Уж замуж невтерпеж

На следующий день Галина вернулась домой, в свою пустую квартиру на Невском. Да, сейчас она была абсолютно пустой, и верилось с трудом в то, что здесь когда-то жила большая полноценная семья. Она разулась, с порога закурила, точно так же, как делала это много лет, пока не бросила, и медленно прошлась по квартире. Девственная чистота убивала, и ей сразу захотелось на кого-то сорваться. Маши под рукой не было, сына тоже, но второму пока еще можно было позвонить и предъявить «странные» претензии. Она знала, что они странные, она знала, что тоже отдаляет его от себя. После развода Игорь почти что съехал к новой женщине, с которой упорно не желал ее знакомить, он строил коттедж в области, и она знала, что места ей там не будет, если она не опамятуется. Она все знала… - Ма, я на совещании, - Игорь был как всегда краток и как всегда безумно счастлив слышать свою родительницу. - Ты всегда на совещании, сыночек, - с этаким болезненным материнским сарказмом. Ей хотелось себя пристрелить. – Дома сам к моему приезду прибрался или девушка твоя помогла, о которой мне ничего знать не положено? В трубке послышался обреченный вздох. - Мам, че ты хочешь? – конечно, он не был ни на каком совещании. - Видеть тебя хотя бы раз в месяц, - с все нарастающей обидой. Она и правда хотела, но он не хотел. А не хотел он потому, что вела она себя, как во втором климаксе. Кому, собственно, это надо? Взрослому мужику? Нет, конечно. Ей доставало ума это понимать, но не доставало силы воли унять свою дурь. С Машей получилось только, когда девочка убежала. Теперь убегал единственный сын. – Я много прошу? Еще один вздох. На сей раз снисходительный. - Хорошо, я вечером заеду. - Спасибо за одолжение, сыночек. Это так мило с твоей стороны… Она осеклась, вовремя остановив токсичные потоки. Сейчас он положит трубку. Не шмякнет, как Маша, а спокойно положит. И у нее в груди будут ковырять вязальной спицей до следующего разговора, который она тоже испортит. - Ну и как вот с тобой? – мягко. Хороший вопрос. Она немного подумала, прежде чем выдохнуть гениальное «не знаю». Ей было паршиво. - Я рискую остаться одна на старости лет, да? – она задала свой вопрос, и внутри все сжалось. Она реально боялась услышать ответ собственного ребенка. - Нечем ты не рискуешь, Галина Алексевна, - Игорь усмехнулся. Он называл ее по-студенчески в особенных случаях. Здесь были ирония и сыновнее почтение в одном флаконе. –Терпеть твои заебы – это неотъемлемая часть моей жизни. Нет, если, конечно, однажды я тебе надоем, и ты лишишь меня своего общества, послав нахрен… Он глумился в своей обычной беззлобной манере. В его словах не было никакого скрытого подтекста на что-то обиженного «мальчишки», он вообще редко когда по-настоящему обижался на нее, но Галина не выдержала. - Прости меня, сыночек, - она сдавленно всхлипнула в трубку. - Прости меня, ради Бога, за все, - ей хотелось столько ему сказать, дать понять, как сильно она любит его, как сильно он дорог, но она не могла. У нее текли слезы, а горло до хрипоты сжалось синусовой тахикардией. Да, если Маша была доведена ей до нервного срыва, то сейчас, кажется, они были полностью квиты. Просто ее, Галину, в силу возраста и выдержки, накрыло последней. - Мам, ты чего там, ревешь что ли? – с ощутимым напряжением в голосе. Он патологически не переносил ее слез, не зная, как себя в этот момент вести. Что говорить, что с ней делать, да и вообще – нафига понадобилось все это мокрое дело? В общем, классика любого нормального мужика, необремененного всякой там излишней эмпатией. Галина кивнула, будто бы он сейчас был рядом и мог увидеть это движение. - Не надо, у тебя сердце и давление, - Игорь приводил, как ему казалось, контр аргументы на «стоп истерику». Она молчала, шмыгая носом в другую от трубки сторону. Ей не хотелось, чтобы он слышал. – Ну перестань, мамуль, ну что ты в самом деле, - кажется, он все-таки слышал. – Это ты меня прости, далбоеба, веду себя, как… - Игорь осекся. Теперь ему было трудно говорить, и она снова почувствовала скоблящую нутро вину. Звонить парню, не для того, чтобы спросить, как у него дела, а чтобы слить на него свой блядский негатив, напрямую связанный с его драгоценной бывшей женушкой. - Нет, сынок. Это я. Это все я, - тихо выдохнула Галина, наконец взяв себя в руки. – Дурю. Прости меня. Плохо