What if this is all the love I'm ever shown?

Мартин недолюбливает Найроби. Она ебучая сука, которую он хочет уничтожить, разорвать на куски за то, как она посмела с ним говорить. Она выставила на всеобщее обозрение самый унизительный и смущающий момент всей его жизни — перед всеми и перед Андресом, который просто стоял у стеночки, без сомнения наслаждаясь его болью. Но он никогда не желал ей смерти. Вот почему он умоляет Серхио прислать им хирурга, пока не становится очевидно, что его они не получат. Но, конечно же, Токио не может ни дня прожить без своего сучьего характера, поэтому она настраивает всех против него. Он достает Беретту из кобуры на поясе прежде чем успевает подумать, а затем направляет дуло прямо на лоб Хельсинки, отпугивая единственного человека, который мог бы его поддержать. Ну хоть Денвер и Рио не повели себя как идиоты, подстраиваясь под желания Токио, но и этого недостаточно. Поэтому он просто решает — пошли они все нахуй. Он не хочет смерти Найроби, но если они не позволят ему быть во главе его собственного, блять, плана, то какой в этом всем смысл? Он работал над всей этой хуйней днями и ночами, просчитывал мельчайшие детали в технической части, сделал этот план любовной поэмой. Похуй. — Messieurs, au revoir. Ему нужно время чтобы тщательно спланировать свой следующий ход, но в итоге он решает, что ему всё надоело. Надоели эти идиоты, перекроившие его план; надоело то, что они относятся к нему как к грязи на подошве, потому что он посторонний; надоело то, что Андрес относится к нему как к дерьму, будто это не из-за него Мартин превратился в хрупкую оболочку себя. Он умывается в ванной, осторожно осматривая ущерб, нанесенный его лицу когда снимает повязку. Ранки от осколков полукругом украшают его скулы. Он всегда был тщеславным, конечно, не до такой степени как Андрес, но все равно гордился своей внешностью. В те, свободные от Андреса, моменты ему удавалось соблазнять самых разных мужчин. Видимо, больше такого не будет. Не то чтобы это имело значение — у него с собой кейс, наполненный маффинами — его поддельная страховка — но он практически уверен в том, что полиция прострелит его череп прежде чем он успеет сказать что-то о государственных тайнах. Он думает о насмешке, промелькнувшей на лице Андреса, когда тот увидел шрамы на его руках — момент слабости, которому он поддался сразу после начала ограбления Монетного Двора. Ему тогда четко стало ясно, что Берлин за ним не вернется. Он переодевается в костюм-тройку, купленный специально для побега из банка. Черный, идеальный для похорон. Интересно, будет ли его кто-то оплакивать? Может Серхио. Он выдумывает то, как над его телом будет долго рыдать Андрес. Но он реалист. Андрес никогда бы не оскорбил свое достоинство таким образом. Он поправляет узел на галстуке и спускается в вестибюль. — Дамы и господа, с величайшим сожалением сообщаю что я вынужден попрощаться. — говорит он на лестнице. Перед главным входом, или выходом, — это уже как посмотреть — стоит только тот мальчишка, Матиас. Мартин игнорирует его, проходя мимо. Он осторожно укладывает портфель на пол и выставляет мины. На самом деле, он ни за что не стал бы их взрывать, но остальные-то об этом не знают. Он почти успевает нажать кнопку открытия дверей когда пуля вонзается в деревянную панель прямо рядом с его рукой. Он оборачивается и смотрит на Токио, опускающую М16. У той подняты руки, и она подходит словно считает его за напуганного, раненного животного. — Успокойся, — говорит она, но он в жизни не был более спокоен. — Палермо, успокойся. Давай поговорим. Но ты не уйдешь. Он снова поднимает руку чтобы нажать на красную кнопку ведущую к свободе и она чуть не отстреливает его ебанную руку. — Ты устроила переворот, сука. Чего ты еще ожидала? Она болтает какую-то чушь о том, что он будет во главе технической части, будто он какой-то девственник–задрот, которого можно «поматросить и бросить». — Я сюда не ради этой хуйни приперся. — но он даже не думает о её жалкой власти и его кажущейся бесполезности. — Это ниже меня. Я ухожу. — Он подходит к двери, все еще крепко сжимая пальцами пластиковую ручку