Огненный Феникс

      Тот день как ожившие кадры самого мрачного голливудского триллера… Только в этот раз я не сидел в кинозале, наблюдая, как какой-нибудь маньяк гоняется за девушкой, усмехаясь от крови неестественного цвета и заедая это всё попкорном. В жизни всё не так, как в фильмах. И полицейскому, пусть и бывшему, после такого большого количества увиденных трупов смотреть на убийства на экране как минимум странно. Но то, что было в тот вечер… Хуже, чем все мои кошмары, вместе взятые. И об этом кошмаре я хотел бы поскорее забыть, но не могу.       Как возвращался к Агате на тот шведский остров, ужасно соскучившийся по ней, после того, как подал в Лондоне документы на частную детективную практику, после того, как узнал о том, что Эдвард — это Освальд. Я звонил Агате, чтобы сообщить об этом, писал, звонил Александру и Рэйчел, но никто не выходил на связь. Плохое предчувствие пронзило меня острой катаной, и я помчался в аэропорт, на самолёте в Швецию, на спорткаре мчался по загородной трассе, выжимая полную скорость. Уже по темноте, началась гроза, всполохи молний на вечернем небе, ливень стеной, стекающие струи по лобовому стеклу. И плохая видимость, и мне было плевать, что я снова невольно взялся за старое и гоню на полной скорости. Что могу не справиться с управлением на скользкой дороге, могу не вписаться в поворот, улететь в кювет, перевернувшийся автомобиль, взрыв… Тогда мне было на это совершенно плевать, все мысли были об Агате и только о ней.       Добравшись на пароме до острова, я быстро доехал уже по темноте до особняка Нильсенов, в котором не горел свет, зато у дома стоял незнакомый автомобиль. Вымокший до нитки, я помчался в дом, увидел беспорядок в гостиной: перевёрнутый стол, следы от пуль, запах пороха. Когда услышал какой-то шум дальше по коридору, то нашёл в кладовке, подпертой стулом, связанного Александра с какой-то тряпкой во рту. Что?! Великий эксперт по верёвкам не смог выбраться из них? Он позволил проникнуть чужому в свой дом и оглушить себя? На кого, чёрт побери, я оставил Агату?! — Как ты здесь оказался, Алекс? Где Агата? — мой голос срывается в отчаянии и гневе, пока швед потирает ушибленную голову и глупо озирается по сторонам. — Я… Мы… — Что здесь произошло? Пока меня не было несколько дней? Где Агата? — я хватаю Александра за ворот рубашки и гневно трясу его.       Прежде, чем Нильсен успевает прийти в себя и хоть что-то мне сказать, я слышу… выстрелы? Или это раскаты грома? Ну уж нет, за столько лет пальбы из пистолета я выстрелы из него ни с чем не перепутаю. Я несусь на шум выстрелов, за мной бежит Алекс, и мы видим, как у парадного входа особняка одна тень склонилась над другой. Это Кадоганы? Один из близнецов кричит, воет от ярости, трясёт обмякшее тело брата, чья кровь смешивается с дождевой водой и грязью. — Эдвард! Эдвард! Нет, нет, нет! Эдвард, дыши, пожалуйста, дыши, ну!       В это время я хватаю Александра за плечи и говорю ему, пока дождь заливает мои нос и глаза: — Александр, слушай меня и не спорь. Отвлеки болтовней Кадогана, а я наброшусь на него. — Почему это ты набросишься, а я буду отвлекать?       В это время сквозь шум ветра и дождя я слышу Кристофера: — Нет, нет, нет, не смей, слышишь, не вздумай, не смей, не бросай меня…       А я продолжаю спорить с Александром, пытаясь побороть внутренний ужас из-за того, что Агата в опасности. — Потому что я полицейский, чёрт побери! Потому что я дрался за свою жизнь гораздо больше тебя! Беги, пока не поздно. Отвлеки его, чтобы он не застрелил Агату и меня с тобой на подходе. — Ты убила его! Ты убила моего брата! — сорвавшийся зловещий голос Кристофера теряется среди раскатов грома. — Кристофер, я…       Кадоган вскакивает и продолжает неистово кричать на перепуганную и потрясенную Агату, направляя дуло пистолета прямо ей в лицо. — Заткнись! Заткнись, тварь!       И в этот момент швед бросается под дождь и отвлекает Кристофера. — Эй ты!       Он вздрагивает, поворачивается к Нильсену, удивлённо смотрит на него и спрашивает: — Чего? — Просто хотел познакомить тебя со своим маленьким другом.       