Уж замуж невтерпеж

- Ссоры случаются в каждом доме… Маша с маниакальной педантичностью сортировала нижнее белье по цвету. Малодушное желание скорее покидать все в чемодан без разбора «вместе с сапогами», и свалить, даже не оглядываясь, все крепче завладевало ей. Она была не в состоянии дольше находиться в этой просторной, богатой спальне, насквозь пропитанной супружескими неудачами, в этой элитной квартире на Невском, где все пропахло фальшью, упреками и когда-то безумно родными и любимыми «212». Теперь ее болезненно мутило от запаха этих духов, как мутило от женщины, что «носила» этот запах так, словно он был ее собственным брендом. - Я не могу поверить, что ты хочешь разрушить семью из-за обычной недосказанности, - тем временем вкрадчиво продолжала Галина, мастерски выдерживая нужный тон, нечто среднее между «конечно, я тоже виновата» и «ну хватит уже, не дури, ты не маленькая, чтобы капризничать». - И тем не менее, - Маша выразилась книжно, разводя руками над лежащими аппетитной стопкой лифчиками, ей проще было смотреть на них, потому что у них не было пронзительных голубых глаз, от взгляда которых у нее подгибались колени. – И что, собственно, вы называете недосказанностью? Ну на кой хер, аа? Маша до боли прикусила губу, наказывая себя за очередной приступ под названием «а поговорить?» Господи, как же ей этого не хватало… все еще не хватало… с ней не хватало. Но основная проблема заключалась в том, что им не о чем было говорить, ни тогда, ни сейчас. Да и никогда, если уж совсем откровенно. Абсолютно разные и совершенно чужие люди. Вернее, абсолютно чужая Маша, свято верящая в то, что нужна и хоть немножко значима. В какой-то момент она сама себя успешно в этом убедила... во всем убедила, чтобы найти железный повод всегда оставаться рядом с женщиной, в которую была влюблена. Сперва трогательно, наивно, по-детски, потом… Она нервно заправила за ухо непослушную темную прядь, все сильнее раздражаясь. Не это ли «потом» полностью сломало ей жизнь? И не она ли одна была в этом виновата? Ей было тридцать три. Тот самый противоречивый и болезненный «возраст Христа», когда запутываешься и в себе, и в собственной жизни все больше и больше, надеясь все же когда-нибудь разобраться… увидеть свет в конце тоннеля. «Ты сама виновата», - говорила ей мать, как всегда жестко и без какого-либо сострадания к постепенно сходящей на нет дочери. «Игорь тебе не пара, ты это сама прекрасно знала, когда подавала заявление. Вы два самовлюбленных эгоиста, маменькины детишки. Какой тут брак? Надо было вон… за Толика выходить. Хороший, стабильный парень, добрый и без загонов, тебя любил, а не свою смазливую харю в зеркале!» - она как всегда горячилась, потому что ей было невыносимо видеть, до какого состояния довели ее ребенка. Маша обижалась до слез, хлопала дверью родительского дома, не звонила, разговаривала сквозь зубы, когда привозила матери внука на выходные, пока с возрастом не поняла, не прочувствовала на собственной шкуре все «причины и следствия». Да, ее матери было невыносимо смотреть на то, как дочь калечит собственную жизнь. И она чисто из материнского инстинкта ненавидела «ту» семью, в которой ее ребенок был несчастен. Хотя, возможно, семья эта была не так уж и виновата, они были такими, как есть, ее дочь прекрасно знала, под чем подписывалась. Но страшно было даже не это, страшно было то, почему она до сих пор не уходила. Маша знала, что ее мать «знала» ответ на этот вопрос, давным-давно догадалась, но о таком, к сожалению, не разговаривают в семьях той самой кондовой «советской» закалки. К сожалению, а быть может, и к счастью. Она вряд ли бы выдержала подобный разговор, глядя маме в глаза. Она бы предпочла сразу двинуть кони, чтобы не мучить позорными, никому не нужными откровениями ни себя, ни ее. С другой стороны, она делала только хуже, когда замыкалась в себе, играя в свою любимую молчанку, отгораживаясь от близких, искренне переживающих за нее людей… от всего мира. Вечно раздраженный и раздражающий комок блядского негатива, злобная, усталая ворчливость, токсично-циничное «нечто», эдакий радиоактивный ёжик. Разве такой она была, боже? Нет-нет… она была хорошей девочкой. По словам все той же Галины Алексеевны. Маша ядовито усмехнулась про себя. У нее не было оснований не доверять своему обожаемому профессору. Ох уж это