Она
Сидела в туалете, пока не начала замерзать попа. Глаза дико чесались где-то внутри мозга, да так, что хотелось залезть пальцами внутрь черепа и почесать хорошенько, да еще и ногтями располосовать, чтобы не возникало больше никаких мыслей. Но сидеть до Судного дня она не могла, пришлось вылезать и подниматься наверх. Видимо, лицо у нее было не ахти, что Финли моментально подскочила и запричитала. Слушать ее нытье было выше сил. На кухне сидел мрачный Тайлер. — Марти отвез его. Оставил в целости и сохранности твоего Бена. По-нормальному, мозги бы ему…. — Тебя это вообще не должно касаться, Тайлер. Ты не папа. Значит, не тебе решать. Она прекрасно понимала, что зря так с Тайлером. Он ведь хотел как лучше. Она также понимала, что Тайлер-то как раз где-то и прав. Он как руководитель, принимал на себя всю ответственность и если связь между людьми в группах могла предполагать какие-то проблемы, то последствия тоже было ему разруливать. И он из хороших побуждений пытался все исправить, из лучших побуждений пытался ограничивать. Но слияние личностей, похоже, шло полным ходом, и ее все больше наводняла куча лишних эмоций. Как ни странно, ее личные демоны не показывались вообще. Словно та, другая, искусно перекрывала своей эмоциональностью, отлично выстраивая непробиваемые для лишнего барьеры. Но еще она понимала, что она ничем не может выпустить всю накопленную волну эмоций. Она попросту не знала, как обычно это делается. И вот, сидя на кухне напротив грустного Тайлера, она попросту не знала, как же выразить ему свою благодарность, поддержку и жалость. Теперь-то она поняла, почему тело ее почти не слушалось — тело и мозг как будто не понимали, не знали, как выражать эмоции. Теперь из-за слияния обеих личностей она это смогла осознать, но знания, как именно это надо делать, влившаяся в нее та, другая, почему-то не могла разжевать, как это должно происходить. И вместо того, чтобы хотя бы попытаться высказать словами все накопленное, она предпочла позорно сбежать. С того же дня для всех вокруг начался локальный ад. До конца дня она сидела у себя и бездумно пялилась в мониторы. Даже думать не хотелось, как ей пересилить себя и начать хотя бы попытаться начать учиться выпускать эмоции. Та, другая, нет-нет выдавала какие-то мелочные мысли, но ничего конкретного не предлагала. Гораздо позднее ночью та, другая, вдруг вспомнила о мужчине, с которым провела ночь. И внезапно им обеим стало так тоскливо, что та, другая предложила… поорать. Ну, просто сесть на пол и кричать. Что угодно, как угодно. Но хотя бы так выпустить всю безраздельную горечь и обиду той, другой. Первые же попытки орать во весь голос вырвали из глаз слезы, горло сразу начало сильно першить и болеть. Но она умела абстрагироваться от боли, что и не замедлила сделать и та, другая, с первых же криков запрыгала от радости глубоко внутри нее. И подначивала продолжить. Уже через минуту в подвал ворвались все кому не лень. И все пришедшие на помощь могли лишь стоять и обреченно наблюдать, ибо подходить к себе она запретила. Вдоволь наоравшись, села за мониторы. Та, другая, довольно потирала руки, а незваные помощники по одному уходили, пожимая плечами. Ну да, им-то невдомек, почему она то кричит изо всех сил, то резко заткнувшись, сидит в кресле, как будто ничего и не было. Следующий раз, когда она позволила себя начать выпускать скопившиеся эмоции, был уже второе утро. И как сказала та, другая, второе утро без него. Залившая душу тоска с трудом, но выходила через крики. На пятое утро без него, Тайлер пришел с таблетками. Она совсем про них забыла, все держала в руке баночки, раздумывая. С одной стороны таблетки бы ей помогли жить лучше, но с другой стороны… она вдруг испугалась, что та, другая, обидится и снова спрячется. Если та уйдет, все ее старания пойдут прахом. И она… спросила мнения у той, другой. Вторая осторожно отказалась принимать таблетки. Вторая сказала, что если она начнет снова принимать все эти препараты, то будет очень плохо им обеим. Та, другая, честно призналась, что если она не будет на таблетках, дальше будет еще хуже. Дальше будет тяжело. И не факт, что потом все уляжется, и они смогут существовать если не в одном лице, то хотя бы смогут сосуществовать в одном теле. Но та, другая, тоже спросила, что им мешает попробовать. Если потом все пойдет под откос, начать принимать таблетки никогда не поздно. Ну, или если совсем все будет плохо, пустить пулю с лоб. Сидевший в большой гостиной Тайлер получил баночки обратно, на его непонимающий взгляд пояснила, что пока не намерена что-либо принимать. С того утра она больше лежала и слушала ту, другую, что пыталась ей рассказывать обо всем. И кричала, выпуская накопленные за день эмоции, больше пока ничего не придумала. На пятнадцатый день без него Тайлер отвез ее к папе. Насколько она помнила, он был очень плох и не мог даже двигаться, но этот раз папа был просто в коляске. Почти весь день она провела около него, гуляя рядом по парку и слушая его вопросы, правда, почти не понимала, о чем он спрашивает, потому что все время думала о чем угодно. Запомнила только его последние слова, когда за ней приехал Тайлер. — Милая, никто не будет смеяться над тобой, слышишь? Если ты спросишь совета, никто тебя даже не подумает осудить. Мы сможем помочь тебе, если ты сама этого захочешь. Слышишь? Что бы ни происходило с тобой, я все равно буду любить тебя, слышишь? Люблю и горжусь тобой, деточка. Эти слова она запомнила отлично. И та, другая тоже услышала. На шестнадцатый день криков стало мало — вторая я предложила… что-нибудь сломать. Она сразу согласилась. Но не придумала ничего лучше как идти в спортзал и пытаться ломать вещи там. Мебель в доме ломать было нельзя, в подвале не было ничего ненужного. А гантели она будет ломать долго. Зато теперь она с надрывными криками швыряла блины от штанг и раздирала в кровь пальцы, пытаясь сорвать обшивку с груш. Но зато потом целый день и целую ночь ей было очень легко и просто думать и слушать. На двадцать девятую ночь она сидела и бездумно таращилась на свои мониторы. Припарковавшуюся новую машину она сразу заметила. Чужое авто было копией машины, что любила та, другая, а волна невнятной радости потихоньку поднималась в голову, хотя утром она уже разбила себе все руки и раздраконила горло криками. И как она не старалась приблизить обзор, было непонятно, кто застыл за рулем. Это мог быть кто угодно, начиная от случайного человека, заблудившегося среди хитросплетения дорог и решившего заночевать прямо за рулем. А мог быть и чужак, захотевший осмотреться с плохими намерениями. Полночи играла с фокусировкой обзора, пока не смогла уловить очертания бледного лица. При виде застывшего за рулем мужчины, невнятная радость переросла в ликование. Та, другая сразу узнала мужчину, без которого считала уходящие дни. Но та же, другая, остановила ее, едва она захотела выйти на улицу. Сама не знала, зачем ей вообще выходить к нему. Так и не определилась, прогнать она его хотела или пригласить в дом. И пока она раздумывала, та, другая…. начала плакать. Зачем она ревела, так и не смогла понять. В голове крутилось что-то непонятное и скользкое. И горькое, как перец. Только к утру поняла, что именно там отдавало жжением на эмали зубов. Если этот мужчина тут сидит, значит, либо он пытался вспомнить. Или пытался что-то для себя решить или понять. И еще было непонятно, может это папа его прислал присмотреть за домом, хотя в доме были Финли и Тайлер. Утром мужчина завел двигатель и уехал. А ей стало очень одиноко и обидно. В это утро та, другая, больше с ней не говорила. Просто перестала подавать хоть какие-то признаки, но она понимала, что та, другая все еще внутри. Потому что ей передавались все ее эмоции. В это утро ей стало так больно внутри, что она уже сама не сдержала крики. В это утро крики впервые не помогли. В это утро ей было