Что? Вот напыщенный придурок! Но сейчас не до него! Я собираю всю свою ярость, которую сдерживал долгие годы, концентрирую её в себе и выпускаю на свободу своего внутреннего демона, которого прятал и убивал долгие годы. Несусь на Кристофера и поваливаю его до того, как он успевает развернуться и направить на меня пистолет. Его пистолет стреляет в воздух, а я заламываю руку, выбиваю оружие из руки и отбрасываю его в сторону. Кристофер пытается бороться, сопротивляться, а я, переборов устойчивое желание свернуть ему шею, вырубаю его одним сокрушительным ударом в челюсть.       Встав с колен, совершенно мокрый и грязный, я несусь к автомобилю, у которого сидит на асфальте Агата, бросая лишь шведу: — Я всего на два сантиметра ниже тебя, придурок!       И, не обращая больше внимания на него, я мчусь к той, которую снова чуть не потерял, которую люблю больше жизни, которую бросил здесь, даже не подозревая, чем всё это закончится. Я подлетаю к автомобилю с расстрелянными окнами и осколки стёкол хрустят под моими промокшими ботинками, а я подхватываю до ужаса напуганную девушку и резко прижимаю к груди. Мы стоим с ней промокшие, грязные, она дрожит в моих руках, мои руки дрожат, а в голове бьёт набатом: «Жива, она жива! Остальное неважно…». — Всё закончилось, Агата…       Шепчу я Агате, пока мои руки предательски дрожат, а она цепляется за меня из последних сил, плачет, впиваясь ногтями в мои предплечья, словно не верит, что я вернулся, что я рядом и держу её в своих руках. Хватается за меня, как утопающий за соломинку, тогда я замечаю, как девушка поджимает ногу, наклоняюсь и вижу окровавленную штанину, закатываю её и осматриваю кровоточащую рану. — Ничего страшного. Царапина.       Подхватываю девушку на руки и несу в дом, в её комнату. Там оставляю её и возвращаюсь к автомобилю, в котором оставил свои вещи. Я мокрый, грязный и испачкался в крови Эдварда, когда дрался с Кристофером, поэтому мне нужно отмыться и переодеться. Беру свою одежду и иду в комнату Агаты, она сидит там на стуле, ни живая, ни мёртвая, и смотрит в одну точку. Я грустно вздыхаю, сажусь перед ней на корточки и беру её за её ледяные ладони. — Агата… Моя милая, пойдём отмоемся вместе, согреемся под горячей водой. Я так соскучился по тебе…       Я веду Агату в душ, снимаю с неё одежду, раздеваюсь, и смотрю на неё. Такая грустная, эта обречённость в глазах и то, что так хорошо мне знакомо: чувство вины. Я включаю воду, беру в руки мочалку, наливаю на неё гель для душа, и горячие струи воды стекают по нам, пока я мылю Агату и себя. Такая хрупкая, такая сломленная… Моя любимая… Облака пены смываются водой, а я, не выдержав, порывисто прижимаю Агату к себе. Она утыкается в мою грудь, и её плечи содрогаются от беззвучного плача. Я глажу её по голове, целую в макушку и прижимаю к себе всё крепче. — Сэм, — всхлипывая, шепчет девушка дрожащим голосом, — Мне так тебя не хватало… — Агата, тенши… Сейчас выйдем из душа, и я тебе перебинтую ногу и чем-нибудь накормлю.       Я оставляю Агату в комнате с замотанными полотенцем волосами на кровати и иду в сторону кухни. Когда я возвращаюсь с большой тарелкой с бутербродами, толкая дверь ногой и неловко потом её закрываю, то вижу, как Агата сидит в халате на кровати, а её обнимает Рэйчел и утешительно гладит по спине. Агата что-то пьёт, видимо, травяной чай. — Эй, девчата, я бутерброды принёс.       Я подхожу к девушкам, Рэйчел недовольно смотрит на мои бутерброды, фыркает и встаёт. — Ничего вы не умеете. Сейчас схожу за нормальной едой, ждите. Полиция-то пустит меня на кухню? — Пустит, — отвечаю я, — Александр уже проводил их оттуда, там сейчас пусто.       Я усмехаюсь про себя. Что поделать? Вершина моих кулинарных навыков: это сделать омлет и панкейки. Привык питаться в студенческой столовой, придорожных забегаловках во время жизни в США и полуфабрикатами и едой из доставки во время учёбы в Англии и службы полицейским. Рэйчел уходит, оставляя нас с Агатой наедине. Я грустно вздыхаю, ставлю тарелку на стол и сажусь на кровать рядом со своей любимой. Обнимаю её, прижимая к своей груди, и кладу подбородок ей на затылок. — Итак? — сокрушенно и устало спрашивает Агата, не в силах продолжить. — Итак, мы остались наедине, и я хочу знать, как ты.       