит неколебимой плотной громадиной, непредвиденной участью, неминуемой гибелью. Влажный звук – вампир размыкает губы, скользит языком по сухой коже. Истлевший шелест – бесполезный осенний воздух раздувает мертвые легкие. Щелк. Коротко и нервно дергает маг указательным пальцем, и Телдрин чувствует нарастающую дрожь в правой ноге. Он переключается с инстинктов почти вручную, со звонким щелчком и чудовищным сопротивлением. Одной Азуре известно, каким чудом каблук его сапога не отрывается от деревянной половицы. В неясном внутреннем волнении, в ряби дрожащей подколенной жилки безжалостным ропотом отбивает сердце набат терзаний. Воин с многолетней выслугой, наемник с врожденным кастовым чутьем знает: существо это – хищное, смертельно опасное. И все предупреждающие сигналы – красные, верещащие, истеричные – вопят: уничтожь, искорени, вырежи. Никогда это не было предательством, ни разу, за все прожитые бок о бок дни, недели, месяцы. Каково архимагу там – за удушливой теснотой маски, за щелками прорезей, за кровожадными и разрушительными позывами собственной сущности? Меру, который привык повелевать, контролировать, управлять, рационализировать? Насколько одиноко ему в замкнутой оболочке нетленного тела, в зудящем вожделении чужих жизненных соков? Какова степень разочарования, когда он прижимается губами к холодному ободу кубка, тянет многогранную багряную жидкость, но тело молит о большем, изнывает бесконечным чувством неудовлетворенности? Они смотрят друг на друга. И оба они – и охотник, и жертва. И понимает архимаг: Телдрин обязан уничтожить кровожадную тварь, меч его ведет закон более старый и непреклонный, нежели низменные чувства смертных. И понимает Телдрин: вампир обязан обескровить, выпить до дна, насытиться – и то есть суть его, его первобытный непогрешимый закон. И данмер расслабляется, опустив напряженные руки. Ломит черные густые брови, тлеет и истекает красными глазами, изогнутыми плавными линиями век. Он уступает. Он любит. Он погребен своим милосердием и он – проиграл. Он надвигается на темную неподвижную фигуру неумолимой участью, он берет ладонью изломанное запястье. Пальцами другой руки – сдирает ненавистную маску. Лицо напарника – серое, выцветшее, изможденное, а наемник видит красные, синие, лиловые северные цветы и серебро волос, подхваченных осенним ветром. - Я не боюсь, серджо. Он знает: Лоэрн – стержень, сила, неподвластная культам, Этериусу, Времени. И каждый отпечаток на мыслях его, действиях его, теле его – красноречивейшее из свидетельств бесконечной битвы. Архимаг – воин поболее Телдрина и любого из Дома Редоран за всю историю его существования, и он приносил присягу этому великому полководцу ни один десяток раз и готов сделать это еще сотню раз, тысячу, сотню тысяч… «Любить, улыбаться, ходить под солнцем. Пить вино, сидеть со смертными у очага, делить трапезу, помнить свою смертную жизнь, чтить ее, чтить мою, вражескую, мелкую, мелочную, мимолетную, никчемную…» Лоэрн видит этот взгляд: яркий, восхищенный, пылающий, преданный. «Ты увидишь по глазам. – Вспоминает собственные слова, произнесенные в Маркарте». Вспоминает, что душа его может еще петь изящные алинорские песни, сердце – трепетать, подскакивая вверх, сковывая горло. - Я живой…. – сползая на колени, поддерживаемый напарником за локоть. Взгляд мутнеет: он все неверно понял, не рассудил справедливо. Телдрин всегда выполнял свой долг, защищал от угрозы, смертельной опасности. Кто же знал: главная опасность для него – он сам?.. Нашептывающий бессонными ночами, жаждущий крови, бесконечно скорбящий и обозленный на солнечный свет… Живой и мертвый, бессмертный и бесконечно проклятый - Лоэрн пытается понять, что чувствует напарник, прижимаясь к холодному телу. Горячий, пылающий, азартный, гневливый, танцующий… Нечисть и смертный, гнилое чудовище и те очаровательные лучинки, сияющие в уголках красных глаз. Морщинки на лбу, когда улыбается; теплые руки, увядающее тело, которое добровольно сделало выбор не в свою пользу. «Привал беженцев», что обзавелся еще одним тотемом. Овалом, огороженным круглыми заиндевевшими камнями. Архимаг, не постаревший ни на день – коленями в сверкающем ослепительном снеге. Десятки урн, скованных заиндевевшей равнодушной землей. Улыбки, прикосновения, песни и мысли, поцелуи и взмахи клинка – в равнодушных блаженных гримасах, вознесенных на погребальный костер. Он смотрит на изувеченную руку, что лелеет наемник ладонями. Он видит тягучие вязкие сгустки, что оплетают данмеровы запястья. Он и хотел бы прикрыть ладонью губы, но Морокеи с тихим злорадством скрадывает возглас-предостережение. Он знает – Лоэрн теперь на крючке. Лоэрн знает – он, скорее, умрет. И архимаг, вздернув подбородок, триумфально улыбается гнилому жрецу. И сжимает слабыми пальцами заботливую ладонь напарника.