Не то время, не те люди

Он

      То утро не задалось сразу. На кухне вдруг нашлась Финли, мрачно барабанящая пальцами по столу.       — Как же вы облажались, ребята…        Спросить ничего не успел. Появившийся Люк открыл рот раньше.       — Что случилось?       — Это у вас надо спрашивать, что случилось. Я смотрю, вы тут совсем не паритесь, да? Даже не спросите, как я вообще в дом попала? Да тут можно было всех поодиночке вырезать, никто бы и не понял ничего.       — Двери заперты, Финли.       — Пф, двери. Еще скажи, решетки на окнах крепкие.       — Рей подключила камеры. Она бы не упустила…       — Камеры… Рей. На нее надеетесь? Ее вообще нет в доме, а никто из вас и не почесался.       — Какого хрена! Где…       — В жопе. И вы тоже в полном дерьме. У вас есть пять минут объясниться, какого черта вы тут вытворяете. Через пять минут я спущусь в подвал и сяду на просмотр записей.       — Финли, мы…       — Это моя вина.       Финли изумленно вытаращилась на него, будто только сейчас его заметила.       — Надо же! Соизволил признаться! Так…. ладно. Криками делу не поможешь. Камеры смотреть не буду. Она потом сама расскажет. Старику я еще не говорила, что вы умудрились его дочку из собственного дома выжить. Причем под самый конец. Да он вас обоих закопает. Делайте что хотите, но верните ее, пока нам всем не прилетело по первое число. Сегодня же. Я тоже с ней попытаюсь поговорить, и…       Озлобленную Финли прервала телефонная трель. Выхваченный из кармана аппарат слегка разгладил хмурое лицо именем на дисплее.       — Где ты?.. Оу. Это… это хорошая новость… Может, я… Хорошо. Мы ждем. Да. Да, я у тебя дома… Ты уверена?       Ответы незримого собеседника все больше и больше выравнивали горизонт.       — Удачливые идиоты. Сказала, скоро приедет. Говорит, времени у нее больше нет. Так что… Сегодня будет веселый вечерок. Если, конечно, тебя, Бен, она вообще подпустит за милю. И да, можете начинать придумывать отмазки, потому что я еду сообщать обо всей кутерьме Прайму.       Так и сидели, Финли пялилась на Люка, тот в ответ понуро что-то делал по кухне.       Отмазок ни у кого не было.       Он же лишь оторвал от стола глаза, когда на подъездной дорожке зашелестели шины. Вылетел навстречу так быстро, что чуть с петель не сорвал входную дверь, но вылезшая из машины ведьма, ни слова не проронив, скользнула в дом. Даже глаз не подняла.       Финли ушла вместе с ней в подвал, минут через десять вышли снова обе. Выцепленные из багажника пакеты унесли вниз.        Пассия Прайма вышла гораздо позже, лишь бросив им напоследок, что Тайлер с командой уже вернулся и сегодня явятся. От этой новости резко поплохело, значит, у него тоже времени не осталось. Целый день шарахался по дому неприкаянной тенью, все порываясь спуститься вниз, но жопой чуял, что ему попросту откажут не то что войти, даже рот открыть не позволят для извинений. Явившаяся ближе к вечеру Финли была предельно собрана.       — Так, ребятки. Я тут посидела и подумала. Одна я не потяну, мало ли что. Так что, Бен, вали искать приличную рубашку и брюки. Поедешь следом на такси. Держись в стороне, будешь на подхвате. И да, будь добр, не показывайся ей на глаза, а?       Брошенный на стол листок с адресом ночного клуба он схватил сразу, как кусок золота какой. На душе стало легко и весело, будто ему тут разрешили сожрать все шоколадки мира и выпить всю колу. Правда, веселье слегка сдулось, едва он понял, что ни указанной рубашки, ни брюк в его гардеробе никогда и не пахло. Все свои сумки перерыл, но увы. Откуда бы в сумках взялось то, что никогда и не покупалось? Была даже мысль, что, может, он успеет сгонять и купить себе приличную одежку, но его спас Люк. С легким стуком ввалился дядька, и чуть ли не в рожу кинул вешалку с тщательно выглаженной рубашкой и брюками с по-армейски выведенными стрелками. Без слов развернулся и ушел. Подумал, что готов натуральным образом подорваться следом и расцеловать босса. Босс был чуть уже в плечах, и белая классическая рубашка грозила растерять натянутые на груди пуговицы, вот штаны, как ни странно, сели почти идеально, но были чуть коротковаты. Да и плевать было на длину, с его рожей никто на брюки не посмотрит.       Пока брился и прихорашивался, топот и стук каблуков по коридорам оповестил, что хозяйка дома с сопровождением уже вообще-то сваливают. Такси вызвать уже не успевал, но его снова спас Люк, уже поджидая в своем заведенном джипе на подъездной дорожке.       — Ты, твою мать, как принцесса. Собирался дольше нее, придурок.       Бурчал на него всю дорогу, следуя за приметным черным эскалейдом, даже припарковался чуть ли не впритирку. Думать, как будет проходить через двух гориллообразных вышибал на входе, не пришлось, Финли, пропустив вперед его ведьму, завертела головой, и найдя, зашептала на ухо одному их охранников, кивками указывая на него. А он как последний дурачок, подвис, пытаясь собраться себя в кучу от увиденной вдалеке фигурки в платье и на охрененно высоких шпильках. Финли уже испарилась среди толпы, оставив его одного, пришлось еще сильнее стискивать зубы от грохота музыки и самому вертеть головой в поисках нужного столика. Несмотря на сливающиеся в свете софитов тела, он быстро углядел шагающую вверх по лестнице парочку. Финли в своем строгом брючном костюме выглядела как настоящий бодигард по сравнению с тонкой фигуркой в весьма коротком платьице в обтяжку. Шел за ними, не отрывая глаз. Покачивающиеся формы ведьмы выжигались на сетчатке, повторяя все линии. Он вроде даже об кого-то спотыкался, но ни секунды не раздумывая, тут же отодвигал и пер дальше. Ему уже и музыка не была сильной помехой, и дерганый свет стал удачно оттенять всю ее фигуру. Миг, и он все-таки отвлекся на кого-то, и потерял их из виду.       Но в принципе он уже знал, куда они направились.       Лишь напоровшись на недоуменно-гневный взгляд Финли, понял, что уже нарушил одно из поставленных условий. Ему дали указание держаться подальше, быть вне поля зрения, но это оказалось не под силу. Вроде кто-то снова чуть не впечатался в него, но было плевать на все. Он видел только враз помрачневшую ведьму, что бросила на Финли почти безразличный взгляд и пожала плечами.       — Дорогой, а это Бен. Он сегодня тоже со мной.       — Божечки! Дорогая, когда-нибудь тебе все-таки придется рассказать, где ты находишь таких мужчин! Господи, милая, да это кощунство с твоей стороны приводить их по одному! И я тем более не понимаю, зачем ты вообще приходишь сюда, если около тебя вот такие… экземпляры ходят. Хотя и не мое это дело. Что молодой человек будет пить?       Лишь когда она зачем-то представила его постороннему, искоса посмотрел на чужака. Им был какой-то педиковатый манерный мужчина с явно женскими замашками. От восторженного глуповатого взора предпочел отвернуться, он не из этой команды, пусть восхищается кем-нибудь другим. Так и играли в гляделки, пока она вдруг не выдала, что будет сидеть внизу. Еще и с нажимом сказала, что он с Финли останется тут. Ну… Тут так тут. Хотя всей душой хотел отпихнуть местного администратора с его щенячьими глазами и рвануть следом.       Не сразу понял, что его удержало.       Может брошенный напоследок совсем равнодушный взгляд ведьмы, или вцепившаяся в рукав рубашки чертова Финли, что со змеиным шипением процедила, что будет молиться всем возможным богам, лишь бы ей не довелось в будущем с ним работать, ибо он, говнюк, умудрился завалить простейшую просьбу не светиться. Ему оставалось лишь облизывать глазами ушедшую сучку и беситься.       Бесило все, начиная от похотливых взглядов, что бросали на обтянутую невнятными веревочками и лоскутками тело его ведьмы. Бесили косые взгляды долбаной Финли, что сидела молча потягивая свои напитки. Хотелось спуститься вниз и дать в морду барменше, что беспрекословно подливала бухло.       И ей хотелось тоже врезать, чтоб не вливала в себя все подряд, как заправский десантник.       И до кучи еще Финли дать по башке, что сидела и уже не таясь, пялилась на него, а не присматривала за ведьмой.       Вечер окончательно испортился, когда он углядел первого подкатившего к его девочке какого-то ублюдка с сальными лапами. В глазах сразу возникла пелена от того, с какой готовностью к нему повернулась его сучка. Сам не понял, как рванул на всех парах вниз. На выкрики Финли не обратил внимания.       Хватило одного его вида, чтобы толстяк испарился, ведьма же просто вздохнула и с дикой тоской в глазенках бросила ему усталым голосом:       — Если ты намерен и дальше стоять над душой, то я пересяду. Если пришел за выпивкой, то можешь просто вернуться за столик и позвать официанта. Ему так-то платят за это.       Прогоняла его, как надоевшую шавку, от этого пелена в глазах ещё больше сгустилась. Вселенная ему чуть подфартила, рядом освободился стул, и он незамедлительно уселся на него, мрачно злобно скривив в оскале лицо какому-то смелому идиоту, что хотел сесть раньше. С еще одним тяжелым вздохом ведьма рядом залпом опрокинула в себя очередную бурду и слегка пошатываясь, вознамерилась свалить. Не успел себя тормознуть, сцапал за локоть и грубо осадил назад.       От его рыка ведьма опешила.       Ему повезло, что та растерялась и молча уселась обратно, только в уголках глазенок заблестело что-то. Гнев тут же испарился, и ему стало почти стыдно за свою резкость.       — Нам… надо поговорить.       Ляпнул первую попавшуюся глупость. О чем он с ней говорил бы? Хей, красотка, я сам хочу тебя трахнуть, и поэтому сижу тут с глупым видом и пытаюсь отгонять от тебя идиотов?       Он уже почти открыл рот, чтобы выдать именно это, как между ними вклинился уже знакомый ему жеманный придурок. Ввинтился ужом и технично остановил вопросами засверкавшую злобой его девочку. Непонятно как, но он позволил этому пидору забрать с собой ее. Мог лишь бессильно провожать их взглядом, но парнишка явно умел сливаться с толпой, уверенно лавируя между телами и таща за собой ведьму. Он потерял их из виду уже через несколько секунд, а стул рядом мгновенно заняла разбитная деваха.       Ему хватило половины секунды для осмотра.       Сам же слегка и опешил, насколько оказалась невзрачной эта силиконовая надутая хирургами шлюха. Даже рядом не стояла в сравнении с его ведьмой. Подсевшая девка что-то щебетала ему, явно пытаясь обратить его внимание на себя, но он уже почти позабыл о ней, вовсю шаря по залу в поисках.       Нашел быстро, она сидела у другой барной стойки и усиленно накачивалась.       Так и сидел, пылая неимоверной злобой, зачем-то запоминая всех, кто осмеливался подкатывать к сидящей к нему спиной сладкой сучке, или вовсю разглядывал ее.       После третьего неудачника его переклинило.       Он зачем-то пошел за ним.       Неудавшийся ухажер, пошатываясь, поплелся в туалет. На его неудачу, кроме них двоих в этом туалете никого не было. Он успел проверить остальные кабинки, пока этот идиот облегчался.       По крайней мере, ему даже повезло — дебил отделался сломанным носом и выбитыми зубами. Ему пришлось вернуться на балкончик, пока он разбирался с этим идиотом, его наблюдательное место уже заняли. Тем, кого он пропустил, повезло, потому что еще одного он отловил у черного входа, куда уже тащил другую снятую телку. Телка с визгами тут же сбежала, пока он ломал незнакомцу руку и вбивал переносицу в череп.       Снова балкончик, и снова он пошагал за еще одним неудачником.       В этот раз на пути встал тот же самый администратор. Без всякого перехода и лишних слов сходу выпалил:       — Хей, красавчик. Ну-ка притормози.       — Отойди.       — Вернись-ка за стол, дружок.       — Я сказал, отойди.       — А я сказал, иди и сядь на место.       Даже удивиться смелости этого хлюпика не успел, как тот хитрым хватом подцепил его под локоть и потянул за стол.       — Ты думаешь, мы тут все дурачки, красавчик? Двоих оприходовал, думаешь, никто не узнает, а? Я думаю, тебе надо чуть поостыть. По нормальному, дать бы тебе самому по голове и выкинуть на улицу, только вот чует моя жопка, неспроста ты так себя ведешь. И одет ты, словно первый раз вообще рубашку надел, как с чужого плеча на тебе сидит, и штанишки коротковаты. Совсем не как охранник одет. Я-то думал, ты пришел охранять свою красотку, да вот только смотришь ты на нее совсем не как телохранитель. И охранники так-то не ломают кости простым людям, что осмелились подкатить к ней, а? Эх, как же тебя, сладенький, корежит-то. Аж завидно. Но учти, дорогой, еще одна такая выходка, и я не посмотрю, что девочка твоя тут почетный гость. Вылетишь с пробитой башкой.       Сидел и прямо чуял спиной шок Финли, что слышала каждое слово. Но благодарил бога, что молча хлопала глазами, ничего не стала комментировать.       Иначе его бы понесло.       Но внял голосу разума, остался сидеть и скрипеть зубами, наблюдая издалека, как его девочка отшивает одного за другим.       Выбирала еще, тварь.       А когда понял, что выбрала какого-то хлюпика, переклинило окончательно.       Не стал дожидаться, когда она этого юнца за руку утащит, сорвался с одним только намерением. Он намеревался первым делом сломать этому говнюку руку, за которую его тянула как на поводке ведьма.       