портфеля. Ей не нужно знать что там дохрена маффинов. — Я активирую ручную дверь, я делаю всем вам одолжение. — Он больше не на их стороне, потому что если он перестаёт быть на своей собственной стороне, то никого там больше не будет. Так жить он не может. Он ни с кем не прощается, потому что всем реально плевать, и его действительно бесит что эта Токио пыталась помешать ему умереть с достоинством. Ему хочется чтобы его застрелила полиция, не она, поэтому стоит ей снова поднять М16, как он поднимает пульт управления минами, зубами вытаскивая антенну. Они не шевелятся, стоят друг напротив друга, пытаясь убедить противника сдаться без слов, но к нему бежит Хельсинки с поднятыми руками, называя его по имени будто не он предал его несколько часов назад — как и все остальные. — Имей хоть каплю достоинства. — говорит он Хельсинки, но если честно, просто пытается сохранить свое. — И куда ты собрался? В тюрьму? Хочешь чтобы тебе прострелили череп? — спрашивает Хельсинки, специально смотря только на его запястье. — Я не хочу тебя убивать. — он абсолютно честен, настолько же честен как когда говорил Токио что с удовольствием ее убьет. Хельсинки продолжает медленно к нему продвигаться, а затем за его спиной вдруг появляется Андрес. — Берлин! — кричит Токио. — Палермо пытается свалить как чертовый предатель. Андрес выглядит спокойным как никогда, ода элегантности и изяществу, даже в этом красном комбинезоне. Мартин не хочет на него смотреть, не хочет видеть безразличие. Поэтому он сосредотачивается на Хельсинки, который продолжает медленно к нему подходить. — Я же сказал что вас не предам. — кричит он на Токио, снова указывая на свой портфель. Андрес выходит вперед. — А что именно у тебя в портфеле, Палермо? Потому что государственные тайны сейчас находятся в моем офисе, запертые на этот самый ключ. — он звенит связкой маленьких ключей на пальце. — У тебя их нет. Полиция застрелит тебя без сожаления, если у тебя нет доказательств. Мартин смотрит на него. — Это неважно. Я возможно не смогу даже близко к ним подойти, чтобы все показать… Поэтому какая разница что в портфеле упаковка маффинов. Хельсинки, теперь находящийся прямо перед ним, резко втягивает воздух. — Ты хочешь чтобы тебя застрелили. — шепчет он. — А почему тебя это вдруг волнует? А, Хельси? — насмешливо произносит Мартин. Он не хочет этого, но он готов причинить Хельсинки боль лишь бы выбраться из этого чертового банка. — Почему это волнует кого-то из вас? Уж точно не Токио. Она только что сказала что собирается меня пристрелить, так почему бы вам просто не дать мне уйти! А потом Хельсинки начинает подбирать мины, этот добрый идиот готовый пожертвовать собой. — Если ты уйдешь, Палермо, то я сделаю «бум–бум–чао». Мартин безнадёжно рычит, пистолет дрожит в руке. У него болят глаза и всё кажется размытым. Он не знает произошло ли это из-за того что Андрес облажался, вынимая стекло или потому что его глаза полны слез. Хельсинки просто продолжает продвигаться вперед и вдруг его руки крепко сжимают его в объятьях. Мартин понимает — это всё ради того, чтобы он понимал что при нажатии на маленькую кнопочку на пульте управления подорвет их обоих. Но, к нему так давно никто так не прикасался. До той злополучной ночи в монастыре он любил читать уложив голову к Берлину на колени, слушая его бесконечные разговоры об искусстве и музеях, которые необходимо посетить. Он всё еще помнит как крепко его прижимал к себе Андрес, там, на холодном кухонном полу, после того как Мариэтта обозвала его педиком и он чуть не утопился в виски из погреба. Хельсинки успокаивающе поглаживает его по спине как хорошо как только может — в руках у него все еще два клеймора — и Мартин хочет чтобы его так держали и больше никогда не отпускали. За широким плечом он видит Андреса, который смотрит прямо на него, и Мартину хочется закричать. Ему хочется заорать на него и спросить нравится ли ему то, во что превратился Мартин, то, во что его превратил Андрес. Хельсинки продолжает его обнимать. — Все хорошо. — шепчет он, целуя Мартина в шею, а Токио выдергивает из его пальцев пульт управления. — Свяжи его. — приказывает