настолько страшно, что она разбивала, все, что попадется под руки. Разорвала голыми руками всю одежду, что лежала под рукой, пытаясь выпустить наружу нечто болезненно-острое внутри себя. Разбитые и разломанные вещи не помогли, как и крики, незваные горючие слезы тоже не спасли. Дерганый рваными судорогами сон чуть успокоил. Но вечером стало еще хуже. Вечером Тайлеру пришлось ее усыпить. Сквозь страшную пелену моральной боли она отлично видела, как меняются лица Тайлера и Финли. Видела, как они пытаются остановить ее. Но ничего не могла с собой поделать, дергаясь в агонии в крепких руках Тайлера, что удерживал ее в неподвижности, пока Финли колола успокоительное. От этой боли почему-то так и не получилось отрешиться. Когда она очнулась со странной пустотой в голове, календарик рядом с кроватью показывал сороковой день без него. И хотя та, другая больше не говорила с ней, она продолжала считать время и называть это днями без него. Глубоко внутри она понимала, что та, другая, все еще рядом, хоть и не желает говорить. Ее эмоции она все еще принимала. На пятидесятый день Тайлер привез из больницы папу. Она даже не стала подниматься наверх навстречу — ей было отчего-то до ужаса стыдно. Неродной отец сам спустился к ней в подвал: — Милая, я дома. Давай, мы просто посидим, и ты, может, захочешь рассказать все, что тебя терзает. Я выслушаю. Можешь плакать хоть весь вечер, я понимаю. Папа сам сел к ней на пол, и так по родному гладил по голове, ероша спутанные волосы, что ей стало еще больнее и страшнее. И было горько, что она не может словами ему рассказать, что творилось внутри. Она и себе-то толком не могла разъяснить, что творится с ней, но с появлением папы дома ей стало намного легче. Необъяснимо как, но ей действительно стало легче. День шел за днем в относительном спокойствии. Папе требовалось вернуть форму и она, как могла, помогала ему, проводя часы на втором этаже рядом с ним. На семидесятый день без него она поняла, что кричать уже вообще не помогает, ломать вещи тоже не было смысла. Потом уже одна занималась, без труда вспоминая папины уроки. На девяностый день без него папа спросил у нее, может ли она работать. Она могла. На сто первый день она сидела на крыше недостроенного здания и расстреливала убегающих людей. Лишь попав домой, поняла, насколько были не просчитанными ее действия, но сразу поняла…. что ей все равно. И внутренние старые демоны ее больше не беспокоили. Никаких страхов, никакой паники. Ничего, что ей раньше мешало. Но поняла, что люди вокруг стали ее замечать. Случайный забулдыга из подворотни перед посадкой в фургон точно увидел ее. Женщина из соседней машины на перекрестке обратила на нее внимание. Каким-то образом люди стали замечать ее, хотя она изо всех сил старалась быть как можно незаметней. И она стала больше слушать, что говорят вокруг, хотя раньше она не обращала на эти летающие звуки никакого внимания. Иногда ее вывозили работать, но она все делала, как положено. Даже вроде жила, как почти нормальный человек. Ела, смотрела телевизор, занималась в спортзале, чистила оружие, снова ела. И так по кругу. И думала о себе, старательно анализируя налипшие эмоции. Тоска и горечь ей было давно знакомы, как и страх с паникой. Новые странные эмоции, названия которым она никак не могла дать, обескураживали и крутили разум, швыряя во все стороны. Но она все еще не понимала, как их положено показывать. На сто двадцатый день нечаянно услышала, как папа и Тайлер обсуждали Люка и Бена. Человека по имени Люк она тоже вспомнила. Все, что касалось этого Люка, помнила. И Люк ей не нравился. Папа и Тайлер обсуждали слухи касаемо Бена, которые она впитывала информацию как губка, хотя и понимала, что сказанное могло быть полной чушью. В тот вечер ее снова усыпили. Она снова ничего не могла с собой поделать — голову разрывало чудовищной тоской, пока ее не усыпили. Она понимала, что ведет себя как бездушный робот, но сказать окружающим, что лучше так, чем она бы пускала, как раньше, слюни и несла бред. На сто двадцать девятый день неприятный Люк сидел с ними в самолете и вроде даже считался полноценным участником группы. На следующий день Люк осмелился явиться в тренировочный зал. Только сказать ни слова не успел. От него оттаскивал уже папа, удачной затрещиной возвращая ей относительную ясность ума. После Люк опасливо сторонился ее, никогда не оставаясь наедине с ней в одном помещении. Сказать этому Люку, что тогда на нее нашло некое помутнение, заставившее броситься на него, не хватало сил. Извиниться тоже никак не могла, каждый раз собираясь с духом, но молча отворачивалась при его появлении. Услышанный разговор папы с Люком на сто восемьдесят четвёртый день о том, что Бен вернулся в город и желает работать, забивал в мозг раскаленные гвозди, пока она изо всех силилась сдержать рвущиеся наружу крики странной зыбкой радости. И… она смогла сдержаться. Крики не вылезли, а она просто вернулась к себе. Но в подвале она завыла, прижав к лицу подушку. Вместе с незваной радостью пришел страх. Потому что так-то помнила, что она с ним сделала. Сто восемьдесят четыре дня назад. А еще она испугалась последствий. Ведь Бен не помнил ни ее, ни того, что было, но зато она, наконец, полностью приняла тот факт, что слияние личностей прошло успешно. Эмоции и мысли той, другой, теперь были полностью ее. А еще боялась, что не сдержится, и первая бросится ему на шею, едва завидев. В ответ получит лишь недоуменный вид. Ведь Бен не будет ее помнить, от этого становилось еще тяжелее. С каждым днем все больше путалась в себе, слабовольно изредка подумывая, что лучше бы она оставалась такой, как раньше. Раньше ее не мучало все это непонятное, что называлось моральными страданиями. На двухсотый день она начала поднимать в себе воспоминания. В эту же ночь она впервые за все время, что помнила себя, она ласкала себя до самого утра, упиваясь этими воспоминаниями. Истязала пальцами тело, пока не отключилась. А проснувшись, снова испугалась. На двести первый день она попросила папу дать ей ее таблетки. И папа беспрекословно отдал нераспечатанную баночку. На его лице было одновременно грусть и радость вперемешку с облегчением. Она снова и снова покрывалась холодным потом, глядя на бутылочку с таблетками. Вдруг решила, что с нее достаточно, и она больше не хочет мучений, но взятый в руки пузырек почему-то обжег ладонь не хуже кипятка. Это стало окончательным переломным моментом. Пузырек через минуту лег в руку папе. Нераспечатанным. Папа лишь покачал головой… и ушел, горбясь, как под многотонным грузом. Она лишь смотрела ему вслед и корила себя за эгоизм. Только сейчас поняла, насколько ему было тяжело с ней. Тело внезапно заледенело, но смогла пересилить себя. Сумела догнать папу… и обнять его сзади. Это оказалось довольно сложно. Гораздо сложнее, чем застрелить человека. — Прости меня, папа! Прости, прости, прости. Я запуталась, папа. Помоги мне, папа! Папа! Папа! Пожалуйста! Помоги, пожалуйста. Она не помнила, как они оказались в обнимку на полу. Но помнила, что пока она говорила и говорила, папа молча плакал. Плакал, когда она начала говорить. Неприкрыто хлюпал носом, когда закончила говорить. А рассказывала она ему все-все. С самого начала. Рассказала, как она видела весь этот мир. Как она поняла, что надо делать, чтобы хотя бы попытаться объединить личности. Рассказала, как поглотила третью тень, что даже права не имела называться человеком, как начала прогибать ту, другую, продавливать, намеренно ограничивая. Скудно описала, что натворила тогда в самолете в первый раз. Даже сдала с потрохами Тайлера, что тогда разрешил ей развлекаться. И как уже тогда понимала, что лажает по-черному. Рассказала, что растерялась и позвала на помощь ту, другую и временно смешалась с ней, чтобы исправить свои старые ошибки. На рассказе, что чувствовала, увидев в больничной палате