Дорогу перед дверью преградили две гориллы, намекая, что ему дальше нельзя. Объяснять им, что ему кровь из носу нужно туда, явно было бесполезно, ярость уже заливала разум, и он почти дернулся на вышибал, навскидку оценивая их подготовку. Легкое замешательство промелькнуло у обоих — тоже поняли, что они ему не противники вообще, раскидает, даже пикнуть не успеют.       Застывших горилл спас все тот же администратор, появившийся ниоткуда, но предусмотрительно замерший в двух метрах.       — Комната 6.       Вышибалы тут же отвернулись, будто вообще мимо проходили, а он рванул мимо них, проклиная за упущенные мгновения.       Запертую дверь выбил ногой, как листок бумаги.       Совсем юный, почти мальчишка, неудачливый ухажер успел спустить до колен свои штаны, при виде него затрясся и грохнулся, запутавшись в своих же штанинах. Его ведьма стояла слишком далеко от перепуганного насмерть чужака.       Значит, не успел ничего сделать.       Придурку повезло, что она стояла от него слишком далеко. Значит, не он расстегнул молнию на тонкой спинке и спустил с плеч лямочки. Этому идиоту повезло, обойдется лишь сломанной рукой. Пока раздумывал, юнец с визгом ретировался, хрен с ним, он запомнил его, найдет потом. Еще миг, и он бы смог оторваться от созерцания обнаженной спины и призывно оттопыренной попки, но ведьма еще раньше повернулась к нему, придерживая лоскутки платья на груди.       — Ты ведь понимаешь, Бен, что тебе здесь не место. Тебя это не должно было коснуться. Ты злишься из-за пустяка. Мы оба знаем, что твои эмоции ненастоящие. Это все…       Обреченное бессилие в ее голосе немного остудило разрывную ярость.       Но с него хватит переживаний.       Только потребовал ехать домой, как ведьма взорвалась. Топала ногами и кричала ему что-то о ненастоящих чувствах.       От слов, что и он сам ненастоящий, и завтра его уже не будет, стоял и леденел. Вулкан внутри затихал, словно заливаемый из пожарного гидранта, тело деревенело от понимания, что ведьма его внезапно права.       Что, вообще-то он действительно сегодня рядом, а завтра уже исчезнет из ее жизни, как будто и не было его вовсе. От мысли, что все, что он тут себе напридумывал, всего лишь последствия. Последствия мимолетного развлечения той неуловимой стервы в самолете.       И его снова замкнуло.       Понял, наконец, что вот эту девочку не просто так крючит и ломает.       Понял, что как раз таки вот эта девочка напротив него с застывшими в глазах слезами, нормальная. Хорошая. Добрая. И разрывается от внутренних переживаний не просто так.       Переживала за него.       И не потому что хотел просто трахнуть и свалить.       Потому что грохнут его, как пить дать.       Сразу же и грохнут.       Он остыл окончательно, только слегка ошалел от накрывшей волны нежности. Сам себе поражаясь, дернул за плечо свою ведьму, заставляя повернуться к нему. И охренел от защемившего сердце чувства вины, когда она сразу в комок сжалась. Словно ожидала поучительной затрещины. В голове тут же образовался тугой комок непонятной пустоты.       Не раздумывая ни секунды, обхватил лапами скукоженное личико, и губы сами потянулись снимать горько-соленые слезинки.       От новой просьбы поехать домой, ведьма затряслась, уже не сдерживаясь, заплакала. Молча заплакала, зажмуриваясь так сильно и стискивая до скрежета зубы, что у него внутри все оборвалось. Новые капельки он ловил уже на щеках, мечтая хотя бы так облегчить ей душевную боль. Собирал слезы, мимолетно пробуя на вкус кожу щек, пока не решился.       Он хотел быть нежным.       На свою клятву уже было совсем плевать.       И у него вроде получилось.       Первый его настоящий поцелуй за последнюю тысячу лет был таким охрененным, что он почувствовал себя паломником, впервые получившим возможность прикоснуться к настоящей святыне, попутно сам удивляясь своей чувственности. Вроде был прожженным циником, а тут растаял от одного настоящего поцелуя, невольно сравнивания эти мягкие дрожащие губы с теми, что он неумело поцеловал в машине Люка.       Новый вкус был несравнимо лучше, богаче.       В этот раз ее ротик был для него намного лучше. Словно вот именно для него созданный.       И не было злой безудержной похоти, как прошлый раз, когда он осмелился накрыть точно также подергивающиеся губки. Была лишь огроменная, охрененно огромная мешанина нежности и уюта.       А она ему сразу ответила.       Ответно потрогала своими дьявольски сладкими губами его губы. Потрогала, как кошка лапкой неизведанное осторожненько так трогает. С каждой секундой крыша съезжала с креплений все сильнее и сильнее и хотя хотел получше запомнить эти секунды, не удержался, надавил ртом чуть, заставляя ее раскрыться. И понял, что хочет большего.       Ему было мало, всего мало.       Захотелось выковырять ее из раковины и заставить дрожать еще сильнее. Мазнул языком по распахнутому сахарному рту, ткнулся между острых зубов.       Сорвался, ощутив ответный укол влажного язычка.       Нежностью уже и не пахло, слишком он уж грубо впился.       Ему было мало.       Ничего не соображая, почти вгрызался в божественные губы, намеренно как можно сильнее кусал. Ощущал на себе горячие ладошки, безудержно шаря по бесподобному телу, цепляясь пальцами в различных кусочках и веревочках гостеприимно расстегнутого платья.       На вкус кожа была точно такой же, как тогда в спортзале. И даже еще вкуснее, чем он запомнил.       Где-то глубоко внутри разума понимал, что он слишком груб, слишком жесток. Слишком сильно стискивает хрупкое тельце, вдавливая в себя, слишком нагло вторгается в распахнутый ротик, что сейчас ему казался безупречной красной ямой, до дна которого он так неистово желал добраться.       Но ему и этого было слишком мало.       Ему нужно было еще больше хрипяще-мяукающих стонов, еще больше вжатого в себя раскаленного тела, что с готовностью мягчайшей глины изгибалось под его руками.       Так же бездумно подцепил ее под чудовищно мягкую попку. Свои же ноги чуть не подкосились, когда понял, что трусиками там и не пахнет. Сам не понял, когда успел пальцы в нее сунуть. Совсем чуток втиснул, проверял, насколько она там готовая.       Девочка текла. Водопадом текла. До безумия мокрой была.       Настолько готовой для него была, что почти сам кончил, когда он еще глубже ее пальцами попробовал. И на миг ему показалось, что он узнает ее первобытную дрожь. До боли знакомой ему была это дрожь, заставившая его девочку выгнуться на его руках. Изогнулась так, что на тот же миг испугался, что больно ей и хрипит она совсем не от страсти. Но без труда удержал, еще сильнее прижимая к животу. Пальцы пульсировали в такт ее спазмам, доказывая, что ей не больно ни разу. Его ведьма еще и задергала тазом, словно хотела посильнее насадиться. Его самого трясло, прямо потряхивало. Сам же и удивлялся, как выдержки хватило не спустить прямо в брюки.       — Охренеть. Охренеть. Черт! Черт! Моя девочка. Охренеть.        Ноги подгибались, пока нес ее до кровати, вовсю сдерживаясь, чтобы не извернуть кисть на излом и не забраться пальцами дальше вглубь. Предпочел вообще убрать оттуда руку, чтоб не искушать себя, но сразу улегся между ног, чтоб показать, что он все еще в деле. Свисающие с плеч лямки резали глаза, и он двумя рывками сдернул их. Открывшаяся грудь с торчащими сосками так и манила, голова не работала совсем, и сам не понимал, что он там ей шептать умудряется, но по виду ведьмы было ясно, что не очень-то она его и слушает. Только призывно извивается и дьявольским язычком пересохшие губки облизывает, пока он между словами ей леденцовые соски обсасывал. Когда задергала за рубашку, чуть ли не отрывая чертовы пуговицы, понял, что она готова принять его по-настоящему. Не покривил душой, сумев выдавить, что видит самое прекрасное в своей долбаной жизни.       Но только потянулся к своему ремню, как ведьма под ним вдруг закаменела, лапки на кровать уронила. От ужаса и горечи в глазенках он моментально остыл, не понимая вообще ничего.       — Что? Что не так, родная?       Что он, черт побери, сделал не так, что она вмиг застыла, всем видом показывая, что дальше ничего ему не светит? Раз сто успел прокрутить в голове этот вопрос, как получил непонятную истерику.       — Выпусти! Выпусти меня! Выпусти! Выпусти! Сейчас же! Выпусти! Отвали!       Ведьма разоралась, визжала резаным поросенком, ногами от него отталкивалась. А он охреневал и сам понемногу отодвигался. Вопросы все копились, но сидели камнем в мозгу без ответа.       Но потом заметил нестыковки. Вроде бы и орала-визжала. Вроде бы и пихалась ногами, подальше от него отползая.       Но как-то наигранно у нее все это было.       Он помнил, что руки-ноги у нее отдельной жизнью жили в истериках то, да и прошлый раз она гораздо надрывнее все делала. А тут… словно на понт его брала. Как озарением его осветило — актриса из его ведьмы вообще никакая. Дожидаться окончания представления не стал, его и без этого потряхивало. Слегка пережал ей сонную артерию и дел-то на пять секунд и ведьма мешком упала в его объятия.       От вида безвольного тельца член запульсировал как не свой. Сам не понял, зачем снова пальцами полез между расслабленно размякших бедер. Как маньяк себя вел, чуть ли не урча, один палец ей полностью втиснул и изнутри ее гладил, одновременно и грудь ее сожрать пытался.       Очнулся от легкого стука в до сих пор распахнутую настежь дверь. Видимо, взгляд у него не самый хороший был, что педиковатый администратор предпочел за стенкой скрыться и уже оттуда спросить что-то.       Появление постороннего отрезвило в момент. Совсем из башки вылетело, что выбитую дверь он закрыть не удосужился. Вопросом, сколько говнюков успело полюбоваться, как он тут свою ведьму терзал, решил не заморачиваться. Платье как смог поправил, даже застегнуть нормально умудрился. Правда, короткое оно было настолько, что обзор для других был бы отличным. Спасло вульгарной расцветки покрывало с кровати, что он, не парясь, сдернул и им же обернул в кокон бессознательное тело, скрывая чуть ли не до головы. В коридоре, стоявшая рядом с администратором, Финли усиленно делала вид, что ничего не видела, не слышала и вообще она тут мимо проходила. При виде него с ведьмой на руках лишь молча развернулась и потопала на выход. Вышли совсем через другой выход, нисколько он помнил, это не был даже тот самый черный вход, где он кому-то морду набил. Умная Финли сюда и машину уже успела подогнать. Услужливо открытая ею задняя дверь, и он как можно осторожнее уложил свою ношу. Так же аккуратно и тряпку кроватную с нее снял. Бесила его эта тряпка, как быка красное полотно. Не заморачиваясь, прямо на асфальт это долбаное покрывало сбросил. Подпиравшая машину задом Финли ехидно спросила, пил он или нет. На вопрос только плечами пожал.       Даже не смог вспомнить, что там было налито в его первом и единственном стакане, к которому он даже не прикоснулся.       — Ну, значит, за руль сам сядешь. А то я-то выпила, чтобы мысли в порядок привести. А то странно все это было.       Ехидства в голосе этой уродины было хоть ложкой жрать. Сделал вид, что намеков не понимает, только двигатель завел, как с пассажирской стороны долбаный педик постучался. Сунул в открытое окно всеми позабытые ведьмины туфельки.       — Хей-хей, сладенькие. Я за такие каблучки удавил бы, а вы их там позабыли. Заходите в гости еще. Без него. А то репутация нам еще важна. Пока-пока.        От елейной показной доброжелательности стало мерзко. Стартанул с места, как на ралли. Финли демонстративно вперед смотрела, потом лишь соизволила снова съехидничать:       — А ты, оказывается, горячий мальчик. Мне аж завидно стало, как ты там сумел раскочегарить нашу ледяную королеву. Надеюсь, ты сделал все как надо, а? А то истерику тоже все слышали…       — Захлопнись.       Благо, вместо обиды на его грубость только фыркнула и гораздо мягче продолжила:       — Ладно. Это все потом с Праймом обсудите. Ты ведь понимаешь, что он все узнает….       — Не успел я ничего сделать.       — О! Даже так… ну и тем более ладно. Все это потом. У нас кое-какие проблемки нарисовались. Тайлер с ребятами уже ждут. Приедем домой, я заберу всех. Люка тоже. Ты останешься дальше ее сторожить. И… надеюсь на твое благоразумие, приятель. Будь добр, постарайся снова придержать свой член до нашего возвращения.       Рулил в полном смятении и панике. Мозг метался в поисках решения проблемы. Если Тайлер уже прибыл, значит, завтра его уже выкинут, а он только ведь начал распробывать свою девочку. Рискнет ли он продолжить начатое, ведь его могут спалить в любой момент невовремя вернувшиеся люди? И подпустит ли его ведьма после той показушной истерики? И какая же муха ее укусила, ведь все шло просто отлично? И что будет, если она очнется уже совсем не той, кто кусала его и пыталась насадиться на его пальцы поглубже. Мрачные мысли оборвались от кряхтения с заднего сиденья, с замирающим сердцем ждал, кто именно очнулся сзади. Хотя он рассчитывал… Но тут же сам себя осадил, что нихрена он ни на что не рассчитывал.       — Хей… привет. Эм… Ты… Рей? Как себя чувствуешь? Таблетку от головы дать?       От злобного фырканья сзади от сердца отлегло моментально. Ведьма была все еще ведьмой.       — Мы… домой едем?       — Да… Тут такое дело… Тайлер с ребятами уже приехал и сидят у тебя дома. Только… Прайм позвонил, какое-то дельце нужно срочно решить. Говорит, каждый человек важен и…       — Я пас. Я в этих ваших делишках не участвую.       — Да-да. Я помню. Я к чему веду… Я… я заберу ребят с собой. Люка тоже, Бен останется. К завтрашнему обеду вроде должны управиться, но это неточно.       — Не беспокойся, я сразу лягу спать. Бен приглядит за домом. Глядишь, завтра к вам на подмогу и эта ваша Риппи подтянется.       — Рей, ты не подумай…       Его девочка сзади резко затихла. Не иначе, задумала подлянку. Небось, сидит и радуется, что в доме никого, кроме него не будет. Небось, уже сидит и раздумывает, как сваливать обратно в этот сраный клуб будет.       Одного взгляда на нее через зеркало заднего вида хватило понять.       Она сидела с таким хитрым видом, что было ясно как божий день, что она там себе много чего надумала. В душе всколыхнулась такая яркая ревность, что он уже решил, что хрен ей с маслом, а не побег. Если надо будет идти на совсем крайние меры, он что-нибудь придумает.       Во всем доме горел свет.       Натуральнейшим образом везде.       Не успел заглушить двигатель, как ведьма выскочила первой. Выскочила раньше, чем Финли успела рот открыть, что туфли вообще-то у нее, лишь равнодушно пожала плечами и сунула злополучную обувь ему в лапы. Его девочка босиком прошлепала к двери, успев бросить на него неприязненный взгляд. Тормознула у первой же гостиной, где толпой сидело куча людей.       Тайлера вспомнил сразу, едва зашел.       Босс второй команды сразу заулыбался при виде его ведьмы. Искренне заулыбался, будто это была его дочка, а не Прайма. Видимо, любил он по-отцовски ее, если так искренне радовался.       Только вот пока Тайлер его ведьме что-то говорил, стоял и холодел.       В ярком свете он наконец разглядел, каких меток он на ней понаставил. Стоял и втайне молился, чтобы Тайлер не начал задавать вопросов. Иначе его могли грохнуть прямо здесь. За то, что вообще осмелился к ведьме прикоснуться.       В попытке отвлечь всех от красно-синих пятен по шее и плечам, протянул ей обувку.       И получил обратно.       Ведьма озлобленно швырнула ему назад туфли. Ему даже стало смешно, но скрыл усмешку за своей обычной маской. Просто молча поднял с пола миниатюрную обувь и снова протянул, мол, можешь швыряться, пока не надоест. Тайлер тут же подозрительно нахмурился, сощурился, намекая на неправильность происходящего. Сощурился, намекая, что все что надо, он уже увидел. Напрягся, показывая, типа ведьма себя по-другому должна вести после таких приключений, а не злобно швыряться вещами и яростно сверкать глазенками. Девочка его совсем не дурой показала себя — побелела и красными пятнами по лицу пошла, бросив на свое плечо мимолетный взгляд. Тоже заметила, какими следами покрыта.       — Ладно… Я спать… скоро получите свою ненаглядную… Удачной ночи всем.       Тапки свои осторожненько так стащила из его лап и свалила, сверкая грязными пятками. А после он лишь сидел в гостиной в кресле и тупил в пол, краем уха слушая разговоры. Сидел и ждал, когда же там эта Финли рот откроет, и всей округе расскажет, откуда на ведьме укусы и синячки.       Было даже как-то пофиг на все.       Только член у него нервно шевелился от воспоминаний. Но как ни странно, никто ничего не спрашивал у него, к голове ствол не приставляли. Ощущение было, что про него попросту забыли. Очухался от режима ожидания, когда к нему Тайлер сам подошел.       — Как делишки, Бен? Я смотрю, ты чуть везучей Люка оказался, а. Рожа у тебя целая, ха-ха-ха. В отличие от него.       — Немного не по плану пошло, Тай, — наконец вылезла Финли. Но ее следующие слова для него были как гром посреди бела дня. — Бен немного… перестарался. Двух чуть поломал. Там прямо сказали, чтобы в следующий раз без него приходили. Репутация заведения сильно пострадала.       — Переживут. Ладно, потом разгребемся. Она…       — Э-э… Я тоже, если честно, не совсем поняла… С ее слов, скоро Риппи вылезет. Но…       — Завтра узнаем… Бен, мне жаль, что тебе приходится это терпеть, но… продержись до нашего возвращения. Папаша Прайм щедро отблагодарит за эту нервотрепку.       Кто-то из ребят позвал Тайлера, и тот моментально ушел.       Скрип его зубов слышала только странно глядящая Финли, да и тоже быстренько ушла.       С легким гомоном и топотом, наконец, все испарились и в доме наступила долгожданная тишина. Без единой мысли в голове прошелся по комнатам, вырубил резавший глаза свет. Неприкаянной тенью шарахался, пока не успокоился окончательно. Только дверь в свою комнату оставил приоткрытой — в темноте лучше слышно будет, как ведьма сваливать решит.       Едва слышных шорохов в пустом доме ждать пришлось довольно долго. Он оказался прав, хитрожопая сучка решила-таки снова сбежать. Она успела добраться до своего эскалейда, но только лапку к ручке протянула, не выдержал, спросил, далеко она там собралась.       Ключи-то у него в кармане лежали.       Выдержка у нее была на высоте, повернулась к нему с наглым видом, еще и лапку ему протянула, мол, я жду. Только его этим не пронять, ведьма тоже это поняла. Так и стояли, таращились друг на друга. Он же сквозь какую-то непонятную пелену в голове отметил, что ведьма успела и мордочку отмыть, и поновей намалеваться даже. Готовилась, гадина мелкая.       — Ключи, сейчас же.       — Нет.       — Ты! Ты не понимаешь! Тебе не остановить меня! Ключи! Отдай ключи!       Все же актриса она никакая. Вместо истеричных ноток с требованием ключей были лишь ноющие, просящие, чуть ли не умоляющие.       — Нет.       — Отлично. Просто прекрасно! Вызову такси.       А вот этого он не учел. Совсем позабыл, что Люк ей свой телефон отдавал. Значит, трубка все еще у нее.       — Ты никуда не поедешь.       И почти попался на ее старую уловку с брошенными под ногами вещами. Ведьма явно была в ярости, но успел заблокировать быстрый удар ножкой. От замаха тоже легко увернулся.       И как-то совсем легко у него получилось на плечо ее закинуть.       Брыкалась она совсем вяло, словно нехотя. Видимо, прочувствовала хорошо, где его пальцы находятся. Так-то за бедро он схватил очень удачно, чуть выше поднять руку, и он бы снова мог еще разок складочки пощупать. В дом так и занес на плече, по дороге умудрившись подцепить другой рукой отброшенные туфли.       — Если ты еще не поняла, из дома ты не выйдешь.       — Бен…       — Иди к себе. Приведи себя в порядок.       — Бен!       Презрительно кривя лицом, спустилась к себе.       А он наконец решил.       Решился на крайние меры.       Малюсенькие шприцы со снотворным лежали наготове в его комнате. Если все-таки потребуется, он ее усыпит.       Но не тронет.       Он дождется возвращения Тайлера и остальных.       И свалит в закат.       Решил, что с них обоих хватит. Ему достаточно будет и тех мимолетных охренительных минут, и она потом страдать не будет, что по ее вине его грохнули. Шприц лег в руку, выжигая по своей форме дыру размером с планету. По пути в подвал вспомнил ее язвительно брошенную фразу о том, что если снова надумают усыплять, чтобы хоть воду оставляли.       Спустился вовремя, эта сучка уже успела набрать номер и ждала ответа. Выхваченный из ее лапок телефон был надежно спрятан в задний карман, бутылку с гребаным соком грохнул о столик.       — Отдай!       — Нет.       От блеснувшего в ее глазах ужаса и горечи при виде снотворного в его лапе стало самому больно. Но раз он решил, что больше не тронет, то и выпускать никуда не станет. Пусть там дальше разбираются сами. Ему тоже надоело сидеть и страдать херней, но стоял и слушал ее бредни, вскользь раздумывая, как вообще вышло, что его так плющило и таращило.       — Ты… ты не посмеешь. Бен. Бен! Пойми же наконец! Я устала! Я больше не хочу… вот этого всего, понимаешь? Я выхожу развлекаться! Слышишь?! Развлекаться, а не ломать себе голову моральными бреднями! — Ребятам нужна другая, слышишь? Им нужна та, другая. Им нужна ее помощь, понимаешь? Не я. Я бесполезна. Я должна… должна. уйти на время, слышишь? Но для этого мне нужно…       — Нет.       — Да чтоб тебя! Ты не имеешь права, Бен, черт тебя побери! Никто не может запрещать мне… Ты! Черт, черт. Я поняла. Ты. сам этого хочешь да? Сам хочешь помочь мне… Но пойми, тебе нельзя. Ты и так уже пострадал от нее. Если… мы переспим, ты снова пострадаешь. Прайм узнает и тогда ты… Пойми, все что сейчас у тебя внутри — это не твое. Ненастоящее, слышишь. Это навязала тебе та, Риппи. Но как только она выйдет, она тебе поможет избавиться от этого наваждения, Бен. Я… я даже записку ей напишу. Она все исправит!       Он снова стоял истуканом и слушал.       И засыхал внутри, как брошенное растение в пустыне.       Погибал от каждого слова, что вгрызалось в мозг раскаленными гвоздями.       Слушал и сам же внутри орал от безраздельной тоски и правды.       Потому что внезапно все вспомнил.       Наяву слышал то монотонное щелканье загоняемых в обойму патронов, барабанами выделявшееся в гуле двигателей самолета. Перед глазами встало то серое неприметное личико, вдруг ставшее ярко-красивым до безумия. Снова услышал бесконечную вереницу тупых до безобразия вопросов из ставшего багровым провалом рта. Вдруг все его прошлые душевные метания и принятые решения стали мучительно блеклыми, невзрачными. Словно кто-то прилепил их ему на лоб плохим клеем, что от времени рассохся и рассыпался, позволяя всей мишуре облететь.       — Видишь, вот! Она прочтет и обязательно исправит все. Нужно только дать ей возможность выйти побыстрее. Но с тобой мне нельзя. Значит, мне нужно вернуться в тот клуб, понимаешь?       Через холод действительно настоящего безразличия он видел, как бегала туда-сюда маленькая фигурка с искривленным лицом. Протянутый листок с каракулями оставил без внимания, краем глаза отметив, как тот спланировал на пол, выпущенный обезволевшей рукой. Неприглядная правда прочно уселась внутри, черным мороком угнетая все эмоции. Было реально похрен на все.       Плевать, что ей там куда-то надо. Пусть и не выпендривается.       Поспит чуток, а там и ноги его в этом доме больше не будет. Дальше пусть разбираются сами.       — Нет.       — Да чтоб тебя! Тебе нельзя! Слышишь! Я уверена, что тебе не нужны будут проблемы в будущем…       От новых криков внезапно голова прояснилась. Как озарение пришла всепоглощающая ярость, что напрочь смыла все черные глухие мыслишки и всю давящую безысходность.       Он вдруг разозлился.       Нет, даже не так.       Он не был теперь зол. Он был в бешенстве.       В чистейшем очищающем бешенстве, смывшем колючие сомнения.       — Значит, ты уверена… Хочешь сказать, тебе виднее, что для меня лучше?       Открыто упиваясь собственным гневом, делал мелкие шаги поближе к той, что вдруг решила, что может решать за него. К той, что вообще вдруг решила, что может указывать ему.       — Не подходи!       — Мисс «я делаю, что хочу, и знаю, как будет лучше» значит?       Шаг за шагом наступал, а девушка с неимоверным ужасом в глазах отступала, один в один повторяя его движения. И страх в ее заплаканных глазах вместо того, чтобы хоть как-то притормозить его, наоборот, с каждым мгновением поднимал бушующий ураган новых порций злости и глумливого злорадства.       И похоти. Безудержной злой похоти.       Он уже не понимал ее затихающего голоса, но наглядно прижал прямо под торчащей грудью кулак с зажатым шприцом. Чтобы знала, кто сейчас на самом деле управляет ситуацией. Как последний садист, наслаждался стуком трепыхающегося через раз сердечка. Запахи ее тела и страха откровенно будоражили кровь, вызывая необъяснимую радость.       Решение пришло за доли секунды.       — Надо же, сердечко-то вот-вот выскочит. Неужели ты так сильно боишься меня?       — Я… не боюсь тебя.       — Тогда почему… тебя так трясет. Даже дышишь через раз, м?       — Бен, я…       — Мисс всезнайка не знает что ответить, а? Как же так, м? Ведь ты все знаешь. Знаешь как лучше для всех нас. Только вот ты… не учла одной маленькой мелочи… Я уже сделал свой выбор и готов принять все его последствия.       Несколько секунд назад он окончательно принял решение.       Он точно знал, что будет делать дальше.       Все пошло коту под хвост, и у него созрел план. Тело давно было готово к действиям, член рвался на волю, налившись до боли. Сначала он поставит ее на колени, сожмет под горло, чтоб не дергалась. И отымеет как шлюху, по самые яйца загонит, будет трахать, пока не посинеет от нехватки воздуха. Даст чуть отдышаться, и продолжит. Будет трахать в чертов ротик, держа под челюсть, чтоб не укусила, пока не зальет ей всю глотку. После он сделает еще что-нибудь, пока не придумал что именно, и похрен, что его за это закопают.       Если узнают.       А узнают точно.       Эта сука как пить дать, все расскажет… а там будь, что будет, ему уже похрен.       Он уже успел положить вторую лапу на тонкое плечо, с целью слегка надавить. Надавить, заставить опуститься на колени и…       Дальше додумать не успел.       Нежные солено-горькие от слез губы сами впились в него.       