доехала, пробки. Стрессоустойчвость на нуле стала. Что, скажешь, чтобы дома сидела по такому случаю? – она ласково усмехнулась, обычно он так и говорил. - С языка сняла, - она знала, что он улыбается в ответ. – Ну че, я заеду вечерком? – не без осторожности спросил Игорь. И эта осторожность тоже сделала ей больно. Родной сын боялся, что она может передумать увидеться. - Конечно, сыночек, конечно, - поспешно заговорила она, - я так сильно соскучилась. - Я тоже, ма, - коротко, но ее заплаканным глазам было достаточно, чтобы открыть кран заново. Точно, второй климакс. - К семи подъеду. Тока не готовь ничего. В ресторан тебя приглашаю. У меня тут сделка одна нормальная такая выгорела. Отметить с тобой хочу. - Вдвоем? – она поспешно утерла слезы и метнулась к зеркалу. Да уж. Замазывать не перезамазывать. - Да, пока вдвоем, - без нажима, но довольно твердо проговорил Игорь. – С партнерами и друзьями мы уже отметили, а так… - Я все понимаю, сынок, - Галина решила по-быстрому «закупорить» островатую для них обоих тему. - Познакомишь, когда посчитаешь нужным. - Спасибо, ма, - с искренней благодарностью. Галина даже почувствовала, как он облегченно выдохнул. Господи, как же она давила. Попытка тотального контроля надо всеми и вся, в то время как контролировать нужно было лишь одного человека – себя саму. Они распрощались и Галина, не найдя себе места в собственной спальне, пошла в чужую. Она открыла дверь, преодолевая привычное желание постучать. Женщина медленно прошлась по пустой и безжизненной комнате. Теперь она была похожа на типичный гостиничный номер, класса чуть выше среднего. В ней больше не пахло Машиными духами, новым постельным бельем, свежевыглаженными рубашками Игоря, их общими сигаретами. Внутри неприятно заныло. Одиночество. Здесь когда-то жили двое людей. Семья. А что теперь? Она села на чужую кровать и закрыла лицо руками. Может быть, нужно было дать им уехать… «Не съехали они никуда, Борисыч. Значит, я ей небезразлична?» Она мерила шагами респектабельный кабинет своего друга, пыхтя третьей сигаретой за пятнадцать минут. Его глаза иронично щурились поверх очков, иногда он что-то, куда-то записывая. Ей было все равно «что и куда», ей было важно понять. Он должен был объяснить, она сходила с ума. «Конечно, небезразлична. Тебе от этого легче?» «Нет, она это из жалости, а я так не хочу!» - капризно выпаливала Галина, едва не топая ногой. В те времена она чувствовала себя многострадальным мальчиком Витей из бородатого анекдота. Ее тоже «плющило, колбасило и продувало». Полнейший эмоциональный раздрай плюс болезненный, затяжной климакс. Ей было «хуево» в полном смысле этого слова. «А потом, как им не вернуться, когда только они за порог, у тя сердечный приступ. Я не устаю поражаться, как тебе это удается… Нет, можно, конечно, идеально просимулировать, и аритмию ту же самую вызвать вполне реально, но чтобы так…» Он смотрел на нее без какого-либо осуждения, по профессии и статусу не положено, но Галина знала, что он думает. «Сейшелы аппарату ЭКГ оплачиваю, чтобы ишемическую у меня показывал». В отличие от него она смотрела с осуждением. Он ей не верил, вечно показывал ей на «простых» примерах, какая она эгоистичная тварь. Тыкал носом в то, что на самом деле она не хочет ничего менять. А она ведь так хотела, так хотела! Нынешняя Галина горько усмехнулась, придирчиво разглядывая ядовито-малиновое японское покрывало, которым была застелена кровать. Маша ненавидела его, но стелила изо дня в день. Чертова психология, даже здесь, в такой мелочи. Какое же все это дерьмо… «Не знаю я, что со мной происходит, Леня. Пропиши мне что-нибудь, а. Только чтоб уж я совсем как овощ-то не была. У меня сессия...» Под его тишиной она быстро съезжала с раздражения и просила, почти что жалобно. Он был прав. Ничего она не хотела менять. Эгоистка и старая полоумная пизда. Кажется, ей было нормально в собственном сумасшедшем доме. «Что тебе прописать? Азалептин?» Он усмехался в тогда еще не шибко седую и густую бороду, а она заламывала руки, не зная, как со всем этим жить. «Не надо тебе нечего этого. Нормальная ты, Галина Алексевна, шоб тебя блокаторами долбить. И это не ко мне, кстати, это к психиатру. На этажик ниже спустишься…» «Какая я нормальная, Лень? Я невестку свою трахать хочу. Она мне, как дочь должна быть, а я… Уебище я чертово!» Она плакала злыми