мужчину, она ненадолго замолчала, не зная, как точнее описать все это. Но папа лишь тяжело вздохнул — и она продолжила говорить. Рассказала, как мучилась та, другая, решая свою дилемму. Трогать или нет того мужчину. Рассказала, что та, другая провела с ним ночь. Рассказала, что мужчина тоже знал о навязанной ему в голову установке. И что мужчина тоже страдал по ее вине. Но сказала папе, что она после помогла ему забыть обо всем, что касалось ее и той, другой. С трудом, но честно призналась, что обе личности соединились. И она теперь страдает эмоциями, но все еще не знает, как их выпускать наружу. На словах, что как ни странно, ее теперь все устраивает, и она больше не будет принимать таблетки, папа шептал, перебивая ее, что он согласен на все, лишь бы ей было хорошо. Успокаивающе шептал, что примет все что угодно, лишь бы ей было удобно. И снова заливался слезами, благодаря вслух бога, что она, наконец, смогла все это рассказать. А она рассказывала и поражалась, как легко ей становилось. Ей и в голову не приходило, что просто слова, сказанные вслух, могут так помочь ей освободиться из выстроенной ловушки непонимания и неумения. Они провели весь вечер на холодному полу в обнимку. В какой-то момент уловила шорохи. По запахам сразу узнала Тайлера и Финли, почти бесшумно севших рядышком. Пришедшие молчали и дальше говорила только она, выпуская наружу столько слов, сколько не говорила за всю свою жизнь. Рассказывала им всем то, что никогда никому не рассказывала. Объясняла папе, как себя чувствовала под таблетками, зная, что сзади сидят и внимательно слушают еще двое. Рассказывала Финли и Тайлеру, как она умеет закрываться от боли, и как ей было страшно на тренировках, что не сумеет выйти на тот уровень, который хотел видеть папа. Как вообще додумалась о слиянии личностей, придумав это решение после мультика про поросят и крокодила. Говорила о том, как ей раньше не нравилось что-то новое. Радовалась, что ее оружие возвращается к ней. И говорила, как она любит. Папу, Финли. Тайлера. Любит всех, кто был все время рядом. И любит Бена. Рассказала, что любовь эта досталась ей в наследство от той, другой, как и прочие эмоции, раздиравшие ее все время на мелкие куски. Папа мог лишь качать головой, и тихо вздыхать, роняя новые слезы. Рассказывала, пока не уснула на папином плече. Проснулась с такой тишиной в голове и легкостью в теле, что почти вприпрыжку понеслась наверх. Папа сидел на кухне в окружении всех ребят. И даже Люк присутствовал. Она первой подошла ближе к Люку… и не без труда смогла извиниться. Слова вслух давались тяжело, но она смогла. Тот, помявшись и оглянувшись на папу, покивал головой. С того утра ей стало намного проще. Ребята из группы через день приходили в гости. Обедали, ужинали все скопом, но она никогда не выходила к ним. Но рассказывала о себе только в присутствии папы, Финли и Тайлера. Пока в какой-то новый хороший день папа спросил напрямую. — Милая, ты… ты ведь знаешь, что… кхм… Бен вернулся. Что ты… намерена делать с… со всем этим? — Он не помнит меня. — Ну… да. Ну да. Мы тут с ребятами поговорили. Э-э-э. Ты ведь знаешь, что Бозли до сих пор вне игры. Мы… тут подумали, ты не будешь против, если Бен вольется в команду вместо него? Как ты на это смотришь? Если ты против… то мы придумаем что-нибудь еще. Понимаешь, Бозли был отличным бойцом, но нужно заменить его кем-то. Если вдруг ты будешь против, найдем кого-нибудь другого, родная. — Я не знаю, что делать, папа. Но я не против. Он все равно не помнит меня. — Милая… Он помнит. Люк сказал, что он все помнит. И она не удержала в себе слез. От вылезшего неописуемого страха будущего, он возникшей внутри безудержной радости, от липкой невнятной растерянности. Заливала слезами халат папы, что за секунду подскочил к ней и обнял. — Поплачь, родная, поплачь. Выдави из себя все лишнее. Помнишь, я как-то уже говорил тебе, что приму все, что ты решишь. Не бойся, милая, не бойся. Делай как надо, я буду рядом, слышишь? Теперь ревела от облегчения. Папа разрешил, дал свободу действий. Папа у нее был самым лучшим человеком на свете. Со спокойствием в душе она с того дня перестала считать дни без него. Но глубоко внутри еще сильно сомневалась в правдивости слов Люка, что Бен все помнит. Люк все еще не сильно внушал доверия. А папа стал каждый раз перед делами спрашивать у нее, хочет ли она идти работать, ведь там будет Бен. И она прекрасно понимала папу, что видел ее мандраж. Первые три раза она отсиживалась с папой дома, пока ее группа работала. На четвертый раз решилась. По пути на аэродром нервничала так, что даже Тайлер спросил у нее, все ли в порядке. Спрашивал, стоит ли им вообще лететь, может им лучше прямо сейчас отказаться и разойтись по домам. И она рискнула при всех сказать вслух, что боится. Но боится не того гнетущего страшного комка черноты, что возникал в груди, когда она боялась последствий. Она боялась встречи с Беном. Раздавшиеся смешки не показались ей злыми, больше нервными… и добрыми. А любящий себе подобных, а не девушек, Марти захихикал с Финли. — А этааааа… А спорим… О чем собирался спорить Марти, она уже не услышала. Финли, наклонившись ухом к нему, тоже захихикала. А ее начало потряхивать. Едва спряталась посреди закрепленного груза, как грохоча ботинками, народ начал рассаживаться. Его промелькнувшее мрачно-равнодушное лицо укололо глаза до самого затылка. Время сгустилось, патокой проплывая мимо. Бен либо сделал вид, что ее не заметил, либо папа ошибся, и он ее не помнил. Иначе она не смогла объяснить, почему Бен прошел мимо и уселся на свободное кресло, затолкав под сиденье свое снаряжение. Но едва он спокойно угнездился на месте, как ее словно прошило огромной иглой. Еще и кувалдой по темечку заехали. По телу пополз ощутимый холодок. Ее снова начало колбасить и дергать, будто снова он сидел и смотрел на нее в упор. Как прошлый раз. Настолько было странными эти ощущения, что она невольно сравнила все это. В голову невольно влезло понимание, что все это снова повторяется. И она рискнула глянуть на него. Бен своими черными провалами вместо глаз сидел и смотрел на нее в упор, когда она высунула нос из своего укрытия. Вместе с опаляющим страхом пришло недоумение, насколько повторялась старая ситуация. Но она даже обрадовалась, когда поняла, что Бен вообще не двигается с места. Либо не помнил, либо… ему было на нее плевать. И вместо желанного облегчения пришла горечь, черной паутиной стянувшей тело, руки-ноги обмякли, став пластилином. Уже хотела по старому выпустить лишние эмоции, как вспомнила, что теперь это никак не поможет очиститься. Кричать было бессмысленно, и она сидела, скованная льдом тоски, пока Тайлер не начал созывать народ на раздачу указаний. Бен со своим каменным лицом молча прослушал и ушел на место. Не дернув ни мускулом, ничем не проявив малейшее узнавание. Так было даже лучше. И хотя она много успела себе напридумывать, так было даже намного лучше. Никаких надежд, никаких обещаний. У него своя дальнейшая жизнь, у нее будет своя. Обиду задавила сразу, едва почувствовала, как та лезет наверх, топя собой все ее тщательно выстроенные барьеры между ней и окружающим миром. Обижаться на Бена было бессмысленно, обижаться на себя тем более. Но чуток колкого расстройства она упустила, записывая на подкорку схемы зданий и фото очередного человека, что показывал на бумагах Тайлер. Она совсем успокоилась, пообещав себе, что потом, дома, попытается выпустить рвущиеся изнутри гадкие безобразные эмоции, рассказав о них папе. Но все вылетело из головы, только лавовые жесткие пальцы перехватили ее плечо, зажимая в тиски руку выше локтя. Грубый рывок и она оказалась лицом к лицу с пылающим в бешенстве монстром, что бил хвостом внутри глаз разъяренного донельзя Бена. — Ну привет! Ты! Ты ведь даже не понимаешь, в чем дело, да? Не понимаешь, м? Я ведь все помню, сучка. Абсолютно