Это в момент вышибло из него все злобно-похотливые мысли. Безнадежная горячка ее рта обожгла, сметая все придуманное дерьмо волной неописуемой нежности. Рука сама разжалась, отбрасывая ставший за один миг ненужным шприц, позволяя себе окончательно и бесповоротно застрять в пылающем костре прижатого к стене дрожащего тельца. С частичкой еще не улегшейся до конца злобы отлепил ее от стены и снова подхватил на руки, но не преминул сделать это мстительно, ударом о стену выбивая легкий вздох.       — Покричишь для меня, сладкая? Покричишь, а?       Он предпочел вообще забыть те срамные злые мысли, что еще совсем недавно сидели у него в голове. Ответом ему стал хриплый стон, выбивший остатки здравомыслия и пальцы сами, без участия мозга, проехались по безумно влажным складочкам. Эти же пальцы сами вырвали из шлевок ремень и одним рывком выпустили на свободу перекаченный кровью орган.       Потом он завыл.       Выл со стиснутыми зубами, спрятав лицо на ее шее, из последних душевных сил пытаясь вдохнуть хоть капельку воздуха. Выл, вторя ее болезненному вскрику, судорожно стискивая в своих объятиях ту, что сейчас казалась ему божественным даром свыше. Где-то на краю сознания он понимал, что был слишком груб, слишком резок, слишком во всем.       Но облегающая его плоть женщина была неописуема.       Он не мог найти связных не то что слов, мыслей, чтобы хоть как-то определить и описать свое состояние. Мелкая дрожь ее тела отдавалась по нему уколами тысяч и тысяч иголок и он позволил себе потеряться в огромном клубке ощущений. Он что-то ей говорил, но слова сами шли из пересохшего горла. Он почти не понимал себя, но снова тем же краем разума понял, что просил прощения. Сам же втайне и порадовался, что додумался просить прощения.       Потому что его разрывало на части.       Он одновременно хотел быть нежным, чутким, но каждый раз осторожно покидая почти полностью самое идеальное для него тело, он тут же срывался, не скрывая злобно-радостной полуулыбки, с которой он врывался в нее. Насаживал на всю длину с хриплыми стонами и воем, и снова, как самый нежный в мире любовник, выходил из раскаленного неимоверно тесного и влажного до одури нутра, чтоб снова и снова с максимальной жестокостью брать свое, радуясь, с какой готовностью она принимает его. Последний ее крик врезался в уши, слегка отрезвляя. Его ведьма так вкусно выгнулась, что понял, что надо постараться сдержаться, чтобы не кончить сию секунду.       Потому что понял, насколько он сильно желает продолжить.       Он смог морально абстрагироваться от пульсирующих ощущений, но не хватило сил выйти, чтобы дать ей хоть какую-то передышку. И как можно нежнее гулял губами по все еще соленому от прошлых слез лицу.       Или же это были новые слезы, он не понял.       Так и целовал, пока ведьма не смогла заметно расслабиться и обмякнуть. Успокоилась, ладошками затыркала, мол, можешь отпустить. А он не сдержал ехидного смешка, чувствуя, как она сама мелко подрагивает тазом.       — Далеко собралась, м? Я с тобой еще не закончил, моя сладкая.       В доказательство своих намерений вжался чуть поглубже, сам же и охнул от прострелившего все тело молнию удовольствия. Ведьма тоже неосознанно ахнула, двинув бедрами. Продолжил двигаться уже на кровати, шокировано вглядываясь, как его девочка закатывает глазенки, раскинув лапки и инстинктивно пытаясь подмахивать. Разум плыл, тело откликалось позывами вломиться посильнее, доказать ей все глубину его чувств. Но следовало чуть подержаться, ему хотелось познать побольше. С великим трудом пересилил себя, вышел и уселся между разведенных коленок.       Иначе бы сорвался окончательно. Для этого время еще не наступило.       От разочарованного хныканья он покрылся пушистым одеялом восхищения. От тихих звуков своего имени не выдержал, признался ей в своем изумлении… и тут же сам заледенел. Ведьма вдруг застыла, замерла, будто он ее тут кулаком ударил, а не нежности шептал. Отвернулась от него как от чумного, скуксилась от непонятной обиды.       — Что… Что такое, маленькая? Что…       Так и пялился на нее, потихоньку все больше охреневая и отстранено созерцая собственные следы по плечам и шее, пока ведьма вдруг не решила сбежать. Она даже не удосужилась объясниться, и он не мог позволить ей сбежать просто так. Удачно сцапанная лодыжка ее тормознула, а попытки вырваться его не впечатлили совсем. И он успел заметить действительно новые слезки, застрявшие в уголках растерянных глазенок.       — Что не так? Расскажи. Пожалуйста. Я… Я сделал тебе больно? Посмотри на меня… Расскажешь?       Головой замотала, как маленький ребенок и скуксилась еще больше, заерзала в новых попытках вытянуть из его лапы прижатую к кровати конечность.       — Отвали, Бен. Просто оставь меня в покое. Ты получил, что хотел. Пошел вон.       Горечь заливала все больше, отчего его почти колотило. Но она была чуть неправа. Он не получил чего хотел. По крайней мере, сполна не получил.       — Пока не узнаю, в чем дело, не уйду.       — Расскажу, уйдешь?       Его кривой улыбки она не увидела, так и сидела, демонстративно отвернувшись. Но ногой дергать перестала.        — Ты… ты ведь понимаешь, Бен, я…я не знаю как правильно сказать… Но я знаю себя. Знаю свое тело, знаю свою внешность. И я ведь ни разу не видела в зеркале отражение, которое меня бы устроило. Я знаю все свои недостатки. Мои минусы так жирно перечеркивают плюсы, что я… Я никогда не питаю иллюзий, Бен. А я знаю себе цену, и она гораздо ниже, чем могло бы казаться. Ты снова и снова называешь меня прекрасной, изумительной. Но ведь мы оба понимаем, что ты бы ничего из этого не сказал по-настоящему. Не сказал бы, будь не запрограммирован той сукой. Не сказал бы ничего, ты бы даже не заметил меня, проходи я мимо. Даже не обратил бы внимания, понимаешь? Я не из твоей лиги. Таким как ты даже пальцами щелкать не надо, на тебя ведь бабы вешаются гроздьями… Мне же остается только пользоваться услугами пьяной любви от случайных одиночек, что за минуту урвут свое и исчезнут. Потому что на трезвую голову для обычных людей я серая неприметная мышь, не стоящая какого-либо внимания.       — То есть… ты хочешь сказать, что делая тебе комплименты, я постоянно напоминаю тебе о реальности? С чего ты вообще взяла, что запрограммирован твоей второй…       — Хочешь сказать, это не так? Бен!       Он почти признал ее правоту. Где-то в глубине души признавал, но это почему-то лишь подстегивало, будоражило.       И рос интерес.       Все-таки он помнил, что у нее была только ее память.       Значит, ей кто-то рассказал.       И его девочка снова мучается очередной моральной дилеммой. Но смолчал. Ведьма начала говорить, так хай и дальше рассказывает. Выговорится, легче будет. Может, он получит ответы на новые вопросы.       — Я… сбежала ночью, после того как ты столкнул меня в бассейн. Я даже успела снять номер в каком-то придорожном отеле. Только зашла, как она почти вылезла вместо меня и …. Она мне показала все, Бен. Показала, как задавала тебе вопросы. Показала, как ты беситься начал, когда она впихнула в тебя свою программу. Показала даже, как ты потребовал спеть тебе. Господи, да я даже ни разу в этой гребаной жизни не пыталась что-то петь. А ты… ты мне понравился. Именно мне понравился, а не этой тупой курице. Бесил меня до дрожи в коленках, но нравился, что я на полном серьезе задумывалась о тебе, как о…. ладно, это уже неважно. А потом я в очередной раз посмотрела на себя и поняла, что я… не вправе тебя использовать. В этом плане старик непреклонен. Не вмешивать в личные дела тех, кому может быть придется прикрывать спину. Тогда я еще не понимала причин твоего интереса, даже думала, что тебе Прайм заплатил. Да черт тебя побери, Бен! Будь ты сам собой, ты бы хоть на секунду задумался о том, что неплохо бы трахнуть психованную истеричку с поехавшей крышей? Даже мысли бы не возникло, будь ты…       Слушал и каменел.       Застывал внутри, как камень.       Мозг почему-то вырывал лишь отдельные слова, не желая сливать их в цельные предложения.       Потряхивало от понимания, насколько сильно они оба запутались.       Но грудь отпускало от мысли, что он ей нравится.       Действительно нравится.       И чисто по-бабски закрутила все в один сплошной комок непонимания и недоразумений.       — Ну и дура же ты…       — Бен, … я все рассказала… мне пора… надо принять душ и ложиться спать. Утром уже будет Риппи. Она… все исправит…       Ему было бы проще, если бы она промолчала.       Он бы, наверно даже бы отпустил ее ногу, проникшись ее исповедью и искренне желая больше не мучать.       Но вместо этого рванул на себя за эту же ножку. Платье моментально снова задралось, открывая все еще поблескивающее смазкой промежность. Давно опавший от расстройства член тут же принял боевую стойку.       — Далеко собралась, м? Я тебя не отпускал, сладкая. Ведь сказал, я с тобой еще не закончил.       — Бен, ты… ты же обещал, если…       — Что-то не припомню ничего такого.       Вмиг загоревшиеся мелким страхом глаза подстегнули и его накрыла красная пелена. Его девочка снова дрожала под его руками, пока он вылизывал жестко схваченную ступню и пробирался к сокровенному. Вожделение уже вытеснило все лишнее из головы, и он безо всякой задней мысли сквозь полузакрытые глаза наблюдал, как она извивается со стонами от его ласк. Сам себя не помня, отбросил от себя ее ноги, еще шире раздвигая. Ему захотелось разорвать зубами на мелкие кусочки налитые кровью нижние губы, но вместо этого смог лишь коротко рыкнуть, что снова поймал и присосаться ртом к подрагивающим складочками, и думать только о том, что нельзя дать ей свести ноги. Иначе это заставит его оторваться от самого божественного лакомства. Вылизывал и обсасывал ей клитор, ловя себя на том, что пытается вцепиться зубами, но останавливал себя, опасаясь. Ему крайне не хватало рук, которыми хотел снова потрогать изнутри тугую плоть, снова по-настоящему потрогать изнутри. Но руки были заняты удерживанием пригласительно раздвинутых бедер. Не хватало длины языка, который он старался всунуть как можно больше, глубже, сильнее. Непонятное шестое чувство подсказало ему, что пора переходить к более решительным действиям. С трудом, но оторвался от своей ведьмы, подскочил с кровати, разрывая на ходу рубашку. Оторванные пуговицы поскакали по полу, но не обратил на это внимания. Стянутые штаны тоже улетели куда-то, и он замер под изучающе-чарующим жадным взглядом. Широченные зрачки почти скрыли цвет ее радужки, и она с тяжелым стоном приподнялась, робко сминая задранный подол.       Сразу понял, что она тоже хочет раздеться, но у него были другие планы на это долбаное платье.       В один прыжок подмял ее под себя, и за тряпку эту дернул. Хотел разорвать на ней же, но тело успело раньше. В какой-то миг его закружило, завертело от крышесносного жара внутри нее. Он толкался в нее максимально осторожно, хотел ощутить максимально как можно больше, неосознанно сдавливая руками. Двигался так мягко, что самого уносило волнами такого жгучего наслаждения, что совсем не отдавал себе отчета, что именно он делает с ее подёргивающимся телом. Поймал себя на требовательном шепоте, с просьбой сдаться первой. И она его послушалась, когда он снова шестым чувством понял, где надо сдавить, как надавить, насколько грубо ему нужно врезаться в податливое тельце и как долго удерживать ее в таком положении, упираясь головкой в нужную точку и изо всех сил сдерживаясь в ожидании. Весь мир застыл для него в ощущении агонизирующей на его члене женщины, что неистово билась под ним, царапая в кровь его руки, заставляя и его сумбурно кончать прямо в нее, продолжая мелкими рывками снова и снова дергать на себя выгнутое тело. Глаза жгло вспышками ярчайшего света под веками, постепенно затухающими по мере разрядки.       Так и лежал, уткнувшись мокрым лбом в такой же влажный животик, пока не смог расцепить пальцы, что до синяков вжимались в кожу.       Первый же взгляд на странно затихшую ведьму его перепугал. Она лежала бессознательной кучкой, раскинув окровавленные лапки. Пересрался, как последний новобранец. Испугался, что все-таки перестарался и причинил своей девочке боль. Но тут же успокоился, в его чресла все еще отдавалась легкая пульсация. Сам же самодовольно усмехнулся, подтягиваясь повыше и цепляя безвольную ведьму в объятия. Он не подкачал, сделал все как надо, если уж она сознание потеряла.       И сам себе удивлялся.       Несмотря ни на что, он был все еще готов продолжать.       Он был готов подождать, пока она очухается. Потому что в его планах было еще довольно много невыполненных пунктов. Уложил ее поудобнее и сам пристроился. Медленно затянутая на его пояс тонкая ножка и он как можно нежнее углубился в переполненную спермой тесноту. Так и лежал, поглаживая потное плечо и обескураженный комфортом, что кружил голову не хуже секса, искрами отдаваясь по всему телу. По довольному вздоху сразу понял, что ведьма пришла в себя, но не двигался вообще, пока она сама не зашевелилась.       — Это был… полный пиздец, моя маленькая. Ты… крышесносная… Такая… бесподобная…       Ляпнул ей, и тут же пожалел., но ему повезло, вместо новой истерики получил обжигающие слезы, что огненными каплями упали на него.       — Не надо, девочка моя, не плачь. Пожалуйста. Все будет хорошо.       Успокаивал, как мог. Искренне желал, чтобы его поцелуи смогли прогнать ее терзания.       — Ты прав, Бен. Ты прав…. Все будет хорошо. Если бы… если бы ты только знал, как я не хочу засыпать…       — Я… не хочу тебя отпускать, моя маленькая. Тебе… тебе придется еще потерпеть меня… Я не намерен дать тебе уснуть еще очень долго.       Ведьма заерзала было, но тут же замерла. Дошло наконец, что он вообще-то не шутил с ней. Приоткрывшийся в удивлении окровавленный ротик снес ему крышу и ничего не осознавая, намотал разлохмаченный хвостик на кулак и дернул от себя, намеренно заставляя ее отодвинуться и изогнуться, открыв беззащитное горло.       Сходу нашел удобный для обоих ритм. И позволил своему океану наслаждения накрыть полностью.       Вбивался в нее, с каждой минутой ускоряясь и ожесточаясь. Вбивался, почти не контролируя себя. Вбивался, пока не уловил хриплый сладострастный вскрик после особо грубого движения бедрами.       — Я еще не разрешал тебе кричать, моя девочка.       Еще нельзя было кричать. Своими безумно-хриплыми криками могла сорвать его с болтов.       Нельзя было этого допускать. Она лишь смогла тоненько мычать через зажавшую ей рот ладонь, а он почти сомлел, ощущая, как остро она тычет в его руку своим язычком. Робко тычет, словно пробует на вкус. Но его маленькая тварь все-таки почти добилась своего. Он снова через туман безумия тянул ее за таз, добиваясь максимально глубокого проникновения, в беспамятстве опять болезненно-грубо упираясь в матку.       Но жжение от четырех глубоких царапин на груди привели в чувство, остановился сразу, едва понял, что переборщил.       С облегчением понял, что ошибся. Сильно ошибся.       Его девочка не останавливала его. Наоборот, пыталась сама двигать бедрами, сама пыталась подмахивать. Слегка удивился даже, что ведьма еще не поняла, кто тут хозяин положения. Ему хватило секунды, чтоб оттолкнуть от себя закинутую ножку и выскользнуть из нее, выпуская из кулака волосы. Еще секунда и заметно опешившая от его быстрых действий была перевернута на живот. Еще миг, и он оседлал ее ноги, притянув под себя за платье.       С самого начала вечера он мечтал разорвать на ней это гребаное платье. Ткань послушно треснула, как высохший листок. В горячке нервно дернул ее за волосы, заставляя приподняться, чтобы как можно скорее вытащить бесполезную тряпку.       Его заклинило конкретно, едва он разглядел, что разорванные лоскутки и веревочки зацепились за торчащие локти. Это показалось ему очень удачной идеей, рывок за талию и он уже намеренно запутал на ее предплечьях остатки злополучной одежки. С легким толчком опрокинул снова на живот и без всякого стеснения помял обнаженные ягодицы со следами его пальцев. Его ведьме вроде понравилось, как он примостился, недвусмысленно ерзая и намеренно придавливая пальцами член, размазывал по второй дырочке смазку.        Увидь она его лицо сейчас, наверняка испугалась бы.       С таким злобным мстительным лицом только людей бы убивать.       Но ему повезло, что она лежала мордочкой вниз, изредка подергиваясь и постанывая от его поцелуев.       — Пора платить по счетам, сучка.       Выплюнул слова как можно суровее, но девочка не испугалась, только едва заметно напряглась, вступая в игру.       — Ка…каким счетам?       Пора было ей показать, кто тут на самом деле командует парадом, а кому положено смиренно лежать и стонать в экстазе. Пискнула, почти незаметно напрягаясь, больше в предвкушении, чем в страхе. Даже позволила подсунуть под таз вовремя замеченную подушку. От торчавшей вверх округлой попки безумие наплывало, как цунами. Безудержно наплывало, безостановочно. Без всяких уловок, лишая даже мысли о сопротивлении этому безумию. А от искренней покорности вылезало нечто непонятное, низменное. Наплывшая чернота перед глазами лишала любых мыслей, но он все еще старался удержать разум на плаву. Так же по-змеиному прошипел, что все-все ей по полочкам разложит. И не заморачиваясь ничем, одним махом втиснулся полностью, упиваясь отлично растянутым и подстроившимся под него нутром.       — Вот… вот это… сучка… За то, что поставила меня на колени.       От своего звериного поведения уже не удивлялся, прекрасно понимая, отчего его так уносит. Лишь позволил себе еще поупиваться заглушенным хрипом женского тела под собой. Ему показалось мало, и он вцепился обеими руками в тоненькую талию, вторым грубым толчком насаживая на себя.       — А вот это… за то, что ножом в горло… ткнула.       Он уже сомневался, слышит ли она его вообще, уж больно красиво изгибалась под ним. Выгибалась, словно сама хотела большего. Не сдержался, ухватился за ее голову, вцепился клещом в спутанные волосы, вдавливая щекой в кровать.       И толкнулся еще разок посильнее.       — Это за то, что мой же ствол к лицу приставила, маленькая идеальная тварь.       Услышав несдержанный вой, не сдержал самодовольной усмешки. Значит, делает как надо.       Но рановато ей еще кричать.       Слишком рано.       Посильнее за волосы утянул, еще и локоть вдавил в изогнутую спинку.       Мелькнула мысль, что он перегибает палку. Но дальше думать было незачем. Второй рукой снова распахнутый рот зажал, почти чувствуя пальцами клокочущие мелкие звуки. И говорил ей что-то, сам не понимая смысла.       Говорил и откровенно насиловал, лишь чудом не ломая ей позвоночник и шею.       Говорил ей в затылок какой-то бред и трахал.       — Теперь можешь покричать для, меня. Кричи, кричи, любимая.       Пришло время и для его крови. В полубезумном состоянии втиснул ей в рот пальцы и в замок зажал.       Открыто предлагал испробовать своей крови.       Острые зубы сразу впились в него, прокусывая без труда. Как лезвием по фалангам полоснула и почти захлебываясь его кровью, глотала запрокинутым горлом, высасывая все до капельки. У него хватило ума выпустить ее волосы, но и сам нешуточно закусил прозрачную кожицу на плече. Таранил извивающееся под ним тело, пока не почувствовал неимоверно сладкие спазмы, что капканом стиснули его плоть, и не услышал последний крик, резанувший по нервам не хуже ножа. Он недолго еще вбивался в пульсирующее, им же нехило растянутое нутро, пока не сломался сам.       Лежал всем весом на ней, пока не стих его собственный оргазм. После сумел сползти на бок, но сразу нахально подтянул ее к себе. А ведьма, едва слышно мурлыча, вдруг его снова назвала зверем. Ненасытным зверем… и он сразу растаял, жесткий комок в груди мгновенно распустился. От ее слов вдруг так уютно стало, что он не удержал радости. Заулыбался как кретин, только морду свою под все еще вытянутыми лапками спрятал. С его неумением показывать нормально эмоции она уж точно за оскал бы приняла.       Так и лежал, лениво пробуя губами начинающую остывать кожу. Лежал огромным котом, пока ведьма слегка не зашевелила явно затекающими лапками и в душ попросилась. Что-то он тут совсем разомлел, утонул в чужом жаре, расслабился от неописуемого, почти уже родного запаха. Пролетевший стыд, что он тут развалился, а ей наверняка неудобно так лежать, заставил подскочить. Помог перевернуться, как хрупкую статуэтку перекатил. И смог нацепить маску, успев заметить буроватые потеки у нее между ног. Все-таки он был слишком груб. Хотя его ведьма не была целкой, он в горячке все-таки умудрился ее порвать.       Стылый холод потек по венам.       Ему было крайне совестно и стыдно за свою несдержанность, но надежда, что она позволит ему загладить вину, затеплилась в груди, пока он стянутые лапки выпутывал.       Потому что ведьма не орала на него, не визжала.       Только поглядывала хитрыми глазенками и утомленно улыбалась.       Пока рваные лоскутки разматывал, невольно сравнил следы ее зубов на ее и своих фалангах. Подрагивающие подушечки полупрозрачных пальчиков невольно вызывали вопрос, как она вообще умудряется что-либо удерживать. Да и не просто удерживать, еще и умело оружием пользоваться. И дрожащие лапки перед глазами так и требовали его ласки. Что он и не преминул сделать, втайне все еще надеясь, что ведьма не отпрянет, не вырвет из его рта самые вкусные пальчики. Мало ли, что там у нее в голове творится, может сейчас и млеет, а через секунду истерить начнет. Но и в этот раз ведьма молча позволяла ему снова пробовать каждую косточку на вкус. Он так-то помнил, как безропотно она ему в машине Люка свои пальчики подставляла.       — Бен… Почему… почему ты так… смотришь?       Он и не знал, как сейчас на нее смотрит.       Ему было просто приятно стоять на коленях перед ней и облизывать ей руки.       Кому скажи, что ему реально нравится стоять перед этой женщиной на коленях, не поверит никто.       И вообще-то, он все еще не закончил с ней.       — В душ, говоришь… Только вот кажется, что не нужно тебе в душ… Мне кажется, в душ тебе еще рано, слишком рано.       Очнулся, только наткнувшись языком на довольно грубый широкий шрамик на ее ключице. Как ножом в спину ему этот след старой боли аукнулся. Исследуя грудь, наткнулся еще на несколько почти незаметных полосок. И сам не понимал, чего у него сейчас больше. Нежности и открытой любви, или тихой, но начинающей бушевать ярости к тем, кто осмелился причинить ей боль. Давил злобу как мог, благо торчащие соски отвлекли его нехило. Ведьма уже неприкрыто постанывала, позволяя ему потираться пахом о поднятую поближе ножку. От странной ямки на торчащих ребрах его слегка переклинило. Он уже точно решил, что больше не будет грубым. Неправильно сросшийся перелом ребер убедил его, что сейчас уж точно его девочка заслуживает максимум нежности. Длиннющая мутно-белая полоска чуть ниже ребер тоже требовала изучения. Этот найденный шрам угрюмо уходил на бок, исчезая где-то на спине. Значит, надо и там все осмотреть и попробовать. Неожиданно для себя зачем-то перевернул ее на живот.       И не выдержав, мягко втиснулся в испачканную его следами наишикарнейшую дырочку.       Хотя женщина под ним сразу заныла, задергалась, приподнимая попку, он пересилил себя, не стал вытрахивать из нее новых стонов. Просто насадил и держал ее под своим весом.       — Тише, моя вкусная сучка, тише. Терпи. Я еще не всю тебя попробовал…       — Бен!       — Я сказал, терпи.       В этот раз она не захотела быть послушной. Требовательно извивалась, пока он тихо зверел от найденных новых пятен пулевых ран и рвано-тонких шрамов от колющих ударов.       — Бен, ну… ну пожалуйста…        Понимая, что ему уносит крышу не от наслаждения, а от заливающей мозг кипящей ненависти, предпочел перевернуть ее на спину и злобно впиться ртом между резко разведенных ног. И было плевать, что он сам же и слизывает подсыхающую пленку собственной спермы, стараясь поласковей убирать все следы. Тщательно отследил ртом каждую буроватую полосочку, мрачно проклиная себя за жестокое обращение с ней. Обсасывал каждый миллиметр, трахая языком, пока его не отпустили огненные змеи гнева и ярости. Ведьма была как натянутая струна, что вот-вот лопнет от напряжения и он начал поцелуями смещаться к коленкам, как в бреду шепча ей очередные глупости.       Она сбила его на полуслове. Он даже подрастерялся, замер, втайне восхищаясь тем, с какой скоростью она вывернулась. Даже позволил опрокинуть себя на спину. Но на отголосках уже затихшей бессильной ярости вцепился в нее руками и зубами, шалея от резкой смены ее настроения. Тут же расслабился, едва ведьма сумела оторвать от своих ребер его ладонь… и принялась ответно крайне робко возвращать ему ласку. Эту руку она ещё стеснялась, но довольно быстро осмелела и вылизывала его плечо с нарастающей жадностью и страстью. Он мог лишь лежать, стиснув зубы, чтобы не начать тоже извиваться и орать, с тихим мычанием подставляясь под неумело-дерзкий язычок и острым зубам, что выдирали из него душу по мелким кусочкам. Он уже примерялся к багровым искусанным губам, раздумывая, сможет ли она принять его хотя бы на треть. Мысль, что ее губы не растянутся сильно, и максимум, что она сможет — это просунуть в свой ненасытный ротик только его почти гротескно раздутую головку, приводили в странное бешенство.       Но ощущение влажных покусываний на самом низу живота отрезвили, как после неслабой пощечины.       Ведьма успела пересесть на его колени и обхватить одной лапкой торчащий член, но от его мягкого удерживания за подбородок только глянула мутными от возбуждения глазенками. Он не мог позволить ей идти дальше, хотя желал всеми фибрами души увидеть, как она, с трудом растягивая губы, будет насаживаться на него, облегая этими же губками член, попробовать, каково там у нее, на влажном юрком язычке, и узнать, насколько ему будет тесно и жарко в ее маленьком горле.       Не мог позволить ей стать одной из безликих шлюх, что он трахал в подворотнях.       Он по-настоящему обезумел, втянув ее в головокружительный поцелуй и подминая ее под себя. Ведьма больше не желала быть покорной, и он интуитивно желал доказать свое господство кричащей и рвущей его ногтями дьяволице, что снова и снова выгибалась, раз за разом даря ему свои оргазмы. Трахал, не давая ни единой секунды передышки, лишь позволяя себе ловить крошки ее дыхания после каждого ухода за край. Вбивался как умалишенный, намеренно отбрасывая жгучую мысль, что может снова навредить ей, что ей-то жить дальше, если снова порвет, не то, что ходить, сидеть не сможет. Каждая новая царапина и укус за драгоценные подарки принимал, теряясь в коконе эмоций и чувств космического масштаба. Кончал так, что неосознанно разорвал зубами кожу на ее шее, и как вампир, высасывал потеки самой вкусной крови до последней капельки, с безумными завываниями намеренно как можно резче толкаясь в нее. Кончил так безудержно, будто не он тут часами втрахивал ее в кровать.       