Огненный Феникс

Влюблённый, я прятал за маской равнодушия Пламя сердца. (Я подарил тебе своё сердце). Я никому не позволял проникнуть в душу, Но ты порвала её в клочья… Может быть, в следующем году я подарю его кому-нибудь, Я подарю его кому-нибудь особенному. Особенному. Прощай. (Last Christmas — Wham!)       Агата, мой ангел… Я не дозвонился до тебя, поэтому пишу сообщение. Помнишь, я говорил тебе, что буду каждый день теперь говорить о том, как сильно люблю? Хоть я и не могу сказать тебе сейчас это лично, но напишу. Я безумно люблю тебя. Ты моя путеводная звезда, ты мой луч солнца, пробившийся сквозь мрак моей души. Я считаю часы и минуты, когда вернусь к тебе. Но время для меня тянется невыносимо долго. Ты мне снилась, тенши. Догадайся, чем мы занимались в моём сне. Я вижу, как ты покраснела, хоть нас и разделяют тысячи километров. Но я ближе, чем ты думаешь. Потому что я оставил тебе своё сердце.

***

      Сочельник… Пока я еду на очередное дежурство в автобусе, то безучастно смотрю на украшенные к Рождеству магазины, праздничную иллюминацию на улицах. По радио играет рождественская нетленка: Jingle Bells и Last Christmas. Счастливые влюблённые пары спешат домой с горой покупок, семьи с детьми с большими игрушками и праздничным настроением. Улыбаются, смеются, обнимаются и целуются… Снега нет, ни одной снежинки. А чего я хотел? Это же Лондон. И среди всего этого всеобщего веселья едет волк-одиночка, которого неизвестно как занесло в Англию. Едет на своё очередное дежурство в праздники, которое намеренно взял в этот день, чтобы другой коллега мог побыть в этот день со своей семьёй.       Я вспоминаю Джессику… Она очень любила Рождество, приходила в мою комнату в общежитии и украшала её против моей воли: гирлянды, мишура, статуэтки снеговиков и Санта-Клауса. Потом тащила меня на шумную студенческую вечеринку, очень шумную, там мы танцевали до упада, снова напивались до беспамятства и просыпались в моей постели с жуткой головной болью, ничего не помня о том, что было ночью. А потом вспоминаю, как застал её со Стивом… Я постоянно уделывал Стива на гонках, это была месть с его стороны: раз уж он не мог победить меня в честном поединке, то хотя бы девушку мою трахнуть. Ага, хоть в этом почувствовать себя победителем. Поэтому я и не люблю Рождество: оно у меня стойко ассоциируется с бывшей. Почему нельзя было спокойно расстаться? Без этих измен в качестве мести за мою грубость и равнодушие. Она просто хотела побольнее задеть моё самолюбие и унизить меня перед всей моей тусовкой стритрейсеров.       Когда я захожу в наш с Кристофером кабинет, то усмехаюсь, видя, как он развешивает гирлянды и достаёт бутылку шампанского. — Привет, Крис! Не думал, что ты сегодня будешь дежурить. — Привет, Сэм, — радостно улыбается мне начальник, — Да как же не дежурить? Уж лучше здесь, чем очередная девушка стала бы навязываться ко мне на Рождество. — А что не так? Ты же всегда не против провести ночь с какой-нибудь красоткой. — Так-то оно, так, но не в Рождество. Сначала она останется у меня в такой день, потом захочет познакомить со своими родителями, бабушками, дедушками и братом-качком. А потом захочет переехать ко мне, не спрашивая. Мне это совершенно не нужно. Поэтому отмечать мы будем здесь вместе. Два друга, два верных напарника, чья дружба закалилась в перестрелках и задержаниях самых опасных убийц. — Отмечать? С шампанским? Мы на работе, Крис! Никакого алкоголя! А если будет убийство? Мы пьяные потащимся на место преступления? — Не будет. Все люди сейчас счастливые, им не до убийств. — А кто-то смотрит на всеобщее счастье. Какой-нибудь психопат смотрит на это и начинает ещё больше ненавидеть весь мир. И сорваться может именно сегодня.       