все. До последней секунды. Каждый твой стон и крик, маленькая сладкая тварь. Помню каждый дюйм твоей кожи. Слышишь? Помню каждый поцелуй, сучка. Помню все. Слышишь?! От каждого рычащего слова внутренний набат бил по ее мозгу не хуже настоящего, поднимая новую волну дичайшего ужаса, хотя Бен все это шептал ей прямо в рот. Ужаса, что превращал тело в кусок размякшего картона… и невероятно огромного облегчения от его памяти. Он все помнил. Абсолютно все помнил, из-за чего был взбешен до предела. Его едва удерживаемый зверь уже почти сорвался с цепи, мечась по дну его черных, как бездна, глаз. Еще один рывок, и Бен обжег талию второй ладонью, вжимаясь в нее. Казалось, еще несколько секунд, и зверь, яростно крививший в злобе рот, точно вырвется на свободу, и тогда ей не миновать беды. Она по-настоящему испугалась. — Мне больно. Отпусти. Пожалуйста. Ей не было больно. Ей было до усрачки страшно. От этого страха готова была описаться прямо на месте. Но зверя Бен удержал. Почти оттолкнул от себя, едва она попросила отпустить. Она предпочла не искушать судьбу, и сразу спряталась среди тюков и ящиков. Если Бена сорвет, ребята из группы его придержат. Или хотя бы попытаются. В этом она даже не сомневалась. Но в любом случае следовало привести скачущие мысли и эмоции в ровную шеренгу, иначе точно не миновать беды. Ибо впереди была работа, а она тут едва сдерживается, чтобы не начать орать. Смылась на точку обстрела сразу после десантирования — там ее Бен точно не достанет, а она хоть как-то соберет себя в кучу. Правда, спустя некоторое время, вдруг поняла, что совсем не следит за обстановкой, а все еще пытается выровнять накренившееся сознание. С великим трудом, но сумела слегка успокоиться. Так и сидела, работая спустя рукава, все обдумывала, чего же хочет от нее Бен. Ей было непонятно течение его мыслей, но пах он откровенной злобой и бешенством. Даже не поленилась залезть рукой в штаны. Проверяла, действительно ли она так сплоховала от страха. Ее ждали относительно странные новости. Она не обделалась от страха, нет. Низ живота тянуло совсем по иной причине. Тело внезапно желало Бена. Она внизу была мокрой как после душа. Для нее это стало неким непонятным открытием, от которого внезапно из головы исчезли абсолютно все проблемы. Какие-то старые невнятные проблемы вдруг растворились в дымке идеального умиротворения. И поняла, что ей не было смысла во всех ее страхах и танцующих по нервам демонов, чтобы оказаться в нормальном будущем. С Беном ведь не прокатило. Это для остального человечества будущее было нормальным. Для нее же будущее никогда не станет нормальным, обычным. И обыденным тоже не станет. И если Бен первый раз почти забыл, но смог сорваться с крючка, то во второй раз он был вне себя. И в самолете он ясно дал понять, что все-все помнит. Если бесился, значит, точно не оставит просто так. Она готова была один глаз отдать в заклад, что Бен будет мстить. И второй глаз отдала бы за то, что Бен придет ее убивать. По-настоящему убьет. Такие косяки с рук не спускают. Но она будет наготове. Сидела в этой огромной луже тишины, пока Тайлер не скомандовал отход. Она сразу юркнула в спасительные завалы неразобранного груза, едва добралась до раззявленного живота самолета. И Бен ее не трогал почти до самой посадки в родном городе, она следила за ним через маленькую щелочку среди сложенных друг на друга тюков и ящиков, он сорвался с места под самый конец полета, когда самолет уже шел на полосу посадки. Встретила его стоя, но с наведенным ему в лицо пистолетом. Если он решится ее убивать, то она хотя бы попытается дать отпор. — Ты ведь понимаешь, что тебе снова придется за такое ответить, моя сладкая? От насупленного лица шел такой интимный шепот, что у нее голова моментально пошла кругом. Тут же пришло в голову воспоминание той, другой, когда она тоже навела на Бена ствол, и чем потом расплачивалась за это. Подсознание радостно скакало, утверждая, что убивать он и не собирался. Это же подсознание ехидненько щебетало, что с нее спросят обязательно. Причем в стократном размере. И пока она пыталась удержаться на резко онемевших ногах, Бен шаг за шагом пёр на нее, словно вообще не замечал черного дула напротив своего лица. Она отступала назад, но он пёр, пока не уперся лбом прямо в глушитель. — Убери ствол. — Отойди. Пожалуйста. — Я отойду, сучка. Но и ты учти, что я и это запомню. И потребую платы за все. В твоих интересах… — Замолчи! Замолчи сейчас же! Теперь она сполна прочувствовала всей кожей, почему та, другая, запрещала ему говорить. Теперь она знала, что влага между ног это точно не позывы мочевого пузыря. Тело отзывалось на каждый шипящий звук из искривленных полных губ размякшими ногами и трясущимися руками. И мутной головой с мокрыми трусиками. Поэтому и не сразу поняла, насколько близко к ней оказался до странного спокойный зверь, даже не сразу поняла, когда и как он успел выбить оружие из ее руки. — Будь по-твоему, детка. Но это только сейчас. Сегодня я отпущу тебя, моя сахарная тварь. Но тебе стоит знать, что теперь я буду каждую ночь приезжать к твоему дому. И буду ждать тебя, пока ты сама не выйдешь. Буду торчать у ворот, пока твой старик не заинтересуется, кто же там околачивается. Буду сидеть, пока твой старик не пристрелит меня. Или ты сама не выйдешь ко мне. Разум был готов сдаться на милость зверя прямо хоть сейчас. Все. Чего она хотела, так это ощутить наконец вкус мужских губ, что замерли в нескольких миллиметрах от ее уха. Жар его тела она уже ощущала сполна. Но вместо сладчайшего поцелуя… Бен отодвинулся. Через пару секунд в ее укрытии осталась она одна. Трясущаяся от пробивавших судорогой всевозможных эмоций. Стало очень холодно и жарко одновременно. Тайлер почти выволок ее из самолета и запихнул в машину, но не стала сидеть и ждать чуда. Едва Тайлер снова прыгнул в машину, она тоже не теряла времени. Папа не сказал ни слова, увидев, как она выводит из гаража огромный эскалейд. Каким-то чудом, но Тайлер не заметил хвоста. Из головы сразу выплыли чужие воспоминания по мере приближения к нужному месту. Район был очень мрачным, и она вспомнила, что где-то неподалеку живет Бен. Едва Тайлер припарковался у многоэтажного дома, тоже хотела выскочить и понестись следом — Тайлер шел к Бену с явно недобрыми намерениями. Но сразу осадила себя, мстительно заверив себя же, что Тайлер не убьет его. Если Тайлер все знает, он не убьет его. Так… руку сломает. Или челюсть. Бен заслужил, ибо нехрен ее так пугать. Она бы и сама приложилась пару раз к его печени. Но сама же себе и призналась, что при виде Бена, о возмездии она будет думать в самую последнюю очередь. Тайлер выскочил из здания ошпаренным кроликом через двадцать минут. Заперся в своей машине, но почти сразу снова выскочил… и направился к ней. Тайлер не был полным идиотом. — Ты почему здесь торчишь, Риппи? Пересядь, я сам отвезу тебя домой. Спорить с ним не стала, говорить, что она и сама в состоянии доехать, тоже не стала. Но буравила его взглядом всю дорогу, пока Тайлер, чертыхнувшись, не ляпнул, успокаиваясь на глазах. — Да ничего я ему не сделал. Рожу помял слегка и ребра пересчитал. Жить будет, говнюк. Сна не было ни в одном глазу. Сидела как на иголках у себя в подвале, пока дом не затих полностью. Обмерла, увидев паркующуюся копию своей машины за воротами. Бен не соврал. Он действительно приехал, и судя по всему, намерен был торчать у всех на виду. За своими метаниями не углядела, когда папа успел спуститься в подвал. — Это он? Детка? Папа был очень умен. Сразу понял, что к чему. И это ее неимоверно обрадовало. — Он сказал, что все помнит, папа. Он сказал, что будет приезжать сюда. Пока я не выйду к нему сама. Или пока ты не пристрелишь его. — А ты? Что ты сделаешь, милая? Чего ты сама хочешь? Ты… боишься его? Расскажи, пожалуйста. — Не сердись, папа. — Я же говорил тебе, детка… — Да, ты говорил! Ты