Почему-то сознание медленно уплывало, утягивая его в спасительную пустоту, он и сам не понял, с какого хрена вообще позволил себе уснуть. Но снилась какая-то невнятная непонятная хрень, которую даже описать бы не смог. Хотя даже сквозь сон он чувствовал под собой горяченную, как печка, ведьму, что-то беспокоило его. И сквозь этот же сон, через необъяснимую пелену дичайшей усталости, непонятно как, но почувствовал, как шевелится под ним эта же ведьма, явно в попытках свалить.       Только проснуться нормально было выше сил. Незнамо как, но сумел ухватиться за ерзающее тельце и дернуть на себя. Даже сквозь сон услышал, учуял, как тяжело задышала сладкая сучка, получившая его дубинку на всю длину. Почти наяву услышал, с какими влажными грязными звуками слышались мелкие шлепки кожи о кожу. Так и не сумев выбраться из грез, и дурея во сне, вульгарными мелкими толчками нагло скользил в отлично растянутой под него обжигающей, как жерло вулкана, пещерке, одновременно обещая, что вот-вот откроет глаза и по-нормальному подомнет под себя свою девочку. Изливался в нее, так и не сумев перебороть снова засыпающий мозг. Едва успел кончить, как сознание полностью отрубилось, окончательно погружая организм в долгожданный отдых.       Из темноты его звал тихий шепоток.       Звал по имени, странно растягивая звуки. Просыпался с таким трудом, будто из болота себя вытягивал. Лапами притянул к себе ведьму раньше, чем вообще успел подумать об этом. Мельком успел понять, что спал весьма долго, потому что она успела помыться и зачем-то одеться. Легкий мыльный запах сливался с запахом ее кожи настолько хорошо, что захотел снова сожрать ее всю. Но сил спросонья хватило только ткнуться ей в шею и замурчать.       — Привет, моя родная. Я что, отрубился? Как ты, сладкая? Я… не сильно тебя… поранил?       — Все хорошо, Бен. Хей, Бен. Послушай…       — Я тебя внимательно слушаю, сладкая.        Да уж, его голосом сейчас только нежности говорить. Охрип, словно это он тут полночи кричал. И ведь почти не соврал, что слушает. Чувствовал себя, как на облаке. Жизнь казалась удавшейся. Его уже завлекло в омут уютного тела рядом, и он был готов к продолжению марафона.       Но пришел он…       Страх.       Смутный, невнятный. Какой-то даже мелочный.       Но страх он узнал сразу.       Потому что ведьма была явно слишком напряженной. Неотзывчивой что-ли. Как-то уж слишком монотонно, как на автомате, гладила его по голове. Вообще не ластилась к нему. И подбородком чувствовал, как рвано, с перебоями непонятными сердечко у нее бьется.       — Бен… слушай внимательно… пожалуйста.       К страху прибавилась паника.       Какие-то невыразимые сомнения засели в голове. Даже запах ее кожи перестал его завораживать. Что-то мешало ему, только объяснить не мог, что именно. И почему-то сказать не смог, что сейчас незачем говорить что-либо.       — Бен…       — М?       — Подожди немного, я….       — Я внимательно тебя слушаю, сладкая.       Какие-то инстинкты двигали его руками, и он уже почти раздел ее. Что-то внутри уже верещало, чтобы он заткнул ее хоть как-то, и слушая внутренние позывы, сползал ниже, интуитивно пытаясь отвлечь.       Но не смог.       Ведьма уверенно выкрутилась из-под него, еще и отодвинулась, одежку поправлять начала. Что прибавило еще тонну непоняток. За лицо его схватилась обеими лапками.       — Послушай меня, Бен, не отвлекайся. Скажи, пожалуйста, тебе когда-нибудь снилось что-то очень важное, что ты запомнил на всю жизнь?       — Ага. Ты. Тебя уж я запомню на всю жизнь, моя родная.       Стриптиз у нее получился дерганый, рваный, будто через силу раздевалась. В одну секунду его на спину опрокинула… и без всякого разогрева в себя его затянула. Краем сознания он понимал, что ведьма была суховатой внутри, и ему было чуть больно. Но все-таки ночью он ее хорошо растянул — миллисекундная боль тут же сменилась невероятным блаженством, и он уже не стал раздумывать, что там нашло на ведьму, и с чего это такая дерганая стала. Уже приготовился окончательно уплыть на сладких волнах, как ведьма снова заговорила:       — Хей, милый… Ты… Ты хотел бы быть бессмертным?       И хотя рвения его девочки хватило на них обоих, он еще больше насторожился. Паника нарастала, уже почти сравнялась размерами с вожделением, ведьма двигалась на нем как взбесившаяся, не давая страху овладеть головой. Ему нравилось все, но одновременно что-то грызло изнутри.       Все было как-то… неправильно.       — Ты знаешь, почему наше небо над головой такое голубое?       — Детка… какого хрена…       Неумело слюнявя его рот, ведьма скакала на нем, с каждой движением бедер ускоряясь. Все выше приподнималась, и резче опускалась. Отвлекала, как могла. Но как-то слишком непонятно его гладила по рукам и груди.       Как-то слишком странно делала все это.       Словно первый раз вообще касалась его.       Будто не знала, как правильно его целовать.       Не знала, не понимала, что вообще с ним надо делать.       Объяснить не мог, но ведьма все делала неправильно.       Понимание ударило по затылку как лопатой. Ведьма его снова гипнотизировать пыталась. Через силу присмотрелся, будто мог увидеть разницу.       Но увидел, всем телом прочухал.       И личико словно было каким-то другим.       И голос не такой… ну не такой звонкий что-ли. Неживой какой-то.       И оседлавшее его тельце было не таким…. податливым. Да и целовала совсем иначе, неумело, неискренне как-то.        Потом только понял. Его ночная ведьма ушла. На ее место пришла вторая.       И эта вторая пыталась с ним провернуть свои колдовские штучки. К страху и панике прибавилось бешенство. Как мог, затыкал ей рот, чтоб не лепетала всякий бред. Чтоб не и думала продолжать нести свою чушь. Ибо нехрен тут решать за него, что ему думать и что помнить.       — Бен! Бен. Послушай…       — Заткнись, моя сладкая… ты задашь свои вопросы потом, хорошо? Все… потом… потом.       — Послушай…       — Не нужно ничего говорить…       — Нет, стой, просто скажи мне, зачем нам пальцы на ногах?       Сучка на нем никак не успокаивалась.       Как и он.       Будто насмерть сражались, кто кого лучше зацелует, кто кого сильнее насадит. Она никак не хотела затыкаться, нужно было принимать хоть какие-то меры, и не придумал лучше, как подмять ее под себя и намеренно медленно лапу на горло положить. Чтоб заткнулась, чтобы поняла, что он тут не марионетка и не позволит ей вертеть остатком его жизни.       — Закрой свой сладкий ротик, детка. Просто… заткнись, детка.       Трахал как можно глубже, сильнее.       Только сам же и терялся среди своих ощущений. Гнев за происходящее давно смешался с невыразимыми молниями по телу, каждая клетка горела в костре подступающего оргазма. Трахал злобно, исступленно выворачивая бедра и все сильнее сжимая руку на тонком горлышке.       Но один брошенный взгляд на начинающее синеть лицо и беспрестанно двигающиеся губы что-то сдвинул в мозгу.       И все пропало.       Все самое злое, жадное, все самое бешеное и яростное исчезло. Осталась лишь грызущая тоска, разбавленная нежностью.       Он позволил себе сломаться. Потому что понял, что не сможет совладать с ней. Ничего не сможет сделать. Его вторая ведьма оказалась упорнее и сильнее духом. Позволив ей кончить, сам почти сразу последовал за ней.       И со страшно-тягучим комком в горле влил в последний свой поцелуй всю горечь и тоску.       Хотел напоследок как можно больше отхватить счастья. Потому что он всего-то хотел помнить до конца своей жизни каждый миг, проведенный с ней. Он все еще помнил, что грохнут его, как только он выйдет из этого подвала.       Но его ведьма решила, что не нужно ему ничего этого. За него и решила.       — Почему сверкает молния, Бен?       Голосок у нее совсем был осипший, все-таки передавил ей гортань.       Впрочем, уже плевать.       Ему вдруг стало все равно.       Похрену было, что он чуть не задушил ее собственноручно. Пофигу, что упал на нее всем весом. Пофигу, что он живет буквально последние часы и его скоро закопают на пустыре. Стало абсолютно все равно.       На все.       Проглотившая апатия было настолько огромной, что даже было все равно, дышать ему дальше или нет. И больше не обращал внимания на новые звуки от манекена под ним. Висел в своем безразличии еще тысячу лет, пока какое-то колючее загудевшее нечто не начало сверлить его, насильно выпихивая из плавающего подвешенного состояния. Что-то новое в бескрайней пустоте равнодушия пинало и пихало его, неимоверно раздражая. Вдруг невероятно разозлившись на помеху, посмевшее его побеспокоить, мрачно вцепился в это, нехотя анализируя.       Апатия слетела вмиг, едва он понял, что ему мешало.       Это Слова мешали, что огромными ярчайшими пятнами перед глазами пропечатывались, как на принтере. Как понял, что эти слова значат, чуть не рассмеялся от радости.       Слова эти поднимали все воспоминания.       Он был готов прыгать и сучить ногами, как ребенок от радости.       Он бы и подскочил и начал носиться по комнате, если бы тело его слушалось. Несмотря на усилия, его организм словно крепко спал и не позволял двигаться вообще. Но обездвиженность не помешала ему снова и снова крутить в голове слова. Особенно за одну крайне, невероятно важную фразу, ходившую по кругу заевшей пластинкой. Слова обещали ему забвение. Слова обязывали его забыть ее. Чернильно-нежные слова говорили ему, что он должен забыть, сравняв память о ней, как он обычно затаптывал в пыль воспоминания о других своих женщинах. Слова, что навязывали ему понимание о ней, как об очередной ничего не значащей мимолетной забаве, бесполезном приключении, вместо нужного действия, наоборот, дали сильнейший пинок его сознанию. Фразы пытались заставить его думать о ней безразлично, ставя на одну линию с другими женщинам.       Но именно этим его ведьма облажалась.       Он вспомнил все.       Он помнил все до единой секунды. Каждый миг всплыл, каждое мгновение вернулось на свое место.       Потому что он еще помнил, что вообще-то других баб он имел как бездушное мясо. Трахал только в рот, не обнимал, не ласкал. Других, тех — остальных, он не считал божественными. Других он не видел так хорошо и ярко, не слышал, как ее.       Не ловил у других он вздохи и не впитывал губкой каждый крик. Не пробовал каждый кусочек божественного тела. С другими он не стыдился своей несдержанности.       И он помнил, что это с другими он был безразличен.       Но не с ней.       И было пофиг на все эти ее шаманские штучки-дрючки. Пофиг, что она же ему и впихнула все это в голову. Пофиг, что она хотела выдрать из него память, как прошлый раз. Зато это было только его владения. Эти воспоминания было только его. Все, чем он мог владеть по настоящему, это память о ней. Ведьма облажалась конкретно, и это прямо дергало разум во все стороны, бросая из одной крайности в другую.       Он все помнил. Ведьма облажалась.       И видит бог, он был неимоверно рад этому.       Проснулся уже один. Прохладные потоки воздуха прилично охладили температуру. Он почти замерз, зато подскочил с такой легкостью в теле, будто всю ночь безмятежно спал. Только слегка саднили укусы и недвусмысленно болела кожа на перетруждённом члене. Один брошенный взгляд на мониторы его почти расстроил.       Почти.       Народ уже вернулся и сновал по коридорам.       Мелькнула мысль, что ему может быть удастся проскользнуть в свою комнату незамеченным. Но, увы, Тайлер явно нарочно отирался около двери в подвал. Но было как-то наплевать.       Он был готов.       Прекрасно понимал, что в доме его не убьют. Незачем пачкать стены, убирать еще потом. Машину тоже пачкать не будут, его просто отвезут куда подальше и до встречи в следующей жизни. Еще один внимательный взгляд на людей через камеры и он убедился, что ведьмы там нет. Значит либо вообще в доме нет, либо она еще с ним. Внизу, в подвале, где-то прячется. Хотя тут и прятаться то по сути негде, если только не в туалете засесть. Наспех натянутые штаны и он пополз, как вор, заглядывая за каждую перегородку.       Он был прав, ведьма сидела в туалете.       И горько завывала.       Первым желанием было выломать дверь, даже наяву успел представить, как она там сидит на полу, забившись между унитазом и душевой кабинкой. Вынести дверь, подхватить на руки, прижать покрепче, сказать, что все будет хорошо. И сказать, что ведьма нихрена не смогла сделать. Что вообще-то все-все помнит.       Но он из этого ничего не сделал. Ничегошеньки не сделал. Хотел с ноги вынести дверь… но лишь слегка подергал за ручку. Запертая изнутри дверь осталась на месте.       Он не стал ничего делать.       Если там внутри сидит вторая его ведьма и ревет, значит, ей там плохо.       Ему тоже стало на душе муторно до блевоты. Но он ничего не стал делать.       Если влетит внутрь и скажет, что все помнит, он только хуже ей сделает. Его через полчаса грохнут, а она потом мучиться будет. Он не вправе наваливать на нее еще и это говно.       И прощаться не будет.       