Уж замуж невтерпеж

- Ты у меня не первая такая, - продолжала Галина, пока невестка переваривала ее «да», нервно дымя в окно. Она собственными легкими чувствовала горьковатую, блаженную сладость никотина, вдыхала и выдыхала его вместе с ней. Ей отчаянно хотелось забрать у Маши сигарету, сделать одну спасительно-глубокую затяжку, жадно присосаться к фильтру, почувствовать во рту привкус чужой помады... но она бросила. Много чего бросила. - Неужели была еще одна такая же дура? – спросила Маша у окна. Оно-то по любому знало ответы на самые сложные вопросы. Галине не надо было поворачивать голову, чтобы видеть выражение ее лица. Она знала мимику своей невестки наизусть. Каждую ее черту, каждое движение. Если бы она была актрисой, а режиссер дал ей задание скопировать Машу по памяти, она сделала бы это с идеальной точностью. - Была, - просто ответила она. – За пять лет до тебя. Она умела разговаривать очень просто, когда ей это было нужно. Во всяком случае, по мнению ее невестки. По мнению давно известному. Галина улыбнулась про себя. Что ж, лучше уж так, пусть считает лицемеркой. Так удобнее обеим. Безопаснее. Она пристально, почти не мигая, смотрела на аккуратно застеленную кровать. А может быть, разрушить иллюзию этой безопасности? Пфф, столько лет коту под хвост. Боже! Она буквально заставила себя моргнуть, как вампир, отчаянно косивший под человека, чтобы сойти за своего, так сказать, втереться в доверие к слишком уж аппетитной жертве. Была ли ее Маша аппетитной? Галина снова улыбнулась собственным мыслям. Да охренеть какой! Интересно, сколько они уже не спали? Они с мужем. Игорь гулял, как сивый мерин, и Маша знала об этом, полностью игнорируя сей прискорбный факт. Казалось, она даже радовалась тому, что какая-то баба наконец освободила ее от супружеских обязанностей. Галина знала об этом по ее настроению. Если с утра Маша была веселой и довольной, значит, в постели все было отлично, то есть они просто спали, как добрые соседи, повернувшись друг к другу пятыми точками. Если же Маша была не в духе, буквально искрясь раздражением, значит, Игорь все таки решил напомнить себе, что у него есть жена. Смотреть на такой вот брак собственного сына было невыносимо. Но что она могла поделать? Двое взрослых людей должны были разобраться сами. Но они не разбирались. Они разбегались по разным углам, предпочитая общаться только по особой необходимости. Игоря все чаще не было дома, а когда он был, не было Маши. Их поездки в командировки были идеально спланированным побегом из Шоушенка. Он приезжал – она уезжала. Порой это могло происходить с разницей в несколько дней. И в эти несколько дней они даже казались Галине счастливыми. Ведь им нужно было потерпеть друг друга совсем немножко. - И что же бедная девочка? – Машин ироничный голос вывел ее из состояния задумчивости. - Ну, не такая уж и бедная, - свекровь покачала головой, вспоминая шикарную блондинку на «последней бехе». Оборина Анастасия. Настенька, мать бы ее. Галине чудом удалось избежать с ней проблем. – Сидела вот тоже напротив моего кабинета, типа читает что-то усиленно. - Тоже? – фыркнула Маша, мгновенно зацепившись за нарочно вброшенную ей фразу. – Вы вечно сами меня вызывали, - над собой она всегда смеялась жестче, чем над другими. И эта ее черта была особенно привлекательна. - Конечно, - женщина глубоко кивнула, изображая полнейшее согласие. – Приложить все возможные усилия, чтобы схлопотать очередную пересдачу, а потом приходить ко мне с таким видом, словно я заставляю тебя перекрашивать аудиторию, - свекровь бросила невестке ласковую улыбку. Искреннюю. Давно она не позволяла себе такой. Очень давно. - Вам надо было намекнуть, что я так палюсь, - Маша все еще стояла и смотрела в окно. «Сядь наконец рядом, глупая», - Галина машинально похлопала ладонью по подоконнику. Уже много лет они избегали вторгаться в личное пространство друг друга. Даже на диване вместе не сидели. Между ними существовал свод негласных, но строжайше выполняемых правил, призванных облегчить им совместное существование. И со стороны могло показаться, что они противны друг другу. В общем-то, Маше и сейчас казалось, что она противна, что от нее шарахаются, что ей тяготятся. Правильнее было бы сохранить эту иллюзию, правильнее для Маши. Галина понимала это совершенно четко. Она никогда не жила эмоциями, никогда не позволяла им взять верх над здравым смыслом. Неужели сегодня система дала сбой? Нет. Просто сегодня пришел тот день, когда ее поставили перед выбором. Маша поставила, сама того не ведая. Перед очень тяжелым выбором. - Зачем же? – она наконец повернулась к невестке, поднимая на нее вопросительный взгляд. – Это же такая интересная игра. Нельзя лишать студента всех этих порывов, о которых потом сохранятся свои «особенные» воспоминания. Да и на пары ходится бодрее, разве нет? - Ага. Летается, - хмыкнула Маша, и Галина уловила давно угасший блеск в ее зеленых глазах. Они флиртовали. Всегда. Даже когда ссорились. Это между ними не менялось. Это выходило само собой, и этот процесс было контролировать сложнее всего. Поэтому к тем самым негласным правилам быстро добавился еще один пункт «поменьше разговаривать». - Главное, чтобы не вышло из-под контроля, да? – вдруг сказала Маша, и от этих слов повеяло холодной, тоскливой обреченностью. - Да, - вынужденно согласилась ее свекровь, чувствуя, как щемит с левой стороны груди, где-то глубоко-глубоко… Разве