Чуть помедлив, Агата словно сжимается и дрожащим голосом шепчет мне. — По-моему, хуже не бывало.       Я напрягаюсь, прижимая девушку к себе всё сильнее, словно желая впитать в себя всю её боль, забрать себе весь тот груз, который навалился на неё, к которому теперь прибавилось невыносимое чувство вины. — Но всё закончилось, верно? — Я убила человека, Сэм.       Агата раскрывает свои ладони и смотрит на них, словно ожидает, что на них проступит кровь. Я беру в руки её трясущиеся ладони и спокойно говорю ей: — Посмотри на меня.       Когда девушка поднимает на меня свои глаза, полные невыразимой печали, я говорю ей то, что привык уже говорить себе за долгие годы: — Я убил девочку. В Америке. Ты же знаешь, Агата, я тебе рассказывал.       Агата вскидывает голову и смотрит растерянно на меня. — Убил… Как убил? Ты же мне говорил, что сбил её твой друг. — Это так. Но моя вина намного больше, чем я тебе раньше рассказывал. Я не рассказывал тебе раньше, каким я был гонщиком. Я был молод. Я был идиотом. Верил в свою непогрешимость. Выходил на трассу в алмазной уверенности, что контролирую абсолютно всё. В этом уверен абсолютно каждый второй дурак за рулём. Их ничто не останавливает: ни гололёд, ни туман, ни школа в соседнем квартале. Лишь бы выжать побольше скорости из своего мотора… Внезапная ветка, упавшая на дорогу? Выбежавшая собака? Р… ребёнок? Нет, это не про меня, я гениальный водитель, я всё предскажу, ничего не случится. — Но? — Но случилось. Она оказалась не в том месте и не в то время. Маленькая девочка… А я был первым, быть лучшим стритрейсером, самым быстрым, с самым мощным автомобилем — было для меня всем. И я был абсолютно беспринципным гонщиком, я намеренно устраивал аварии, чтобы выводить из гонок своих соперников. Я не считал их невинными, я убеждал себя в том, что они прекрасно знают, на что идут и чем рискуют. Повезло, что тогда никто из-за меня не погиб. Но погибла девочка. Я затормозил, в меня врезались другие, она отскочила и попала прямиком под колёса Джона, который на полной скорости уехал оттуда. — Но значит, в этом его вина. — Это не так. Я перегородил дорогу, чтобы её не сбить, чтобы её не сбили другие, и из-за меня Джон её не увидел. А ещё я думаю, что он не затормозил, не чтобы не влепиться в ту свалку из машин, которую я устроил, а увидел тогда возможность наконец-то обойти меня и победить. — Победить? Обойти тебя? — Да, — грустно вздыхаю я и виновато опускаю голову, — Я был ужасным другом. Постоянно насмехался над ним, издевался, самоутверждался за счёт его принижения. Постоянно давал понять Джону, что ему никогда не обойти меня, если он не станет таким же, как я. Рвущимся к победе любой ценой. И тогда прямо перед этой гонкой, когда мы ехали в Лос-Анджелес через всю страну, мы с ним сильно поссорились после поединка на трассе, на котором я нечестно победил. Я уверен, что именно это и стало причиной всего того ужаса, который произошёл. Я сделал Джона таким. Именно я. Он сбил девочку — я сбил её. А ведь после этого он не бросил гонки и разбился на очередной. И сгорел в своём перевернувшемся автомобиле. Так что я виноват и в его смерти, потому что я сделал его таким.       Я прикрываю глаза и снова передо мной вспышкой как замедленные кадры в кино прокручивается всё то, что отпечаталось в моей памяти до мельчайших деталей. Скрежет металла, разбитые окна, везде осколки стекла на асфальте, запах жженых шин… Кровь, везде кровь, этот запах… Моя разбитая голова, на которую я не обращал внимания, потому что было совершенно не до этого. Почему-то на ходу стянутые перчатки, когда я бросился к девочке, окровавленные руки, слёзы из глаз, мои слёзы. И чудовищная боль и тоска в её глазах… Я сжимаю ладони в кулаки до хруста, а моё лицо искажается от боли, в то время, как нежный голос Агаты возвращает меня из задумчивости. — Ты не виноват.       