согласен на все! Но я не знаю, папа. Не знаю! Не знаю! — Тише, тише. — Я не боюсь его, папа. Но все это ведь не мое! Это ее чувства. Это от нее все это. А он говорил, говорил, но я не боялась, папа. У меня ноги от него мягкие. Он пах такой злостью, а я все думала, как поцеловать его, папа! От меня только проблемы, папа! Они снова сидели вдвоем на полу… И снова плакали. Она отлично чувствовала запахи папиного расстройства и непонимания. Папа тоже не знал, что делать. — Детка, послушай. Я… тоже растерян. Я тоже… ладно, давай так. Сегодня посиди дома. Не выходи. А там посмотрим, хорошо? Явится еще раз, там и посмотришь. Хорошо? Просто… потом мне скажи, что ты решила. Договорились? Папа сидел с ней, пока машина за воротами не уехала. До утра сидел и пел ей песни, покачиваясь с ней в обнимку, а она все сидела и думала, что делать дальше. Следующий день она банально проспала, перенервничав накануне. Голова была настолько пустая, что там можно было посадить целый самолет. Этой ночью Бен снова торчал в машине за оградой, а она снова сидела и мучилась неопределенностью. Выходить не хотелось вообще. Днем она снова попыталась выпустить тягучий комок из себя криками. Не помогли и слова, которые она вывалила на мрачного папу и такого же хмурого Тайлера. Она прекрасно слышала свои истеричные звуки, что вылезали изо рта рваными кусочками, не всегда выстраиваясь в нормальные слова. Но она пыталась. Не помогло. Он сидел в машине и в третью ночь. Под конец четвертой ночи решилась. Будь что будет, убить не убьет. Может даже калечить со злости не будет. А она наконец поймет, чего ей ждать. Поймет, что будет дальше, а то очень гулкая неопределенность в голове мешала. Ворота открывать не стала, она давно заметила, что в одном секторе ограды прутья шире, чем везде. Через ту дыру и вылезла. Смотреть на его бледное лицо было очень тяжело, но она смогла сесть в машину. Пристегнулась и замерла в ожидании, разглядывая свои голые ноги. А Бен, вместо того чтобы сказать хоть слово или сделать хоть что-то, откинулся на свое сиденье и тоже замер, не спуская с нее глаз. Глаза эти она уж очень хорошо на себе чувствовала. Его жесткий равнодушный взгляд наждачкой царапал нервы. Сидела, стараясь не ерзать, но паника уже поднималась вверх, заливая разум. Сидела, пока не поняла, что еще минута, и еще прорвет новой истерикой. Бен ни одним движением не отреагировал, когда она отстегнулась и вылезла из машины. Словно его устраивали эти непонятные ночные безмолвные посиделки. На пятую ночь папа сам вошел к ней в подвал, едва Бен припарковался. — Иди, детка. Тайлер сказал, он тебя не обидит. Не бойся, иди. Она послушалась папу. Вылезла через прутья и села к Бену и снова пристегнулась. В этот раз он завел двигатель и возил ее часами по каким-то дорогам. А ее все больше волновало, что он будет делать. Как отреагирует, если она попросит вернуть ее домой? Что сделает, если она не сумеет сдержаться и начнет кричать, чтобы освободиться от тяжести внутри? И что он сделает, если она его поцелует? Последний вариант показался ей самым лучшим, но Бен все рулил, один раз остановившись на заправке. Целовать на заправке его не хотелось, она решила, что еще подождет. Он снова ее катал, нигде не притормаживая и иногда обжигая своими глазами. Катал, пока ей вконец не надоело. Она сама дернула за руль, выворачивая на себя и заставляя Бена ударить по тормозам. И пока он ошалело парковался, она сама пересела к нему на колени, без труда втискиваясь между ним и рулем. И сама клюнула его в губы. Бен словно только этого решения и ждал, сразу стиснул ее, голодно вжимая в себя. Дальнейшее слилось в одно большое пятно жара и возбуждения, весь мир потух, оставив горячие руки и тяжесть тела на ней. После секундная резкая боль сразу сменилась гигантской наковальней наслаждения. Зверь в ней вдавливал ее в сиденье, но было уже плевать, что он всем своим весом лежит на ней. Зверь взял свое, но теперь ей хотелось гораздо больше, чем просто ощущение втиснутого в нутро подрагивающего, но неподвижного тела. — Пожалуйста. Двигайся! Ну же. Пожалуйста. Зверь на ней, не переставая поскуливать, с тяжёлым дыханием едва-едва толкался в нее, но ей было мало. Краем разума понимала, что он пытается беречь ее, но было мало. Инстинктивно пыталась подмахивать тазом, но вместо желаемого получила тихий рык с приказом не рыпаться. Зверь начинал звереть. И она с мутным рассудком все сильнее дергалась под нежно-сладкими движениями, пока волна чистейшего экстаза не захлестнула. Бен больше не давил на нее всем телом, давая отдохнуть. Но не вышел из нее, продолжая каменной твердостью растягивать пульсирующие мышцы. Только спустя целую вечность прохрипел ей в затылок: — Ты помнишь, любимая, что я тебе сказал в самолете? Четыре сраных дня назад, м? Она все помнила. Прекрасно помнила. Но испугаться не дало слово, ударившее по всем нервам молотками. Любимая. — Значит, понимаешь, за что тебе придется платить? За что платить, уже не понимала, ей было все равно. Он назвал ее любимой. Соврала ему, что понимает, тут получая сполна за свое вранье. Первый же жёсткий толчок вырвал крик, но она тут же прикусила свои пальцы. Зверь еще не разрешил ей кричать. Бен был очень груб, но именно это ей было нужно. Зверь забирал всю душу, все сомнения и мысли, позволяя ей забыться и утонуть в нем. После насытившийся зверь лаской извинялся за свою жестокость, но ей было слишком хорошо лежать на нем, чтобы хоть в чем-то укорять. — Я не верила, что ты все помнишь… — Теперь веришь? Я так соскучился по тебе, детка. — Я знаю… Бен… — Тссс. Со мной это не прокатит, малышка. Ты оба раза облажалась. Третьего раза не будет, милая. Придется тебе терпеть меня. — Хорошо… Хотя она ничего и не собиралась с ним делать, зверь был настороже, но смог расслабиться от ее тихого согласия. Сейчас она была согласна на все. Он был таким смешным, растерянно пытаясь застегнуть на ней шорты, и приводя себя в порядок, что она не удержала довольной улыбки. Он был таким неуклюжим в своём почти детском недоумении, что она почти рассмеялась. Глаза у него были все такие же, но сейчас она видела в них целую радугу эмоций. Но зверь был иного мнения по поводу своего поведения. Бен долго смотрел на нее, приоткрыв рот, пока вдруг не сверкнул глазами и с шипящим рыком дернул ее за коленки, резко разводя ноги в разные стороны. Миг и болтающиеся шорты были чуть стянуты на бедра. Миг и зверь разъяренно брал ее пальцами, не давая даже глотка воздуха. Трахал пальцами и языком, жадно гуляющим по зубам. Непонятно как, но ее рука сама залезла ему в штаны и сквозь кокон острых ощущений от резких движений пальцами, она мимолетно удивилась, как вообще смогла принять в себя такое. После она долго разглядывала следы на своей руке, раздумывая попробовать ей это на вкус, как делала с папой Финли. На вкус было очень странно солено. Как испорченное желе, что иногда делала та же Финли. Брошенный на Бена взгляд чуть не заставил выскочить из машины — настолько диким и необузданным был его вид. Но она рискнула притянуть к себе его пальцы, что побывали в ней, чтобы попробовать и себя. Себя она распробовала гораздо лучше, пока Бен снова одуряюще сладко двигался, нарочно держа свои пальцы у нее во рту. Привез он ее домой совсем под утро, молча стянул с себя футболку, что размерами походила на палатку. Шорты не желали держаться на месте, и она просто скинула их на пол, ведь этот кусок ткани был непригоден для носки. Дома лежала еще куча одежды. Она уже собралась вылезать из машины, как ее прошило огромной нежностью от растерянных глаз Бена, что, не отрываясь, разглядывали ее как диковинку. Ее потянуло к нему как на канатной веревке. Мгновение и она снова сидела на нем. Ей захотелось еще раз ощутить себя самой желанной и самой любимой, зверь не сопротивлялся, когда она сама расстегнула ему ширинку и как можно медленнее насадилась на