она Хельсинки, обходя их вокруг чтобы забрать у серба уже безвредные мины. Тот не двигается, и Мартин тоже стоит на месте, а потом к ним приближается Андрес. — Токио, достаточно. Твоя нелепая игра по захвату власти закончена. Мне надоело это еще в Монетном Дворе, поэтому ты останешься здесь и будешь смотреть за заключенными. Хельсинки, убери руки от Палермо и иди проверь Найроби. А ты, — говорит Андрес, хватая аргентинца за руку. — пойдешь со мной. Хельсинки отпускает Мартина и Токио зло на них смотрит, но не спорит. Мартин позволяет Андресу себя утащить в один из офисов рядом с библиотекой. Он толкает Мартина на один из стульев, захлопывает дверь и только потом начинает говорить. Затем он поворачивается к Мартину, с огнем во взгляде. — О чем ты, блять, думал? — он спрашивает, а Мартин лишь пожимает плечами. — Хотел сменить обстановку. — Нет. Это тебе блять не шутка. Ты был готов взорвать лобби просто чтобы выйти наружу и получить пулю в лоб? Мартин отводит взгляд, и смотрит на искусные резные деревянные панели, украшающие потолок над головой Андреса. — Мартин! Ответь мне, черт возьми! — Андрес склонился над ним и его крик звучит так громко, что Мартин морщится. — Почему? Какое тебе до этого дело? Ох, подожди, никакого. Тебе плевать, всем плевать. Поэтому тебе стоит сейчас меня блять выпустить или я, как только смогу, нахуй застрелюсь с помощью одного из пистолетов, которые нам любезно предоставил Серхио. Андрес выглядит шокированным и небольшая часть Мартина чувствует себя по-мстительному радостно из-за того, что ему наконец удалось вызвать удивление. — Что с тобой не так? Ты не тот Мартин которого я знал. — Нет, не тот. Тот Мартин был придурком. Влюбленным идиотом, у которого, по-видимому, никогда не было и шанса против девяносто-девяти процентов женщин на планете. Теперь он мертв. — Мартину уже давно наплевать на слезы, текущие по его щекам. — Мне очень жаль что тебе не нравится то, что от него осталось, но если ты меня выпустишь из этого ебанного банка, то тебе не придется больше страдать с этой версией меня. Андрес бледнеет и если бы Мартин не знал его больше десяти лет, то он бы решил что тот выглядит грустным. — Ты не можешь. Нам…нам же нужно забрать золото. — Ой да ну. — усмехается Мартин. — Ты знаешь план так же хорошо как и я. Я тебе не нужен, ты все понятно объяснил еще пять лет назад. Андрес, по-видимому, сумел собраться и его выражение лица снова стало нечитаемым, но глаза всё еще выдают его — там черным огнем пылают эмоции. — Я же сказал что люблю тебя. — говорит тот и Мартин ненавидит Андреса почти так же как он ненавидит себя за то, как на самом деле приятно ему это слышать. — А потом ты бросил меня! — кричит он. — Бросил ради этого глупого ограбления вместе с Серхио! А потом ты почти погиб и не вернулся за мной. Ты думаешь что не будь этот миленький-маленький Рио в опасности, Серхио рискнул бы снова свести нас вместе? — Я бы вернулся за тобой. — тихо говорит Андрес и Мартин смеется. — Ты лжец, Андрес. Ты солгал мне тогда и лжешь теперь, просто чтобы завершить план Серхио. — Я не лгу. — говорит Андрес, делая шаг назад от Мартина бьющегося в истерике, граничащей с всепоглощающим гневом. — Это не имеет значения. — говорит Мартин и вся его энергия резко его покидает. — Я останусь и помогу завершить план. Это видимо единственное на что я гожусь. Ты слышал Найроби, все слышали. Мне правда стоит поблагодарить ее за то, что она мне всё пояснила. Я всего лишь робот-инженер, пустой внутри, как железный дровосек. — Мартин, — говорит Андрес и Мартин ненавидит звук его голоса, ненавидит как это заставляет чувствовать себя виноватым. — Она тебя не знает. Ты не пуст. Ты единственный человек которого я знаю, кто всегда был полон энтузиазма. — Возможно раньше я был. — Мартин поднимается и проходит мимо Андреса к двери, сталкиваясь с ним плечом. — Но ты преподал мне ценный урок что любовь и страсть ничего не значат. Я пойду помогать Стокгольм в кузне. — он останавливается и вытаскивает Беретту из кобуры на поясе. Он поворачивается и протягивает его Андресу, рукоятью вперед. — Вот, я не попрошу его обратно пока мы отсюда не