Уж замуж невтерпеж

Галина отстраненно наблюдала за тем, как Толик открывает «не ее дверь» своими ключами. Она нервничала и чувствовала себя совершенно чужой в этой парадной, возле этой глухой «сейфовой» двери. Это была Машина квартира, Машина территория, куда бывшей свекрови не было хода, разве что предложат присесть на краешек кухонного стула и поставят чашку чая, на что Галина, кстати говоря, совершенно не рассчитывала. Она просто забрала внука из школы, как ее попросили, и привезла матери, радуясь возможности хоть как-то ее увидеть. - Ма, привет, - Толик поздоровался, на ходу разуваясь и стаскивая с себя куртку. Ему явно не терпелось оказаться в своей комнате за какой-то новой компьютерной игрушкой, которую он активно обсуждал с другом по телефону, пока Галина везла его домой. - Здарова, - Маша в своей привычной супер материнской манере поприветствовала сына и как-то мутно посмотрела на свекровь. – Галина Алексевна, - она резко кивнула ей, едва не отбив «каблуками» на манер отставного седоусого поручика. - Привет, Маша, - Галина внутренне сжалась. Маша была конкретно не в духе, выглядела бледно и плохо, и бывшей горячо любимой свекрови лишь оставалось надеяться, что не она тому причиной. Ну, хотя бы на данный момент. - Спасибо, что завезли, - невестка махнула рукой в сторону ванной, где Толик мыл руки после школы. - Ничего не успеваю, - устало констатировала она. - Чай? Кофе? – сухо и глухо, как будто слова не шли с одеревеневших после стоматологической анестезии губ. Галина смотрела, как она постепенно и с трудом берет себя в руки. На сердце был пудовый камень, и на шею хотелось такой же. Нет, они не помирятся. Все это безнадежно опоздало. Они отстали от своего поезда… вернее, одна из них. Она почувствовала желание немедленно покинуть эту прихожую. Выбежать, с силой захлопнув за собой дверь в Машину жизнь.И никогда больше в ней не объявляться. Слишком больно. Ей все это уже не по возрасту. Она уже не выдержит. - Нет. Я, наверное, поеду, - она могла сказать только это, потому что здесь для нее не было места. - Не соскучилась? – совершенно внезапно, совершенно просевшим голосом, который она не могла контролировать. Галина вмерзла в землю. Маша смотрела на нее жалобно, как все эти двенадцать лет, которые она тщетно старалась понять, почему с ней так обращаются. - Соскучилась, Машенька, - просто ответила она, справившись с собственным голосом на куда более высокую отметку. У нее было больше опыта сдерживаться. За столько лет она вся превратилась в этот жуткий, медленно убивающий опыт. Галина нервными пальцами расстегнула осеннее пальто, и Маша бережно приняла его с ее плеч. В этом, казалось, невинном жесте было что-то такое, от чего у нее перехватило дыхание. Что ж, она оставалась на чай, но не знала, радоваться ли этому факту. Пока она тоже мыла руки, Маша традиционно разбиралась с Толиком. - Давай обедать, че ты там опять сходу засел за свою эту ху… игрушку? – строго, но беззлобно. Она не баловала, но позволяла достаточно много, имея с ребенком скорее дружеские отношения, чем великие родительские. Галине эта метода воспитания не шибко нравилась, но здесь она помалкивала в тряпочку, конечно же, в отличие от своей сватьи. Машина матушка не помалкивала никогда. И, возможно, была не так уж и не права. - Ма, я в столовке поел, можно попозже? – отмазывался Толик от Машиной весьма недурственной стряпни. - Че поел? Конкретно? – Маша возилась на кухне, как всегда активно гремя посудой. - Второе. Галина усмехнулась еще одной попытке внука. Он явно не успевал составить даже примерное свое меню. - Врешь, - как итог заключила Маша. - Ладно, - сдался Толик, – пиццу и пирожок с капустой. - Слышь, пирожок с капустой… - Маша обречено выдохнула, а затем махнула рукой, отправляя сына в комнату с чашкой компота. – Через час кушать придешь, и уроки давай делай, а не в стрелялки свои рубись. Амнистированный внук поспешил свалить с кухни, привычно оставив их наедине. Все