Уж замуж невтерпеж

Не взыщи, мои признанья грубы, Ведь они под стать моей судьбе. У меня пересыхают губы От одной лишь мысли о тебе… Только что прикуренная сигарета вылетела из Машиных тонких пальцев и поковыляла вдоль трассы. Ветер, скорость… или тупо рука дрогнула? Обычно она не мусорила. Воздаю тебе посильной данью – Жизнью, воплощенною в мольбе, У меня заходится дыханье От одной лишь мысли о тебе… Не беда, что сад мой смяли грозы, Что живу сама с собой в борьбе, Но глаза мне застилают слезы От одной лишь мысли о тебе… Маша раздраженно выключила радио. Приятный возрастной голос, кажется, принадлежащий Светлане Крючковой, затих, оставив ее в салоне одну. Ну, как одну... С тяжкими мыслями, пересыхающими губами и… далее по тексту. Долбаные интеллигентные станции. Слушаешь ты всю жизнь Сектор Газа, ну вот и слушай. Маша потянулась к закрепленному в подставке телефону. Плейлист был бегло пролистан, и спустя минуту, в машине грянул Слейд. Мощный гитарный риф сладко пизданул по привычным к подобной музыке барабанным перепонкам. Вот так хорошо, да... да. Удары сердца мгновенно поддержали отрывистый, забойный ритм, и уже ко второму припеву «неясная» тоска немного разжала свои кольца. После обильного глотка энергетика губы больше не пересыхали, дыхание не заходилось от «мыслей о ней»… только вот глаза… слезы в них так и продолжали стоять, никак не желая испаряться со слегка подкрашенных ресниц. Господи, как же она мечтала стать свободной, наконец вырваться из кинговского номера «1408», пробраться сквозь опутавшую ее липкую паутину Невского проспекта. Ей удалось. Она вырвалась. Затем ли, чтобы плакать по ночам? Чтобы плакать сейчас от одного лишь воспоминания… Или же все в ней рыдало и содрогалось от обиды и злости на саму себя. Сейчас ей в тысячу раз херовее, чем до развода, чем за все те ненавистные двенадцать лет. Сознаться себе в этом было смерти подобно, но сознаться было нужно. Обманывать себя вечно слишком просто, да и не шибко достойно. И такими ли уж «ненавистными» были те годы? Она плавно повернула на Сосново. Сколько же раз она сюда поворачивала, сколько раз проезжала по этой дороге… в другом семейном и общественном статусе. Всегда ли в плохом настроении и с кислой мордой? Или уже ставший родным самообман, подмена воспоминаний, чтобы не болело так сильно, не жгло в груди. Иногда Маше действительно казалось, что за все годы семейной жизни она так ни разу искреннее и не улыбнулась, ни разу не испытала душевного или хотя бы физического комфорта, не говоря уже о пресловутой семейной идиллии, о которой ей трелью разливались некоторые приятельницы и подруги. Мол, есть такая тема, когда куришь ты летней ночью на балконе, а рядом твой родной, обожаемый… и ничего тебе не надо, кроме этой ночи. Есть, пить, трахаться, что-то на себя напяливать, что-то покупать… деньги, повышения, хату сменить на получше – все тлен, все пустое. Лишь бы мгновение это длилось вечно. Маша лишь пожимала плечами. Не было у нее с мужем таких мгновений. Даже в самые лучшие их времена. А на балконе она любила курить с Галиной, когда та еще курила. И ей было хорошо в те моменты. Конечно, не так беспощадно ахуительно, как в сердечных описаниях особо счастливых в браке подружек, но по шкале Маша и романтика – близко к идеальному. Значит, иногда ей все-таки было хорошо… Конечно же, было. Воображать себя сказочной принцессой, томящейся в башне под пристальным надзором старой драконихи, тоже было хорошо, вернее, слишком уж заманчиво и просто. Так можно было многое оправдать, особенно, если дело касалось собственного мало приятного поведения. По факту то была сказка о двух финалах, и дракон порой сам страдал от дерьмового характера и слабой адекватности «узницы». Быть может, принцессе стоило самой хотя бы раз попросить прощения? Маша невольно дала по газам. Кажется, ее «повредившаяся» часть действительно склонялась к тому, чтобы попросить у свекрови прощения. Только вот за что? Господи, да за все. Мало ли было ситуаций… «Что же ты с собой делаешь? Взрослая баба! Слазь… слазь с этой иглы!» - Маше хотелось прокричать эти слова на весь салон, заглушив музыку, остановив собственный эмоциональный камнепад. Громко и четко прокричать. Много лет она не решалась говорить себе так, даже думать так боялась, потому что всего одна несчастная мыслишка вела к неминуемому принятию… Слишком долго была она нездорова. Каждая ее клеточка до отказа была напитана ядом и разрушалась под его воздействием почти что пятнадцать лет. Срок немалый. Не поздновато… не опасно ли теперь выздоравливать? ОРЗ – очень резко завязал. Редко когда это хорошо заканчивается. Маша чувствовала, как ее со всей дури толкает к рецидиву, а дури было много, ох, как много, и она просто боялась ехать дальше. С каждым километром сердце все сильнее заходилось давно привычной тахикардией. Она умела перетерпеть ее без лекарств, но сейчас рука тянулась к бардачку, за спасительной таблеткой. Сейчас был по-особенному плохо. «Я хочу видеться не так…» Память снова нажала на повтор слишком уж запоминающегося трека. Золотой хит минувшего десятилетия, о да. Вряд ли его когда-нибудь удастся забыть. Даже если все