Когда мой взгляд падает на стол начальника, то я вижу на нём большой торт. — А ты основательно к празднику подготовился. Даже торт купил. — Это не я. Какая-то моя поклонница прислала. «С наилучшими пожеланиями бравому детективу Кристоферу Джексону от преданной поклонницы Эстель». — И ты будешь есть этот торт? — удивляюсь я. — Да, и с тобой поделюсь, не волнуйся, Сэм, — смеётся детектив. — Я не об этом, Крис. Ты будешь есть торт, который тебе отправила незнакомка. Ты же не знаешь её! — Ну и что? Я бравый детектив, я многих спас, какая-то благодарная мне девушка и отправила. — И ты многих засадил! А если родственник или друг засаженного тобой убийцы это отправил? А если фанат какого-нибудь маньяка отправил этот торт, начинив его ядом? Чтобы отомстить. — Да нет! Розовая глазурь, трогательная надпись… Разве может хладнокровный убийца отправить что-то настолько милое? — Женщины тоже убивают, Кристофер. Это происходит реже, но происходит. Так что… — Я всё равно попробую этот торт! Я ничего не боюсь, да и он слишком соблазнительный, — детектив запускает палец в глазурь и облизывает его с довольным видом, — Мммм! Как вкусно! Клубничный крем. Ты будешь, Сэм? — Я сначала подожду, не станет ли тебе плохо. И если ты не умрёшь, то так уж и быть, попробую. Но никакого шампанского во время дежурства! — Лааадно. Какой же ты скучный, Сэм! Такой праздник и без алкоголя?! — Да, потому что праздник у всего города, а мы на работе. И мы должны быть трезвыми, если что-то случится.       И долго нам ждать не пришлось, потому что Кристоферу позвонили, он взял телефон, а я с интересом наблюдал, как улыбка с его лица сползает, как он смотрит с сожалением на практически целый торт и шампанское, отодвигаясь от этого подальше. Когда мой начальник кладёт телефон, я вопросительно смотрю на него, а он, тяжко вздыхая, говорит мне: — Твоё предчувствие, Сэм, тебя опять не обмануло. Кто-то сегодня съехал с катушек. Очередное убийство. — Где? И кто убит? — Убит священник в католической церкви святой Этельдреды. Сразу после праздничной мессы, прямо в исповедальне. Поехали, Сэм, у нас сегодня будет много работы.       Мы покидаем украшенный кабинет, выключаем свет, на столе детектива в полумраке остаются сиротливо стоять торт и бутылка шампанского, щелчок замка, и мы спускаемся из нашего отдела убийств через фойе к парковке, где Кристофер оставил свой автомобиль. Поворот ключа зажигания, рёв двигателя, и мы отъезжаем от нашего отделения. Детектив удивлённо смотрит на меня. — Сэм, ты даже не будешь клянчить, чтобы быть за рулём? — Не буду. — Почему? Да и ты какой-то сегодня совсем подавленный. Совсем нет в тебе никакого праздничного настроения. — Не буду клянчить. Ты меня всё равно не пустишь за руль, — говорю я, направляя свой равнодушный взгляд в сторону, делая вид, что невероятно увлечён рассматриванием праздничных лондонских улиц, — Да это для вашего западного общества Рождество — особенный праздник. А я синтоист, для меня это самый обычный день, как и все остальные. — Точно… Но я слышал, что зато Новый год в Японии отмечают с небывалым размахом. — Это так. Пока жил там, всегда родители устраивали пышные застолья, собирались все поколения нашей семьи вместе, посещали храм и молились японским богам. Мама делала сосновые украшения кадомацу и выставляла у входа в дом, делала очень много моти — символ богини Аматэрасу. — Да ты, Сэм, по нашим меркам, язычник, — усмехается мой начальник, — Не рассказывай всего этого в католическом храме, а то там пожелают из тебя демонов изгнать, провести обряд экзорцизма. — Не буду, — смеюсь я, — Мама до сих пор отправляет мне фотографии их праздничных застолий тайком от отца. Всё надеется, что я вернусь к семье. — Но ты не вернёшься. — Нет. Я уже пустил корни здесь, в Англии. Если можно так сказать о таком перекати-поле, как я. И в Лондоне мне недолго осталось. Потом будет это английское захолустье — Патели Бридж. И куда потом меня жизнь занесёт, неизвестно.       Мы приезжаем к собору, идём мимо длинных рядов скамеек к алтарю. Там уже всё оцеплено заградительной лентой. Нас встречает молодой патрульный и провожает нас к исповедальне. Когда-то и я был таким же патрульным: вместе с Робертом патрулировал улицы, принимал от диспетчера вызовы и выезжал, чтобы утихомиривать драки в пабах, разбушевавшихся пьяных мужей, решивших выместить свою злобу на своих семьях. Выезжали на ограбления, на наркопритоны, на убийства раньше детективов…       У исповедальни мы уже видим Молли и криминалиста Итана — зеленоглазого шатена в очках, они увлечённо о чём-то говорят, я вижу, как Молли поправляет волосы, смущённо глядя на Итана, и обольстительно улыбается. Ко мне подходит Кристофер и так же ошарашенно смотрит на эту картину, открывая рот от удивления. А я замечаю про себя, что такой красивой и радостной наш судмедэксперт не была, когда была влюблена в моего начальника. Но похоже, что её страданиям по нему пришёл конец. Увидев нас, она тепло улыбается и делает приглашающий жест рукой. Мы подходим к исповедальне и заглядываем за резные дверцы. Кристофер присвистывает от удивления. — Крис, я не знал, что ты умеешь свистеть. — Да просто сегодня случай исключительный. Убит священник. У убийцы нет ничего святого. — Да, но ты же это уже знал, когда мы ехали сюда. — Знал. Но не знал, что такой молодой и красивый!       Я печально смотрю на черноволосого мужчину около 30 лет, в чёрной сутане откинувшегося с ранением в груди. — Да он словно сошёл с обложки глянцевого журнала. Или с экрана, когда там показывали «Поющих в терновнике». И как такой красавец мог отказаться от секса в самом расцвете лет? Впервые вижу такого молодого и красивого католического священника. Вот в моей церкви священник был совсем старый. А какие у него были скучные проповеди! Я всё время на них засыпал, за что мне попадало от родителей. — Так ты католик? — ошарашенно смотрю я на своего начальника. — Да, а что? — И как я раньше не понял… Многодетная семья… Семь детей и в наше-то время! Это ведь в католицизме нельзя предохраняться. Но ведь в вашей религии похоть — один из семи смертных грехов. А ты, Кристофер, просто синоним слова «похоть». — Ну и что? Мне целибат нужно было что ли принять? Я молодой, красивый, с невероятной харизмой. Грешу, пока есть возможность. Всё потом отмолю, потом, чтобы в ад не попасть. А вот ты, Сэм, идеально подошёл бы на роль католического священника. Девушки на тебя вешаются, но ты непробиваемая скала. Ты сам целибат принял. И не по религиозным соображениям, а по каким-то другим, неведомым мне.       Нашу увлекательную беседу прерывает Молли, подкравшаяся сзади. Она заполняет на руках какой-то отчёт и с довольным видом смотрит на моего начальника, удостаивая его лишь снисходительным взглядом. — Пока всё, что я могу сказать, что это огнестрел. Но вряд ли я что-то особое найду у этого покойного. — И это 38 калибр, судя по гильзе, — говорит Итан.       