авторитетное мнение… С плохой бы Бердашкевич своего сыночка не сосватала. Ей нужно было «что-то», что смотрело бы ей рот, что самозабвенно отдалось бы ее власти и полному контролю. И она это получила, о да. Но вот в одном промахнулась, и Маша хотела бы сказать ей, в чем именно, прямо сейчас сказать, зло и с глубоко утомленной насмешкой, потому что в последние годы она умела разговаривать только так, но это больше не имело смысла, потому что она уже приняла решение. - Я все понимаю, - вдруг говорит Галина, заставляя Машу немного напрячься. «Что ты понимаешь… что ты можешь понимать?» - она молчит, но ей хочется спросить, и хочется скорее получить ответ. Ее почти что трясет. - Вам нужно жить отдельно, - ровно произносит свекровь, так и не дождавшись от невестки никакой вопросительной реакции. – Это нормально, когда молодые живут отдельно. - Не поздновато ли? – Маша наконец снова удостоила женщину взглядом. - Молодые-то уже давно не молодые, - на ее ярко очерченных губах появилось некое подобие благосклонной улыбки. Фальшивой улыбки, разумеется. Именно такой здесь отдавалось особое предпочтение. - Если ты дашь ему шанс… - Сильно сомневаюсь, что Игорь Андреич нуждается, - шанс… Маша иронично покачала головой, протягивая свекрови телефон с уже открытыми сообщениями, где муж «отчаянно нуждающийся» во втором, третьем и сто двадцать третьем шансе, со жгучим удовольствием посылал жену нахуй, делая главный упор на то, что к его возвращению из командировки, Машин след должен простыть из его хаты, и желательно навсегда. Та быстро пробежалась по переписке глазами, слегка кривясь от роденовской «нежности» собственного сына. Было видно, что такого она не ожидала. Сын не хотел возвращать отношения с давно и капитально осточертевшей ему бабой. Вот это поворот. А как же мамин вампиризм, распространяющийся только на одного человека? Что же мама будет кушать? Новую невестку… Это вряд ли, ага. Вряд ли Игорь еще раз наступит на те же грабли и приведет к ней новую жену. - Это фатально, Галина Алексеевна, это фатально, - Маша аккуратно забрала из ее рук телефон. Ей хотелось испытать некое злорадство, но она почему-то не могла. Видимо, она была отравлена этой женщиной навечно. – Мы больше не можем жить вместе. Вы и сами это знаете. И я не могу понять вашего упорного желания видеть в нас семью, - она лукавила, но в то же время говорила чистую правду. Порой она действительно не понимала – почему. Галина молча уселась на широкий подоконник, вертя в руках темно-бордовую зиповскую зажигалку. Нервный щелчок, затем еще один… и еще. - Игорь молодой, красивый мужик. Обеспеченный, умный, харизматичный, - блять, она лет двести не делала «любимому» столько комплиментов за один раз. Это надо было где-то записать. И чего это она, овечья башка, теряет такое сокровище? Сказали бы все. И она бы так себе сказала, лет десять назад. Тем более что все это было правдой. Ее муж был именно таким… с лучшей своей стороны, разумеется. – И если мы с ним по каким-то причинам не сошлись характерами, то это вовсе не значит, что… - Зачем ты вышла за него замуж? – свекровь нетерпеливо закинула ногу на ногу, кажется, впервые в жизни кого-то перебив. Ее голос звучал резко. Маше была знакома эта интонация, однако сейчас в ней появились и другие оттенки, едва уловимые для слуха и совершенно нетипичные. - Это хороший вопрос, - она попыталась привычно сыронизировать, но вышло так себе. Она отложила очередную кофточку, усаживаясь на кровать. Какая-то мгновенная усталость, обреченность, какая-то давно унявшаяся тоска по былому разом сковали и ее тело, и ее душу. – Мне тогда казалось, что я люблю его, и что не будет больше такого в моей жизни, - попытка быть искренней. А может, и впрямь ей так казалось… - Неправда, - каким-то странным, неприятно-интимным тоном проговорила Галина. Попытка провалилась. Пудовые гири снова легли на ее и без того больные ноги. - Неправда, - бесцветно повторила Маша и согласно кивнула головой. Костяшки сухих длинных пальцев привычно щелкнули, страх... теперь самое время бежать. Если она немедленно не уберется отсюда, как мудро советовал ей без пяти минут бывший муженек, то нормально, прилично, цивильно это не закончится. Неправда. Да. Все так, все верно, все прямо в яблочко. В ее жизни была лишь одна правда, которую ее свекрови знать не полагалось.