Она еще больше страдать станет.       Молча отошел от блядской двери.       Рубашка была без единой пуговицы, так и накинул на себя. Только телефон подобрал с пола и пошел наверх.       Он был готов.       Опасался лишь того, что горевшая яркими пятнами память успеет поблекнуть до того, как ему вышибут мозги. Он даже не удивился, с первого же шага за дверь, наткнувшись на Тайлера.       Но удивился, когда тот окинул его неприязненным взглядом… и ушел. Ни слова не сказал, хотя точно должен был заметить его расхристанный вид. И уж точно должен был понять, откуда он вообще вылез. Ошарашенный донельзя, доковылял до уже не своей комнаты и принялся закидывать в сумку вещи. Кое-как запихивал, все равно смысла не было шмотки аккуратно складывать. Даже переодеваться не стал, так и вылез с сумкой в руках и чужой рубашкой нараспашку. Шел как робот, без единой мысли в голове.       На улице его ждал непонятно чему радующийся парнишка из группы Тайлера. Он и понятия не имел, как того звать. Забивать голову причинами столь явной радости парнишки не стал. Уже сев в машину сзади, вдруг вспомнил о Люке, как этот же самый клоун сам спросил:       — А этаааааа… А Люк куда укатил-то? Тай говорит, звониииил ему, но телефон аааааатключен. Мыыыы-то дууумали, он тебя сам заберет.       Он смолчал.       Если дядька его успел свалить, хорошо.       Но его потом все равно найдут. Убить не убьют, все-таки Тайлер вроде адекватен и должен понимать, что Люк был ему не указ. Но чуть покалечат точно.       Но было почти пофиг.       Сейчас он не мог думать ни о чем. Мог лишь прокручивать в голове прошедшую ночь и упиваться своими воспоминаниями. Даже не смотрел в окно. Да и незачем разглядывать проносящиеся мимо домики и магазинчики. Он с закрытыми глазами раз за разом вспоминал каждый сладчайший поцелуй. Руки давно зудели, требуя вот прямо сейчас вернуться и сграбастать под себя ведьму, но он был и без этого рад простым воспоминаниям. Рад, что хоть это вырвал из лапок ведьмы и оставил себе. Плавая в облаках, не сразу понял, что они давно остановились. С легкостью в голове выдохнул, открыл глаза….       И знатно подохренел.       В уши тут же услужливо влез обычный городской шум. Парниша вместо пустыря привез его к какому-то торговому центру. Еще и съехидничать не преминул.       — Нуууу ты этааааа. Дальше сам. Таакси там выыызови или как. А то у меня дела коээээ-какие есть.       Как пыльным мешком пришибленный, послушно вылез из машины. Едва захлопнул за собой дверь, парниша с визгом шин рванул прочь, оставляя его полуголого с сумкой в руках стоять с разинутым ртом. Подумал только, что может у них там какие-то прямо совсем срочные дела и некому, да и некогда им заняться. Мелькнула тихая надежда, что может его и оставят в покое, но сразу откинул это незваное чувство.       Ничего страшного, ему дали ещё немного времени на жизнь.       Он был готов.       И он подождет.       Даже убегать не будет.       Бросил сумку под ноги и принялся обшаривать карманы в каждых джинсах. Найденная давным-давно позабытая двадцатка принесла ему столько удовольствия, будто целый миллион баксов наковырял. На такси до дома не хватило, но оставшиеся пять кварталов дошел, глупо улыбаясь всем встречным, что с недоумением или язвительным хохотом провожали его глазами.       Ему было похрен. Он был готов. Он действительно был готов к смерти.       Прямо хоть сию секунду.       Провонявшая квартира встретила его таким затхлым воздухом, что сразу пошел открывать настежь окна. Пыли и грязи было столько, будто он сто лет тут не был, а позабытая пачка сигарет на столе вдруг напомнила ему, что он за все время, что провел рядом с ней, даже и не вспоминал о куреве. Первая же затяжка залила горло чудовищной горечью и зацарапала вилкой легкие.       После первой же затяжки затушил бесполезную сигарету. Курить уж точно не хотелось и вся пачка улетела в мусорку.       Он честно ждал неделю.       К концу недели пришлось идти мыться.       Принципиально не принимал душ, пока ее запах на нем не начал забиваться вонью немытого неделю тела.       К концу второй недели с ужасом понял, что память начала блекнуть. Уже не так ярко помнил детали той ночи, не так быстро тело реагировало на воспоминания. К концу второй недели он уже дрочил гораздо медленнее, намеренно затягивая процесс. И к концу второй недели уже не опасался, что за ним придут, а он со стояком наперевес.       К концу третьей недели его начало ломать. Уже и намерен был сам идти вешаться, но каждый раз что-то останавливало. То веревки нет, то патронов не нашел сам себе мозги вынести. То жрать невовремя захочется. С огромным трудом сам себя тормозил, чтоб не ломануться к ней.       И через двадцать дней одиночества заявился Люк.       Ввалился чистенький, умытый, как обычно благоухающий своим вонючим одеколоном и мерзким табаком. Почти нормальным выглядел, только мешки под глазами и слегка трясущиеся лапы сразу заметил. А дядька оглядел гору коробок из-под пиццы и пакетированного сока… и дернулся от звонка в дверь. Не стал ерничать по поводу нервозности дядьки, просто пожал плечами и пошел открывать дверь. Курьер с пиццей привычно сунул ему в руки стопку тонких коробок и подвинул ногой упаковки с соком.       Без слов, без эмоций.       Привычно принял деньги, найденных совсем нечаянно и туго свернутых рулончиком в одном из домашних загашников. Искал патроны, а нашел бабло.       А он привычно закрыл дверь и также привычно сложил еду на стол. Последние дни он не мог ничего жрать кроме пиццы. Алкоголя в доме не было, а выходить в магазин он ни разу не удосужился.       Пицца и сок.       И воспоминания с необъяснимой радостью и нежностью. Голые чувства, скрытые стенами его квартиры. Эмоции, что кидали его из одной крайности в другую.       Но при дядьке он привычно напялил свою маску и сидел, выжидал. Не просто так же босс приперся к нему посреди бела дня. Или ночи? Было пофиг. Появление дядьки ему помешало вновь окунуться в начинающие мутнеть воспоминания. Ему повезло, Люк не стал рассусоливать. Кинул на стол увесистый пакет… и закурил свои вонючки.       — Тут деньги. Прайм заплатил… За помощь… Ты… Ты… молодец. Я рад, что… что ты сдержался, приятель. А то было бы…       — Я всю ночь ее трахал, Люк. Тайлер видел, как я полуголый выходил утром из подвала.       Дядька заткнулся с круглыми глазами. Все его мысли и вопросы читались у него на лице. Но вслух так ничего и не спросил, сам додумал и сделал выводы.       — Тут… твоя доля. Уезжай. Пересиди где-нибудь еще с пару месяцев. Или лет. А там…       — Что-то еще, Люк?       — Ну… я много думал… Черт! И ведь никто ничего никому не сказал! Как же так! Я думал…       — Что-то еще, Люк?       Да-да, он тоже был в шоке.       Что никто никому ничего не сказал.       И что он еще почему-то жив. Спрашивать дядьку, что вообще тот делал все это время, не стал.       Было пофиг.        Еще чуть помявшись, босс молча свалил, оставив его равнодушно пялиться на пакет с деньгами.       Прайм был щедр. Очень щедр. Даже стало любопытно, с какого вдруг хрена старик Прайм был настолько щедр. Навскидку в пакете было как минимум полмиллиона. Где-то вдалеке пролетела мысль, что это даже для него огромная сумма.       Он еще честно прождал неделю.       Никто за ним так и не пришел.       На двадцать восьмой день одиночества он собрался с силами и вышел из дома. Семьдесят тысяч за новый эскалейд он отдал без раздумий. Еще пять тысяч и он уехал из салона уже с готовыми документами на своей новой машине.       Очнулся поздней ночью в припаркованной машине прямо у въезда к ставшему чужим дома. Сам не помнил, как он вообще очутился тут.       У ее дома.       До утра сидел и ждал, когда же хоть кто-нибудь выйдет из дома поинтересоваться, кто там засел у ворот. Никто не вышел, хотя он прекрасно понимал, что уж ведьма должна была его заметить через свои камеры. Темные окна мертвого дома ехидно иногда подмигивали ему блеском наружных фонарей.       На первом луче восходящего солнца он завел двигатель и укатил. Домой заезжать не стал, не видел смысла, пакет с деньгами лежал в бардачке, документы там же. А вот дичайшая боль рвущими когтями лежала в грудине.       Остальное было неважным.       С пустой головой и охладевшим сердцем сразу рванул на трассу.       Подальше от нее. Подальше от всего. Как можно дальше.       С первым лучом утреннего солнца он решил последовать совету дядьки.       Гнал по первой попавшейся дороге, пока его не тормознула полиция за превышение скорости. Но глянув в его перекошенное лицо, его почему-то отпустили. Даже документов не спросили.       Гнал дальше, пока не остановили еще раз.       Глаза продолжало неимоверно жечь… и его снова просто отпустили. Словно вселенная намеренно его нигде не задерживала. Не давала и повода остановиться, задержаться хоть на лишнюю минуту. Весь мир как сговорился прогнать его с насиженного места. Как в тумане, где-то заправлялся, где-то пил кофе и что-то непонятное жрал. И снова давил на газ, отдаляясь с каждой минутой все дальше и дальше.       Из бредового кокона непонимания вышел, когда вдруг понял, что стоит над лежащими тремя телами на заднем дворике какого-то придорожного кабака. Костяшки разбитых кулаков саднили, а глаза снова жгло. Всю морду стянуло, хотя лицо как раз таки и не болело. Громыхающая музыка впивалась в уши острющими иглами, пока с необычно ясным разумом не отыскал свою машину. Уже в дороге нащупал за ремнем чужой пистолет. Выкинул сразу в окно.       И улетевший в пыль отобранный у кого-то ствол словно перезагрузил его.       Хотя дальнейшая дорога слилась в одну линию, он уже хорошо помнил, в каких мотелях останавливался спать, где что ел. Даже помнил, что удосуживался перекинуться парой слов с незнакомцами на заправках.       В первом же крупном городе его почти сразу нашли. Он только умудрился найти квартирку в тихом районе и закрыть за собой дверь, как через пару часов в эту дверь постучались. Нарисовавшийся за дверью мужчина в костюме без слов протянул ему тонкий конверт. И так же без единого звука развернулся и уехал.       В конверте была лишь визитка с номером телефона. Ни имен, ни адреса.       Легкое любопытство пересилило, но до него дошло, что у него даже телефона нет, чтобы позвонить. Утром первым делом купил себе трубку. Зачем-то повелся на настырные уговоры продавца, самую навороченную модель смартфона купил.       Неожиданно приятный женский голос мягко назвал его по имени-фамилии…. и предложил работу. Вопросов задавать не стал, как его вообще нашли и так далее. Просто коротко отчеканил, что согласен, но он с пустыми руками. Даже ножа завалящего не было. Голос хитренько рассмеялся довольно красивыми переливами, и предложил разобраться на месте. Сумма оплаты и клиентура его не интересовала. Названный адрес и время он хорошо запомнил.       Его встретили настороженно, но без агрессии.       Ни лиц, ни представленных имен не стал запоминать.       Еще через пару часов он уже стоял в каком-то заброшенном здании напротив связанного на стуле очередного мужика в костюме, держа в руке обычный кухонный нож. Но первый же легчайший надрез по коже пленника на бедре, и его переклинило.       Грустное лицо ведьмы сразу вылезло под веками, выжигая свой образ прямо в глазах. Дальше он резал беспомощного мужика, не обращая внимания на его крики.       Он не любил чужие крики. Ему нравились только крики его сладкой сучки, чьи отголоски в его голове спокойно перекрывали ор жертвы.       Остановился, когда пожилая красивая женщина спокойно попросила тем самым приятным голосом остановиться и отойти. Он послушно выполнил требование, чутко отмечая тщательно скрытые в глазах подельников страх и неприязнь с недоумением.       Позже его даже доставили к его брошенной машине, напоследок лишь приятный голос из окна лимузина поблагодарил его. Голос отметил отличную работу, мол, информацию они получили так быстро только за счет его профессионализма. И голос надеялся на дальнейшее сотрудничество.       Но ему было пофиг. Он лишь хотел просто лечь где-нибудь и просто поспать.       Бумажный пакет с деньгами он бросил в бардачок к старому надорванному пакету из прошлого, даже не интересно было, сколько ему там заплатили. До своего домика добрался как робот.       Пустой выпотрошенный робот без начинки. Не видел смысла даже из машины выбираться.       Заехал в гараж, да и остался сидеть за рулем.       Ему было пофиг. Благо сиденье было удобным, проспал до следующего утра.       На сорок восьмой день одиночества он опомнился в своей же машине на пустой парковке где-то на задворках. Очухался и понял, что его колом стоящий агрегат обрабатывает ртом незнакомка. И признался себе, что довольно умело обрабатывает. Рот у женщины был что надо, растянутый настолько, что принимала в свое горло его полностью.       Без затей и вывертов.       Но вместо того, чтобы также без затей кончить, оторвал от себя ее лицо.       Шлюха лишь безразлично на него уставилась, вытирая ребром ладони губы. Брошенные на колени двести баксов моментально спрятались в неприметном кармашке вульгарного платья. Шлюха даже вежливо попрощалась, а он поехал на мойку.       Отмывать салон.       