вздыбленный орган. Только сильнее стиснул пальцы и жаднее целовал, пока она вовсю купалась в океане наслаждения. И сам снял ее с себя, едва добралась до края. Она с легким сердцем и такой же легкой тянущей болью между ног нырнула в прореху забора, слыша, как заводится за спиной двигатель. Но едва она влезла в душ, как внутрь вдруг залезли позабытые ею демоны-мысли, сковали таким льдом, что даже двинуться не могла. Ни моргнуть, чтобы смахнуть заливающую глаза воду, ни пошевелить пальцем не могла. И все эти демоны-мысли скакали вокруг, корча страшные рожи и махая отрубленными конечностями, как один хохоча над ее наивностью. Демоны как один визжали, что она неудачница. Что больше не нужна тому зверю, что получил свое и молча уехал. Не сказав ни слова уехал. Оставив ее снова сомневаться. Спустя часы, промерзшая до костей, но основательно успокоившаяся, вылезла из душа. Весь день шарахаясь тенью из угла в угол, все думала и думала, отметая один за одним надежды. Он уехал молча, не сказав ни слова. Таскалась по комнатам, пока не решила, что стоит просто спросить у него прямо, что она для него. Одноразовое развлечение или как. Память памятью, но лучше сразу уточнить. Может он ей просто мстить решил, а словами бросался для отвода глаз. Она уже почти доехала до того дома, где прошлый раз выпускал пар Тайлер. Но испугалась, что Бен просто закроет перед носом дверь, не сняв свою безразличную маску. Первая же яркая вывеска обещала веселое, обычное для нормальных людей времяпровождение. Бармен сразу выставил перед ней виски. Она помнила, как та, другая, спокойно стакан за стаканом пила его и почти не пьянела.По крайней мере, в последний раз так и было. За спиной шумели люди и около нее постоянно кто-то терся, задавая пустые вопросы или со смешками ища нормальных собеседников. На втором стакане сознание начало расплываться мутной пленкой. Бармен спросил ее о деньгах и она с неким огорчением поняла, что денег у нее не было. Но она могла позвонить кому-нибудь, и ей бы привезли любую сумму. У той, другой это срабатывало. На третьем стакане к ней подсел какой-то мужчина, пахнущий столь мерзко своей наглостью, что она чуть не выпустила назад выпитое. Но это только она учуяла этот запах. Нормальные люди это не чуют, и она осталась сидеть на месте, почти не понимая, что ей предлагает этот мужчина. А когда поняла, что мужчина предлагает ей расплатиться за алкоголь, потанцевав, сразу согласилась. Так даже лучше, она хоть выпустит пары виски из головы. Спьяну не сразу поняла, куда ее привели, поддерживая под локоть. Сидящие мужчины сально ухмылялись и едва один из них потянул с ее плеч курточку, как хмель выветрился моментально. Папа хорошо ее выучил. Очнулась от красной пелены перед глазами, лишь ощутив жжение на щеке и углядев трупы по всей комнатке. Нос отказывался работать и во рту жгло от собственной крови. Воняло разлитым алкоголем. Замеченное полотенце справилось с кровью на лице плохо. Но этот же кусок тряпки отлично впитал разлитый по полу алкоголь. Искры найденной на столике зажигалки хватило, чтобы полотенце вспыхнуло факелом. Папа еще научил ее вовремя скрывать следы и вовремя делать ноги. Из плохого заведения выскочила, прикрывая лицо драным рукавом. Папа всегда повторял, что показывать лицо это очень плохая идея. Домой приехала, умудрившись не напороться ни на одну патрульную машину. Папа сразу заметил ее вид. Даже юркнуть к себе не успела, как проход был перегорожен папой. — В чем дело? Риппи? Она рассказала все до последней точки. Все выдала. И как ей было хорошо с Беном. Как он ее сладко целовал и трогал. Везде трогал. И как он уехал, не сказав ни слова. Рассказала подробнейше, как ездила к его дому, но завернула в бар. Как пила и как ей пришлось выворачиваться из чужих рук. Рассказала, как она подожгла ту комнату вместо со всеми мертвыми чужаками, пока папа дрожащими от нервов руками и яркими голубыми от бешенства глазами обрабатывал ей ранки. Через несколько минут начали прибывать ребята. Они уехали всем скопом, но также быстро вернулись. Тайлер лишь сказал, что там уже нечего ловить. Да и в принципе она сделала там, все что можно. После все молчали, рассевшись по кухне и только Финли что-то орала папе. А потом кричала и на нее. — Вон он, сидит, как ни в чем не бывало! Вон твой Бен! Засел в машине, не при делах. Сидит и ждет, ублюдок! На этих словах она сразу рванула к себе — смотреть на приехавшего снова Бена. Долго не смотрела, посидела и побежала наверх. К нему побежала, но у дверей ее перехватил Тайлер. И усыпил. Но проснувшись следующим днем, не стала винить Тайлера. И на папу сердиться не стала, по чьей указке Тайлер ее усыпил. Лишь выскочив вечером через прореху в заборе, задумалась о том, как отреагирует Бен. То, что обязательно увидит ее ссадину и разбитый нос, она прекрасно понимала. — Кто? Бен пах самой злющей яростью. Сразу запах этим всепоглощающим гневом, едва она пристегнулась, рискнув после повторного вопроса перелезть к нему на колени и уткнуться ему в шею. И умудрилась уснуть. Спала некрепко, чувствуя сквозь сон горячие губы, скользившие по лбу, и охрененно огромные руки, что крепко держали в капкане. Только проснулась, как ничуть не успокоившийся зверь снова задал тяжелый вопрос. — Любимая… Кто это сделал? — Я… я сама виновата, Бен. Я хотела… узнать, каково это — быть обычной. — И? — Ты уехал. Я расстроилась. Думала, ты больше не приедешь. Вечером уехала. Думала к тебе поехать, но… побоялась. Думала, ты даже не впустишь. Еще больше расстроилась. А там бар был, недалеко от твоего дома. Я туда зашла. Один угощать выпивкой стал. Я много выпила. Сначала весело было. Даже низ живота после тебя болеть перестал. Потом меня кто-то пригласил потанцевать. Но там танцевать негде было. В какую-то подсобку привели. А там еще шестеро сидели и еще трое в карты играли. Меня, вроде как, за проститутку приняли. Я не сразу поняла. Курточку один порвал, когда трогать себя запретила. Они ничего не успели, Бен! Но я все равно хорошо помылась. Везде помылась, Бен. Если захочешь, я ещё раз помоюсь, Бен. — Покажешь место. Сейчас же. — Они все мертвы, Бен. Я всех убила. Значит, ему никто ничего не рассказал. Так-то некуда ехать. Да и незачем. Зверь еще долго пах бессильной злобой, пока она снова сама двигалась на нем. А после буркнул те слова, которые могли остановить ее еще вчера. — Из дома без меня ни ногой. Я вечером приеду. Поняла? А днем Тайлер появился с рассеченной скулой и заметным синяком под глазом. На ехидный папин смешок через силу выдал, что это Бен его так приложил. Папа смеялся очень долго и громко, почти смакуя свою радость. А вечером папа все время с кем-то разговаривал по телефону, привычным движением подвинув к ней очередные фото и схемы. Планы на вечер были нарушены, папа звал работать. Наконец, объявив ей и Финли отмашку уезжать, тихонечко выдал, что сбор будет… у Бена дома. И что он тоже едет. Мол, хочет в глаза Бену глянуть. Но по дороге ее накрыло черными едкими кольцами. Пришло то самое, из-за чего ее обычно и терпели. Чуйка, как называл папа эти ужасные страшные кольца, пришла. Максимум, на что ее хватило, это войти в пригласительно распахнутую дверь. Стена с драными обоями показалась хорошей опорой и якорем, чтобы не упасть в банальный обморок. Люди переговаривались в комнатах, а ее все туже стягивало цепями непроглядной темноты. Даже было все равно, что Бен тоже стоит рядом. Его обеспокоенный взгляд не царапал. Цепи стягивало так туго, что даже его присутствие не беспокоило. Она цеплялась остатками сознания за разводы на обоях, пока окончательно цепи не свернулись вокруг головы. Из всех присутствующих только Бен и Люк не знали, что к чему. Их и стоило обезвредить в первую очередь. Бен стоял очень близко, сразу получил удар в живот. В гостиную он отступал уже под прицелом. — Воняет! Все воняет! Папа сразу понимал ее. Это могло бы