На что мой начальник закатывает глаза, раздраженно вздыхая, и цедит сквозь зубы: — Спасибо, Итан. Но я детектив в отделе убийств. Я умею определять калибр оружия. Ищи отпечатки. Пойдём, Сэм, допрашивать служителей церкви. Месса только что прошла, здесь было много людей, и среди этой толпы нам нужно искать убийцу.       Мы покидаем исповедальню и идём мимо алтаря по коридорам, когда нам попадается монахиня средних лет. — Сестра Долорес. Как же это ужасно! Кто мог такое сделать с отцом Максимилианом? — Это нам и предстоит узнать, — отвечает детектив. — Что вы можете рассказать о нём? Каким он был человеком? — спрашиваю я монахиню. — Он был святым человеком. Отец Максимилиан осветил наш приход, на нём была истинная благодать! Как только он был назначен сюда, так сразу прихожан стало в разы больше, стало больше пожертвований на благое дело. А какие у него были проповеди… Прихожане слушали отца Максимилиана всегда с открытым ртом. — Я не удивлён, — отвечает мой начальник, — Я бы очень удивился, если бы ваш приход не пользовался спросом с появлением такого священника. Расскажите, пожалуйста, сестра Долорес, были ли какие-нибудь странные люди, которые преследовали отца Максимилиана? Может быть, женщина какая-нибудь… — На что вы намекаете, детектив? — монахиня вспыхивает, — Он никогда не нарушал свои обеты! — Я не об этом, сестра Долорес! Я о том, что искушения могли преследовать и здесь такого видного священника. Но он, конечно же, им стойко сопротивлялся. Я в этом не сомневаюсь. Но могла ли какая-нибудь женщина возжелать быть для него искушением? Подумайте, пожалуйста. Нам очень нужна ваша помощь, чтобы того грешника, который посмел поднять руку на священника, постигла заслуженная кара за все грехи.       Монахиня перестаёт сердиться, её взгляд смягчается, она с одобрением смотрит на нас с Кристофером, затем пытается что-то вспомнить. — Точно! Сегодня же после мессы я слышала, что миссис Розамунд Аддингтон собиралась идти на исповедь к отцу Максимилиану. Она часто ходила к нему на исповедь. Замужняя женщина, но я видела, как она смотрит на него. Я видела, как она постоянно ходит за ним. Отец Максимилиан проявлял к ней великое терпение, но она злоупотребляла его добродетелью.       Когда мы покидаем сестру Долорес, начальник задумчиво смотрит на меня, затем хищно улыбается. — Навестим миссис Розамунд Аддингтон. И с её мужем нам бы поговорить. У него тоже может быть мотив. Но это завтра. А сейчас рванем отмечать в наш отдел убийств, в наш родной кабинет, который я так старательно украшал. Нас там ждут торт и шампанское! — Ты хотел сказать, Кристофер, что я буду заполнять протоколы, тогда как ты будешь отмечать? — Ох, Сэм! Ты у меня не в рабстве! Ты мой помощник и мой друг. Но ты такой трудоголик! Я тебя просто силой заставлю отложить протоколы на потом, а сейчас выпить со мной и поесть торт, который отправила моя поклонница. Как видишь, я до сих пор жив. Торт не отравлен. Все дела подождут. Рождество — раз в году. — Да у тебя праздник каждый вечер после работы, — смеюсь я, — Не только в Рождество. — А что я? Радуюсь жизни, пока могу и как могу. И тебе это не помешало бы, скромняга Сэм.       За этим разговором мы добираемся по ночным улицам Лондона, украшенным праздничной иллюминацией. Улицы уже совсем опустевшие, ведь уже поздняя ночь, все со своими семьями отмечают и ложатся спать, но мы не спим. Мы работаем, такова уж наша служба. Не спать и не отдыхать, когда другие отдыхают и спят. Потому что у убийц нет расписания.