та же картина Репина, под названием «хуевая, но стабильность». Все это время Галина сидела молча и наблюдала за Машей, нутром чувствуя вязкий, бензойный запах пограничного состояния. Ее невестка явно была не в лучшей своей форме, и Галина чувствовала жалость, вину и какую-то всепоглощающую тоску, от которой нельзя было спрятать ни глаза, ни сердце. - Как вы? – Маша вдруг снова перешла на плавающее между ними «вы», которое никак не хотело себя исчерпывать… быть может, и к лучшему. Все грани между ними стерлись месяц назад, и, возможно, только этому «вы» суждено было остаться, чтобы удержать их обеих от рецидива. Галина сидела за столом, стараясь хоть немного расслабиться на этой чужой кухне. Уютной, с присутствием хорошего вкуса и дизайнерской руки, но чужой и какой-то незаполнимой. Маша суетилась вокруг нее, словно сама была заботливой свекровью, старающейся по первости угодить только что вошедшей в семью девочке, выставляя на стол то одно, то другое. Для чашки чая, которую попросила Галина разносолов было многовато, но она не протестовала, просто мягко благодарила. - Ничего, - Галина пожала плечами. Рассказывать «как она» в действительности не было желания. И она подозревала, что Маша не готова была это слушать, несмотря на свою внезапную гостеприимность. - Как новый учебный год? - Как и предыдущий, - Галина подула над чашкой. Нужно было поддерживать какой-то разговор, и выбранная Машей тема была оптимально комфортной и безопасной, но у нее в голове навязчиво вертелась и жужжала другая. Куда менее… комфортная. Но ее нужно было обсудить, пока встреча личная, ибо по телефону они точно не договорятся. - Вау, профессор Макгонагалл да с таким непростительным равнодушием о работе, - Маша картинно округлила глаза. - Че такое, Галина Алексевна, студенток нет симпатичных? - Полно, да сил нет, - Галина коротко усмехнулась. Если это была своеобразная ревность, то сейчас она была ей неприятна. Хотя раньше было наоборот, и она стремилась вызвать ее. Правда, безуспешно. Маша стоически держалась и ничего не показывала. Или не чувствовала, к чему Галина тогда склонялась больше. - Прям уж. – Маша ответила точно такой же усмешкой. – Скромничаешь. Не идет тебе. Они на какое-то время замолчали. Галина пила чай, а Маша курила в форточку. - Сейчас мент родился, Галина Алексевна, - Маша первая нарушила грозящую стать неловкой тишину. – Нам уж совсем нечего друг другу сказать, да? Эта фраза была произнесена с такой горечью, что Галине физически поплохело. - Маша, я тебя приглашаю на свой юбилей, я очень хочу, чтобы ты была, - довольствуясь одним глотком воздуха, проговорила Галина. Тянуть дальше было бессмысленно. Как говорят картежники «вскрываемся». – Подходящая тема для разговора? - Да ахуеть какая, - Маша рассмеялась своим обычным саркастическим смехом. – В качестве кого? Бывшей и не самой замечательной жены твоего сына? - Да какая разница, в каком качестве, ты мать моего внука… - Галина, конечно же, не успела договорить. - Игоряше тридцать шесть лет, ты знаешь, сколько у тебя этих «матерей твоего внука» может еще быть. И че, всех будешь звать? И он, поди, уж со своей новой женщиной придет. Аня или как там ее… - Он меня пока с ней не знакомит, - с показным равнодушием констатировала Галина. - А, ну это он правильно, - Маша воткнула болезненную шпильку, довольно облизав правый угол рта. Галина терпеливо ждала, пока она «отъвыебывается». За все надо платить. И она платила. - Не уместно это как-то, Галь, - наконец заключила «бывшая и не самая замечательная жена ее сына». - Все уместно, Машенька. Другое дело, как ты хочешь, чтобы тебя просили. На коленях? Со слезами? Все вместе? Маша побледнела, мгновенно изменившись в лице. Это был безотказный прием, которым Галина пользовалась очень редко. Еще когда Маша у нее училась. Вернее, когда начинала конкретно хуевничать, а не учиться. Галина вытягивала ее на достойный уровень, стиснув зубы, сжав губы и сцепив