Ребята на мойке лишь недоуменно покачали головами, оправдываясь и так чистым салоном, но на требование вычистить все, пожали плечами. Клиент всегда, мать его, прав. Через два часа он уже заехал к себе в гараж, но тут же вернулся к машине с хлоркой. Намеренно портил лакированные ручки и кожу сидений, с усилием оттирая поверхности. Он прекрасно знал, что так он только портит обивку и панели, но проклиная себя самыми страшными проклятиями, ожесточенно тер. Потому что понял, насколько он оказался глуп и недальновиден, что позволил новым ощущениям покрыть легкой пылью его память. Осознание новой женщины на переднем сиденье эскалейда посмело с неожиданной легкостью попытаться закрыть собой те моменты, которые он помнил. В его памяти только ведьма могла сидеть рядом с ним, заражая своим весельем. Он с усилием вымывал салон, на ходу поднимая свои старые воспоминания.       Остановился, лишь поняв, что все еще хорошо помнит смех своей ведьмы. Он снова вспомнил ярчайшие улыбки своей ведьмы. Обожжённые моющим средством кожу рук щипало и тянуло, пока он отмывался ото рта проститутки.       На шестидесятый день одиночества он очнулся с судорожно зажатым в пальцах стилетом в каком-то фургоне. Мужчина напротив уже не выл, лишь тихонечко скуля.       Работал он из рук вон плохо.       Все стены и его одежда были заляпаны кровью клиента. Выскочил из машины как чертик из табакерки, а солнце впилось в глаза острыми колючками и он не сразу увидел окруживших машину людей. Довольно большую толпу людей, смотревших на него с помесью неприязни и страха. Только он вылез из фургона, внутрь забрались трое незнакомых ему людей. Кто-то всучил ему бумажный сверток, но он уже ничего не понимал, видя перед собой лишь свой эскалейд.       Все, что он сейчас хотел — это залезть в свой кадиллак, и просто посидеть, перебирая воспоминания.       Но нашел силы завести двигатель и уехать.       Возникшее удивление при виде еще нескольких конвертов с деньгами в бардачке он сразу задавил, было все равно, когда он там успел их заработать.       На шестьдесят первый день он собрал себя в кучу и пересчитал заработанное. Только вот цифры в голове не отложились. Стопки купюр просто свалил в один пакет и сунул в шкаф на кухне.       На семидесятый день одиночества он снова получил визитку с номером. Он сразу вспомнил этот приятный женский голос, что без предисловий спросил у него, готов ли он еще поработать. На согласный краткий ответ собеседница только уточнила, точно ли готов, а то женский голос почему-то верил каким-то слухам. Названный адрес оказался ночным клубом. Услужливая память тут же подбросила ему часть воспоминаний.       Очень и очень приятных воспоминаний.       Таких приятных и уютных, что он не сдержал кривой удовлетворенной улыбки. И видать, зря только морду скривил. Стоявшие неподалеку внимательно следившие за ним два амбала очень сильно напряглись. Появившийся незнакомый парень его знал, окликнул и даже придержал дверь, приглашая внутрь. Лицо это красивой пожилой женщины тоже сразу вспомнил.       А вот кучу ненужных слов, что он выглядит отвратно и заметно сдал в весе с последней их встречи, пропустил мимо ушей.       Было похрен.       Сидевшего в подвале ночного клуба мужика он даже тронуть не успел. При виде него пленник соловьем распелся, видимо, он уже и тут успел заработать себе репутацию. Не стал ждать разрешения свалить, уехал сразу.       На семьдесят первый день обнаружил на своей кухне еще один сверток с баблом. Работодательница, не заморачиваясь, отправила кого-то забраться к нему в дом и положить заработанное на стол.       Он укатил прочь в тот же день.       Пункта назначения как такового не было. Первая же трасса повела его подальше от этого города. И еще дальше от ведьмы, чей вылезший вдруг голосок в голове ехидно наехал на него, что он совсем уж безалаберно себя ведет.       Снова какие-то заправки, какие-то придорожные мотели.       Город на пути он пропустил. Поехал дальше, не думая ни минуты.       И еще один. И еще несколько.       Еще один город встретил его холодом и плохими дорогами. Очнулся от пелены забытья, окоченевший, посреди сугробов, от стука в окно. Замотанный в шарф по самые глаза мужичок глухо спросил о его состоянии.       Он был почти в порядке.       Только было пофигу, что мужичок без спросу подцепил тросом эскалейд и в два рывка вытащил его застрявшую тачку из ямы. И было пофиг, что его волоком так и потащили до ближайшего поселения.       Он там и остался. Первый же предложенный ему домик где-то в самых ебенях сразу купил за наличку. В этом же поселении оставил на сохранение свой эскалейд, взамен приобрел пикап. Эта тачка видела и лучшие времена, но была послушной и надежной. Да и дорогу от его домика до поселения лучше держала, чем его навороченный понтами кадиллак.       На восемьдесят девятый день одиночества он сидел напротив печки в своем новом доме и бездумно таращился в огонь. Местные его почти не трогали, из банальной вежливости здороваясь, когда он спускался за продуктами.       На сотый день он начал с ней мысленно разговаривать.       И ведьма ему даже отвечала, тыча ему на мелочи. Обустраивался на новом месте, послушно выполняя поручения тихого любимого голоска в своей голове.       И начал оттаивать.       Голоса в голове ему почти хватало. Ее голос даже как-то пнул его посреди дня из дома и отправил его в деревушку. Голос ведьмы заставил его сорваться из своего убежища и добраться до поселения, двигал его ногами и телом, сажая за барную стойку местного бара. Накачался он знатно, но голова была до изумления ясной, потому что прекрасно видел творящееся вокруг него оживление, даже уловил пару фраз, брошенных вскользь, о том, что он, наконец, осчастливил местных своих присутствием. Правда, сказавший это местный егерь был доброжелателен, миролюбиво отсалютовав ему пивной банкой. Пожилой индеец-бармен, хозяин заведения, только буркнул вполголоса что-то резко этому парнишке, и тот сразу помрачнев, смылся.       Уже сидя дома перед печкой, он прислушался к себе и понял, что голосок в голове не просто его хвалит, но и разрешает ему удовлетворить себя. Немного шокированный осознанием, что все это время он даже и не помышлял об онанизме, с нескрываемой радостью разделся догола.       Остановился через многие часы от дичайшей боли между ног. На радостях чуть кожу себе на члене не содрал. Но похвала в голове его успокоила.       Ведьма был им довольна.       После с подачи нежного ласкового голоса он каждую неделю один вечер проводил в баре. Наблюдал за протекающей мимо жизнью безразличным свидетелем. Местную потасканную единственную проститутку просто угощал выпивкой, но сразу дал понять, что она его вообще не интересует. Парочку местных же геев прогнал сразу, сжав перед носом каждого кулаки, едва те осмелились подсесть к нему за столик. Те лишь, лепеча извинения, испарились, и больше к нему не приставали, изредка маяча где-то на краю обзора.       А вот с егерем, что ехидничал в первый вечер, он почти подружился. Даже радиостанцию приобрел с его подачи, мол, чтобы если что, связь хоть какую-то с поселением и другими егерями иметь.       Его почти никто не трогал, иногда мимо кто-то пробегал, что-то спрашивал. Он лишь наблюдал за людьми и слушал голосок в своей голове, мысленно ему отвечая. Даже умудрился заметить, что его новый друг в весьма натянутых отношениях с другим егерем.        Женщиной егерем. Весьма видной так-то женщиной.       Даже ведьма в его голове отметила, что несмотря на все слои одежды, эта женщина-егерь была весьма и весьма неплоха. И, наверняка, как спец в своем деле она была отличным, неспроста перед ней даже местный шериф расстилался.       Но вот его новый друг был с ней на ножах, хотя эта женщина-егерь была со всеми предельно вежлива и учтива. Правда она же и отвечала своему коллеге неприкрытой ненавистью и максимальным ехидством.       Ведьма в его голове даже предположила, что может, эти двое друг к другу неравнодушны как-то по-особому.       В один свой вечер посиделок увидел, как его новый друг, надравшись до синих коней, пристал к вошедшей коллеге. Конфликт разгорелся уже через десять секунд и выпитый алкоголь не помешал ему подскочить к другу и оторвать его руку от воротника парки женщины.       Но врезал ему сам.       Ибо нехрен по пьяной лавочке на баб лапы поднимать.       Правда, от женщины-егеря он ни слова не услышал в благодарность. Лишь странно на него глянула, но кивнула, мол, заметила, увидела, взяла на заметку.       Ведьма в голове замолчала после надолго. Неделю молчала, пока он снова не спустился побухать.       Женщина-егерь уже сидела за баром и потягивала что-то. Едва он увидел эту женщину, голос в голове надрывно заорал. Голос ведьмы в голове с невыразимой тоской и отчаянием орал на него, что он тупица и должен немедленно подойти к этой женщине-егерю, чьего имени даже не удосужился узнать. Он уже повернулся в сторону бара, намереваясь действительно подойти и завязать хоть какой разговор.       Но увидел, с какой обреченностью на нее смотрит его новый друг, что стоял у входа, явно не решаясь пройти.       Он не был знатоком всех этих хитросплетений отношений.        Он-то даже свою ведьму умудрился просрать.       И просто прошел мимо женщины-егеря, к своему излюбленному столику в самом темном углу зала.       Новый друг решил, что сегодня не его день. Через час женщина-егерь, сверкнув в свете люстры глазами, поднялась с места и со своей банкой пива сделала несколько шагов к нему. Он вовремя заметил ее непонятно-горький взгляд… и покачал головой, мол, даже не подходи.       Он не знаток всех этих непонятных взаимоотношений, но не был вправе влезать не в свое дело. Женщина-егерь вроде бы даже облегченно вздохнула… и ушла, кивнув напоследок бармену.       А он в тот вечер пил бесплатно, потому что старик-индеец внезапно так решил. После ночью ведьма резала без ножа его сердце своим тихим плачем.       Так и жил, пялился в огонь, рубил дрова, отчаянно дрочил, изредка слушая переговоры егерей и местной полиции, продолжая надираться раз в неделю со своим новым другом, что болтал без умолку, полностью компенсируя его ответное обычное молчание.       На сто двадцатый день одиночества услышал по радио призывы о помощи от своего нового друга. Долго думал, стоит ли ему срываться и лететь на помощь, только ведьма в его голове четко сказала, что он ничем не сможет помочь, ибо они все тут годами живут и знают что к чему, а он был лишь новичком посреди этих ледяных джунглей и сугробов снега выше головы. Он же мог лишь мешаться под ногами.       Последующие три недели он сидел один в баре. Со слов индейца, его новый друг отдыхал в больничке. Не было видно и женщины-егеря. Но спрашивать о ней не стал.       Не его дело.       Через двадцать один день его друг появился в баре и взахлеб рассказывал всем подходившим людям историю, как он нарвался на браконьеров и стаю озлобленных волков. Но он заметил, как технично его новый друг избегал вопросов, как он умудрился выбраться из всей передряги, отмазываясь общими ответами. Лишь под конец вечера его новый друг тихо пробормотал ему, насколько оказался дураком и дебилом, что не замечал явного.       Что тот имел в виду, так и не понял.       На сто пятидесятый день он слушал отрывистые приказы своего нового друга по радио, собиравшего целую поисковую экспедицию. Его новый-старый друг собирался искать свою коллегу, женщину-егеря, что десять дней оказывается не выходила на связь с шерифом. Через пару часов экспедиция была распущена, его друг нашел коллегу. Он все это время сидел и слушал переговоры вперемешку с голоском ведьмы, что искренне беспокоилась о судьбе женщины.       После он снова сидел каждую неделю один. Друг почему-то снова перестал появляться в баре. На невысказанные вслух вопросы индеец-бармен лишь хитро улыбался, и говорил, что у них все отлично.       Что имел в виду старик, он понял, вскоре нечаянно застав своего друга в его машине. Он лишь хотел узнать, все ли у того в порядке, действительно нечаянно заметив внедорожник друга неподалеку от бара. Но сразу убрал руку от стекла, так и не постучав.       Успел заметить, с какой яростью и упоением его друг втрахивал в заднее сиденье женщину-егеря, не отцепляясь от ее рта. И судя по судорожным стонам и переплетенным пальцам, той все нравилось.       Сам не понял почему, но домой он притопал в непонятном приподнятом настроении. Лишь потом ведьма в его голове разъяснила, что это он так радуется он за них обоих. У них действительно было все отлично.       На сто семьдесят шестой день он решился.       Шериф получил ключи от его дома и пикапа.       У индейца забрал ключи от эскалейда. Другу он отдал еще один комплект ключей и пакет с деньгами. На просьбу присмотреть за его домиком друг лишь швырнул ему обратно деньги.       Ведьма в голове заставила его кивнуть женщине-егерю, что торчала неподалеку. Пакет с деньгами он незаметно закинул на сиденье в машину друга.       С каждой милей эскалейд все увереннее цеплялся за покрытие дорог. Настроение с каждой заправкой шло вверх.       Как и уверенность в том, что ему пора взять все в свои лапы.       Ему окончательно надоело смотреть на мир сквозь призму пустоты.       На сто восемьдесят третий день он вернулся домой. И перестал считать дни.