обрадовать, но было все равно. Хотелось просто, чтобы выжигающие кислотой черные цепи поскорее распустились, и она смогла бы нормально дышать. — Сильно воняет, Риппи? — Воняет! Сильно воняет! Все плохо воняет, папа! Люк вылез не сразу, подав своим неприятным голосом звуки, воняя недоумением. Она даже мимолетно поблагодарила зверя за его чуткость и внимательность. Правда, не вслух. Бен лишь один раз посмотрел на спокойных ребят… и просто замер, опустив руки. Но Люк все нервничал, даже рискнул сделать шаг к ней. — Нет. Нет! Стой! Нет! Воняет! Люди вокруг как-то незаметно испарились, но она так и стояла, держа неприятного воняющего Люка под прицелом. И с Беном за спиной, что незримо соглашался со всем, что она творит. Держала, пока цепи не расслабились и не отпустили ее глаза и горло. Что говорил папа Люку, она не знала, они сели в другую машину. Но у дома ее встретил насупленный Люк. — Э-э. Слушай, Риппи…. Послушай, я не верю во всю эту фигню… Но я видел, что ты с Беном сделала… Я тебе верю. Люк с его неприятным голосом был ей неприятен. Ушла в гараж, не дожидаясь дальнейших слов. Правда, перед эскалейдом встал папа, едва она вырулила из гаража. — Детка… Ты куда? — К нему. — Зачем, детка? — Я его ударила. Он будет злиться. И будет больно кусать. — Он… тебя кусает? Тебе очень больно? Детка, расскажи-ка… — Я хочу, чтобы он меня больно кусал, папа. Папа замолк, обескураженный очень сильно, раскрывал рот, как рыба, но ничего вслух не говорил. После долго молчания хлопнул по двери машины: — Хорошо, детка. Я понял тебя. Я… придумал кое-что, милая. Не уезжай. Посиди пока. Она честно сидела в машине и ждала. Бен приехал сам… и заехал во двор. Словно его пригласили. С замиранием подумала, что папа будет его бить. Или еще чего хуже. Зверь выскочил из своей машины и нагло залез в открытое окно ее машины. Осмотрел салон… и дерзко-сладко ухмыльнулся. — Я с тебя за все спрошу, сладкая. А ее вдруг переклинило. Зачем-то ухватилась за его воротник и сама в рот ему выдохнула: — Посмотрим. Зверь сразу вырвался из ее хватки. Перекошенное лицо Бена сулило ей мало хорошего. Но в глубине души она понимала, что он не посмеет ей навредить. Что было бы дальше, узнать не удалось. От входной двери раздался до странного веселый противный голос, и зверь тут же отошел от ее машины. От легкого игривого касания пальцами он сразу перестал вонять яростью и откровенной похотью. Убегая к себе в подвал, четко уяснила, что каким бы злым Бен не был, ей он ничего не сделает плохого. Разглядывая сидящих на кухне, жалела, что не умеет читать по губам. О чем папа разговаривал с Беном, было непонятно. Но ужасно любопытно. Настолько любопытно, что не выдержала, сама поднялась наверх. Удивление от ребят выдержала спокойно — так-то она понимает их, никогда с ними не сидела, а тут осчастливила собой. Ковыряла в своей наполненной едой тарелке, пока папа не сказал… что Бен будет жить у них. Первое что у нее вырвалось, это фраза о новых порядках. Новый человек в доме, новые порядки. Но потом дошло, что ей вроде бы уже и все равно на эти порядки. Главное, что ее накрыло одеялом неописуемой радости от слов папы. Только вот не зная, как выразить свою радость, предпочла сбежать подальше. Самое главное она уже узнала. Весь вечер тянулся патокой в ожидании. Народ уже давно разошелся по домам, папа усиленно накачивался алкоголем. Папе было больно и горько. Даже без запахов она видела, как он сидит один за столом и пьет стакан за стаканом. А Бен сам зашел в ту самую комнату, где жил раньше. Зашел и увалился на кровать. Будто и не уезжал никуда. А ей на глаза попался черный купальник, в котором та, другая уже красовалась перед зверем. Тот самый, в котором та, другая улетела в воду, после чего от страха сбежала из дома. Тогда еще та, другая, не знала, что Бен не причинит ей зла. Сам скорее удавится. Надела эту кучку веревочек и выскочила к бассейну. Бен точно выйдет к ней. Обязательно выйдет. А там поглядит, что будет дальше. Даже если снова улетит в воду, то пусть это будет их игрой. Она была права, он быстро сориентировался и вышел. Но не подошел, хотя должен был прекрасно осознавать, что она его заметила. Даже от его укрытия среди кустов она чуяла его умиротворение и спокойствие. Уже хотела сама встать, как краем уха услышала и краем носа унюхала глухое бессилие папы. О чем они переговаривались в кустах с Беном не смогла услышать, как ни напрягала слух. Но потом папа открыто зашумел, продираясь через ветки. А Бен… пошел следом в дом. Не стал рисковать, подходить. Она тоже не стала дальше сидеть. Глаза начали слипаться, и она как была в купальнике, так и уснула. Полдня ожиданий и она увидела, как Бен рванул к подвалу, едва папина машину выехала со двора. От жадных поцелуев они чуть не полетели вниз головами с лестницы. И она была права, Бен снова больно кусал ее везде где дотягивался, но тут же успокаивал, виновато целуя и зализывая укусы. Обсасывал ее всюду, где дотягивался. Снова и снова двигался внутри, подмяв под себя, хрипя и беспрестанно шепча слова, от которых мозг отключался напрочь. Делал все как надо. Ушел только утром, оставив ее удовлетворённо касаться отметин и досыпать. Папа весь день пах раздражением и похмельем, огрызаясь на замечания такой же растрепанной Финли. А вечером пришла к нему сама. Бен сразу утянул ее в комнату, и прижав к двери, впился в нее таким голодным ртом, словно ночью не он спал с ней в одной кровати. И позволил в этот раз только цепляться за него пальцами, пока он с рыками пробовал неугомонным ртом везде. После папа как назло им обоим, сидел дома. И не пил. Блуждал тенью по двору. У папы снова были какие-то проблемы, но с ней он так и не поделился. Четыре дня она сталкивалась с Беном, получая лишь мимолетные сворованные поцелуи и невесомые поглаживания и касания грубых пальцев. На пятый вечер Бен не выдержал, ворвался к ней, едва за папой захлопнулась дверь его спальни. Но между поцелуями все-таки услышал ее — сразу отстранился, пылая мрачной неудовлетворенностью, а она запрыгала по комнате, стягивая с себя домашние штанишки. Натянуть джинсы зверь ей не дал, намеренно грубо бросив на кровать и чуть-ли не зубами стягивая одежду. Взял ее нарочито медленно и нежно, специально удерживая под собой, не давая изогнуться посильнее, чтобы ощутить его как можно лучше. В кино они все-таки попали. Но только выключился свет и на огромном полотне замелькали первые кадры, как она поняла, что по сути фильм ей смотреть совсем не хочется. А хочется сидеть на коленях Бена всю оставшуюся жизнь и не двигаться вообще. Весь фильм она благополучно проспала. Сморило ее и по пути домой прямо в машине. С тех пор Бен почти каждый вечер увозил ее. То в кино, где она всегда засыпала у него на руках, то в парк, где они часами лежали на траве в обнимку и обменивались ленивыми поцелуями. Папа делал вид, что ничего не замечает, иногда косясь на них двоих. Она научилась смеяться, когда Бен начинал корчить смешные рожи, пытаясь что-то готовить. И улыбаться научилась, когда он тащил ее куда-нибудь за руку. Аттракционы, куда однажды привел ее Бен, ей не понравились настолько, что она быстро попросилась домой. Слишком много вокруг было людей, что воняли самыми разнообразными запахами, что ее почти сразу начало мутить. И они даже побывали в том самом клубе. Ее сразу узнали, она почти была нормальной для других, только старый знакомый администратор часто косился в их сторону. Но ключик от той самой комнаты отдал. Потом вдруг поняла, что ей нравилось, как они жили. Как нормальная обычная пара. И она с некоей долей сомнения и непонятливости улавливала его жесты, которые были присущи только ей. Ловила себя на том, что неосознанно копирует его движения и втайне радовалась, насколько Бен научился предугадывать ее капризы и желания. Даже удивилась, с каким умилением на них смотрят ребята из группы, когда папа отправил их