пальцы. Студентка, носящая ее фамилию с четвертого курса просто не имела морального права стремно учиться. Такой срамоты Галина ну никак не могла допустить. А поскольку Маше порою было наплевать на любую мораль, она делала ход конем и включала женщину просящую, а не требующую. И это срабатывало идеально. - Мне не нужно, чтобы ты меня о чем-то просила, и уж тем более таким образом, - обиженно пробурчала Маша. – Я приду, конечно. Какого там числа? Ответочка за манипуляцию пришла сразу, и была намного неприятнее. Галина тоскливо опустила взгляд в пол. А может быть, это была и не «ответочка», может быть, Маша и правда уже не помнила, когда у нее день рождения. Она молчала. - Ну прости меня, Галина Алексевна, - Маша не продержалась и полминуты. – Сначала язык молотит, потом башка. Знаешь же меня. Я свой день рождения не помню ни хера, а твой помню. Галина взяла со стола сигареты, но рука не удержала пачку. Она вдруг почувствовала такую жуткую усталость, такое опустошение. Двенадцать лет бороться с ветряными мельницами. Сколько же еще их будет… Маша подняла пачку и села перед ней на корточки. Они застыли, словно скульптура с очень грустным смыслом. Часы в кухне и на Галининой руке остановились. А может быть, и стояли все двенадцать лет… Маша взяла ее руки в свои и начала целовать. Медленно, долго, плавно переходя от запястий к ладоням, затем перебирая каждый палец. Галина сидела, безвольно откинувшись на спинку стула. Ей было хорошо и плохо одновременно. Когда Маша начала целовать ее колени, обнимая их обеими руками, пограничное состояние свелось к просто «очень плохо». В этих поцелуях не было физического желания, не было секса, только какое-то слепое, безумное поклонение. Галина закрыла глаза, почти что зажмурилась до слез, боясь это видеть... Она просчиталась, проиграла, она была дерьмовым педагогом. Слепой, эгоистичной дурищей. И, кажется, сейчас ни грамма не изменилась. - Маша… не надо так, пожалуйста, - она едва могла шевелить губами. Ей нужно было уйти. Немедленно. Она чувствовала это всем своим существом. Собственно, так она и поступила, мягко высвобождаясь из рук целующей ее женщины. Она подумает об этом завтра… завтра. А сейчас просто сдохнет, если не уйдет. Она пошатываясь поплелась в коридор. Прощаться у нее не было духу. Она не могла даже говорить. Но это и не потребовалось. Маша догнала ее меньше чем через минуту и затащила в ванную, не применяя почти никакой силы. Потому что сопротивляться на пристойном уровне ей никто не мог. Галина смотрела, как она быстро запирает дверь, включает воду в обоих кранах, смотрела и не видела. Когда в нее впился голодный, ожесточенный поцелуй, она только и смогла, что откинуть руки назад, чтобы опереться о стиральную машину. Машин напор был очень сильный, и она боялась упасть. - Че такое, Галина Алексевна? – Маша оторвалась от ее губ, не получив приличного ответа на поцелуй. – То ебешь меня на кухне до полусмерти, то любишь, оказывается, двенадцать говнолет. Поговорить все хочешь, на юбилей вон слезно зовешь. Теперь убегаешь, куда глаза глядят. Ты меня в натуре с ума решила свести или че? Цель у тебя такая типа? Она говорила без злости, без стеба, можно даже сказать – спокойным, адекватным тоном. Но в ее глазах не было ни намека на адекватность. В ее глазах плескалось красноватое марево бешенства. - Ты хочешь, чтобы я тебя убила или покалечила? – тоже совершенно спокойно. Галина вспомнила своего друга. Господи, и сколько же миллионов раз он ее предупреждал… Она хотела ей что-то сказать… ответить… объяснить, но этого уже не требовалось. Не сейчас. Она просто позволила круто развернуть себя спиной и со всей дури швырнуть на стиралку. Она зажала рот рукой, когда Машины пальцы нашли то, что им требовалось, и вошли на «полный разрыв». Ей было больно. Очень. Но она терпела. Потому что легче было вытерпеть физическую боль, чем душевную. Душевная накроет ее сразу «после». И вот как вытерпеть ее, Галина еще не знала. - - - - -