Психей

Время на золотом Олимпе течет не так, как на земле. К Афродитe вернулся, моля о пощаде, ее вечный любовник Арес. Прощение ему было милостиво даровано и закреплено в спальне. Сегодня Афродита в первый раз за несколько дней проснулась одна на совершенно сбитом и развороченном ложе. Богиня потянулась, довольная, как кошка, досыта объевшаяся сливками. Ее любовная жажда была утолена, тело казалось невесомым и парило в довольстве и неге. Сейчас она была готова любить весь мир. К ней вернулись мягкость и сострадание; вспомнила она о назначенном Психею наказании, которое теперь представлялось ей жестоким и незаслуженным. Богиня решила простить бедного мальчика — пусть говорят, что хотят: ветренна Афродита, но всё же нежно и милостиво сердце ее. Берет она свое зеркало и велит показать ей царевича. И отказывается верить глазам своим! Темным коршуном, невидимым глазу смертных, кружит ее прекрасный Эрот вокруг негодного мальчишки. Пуще дракона ревниво охраняет свое сокровище. Видимо, совсем помутился разум ее юного, всегда такого восхитительно-эгоистичного сына от любви к этому гадкому Психею: чуть кого завидит рядом с царским сыном, так сразу же отвращающую любовь стрелу посылает. А как незадачливый поклонник сбежит, оставив за ним поле без боя, усядется невидимым с Психеем рядышком и лишь глядит, вздыхая с обожанием и томлением. Взгляд этот Афродите, что острым ножом, ревностью и завистью сердце полоснул. Почувствовала она себя оскорбленной Психеем в самых лучших своих намерениях. — Ну уж нет! Так просто с рук тебе это не сойдет, мерзкий мальчишка! — прошептала богиня. И тут же в ее голове родился план, который она поспешила осуществить не откладывая. Кликнула она к себе Эрота. С видимой неохотой объявился он у матери: три раза пришлось ей требовать того, кто обычно сразу же являлся на зов. «И это я тебе тоже припомню, Психей». Эрот почти сразу же опомнился: напустил свой обычный лукавый вид, расцеловал мать, наговорил приятностей, расспросил о делах и о причине, зачем он ей мог так срочно понадобиться. — Ах, — всплеснула руками Афродита, — разве у меня должна быть обязательно какая-то причина? Неужели мать просто соскучиться по сыну не может?.. Вот ты, видимо, без меня не скучал, — богиня позволила себе подпустить ревнивую нотку. — Что ты, матушка, конечно же, скучал, — целуя белую ручку, поспешил заверить Эрот. — Только я все хлопочу, то твои поручения, то Громовержца выполняю, так что мне и вздохнуть некогда. «Знаю я, как тебе вздохнуть некогда», — подумала Афродита, но тут же сделала озабоченный вид и промолвила: — Но, если говорить начистоту, мой милый, есть у меня одно особое поручение, которое никому, кроме тебя, и доверить не могу. Ведь только на тебя и могу положиться, зная, что ты всегда выполнишь, что тебе велено было. Эрот отвел на мгновение взгляд в сторону, но Афродита продолжила, будто ничего не заметила: — Уже давно донимает меня Мать Богов, Кибела, просьбами одолжить ей на время мой пояс заветный . Никак не желает ей ответить взаимностью внук речного бога, молоденький Аттис, — словно бы в сочувствии покачала головой Афродита. — Ну, думаю, дня за два, имея мой пояс, она сможет убедить красавчика разделить с ней ложе... Но вот опасаюсь я оставлять свой пояс на столь долгий срок без присмотра, боюсь, как бы не случилось с ним чего. Афродита сняла золотой пояс и стала нежно водить пальцами вдоль филигранно выполненных узоров и завитушек, в который раз любуясь изысканностью плетения, восхищаясь игрой драгоценных камней, что вспыхивали разноцветными огоньками от ласк хозяйки, наслаждаясь легким покалыванием в подушечках пальцев от магии заряженного любовью и желанием пояса. Пояс этот был подарком ее мужа к свадьбе. На славу постарался тогда великий кузнец Гефест, всю силу любви и страсти вложил в него. А она уже сама вплела в пояс свой дар: будить любовь и желание, перед которыми никому невозможно устоять. Часть ее самой была заключена в этом поясе. «Ах, как же не хочется с ним расставаться! Но на какие только жертвы не пойдет любящая мать», — вздохнула она про