забыть. Имя, возраст… пол… Внутренности снова завязались тугим, болезненным узлом, но праведный гнев, который Маша так отчаянно пыталась воскресить внутри себя, ушел, словно его и не было. Словно не было тех приступов бессильной и бесконтрольной ярости, когда она била об пол не угодившие ей стаканы и телефоны, а собственные руки о кафельную плитку в ванной, потому что там проще смыть кровь. Внутри зияла пустота. Но она была не одинока… было еще что-то помимо… «А может быть…» Чем ближе она подъезжала, тем сильнее ее колотило и передергивало изнутри, она жопой чувствовала ,что это будет вот так. Знала, что это самое «а может быть» свалится на нее в самый неподходящий момент. На кончике абсолютно сухого языка появилось приторно-сладкое «ощущение» – этакий Доктор Мом с отчетливым привкусом гнильцы. «Да, гнильцы. Запомни этот вкус. Хорошо запомни. Это будет вкус твоей жизни, если…» Она как можно бережнее тряслась по довольно широкой и привычно ухабистой местности. Зимой и летом одним цветом – до свидания подвеска. Когда они с Игорем только поженились, соседи уже лет пять как дружно «скидывались» на асфальт, но так по сю пору и не скинулись. Всегда находился тот самый сосед на Инфинити, который скидываться не хотел по причине великой бедности и крайней нужды. Женщина за рулем медленно прикрыла глаза, когда дно машины гулко шарахнулось об очередную колдобину. Нет, сегодня определенно не ее день. Обычно она пролетала здесь не хуже свекрови, которая водил, что называется – от бога. Сегодня же Маше только и осталось, что съехать задницей в ближайшую речку-говнюшку, да там и затеряться. Она проехала местный супермаркет, мысленно сняв с него приставку «супер», и резво покатила с пригорка. Плохая дорога заставила ее подсобраться. В груди перестало клокотать, а ощущения наконец выстроились в более ли менее привычный ряд. Даже появилось такое согревающее, долгожданное «да и хуй бы с ней… с ним… со всем на свете». В самом деле, сколько можно гнать и изводить себя идиотскими «недомыслями»? Ее дело приехать, потерпеть два неполных дня, минимализировав общение со свекровью, забрать ребенка и отчалить «со Господом», не нарвавшись на очередной конфликт или какую-нибудь другую сцену. Кажется, не так уж и сложно. Она пару раз бибикнула нарезающим на великах соседским мальчишкам, среди которых оказался и ее собственный. Подживающий синяк на коленке, нежно любимые кеды, старая олимпийка с новым пятном от какой-то известки на правом предплечье, два лопоухих уха, розовых от ветра и быстрой езды, румянец во всю щеку. Рослый, плечистый, здоровый. Маша успела бросить оценивающий взгляд на других ребят. Ничем не хуже, а то и получше. Конечно, свой всегда получше. Она удовлетворенно выдохнула. И вечно в какой-то побелке. Том Сойер хренов. Она припарковалась на своем любимом месте. Сочная лужайка в самой тени забора. Галинин «Фольц» был загнан во двор. Трава на лужайке была характерно примята, стало быть, свекровь перегнала машину специально освобождая место. Как мило. С другой стороны, не в воздухе же ей самой парить, вот и встала в подходящее место. Быть может, машина бывшей невестушки больше не заслуживает того, чтобы заезжать на семейную территорию. - Ма, привет, - Толик подпер велосипедом забор. Маша едва заметно улыбнулась. Основательный, другой бы бросил на землю. У нее у самой в детстве была такая вот дурная привычка, за которую родители гоняли ее почем зря. Она не умела бережно относиться к любимым вещам, хотя очень переживала, когда они ломались из-за ее небрежного отношения. Как видно, что-то и сейчас осталось в ее жизни из старых «вредных» привычек, но она редко когда замедляла бег, чтобы поразмыслить над этим. - Привет. - Джойстик привезла? – мальчик уже шуршал ее сумками и пакетами на заднем сиденье. - А я смотрю, ты пипец как рад меня видеть, - иронично процедила Маша, изображая легкую обиду. - Рад… ну не обниматься же, - добродушно удивился Толик. - Действительно, - какие уж тут телячьи нежности с мамкой, пацаны же смотрят. Она потрепала сына по голове. Уже прилично отросший ёжик русых волос приятно щекотнул ладонь. Ей вдруг безумно захотелось приласкаться к нему, она всегда очень скучала и знала, что он тоже скучает по ней, но сейчас было истинным коварством так подорвать мальчишечий авторитет. - Здрасьте, теть Маш, - трое соседских ребят бойко поздоровались с ней, перекрикивая один другого. Подходить они не спешили, через улицу поглядывая на друга «не загнала бы свежеприехавшая маманя домой». Толик поспешил развеять их тревоги, показав «ок», перелезая на сей раз через водительское сидение. - Здорова, ребят, - Маша чуть напрягла голосовые связки, чтобы быть услышанной, и тут же ощутила боль. Глотать было тяжело, говорить громче обычного – тоже. Долбаные лимфы, простудилась где-то до кучи. Или все неугомонные нервишки? Однажды они ее и доконают – никаких сомнений… - Здравствуй, Машенька. - Ма, я еще покатаюсь? – спросил Толик чисто для проформы, прекрасно зная, какой ответ получит. Он уже весело катил велосипед к дороге. - Ладно. Давай только поаккуратнее и не до темноты. Обедал? - Ага. - Езжай. Здравствуйте... Галина Алексеевна.