свалим. Их пальцы соприкасаются когда он вкладывает пистолет в руку Андреса и вспоминает об этих пальцах на его лице, на его затылке, в его волосах, пока они целовались. Он отпирает дверь и совсем недалеко продвигается по коридору прежде чем слышит как Андрес зовет его по имени. Он слышит шаги у себя за спиной, и когда он оборачивается, Андрес уже совсем рядом с ним. — Что тебе нужно? Андрес улыбается. — Ты назвал меня лжецом, Мартин. — И? — И, — медленно произносит Андрес. — я уж точно не лжец. Мартин громко сглатывает, а его предательское сердце быстро-быстро бьется в груди от того, насколько близко к нему стоит Андрес. — О чем ты говоришь, Андрес? — Пять лет назад я сказал что мы родственные души. Ты думаешь что я солгал? Я думаю что ты сделал то, что должен был; то, о чем попросил тебя Серхио. А он приказал от меня избавиться. — шепчет Мартин, а Андрес подходит ближе, прижимая мужчину к стене. Андрес смеется. — Правда? А когда я сказал что тебя люблю? Это тоже была ложь? — у Мартина во рту сухо, он не может говорить поэтому просто кивает. —А когда я поцеловал тебя в ответ, это была еще одна ложь? Между ними несколько сантиметров и Мартину страшно. Страшно, обидно и в глазах у него слезы. — Андрес, пожалуйста. — Пожалуйста что? — мурлычет Андрес. — Пожалуйста не надо. — задыхается Мартин. — Я не могу, я не выдержу если ты снова это сделаешь. Андрес берет в свои ладони его запястье и гладит пальцами уродливый шрам, который не может скрыть рубашка с длинными рукавами. — А я не выдержу если ты снова сделаешь это. Ты собирался уйти, оставить меня навсегда. — Ты оставил меня первым. — обвиняет его Мартин, а удушающие рыдания усиливают его акцент. — Потому что я был уверен что умру! — шипит Андрес. — Я унаследовал болезнь своей матери и мне сказали что у меня в запасе всего несколько лет. Из всех людей в моей жизни, ты тот, которому я не мог дать увидеть свою смерть. Я знал, что тебе было бы сложнее всего. — Но, — запинается Мартин. — ты все еще здесь. Андрес кивает. — Все потому что Серхио нашел экспериментальное лечение в Гонконге. Мартин сочувствует ему, правда, он не представляет как тяжело было Андресу жить с предсказанием скорой смерти, но потом собственная боль снова его настигает. — Но почему ты не вернулся? — Потому что, — говорит Андрес и наконец его фасад трещит по швам и он позволяет себе выглядеть таким же изношенным и избитым, как Мартин. — Потому что я трус. Как ты и говорил. Я боялся что если я вернусь, то ты отправишь меня обратно. Мартин качает головой. — Никогда, я бы никогда не отправил тебя обратно. — Мартин. — выдыхает Андрес, наконец отпуская его запястье, вместо этого его ладонь скользит вверх по его шее, а его большой палец удобно ложится в ложбинку прямо под ухом. — Ты сказал Найроби что никого не любишь. Это правда? Ты больше никого не любишь? — Я…нет. — на щеках Мартина красными пятнами расцветает румянец. — Нет, конечно же люблю. Как же иначе? Андрес смотрит на него и Мартин настолько напуган что тот сейчас развернется и уйдет. Но потом Андрес тянет его на себя, а их губы сталкиваются в поцелуе — все повторяется эхом того поцелуя в монастыре много лет назад. Поцелуй неряшливый, кривоватый и идеальный, и Мартин так крепко сжимает шею Андреса — он уверен что завтра сине-фиолетовыми цветами там распустятся синяки. — Я люблю тебя. — говорит Андрес когда они прерывают поцелуй чтобы вздохнуть, сразу же с головой ныряя в поцелуй. Мартин останавливает его, трясущимися руками поглаживая короткие волоски Андреса на затылке. — Ты уверен? — шепчет он. — Если всё это для того, чтобы ты снова смог манипулировать мной, чтобы ты снова смог уйти… — он замолкает из-за всхлипа, вырвавшегося прямо из груди и Андрес снова его целует. — Я в жизни никогда не был так серьезен, Мартин. Обещаю, что больше никогда тебя не оставлю. — говорит он и Мартин верит ему, хотя и знает что не стоит. — Мы с тобой родственные души. А это означает что и ты не можешь меня оставить. Не с помощью пистолета или бомбы или чертового ножа, хорошо? — Хорошо. — кивает Мартин, а затем они снова сталкиваются, как две звезды в самом начале своего пути.