она не пыталась? Этот вопрос болезненно отдавал под ребра, все с той же левой стороны. Много лет пыталась. И что же из этого вышло? Она снова украдкой взглянула на невестку. Ничего хорошего. Злость, фатальное непонимание, отчуждение – вот итог ее «преподавательской деятельности», ее попытки всегда оставаться в границах дозволенного. Господи, и зачем она позволила им пожениться. Почему не легла костьми поперек зала бракосочетаний? Да кто бы ее послушал. Двадцатитрехлетний сын? Глупость какая. Она ничего не могла, совершенно ничего. Галина сделала едва заметное движение головой, будто бы незримо соглашаясь сама с собой. «Ври, да не завирайся…» - жесткий и холодный голос, так похожий на ее собственный, вдруг встрял из ниоткуда. Явился непрошеным гостем, таким навязчивым и беспардонным, тугим и дребезжащим, словно натянутая тетива. Он редко когда позволял ей забыться в спасительном самообмане. Для этого она была слишком прагматична, слишком плотно притянута к земле. «Ты побоялась, что она упорхнет из твоей жизни, так же легко и просто, как появилась. Закончит институт, и поминай как звали. Ты и сейчас боишься…» Галина почувствовала, как опускаются ее плечи, как тянет в груди, как неприятно покалывают и холодеют кончики пальцев. Страх, растерянность, липкое чувство вины и стыда. Они по очереди обнимали ее, решая, кто останется с ней до самого конца разговора. Разговора, который следовало немедленно прекратить, за неимением достаточной аргументации одной из сторон. Маше действительно незачем было оставаться. Ее необходимо было отпустить. Позволить ей начать новую жизнь, построить новые отношения за пределами их с Галиной мира. Странного, удушливого… ирреального мира. - Ну и что там дальше… с горе-студенточкой? – Маша резко сменила тон, от натянутого к позитивному. Без какого-либо перехода, как у нее часто бывало. Она в принципе не считала нужным корпеть над связующими интонациями. Либо хорошо, либо плохо. В этом заключалась вся простая-непростая «формула Маши», и к ней либо привыкали, либо нет. Галина привыкала недолго, но ломко и болезненно, силой воли смиряя жесткие приступы раздражения. Периодически грамотно сливаясь от напрашивающегося: «как же мне все это осточертело!» - Да ничего особенного, - она просто пожала точеными плечами. Равнодушие. Воспоминания не будили в ней ровным счетом ничего. Даже жалости она не испытывала. Ни тогда, ни теперь. – Напилась в дребадан на день вуза, подкараулила меня в туалете. Целоваться полезла, - она будто бы рассказывала историю, краем уха подслушанную в вагоне метро, прочитанную в дешевом журнале, на примитивном бабском форуме, где с утра и до ночи базарят «за жизнь», делясь всем и одновременно ничем. Она ничего не чувствовала. - А вы? – Маша поджала тонкие губы, вертя в руках только что вынутую из пачки сигарету. Едва удерживаясь от того, чтобы не тряхнуть черным, густым каре. Привычно… по-детски. Галина знала и чувствовала в ней это желание. Привычно. Да, все было до умопомрачения «привычно». Маша меняла многое… с годами. Но самое главное в ней оставалось нетронутым временем, неизменным, как ее институтская прическа, как сам цвет этой прически. Черный – цвет ее жизни со свекровью. - Вырвалась, - Галина усмехнулась. – Ей почти сразу хреново стало. Потащила ее в кабинку, волосы подержала, пока ее полоскало, потом умыла, - она все с тем же равнодушием перечисляла свои тогдашние действия. Так ли должно было быть? Нет. Она знала, что не так. Она знала, что черствая, что фальшивая… точно такая же, как мать. Один в один. Знала, порой презирала себя за это, но ничего не могла поделать. И если собственная модель поведения была выверена ей до мелочей, то эмоции и внутренние ощущения до сих пор были ей неподвластны. Своей сути не перекроить. Не пожалеть там, где не жалеется, не полюбить там, где не любится. И не разлюбить там, где… Маша мрачно смотрела на нее сверху вниз, ожидая так называемой «коды». Галина вздохнула, думая совершенно о другом. - Потом походила пару раз на мои занятия, сидела тихо, поговорить не пыталась, к счастью, а может быть… - она на мгновение умолкла, утонув в Машиной презрительно-насмешливой энергетике. Она черной, вязкой рекой «Минас Моргула» растекалась по всему ее телу. Как же хуево девчонка думает о ней, как же безудержно хуево! – А потом перевелась, - бесцветно закончила Галина, чувствуя, как тает выдержка. - Что ж, хорошая история, теть Галь, - пятый раз за двенадцать лет такое вот названице Галины. Женщину передернуло. Это даже хуже, чем «мама» от невестки, которую буквально тошнит от обожаемой свекрови. – Поучительная. Жаль, что раньше не рассказали, - невестка наконец отошла от окна, плавно коснувшись ладонью плеча свекрови. Ладонь слегка задержалась. Газовая конфорка открылась без предупредительного щелчка. Они задохнутся друг другом, если останутся рядом… и больше некому проветрить. Никто не откроет окно до взрыва. - Вещи до Игоря хочешь увезти? – ее тон холодный и ровный, как минская трасса. - Да, - Маша кивает. В ее взгляде застывает вопрос… на мгновение… но потом исчезает, сменившись усталым равнодушием. Она порывается пройти к гардеробу. - Я хочу видеться, - она удерживает ее за локоть. Не со светской легкостью. Здесь больше нет такта, здесь есть только… - Конечно. Толика я буду привозить, когда вы скажи… - Не так, - отчаяние. Она рвет ее на полуслове. Грубо, жестоко и беспардонно. – Я хочу видеться «не так».