Я отрицательно качаю головой и благодарно выдыхаю. Я знал, что мой ангел не будет меня винить. Как всегда. Сколько бы плохого из своего прошлого я ни раскрыл ей. — Я хотел бы в это верить… но это не так. Я виноват в её смерти так же, как и все, кто там находились в тот день. — Как ты пережил это? Как… простил себя? — Никак. Я не простил себя до сих пор. Я решил стать полицейским, чтобы… загладить вину. Спасти как можно больше жизней.       Агата в моих руках, такая нежная, такая хрупкая, я чувствую её дыхание, она прикасается ладонью к моей груди в районе сердца, и я чувствую, как моё сердце начинает биться всё быстрее от её нежного прикосновения. Живой… Я живой. До неё был совершенно мёртвым, с выжженной душой, а с ней я живой. — Получается? — спрашивает Агата. — Не очень. Но я стараюсь. У меня есть цель. И тебе нужна цель, — кладу два пальца на приоткрытые губы любимой и слегка надавливаю, — То, что успокоит твою душу. То, что даст возможность смотреть в зеркало по утрам.       Я вспоминаю, сколько зеркал разбил, когда не мог смотреть в них на себя. Порезы на костяшках пальцев и капли крови, растворяющиеся в воде и стекающие в слив… Отгоняю эти мысли, резко встаю, Агата закутывается в плед, а я ей говорю: — Дай мне секунду, хорошо?       Когда я возвращаюсь, то довольно и смущённо показываю своей любимой то, что привёз ей из Англии. — Я думал отдать тебе это при более романтичных обстоятельствах, но…       Когда я отдаю Агате золотую подвеску с сакурой, украшенную жемчужинами, она завороженно проводит пальцами по лепесткам. — Сэм… она прекрасна… — Она — символ хрупкой земной жизни. Твоей, моей… любой. Я хотел, чтобы она напомнила тебе о том, что жизнь хрупка и ей нужно уметь наслаждаться. Как мы наслаждались друг другом в лесу под сакурой в Патели Бридж…       Агата вспыхивает, смущается, а я прижимаю её к себе, распускаю чалму из полотенца и целую во влажные волосы, вдыхая их аромат. — Боюсь, в этих обстоятельствах смысл подарка размылся, но… — Спасибо… твоя поддержка бесценна.       Я целую Агату в висок и шепчу ей: — Если это даст тебе силы смотреть в новый день без ужаса, я буду счастлив.       Я чувствую, как настроение девушки меняется, отодвигаюсь от неё, чтобы посмотреть ей в глаза. — Расскажи, что ты делал в Англии, Сэм. — Подал документы в Лондоне насчёт своей частной детективной практики, но это заняло немного времени. Заскочил в ювелирный магазин тебе за подарком. И там я вспомнил, где видел Эдварда. Поэтому рванул из Лондона в Патели Бридж, к Гудману, там вместе с ним мы всё и выяснили. Пытался дозвониться до хоть кого-то из вас, но не смог, поэтому первым же рейсом прилетел сюда и гнал на полной скорости по мокрой трассе. Повезло, что успел. Если бы…       Я тяжко вздыхаю и прижимаю Агату к себе всё крепче, не желая и думать о том, что мог её потерять. Когда мы с Агатой обсуждаем происшествия в Лондоне, в Швеции, слежку Эдварда за ней в Патели Бридж и месть Лукаса, я вижу, как всё сложнее ей говорить об этом. Моё предчувствие говорило мне, что близнецам нельзя доверять, кричало мне, что Агату нельзя оставлять здесь без меня, но я его не послушал. — Мне не нужно было уезжать.       Агата устало улыбается, её веки закрываются, а я вижу, что она хочет спать. — Мне кажется, тебе нужно поспать. Завтра тебя будут допрашивать. Понадобятся все силы, чтобы выдержать это. Но сначала поешь, сейчас Рэйчел что-нибудь принесёт. Что-нибудь покруче моих бутербродов.       Я встаю и собираюсь идти, но Агата хватает меня за руку, цепляется за неё. — Сэм… Ты останешься со мной? А то как я усну без тебя? — Конечно, Агата, — успокаивающе я улыбаюсь ей в ответ, — Я просто собирался забрать свои вещи из прихожей и прийти с ними к тебе в комнату. Я же так соскучился по тебе… — И я по тебе безумно скучала…       После ужина, после того, как суета в доме утихла, я раздеваюсь, выключаю свет и ложусь рядом с Агатой. Я обнимаю её, притягиваю к себе за талию, целую медленно её щёки, её веки, невесомые прикосновения, на которые Агата задерживает дыхание. Она утыкается в мою шею, а я глажу её по голове, по ещё влажным после душа волосам и успокаивающе шепчу ей на ушко: — Моя бедная девочка… Моя любимая, мой ангел… Всё наладится, я с тобой рядом. Я верю, что ты обретёшь свой покой. Как я обрёл свой рядом с тобой.