всех работать. Бен без зазрения совести помогал ей со снаряжением, даря ей легкие улыбки, когда она принялась помогать. Словно они проработали бок о бок сто лет, научившись договариваться без слов. Работа шла полным ходом когда ее сковало чернотой. Со страхом и пляшущими вокруг демонами вдруг осознала, насколько она расслабилась. Игра в нормальную жизнь совсем закрутила ее, что она впервые в жизни не заметила возникших внутри черных сгустков. И в подтверждение демоны-мысли исчезли, давая возможность заметить ненужное шевеление в метрах ста от себя. Трое воняющих пятен пытались ее окружить. — Риппи Тайлеру. Прием. — Говори. — Трое по области. Обстреливают. — Уходи. Скинни пошел к тебе навстречу. — Принято. Но потом черные цепи стянули еще туже и она почти не видела, куда стреляет и куда бежит. Боль Скинни резанула по обнаженным мозгам острым лезвием, вмиг очищая затуманенный разум. Троих врагов она уложила по одному, очистившись от цепей и собрав себя в кучу. Цели виднелись до странного четко и ясно. Скинни она после нашла неподалеку. Скинни был не жилец, но она все равно потащила его на себе. Выбежавший к ней Бен был словно луч света. Уже сидя в машине похолодела, замертвела, как кусок льда, услышав, что Бен, ослушавшись приказа, понесся ей помогать. Она на одну только секунду представила, что было бы с ней, уйди он из ее жизни. Представила… и чуть не умерла от защемившего сердце ужаса. Настолько стало плохо, что она была готова прямо сейчас сама застрелить его, чтобы сразу вслед за ним умереть. Иначе голова была готова треснуть пополам. Но не смогла ему сказать это вслух. Бену она никогда не могла сказать вслух, но надеялась, что он поймет ее. Бен должен был понять. Он только сверкнул на нее своими страшными черными глазами после удара в челюсть и отвернулся. Она искренне надеялась, что он понимал, за что она его так. Скинни умер прямо в самолете. Совсем чуть-чуть не дотянул. А она потом лежала на своей кровати в обнимку с Беном и молча плакала. Она до ужаса боялась остаться без него и эту проблему следовало хоть как-то решить. Отключилась от мягких поглаживаний по голове с мыслью, что может им всем стоит завязать с работой. Через неделю после похорон Скинни папа привел нового человека, и назвал его Фредом. Тайлер сразу сказал, что все будут звать его Фредди. Фредди был на все согласен. Только вот этот Фредди Бену ужасно не понравился, но на ее вопросительный жест только пожал плечами. Бен и сам не знал, почему ему не нравился Фредди. А еще через неделю папа отправил их работать. С самой высадки ее тянуло спать. Так сильно хотелось спать, что она вроде бы даже и уснула. Потому что не поняла, как долго раздавались голоса ребят из группы. Едва она очухалась и прислушалась к приказам по рации, как сразу же страх накрыл с головой. Она снова расслабилась, снова упустила черные сгустки неприятностей. Жестокие цепи резали разум своей тьмой, и она сломя голову понеслась к точке развертки. Бежала не разбирая дороги, думая лишь о том, что ей нужно спасти Бена. Зверь бесновался хриплым голосом в ее голове, что-то выкрикивая Тайлеру. А потом все резко стихло. Настолько резко, что от неожиданности споткнулась и полетела лицом вниз на камни и ветки, но сразу встала и побежала снова. Планировка полуразрушенного здания отпечаталась картинкой еще в самолете. Все казалось настолько пустынным, что она даже мельком подумала, что ребята отработали и ушли, позабыв ее здесь. Это было настолько глупым, что она невольно рассмеялась вслух, да так громко, что встревоженные смехом птицы зашелестели крыльями, разлетаясь в разные стороны. Черные канаты тут же исчезли, а она увидела прячущихся по развалинам людей как на ладони. Каждого человека увидела, словно они нарочно выделялись на фоне завалов. Недоумение было велико, когда поняла, что внезапно ее руки пусты. Она где-то по дороге выронила своих друзей и теперь сидит лишь с двумя пистолетами и тремя ножами. В ухе возник совсем чужой мерзкий гул, что вместо слов выдавал непонятный набор звуков. Она успела зарезать только одного чужака, когда гул в ухе сформировался в четкую фразу. Чужой голос обещал убить всех, если она не уберет оружие и не сдастся. Слова крутились по кругу, и хотя она все время кричала, пытаясь заглушить чужие слова, голос не желал замолкать. Подбиралась ко второму чужаку, когда лоб чуть выше глаза сильно обожгло и добрая тишина укутала сразу после того, как ей показалось, что хриплый родной голос гаркнул ей в ухо, чтобы она пошла вон. Грудь очень сильно болела, когда она сумела прорваться сквозь небытие. Живот тоже очень сильно ныл, но она смогла абстрагироваться по привычке от сильной боли. Глаз не болел, но и открываться не желал. С великим трудом сумела его открыть, но и второй глаз сразу начало дико щипать. В уши влез колокольный звон и чьи-то невнятные выкрики. Тело почти не слушалось, но она смогла понять, что глаза были залеплены высохшей кровью. Ее же кровью. И она явно очень давно тут лежала, что ткань одежды прилипла к полу, успев уже высохнуть. Два стоящих перед ней человека упорно расплывались серыми пятнами, но несколько секунд и враги уже получили четкие линии. Оба чужака стояли к ней спиной. Один размахивал руками и что-то кричал сидящим на полу связанным ребятам. Второй просто стоял и вроде бы даже молча смотрел себе под ноги. Тело не стало лучше слушаться и в голову все отдавались отголоски боли из живота и груди, но смогла встать на подгибающиеся ноги. Все ребята смотрели на двоих чужаков, а Бен лежал чуть подальше. С открытыми глазами лежал, не шевелился вообще. Ужас растекся по венам кислотой от мысли, что ее зверь был мертв. Эту новую боль она не смогла заглушить. Новая боль вгрызлась набатом в череп и сверлила, пока она не нащупала один нож в нагрудном кармашке. Чужаки были слишком самоуверены, не обыскав ее полностью. Они упустили один маленький нож. Ей было слишком больно и страшно, чтобы обратить внимание на что-либо иное, кроме как спины двух чужаков. Первый удар в позвонки одного чужака получился очень и очень плохим из-за трясущихся рук, но второй чужак получил этот же нож в глаз довольно уверенным броском. Ребята загомонили, но дернувшийся Тайлер глухим рыком заткнул их. Падать она не хотела, но бетон все равно очень хорошо холодил лоб. Надо было помочь им, но бетон слишком хорошо остужал рвущиеся наружу крики. Лежала, пока не услышала такой родной голос, что пол сразу перестал быть важнее. — Моя ведьма…. Ты живая… Ее зверь был жив. Все еще открытые глаза Бена теперь смотрели не в потолок, а на нее, странно блестя в свете солнца. Он даже привстал, но был надежно стянут руками за спиной. Никто из ребят почему-то не сдвинулся с места, пока она пыталась обнять пол. Значит, и не смогут, если она не наберется сил и не поможет. Значит, еще и к месту прицеплены. Придется самой добираться. Она вроде целую тысячу лет тянулась к застрявшему ножу в черепе второго чужака. И еще миллион лет пыталась ползти к Бену. Ближе всех на пути оказался Дарси, с грехом пополам ему освободила руки первым. Нож тут же был выхвачен из слабых пальцев и она не сдержалась и завыла. Ей нужен был нож, чтобы помочь Бену. Спустя вечность нож был всунут обратно ей в руку, а освобожденный Тайлером зверь сразу подхватил ее на руки. Они куда-то неслись, ребята о чем-то переговаривались. Но ей было все равно. Самое главное, зверь держал ее очень крепко, глазами обещая больше никогда не выпускать. Бен бормотал ей в рот что-то непонятное, но слова были неразборчивы. Ей хватало и его хриплых переливов голоса, что поднимали над землей выше и выше, игнорируя гравитацию. Самые вкусные на свете губы дарили поцелуй за поцелуем. Ей было все равно, что творилось вокруг. Она сама себе призналась, что теперь она самый счастливый человек во всей вселенной. Самое главное, что он держал ее очень крепко.Часть 6
29 июня 2020 г. в 06:31