слезами, а иногда ревела, и это уже были совсем другие слезы – безвыходности и отчаяния. «Дура ты, Галка, вот те мой сказ. Чего ходишь ко мне, в душе не ебу. Советов не слушаешь, что говорю, как специалист – не делаешь. Плакаться хочешь, ну поплачь-поплачь. Но проблему свою ты здесь у меня раз в месяц рыдаючи не решишь. Это, Галя, не геморрой, это не рассасывается». Иногда он утешительно, по-дружески касался ее плеча, но в основном оставался нейтрален до ее «биений». И был прав. «Знаю я, Леонид Борисыч, что не выполняю, чего советуешь. Не могу просто. Слабая, наверное». Она устало опускалась на подоконник и курила, внезапно впадая в полную апатию. Мужчина в высоком кожаном кресле качал головой, на высшем уровне изображая понимание. А может быть, и правда понимая. Пациент, что не желает лечиться – не излечится. Прописная истина, но тем и вернее. «Ну что, тяни дальше, пока веревочка не лопнет. Как абстрагироваться в опасных случаях, я тебя учил. Отрадно, что хоть тут не пренебрегаешь. А вот как те Марь-Анатольевну свою до буйного помешательства не довести – это уж уволь, в пятисотый раз распинаться не стану. Один хрен, не слушаешь. Тебе ведь эти девиации от нее и нужны. Тока смотри, играйся да не заигрывайся, а то в травмпункт как-нибудь уедешь». Галина резко поднялась с кровати и вышла из комнаты. Ее накрыли тяжелые, неприятные воспоминания… Она стояла, подперев спиной дверной косяк, скрестив руки на груди, и предвкушала. «То есть три месяца, я от вас вообще слова не слышала, уже голос ваш начала забывать...» «Маша, я в общем-то не обязана…» - холодно, высокомерно. Она умела быть невыносимой. Для неё. Она так же умела ждать, как ворон крови, чувствуя во рту гадкий привкус собственного безумия. «Да вы ничего не обязаны, Галина Алексеевна. Я все понимаю. Царь не должен думать о каждом, царь должен думать о важном. Я у Игоря все спрашивала, что я опять сделала не так, на что мама обиделась? А он мне говорит – а я ебу! То есть никто в этом доме не в курсе о причинах столь продолжительного бойкота… лично моей персоны». Маша театрально развела руками, еще минута, и она потеряет лицо хорошей невестки и станет хуевой бабой, которую Галина так хотела видеть, слышать, получать. Они не мама и дочка. Нет-нет, пусть не мечтает. Она смотрела на Машу, упиваясь своей очередной нечестной, но полнейшей победой. «Три месяца ты от меня рожу воротишь… и вот сейчас это что такое было, стесняюсь спросить? Белье я криво вешаю? Ты это серьезно, сука?!» Бывало, она делала к ней порывистый шаг, но резко останавливалась, словно опомнившись. Тогда тоже остановилась. Галина чувствовала, как пересыхает во рту, как язык прилипает к небу, как по телу бежит какая-то нездоровая дрожь. Ей хотелось, чтобы она не останавливалась. Никогда. Ей хотелось сказать ей об этом, даже попросить. Много раз она мечтала попросить… «На, показывай, как!» Галина невольно зажалась в угол, глядя, как ее невестка сдергивает белье вместе с веревками. Язык тянулся облизать губы, а тело неконтролируемо желало приблизиться к опасному на данный момент объекту. «Машенька, успокойся, пожалуйста…» Она лепетала ей что-то еще, осторожно подходя ближе, но Маша уже не слышала. Ее крыло. Она становилась белая, как полотно. Ее губы тряслись, а глаза становились совершенно нечитаемыми. «Всю душу ты мне вымотала, пизда ты сумасшедшая! Ты мне скажи, че тебе нормально-то не живется? Ты почему так со мной обращаешься?! За что?» - Маша в который раз отвернулась от нее. Она сосредоточенно глядела во двор, словно раздумывая – прыгнуть или нет. Галина смотрела на нее и была не в состоянии оторвать взгляд. Ей хотелось, чтобы она подошла и ударила ее, хорошенько и с оттяжечкой. Чтобы придушила, повалила на пол. Ей хотелось трахаться с ней на этом самом балконе. Громко, долго, до бессознания. Ей много чего хотелось. Но она как всегда перестаралась. Она приблизилась, встав позади Маши. Ее чуть подрагивающие руки робко коснулись напряженного плеча. «Не надо меня трогать». Галина невольно зажмурилась, вспомнив этот тон и эти слова, вспомнив, как отдернула руки тогда, семь лет назад, и как отдернула несколько дней назад. Господи, ну что-то должно измениться... Она открыла балкон, проветрила квартиру, приняла душ и выкинула в помойку малиновое японское покрывало, так и не решив, чем еще застелить эту супружескую кровать. -