себя. Она так увлеклась рассматриванием любимой вещицы, что пропустила изучающий взгляд Эрота. А когда, наконец, смогла оторваться и подняла голову на сына, Эрот уже давно нацепил привычную ухмылку. — Так, ты отнеси его, мой хороший, к Кибеле и присмотри там за ним, а то мало ли что они с ним в пылу любовных битв делать надумают. А потом сразу же с ним назад возвращайся, он мне самой понадобится. — Хорошо, матушка, сделаю всё, как велишь. Вернется к тебе твой пояс в целости и сохранности, не беспокойся, — сказал, протянув за ним руку, Эрот. Чмокнул Афродиту в пунцовые губы и улетел. — Прекрасно! — звонко рассмеялась Афродита. — Этот дурачок ничего и не заподозрил. Той же ночью наслала она на главную жрицу своего храма тяжкий сон, полный ужасов и чудовищных видений и уже поутру та явилась ко двору Митрадила. Едва жрица переступила порог тронного зала, как начала громко выть и рвать на себе волосы, привлекая всеобщее внимание: — Горе нам, горе! Видела я сегодня сон вещий, и было мне дано узнать волю богов. О Митрадил! Сильно обижен на тебя колебатель земли, Посейдон, плохо ты его почитаешь. Грозится наслать на тебя страшное землетрясение, многие из нас от него погибнут. Но, как будто этого мало, с моря поднимется волна высотою в три Оринейских скалы, и тогда уже никто не спасется! Зашумели придворные, загалдели; некоторые задвигались к выходу. — Тихо, тихо! – Она развела руки в стороны и ропот затих. – Я еще не закончила! На твое счастье, царь, есть Одна, что готова взять тебя под защиту, отведя прочь гнев посейдонов, — моя госпожа, прекрасная милосердная Афродита. И за эту великую милость требует богиня какую-то малость — всего лишь одну жизнь, о царь! Митрадил склонил голову. — Всегда была милостива к нашему роду Киприда. — Но богиня требует не абы кого. – Жрица помолчала, собираясь с духом. – Она требует жизнь твоего сына и наследника Психея. Психей, стоявший рядом с отцом, побелел и забыл, как дышать. А жрица продолжила нараспев: — Завтра на рассвете надлежит ему спрыгнуть вниз с Оринейской скалы прямиком в синее море. И как только жадные волны слижут кровь с камней и заберут тело с собою в морские чертоги, будешь знать ты, что принята твоя жертва и несчастье обойдет тебя стороной. — Постой! Будет ли богиня удовлетворена, если на месте сына буду я? – Царь схватил за руку уже открывшего было рот, чтобы возразить, Психея. — Ведь царь более ценная жертва, чем мальчишка. — Нет, Митрадил, — печально покачала головой жрица. – Богиня несколько раз повторила, что не примет иной жертвы, кроме царевича. Страшный шум поднялся во дворце. Посерел царь, разом на двадцать лет состарился, знает, что не посмеет пойти против воли богов, не сможет пожертвовать землей и людьми даже ради жизни любимого сына. Зарыдала, заламывая руки, царица-мать, бросилась к Психею: цепляется за его одежды, гладит, не хочет отпускать. Теломена спряталась на груди Элоила — чувствует за собой вину, ужасается и раскаивается: не желала она такого конца для брата. Психей же стоял оглушенный; шум, плач и крики доносились до него, словно издалека, а в голове лишь одна мысль билась: «Как же так?.. За что?.. Я еще слишком молод, я не хочу умирать!». Поглядел он в глаза отца и осознал тогда до конца обреченность и безнадежность своего положения. Тут, взвизгнув, кинулась ему на шею Теломена: — Там же внизу огромные острые камни! Голова разобьется о них, подобно спелому арбузу. Никакой надежды не будет спастись, о Психей! Это стало последней каплей и, не выдержав напряжения, Психей упал на пол, бездыханный, вызвав еще больший переполох. Царевича отнесли в его покои, и к нему были вызваны лекари. Уже через некоторое время Психей смог снова выйти к отцу. Подошел к нему — бледен, но удивительно спокоен, лишь губы сжались в тонкую линию — и говорит: — Не волнуйся, отец, я не опозорю тебя. Значит, судьба у меня такая: пожертвовать собою ради счастья семьи и народа. Царь, как подкошенный, на колени перед сыном упал. Обхватил его, плачет, прощения просит. Психей тоже на пол опустился — успокаивает отца, гладит. Наконец, немного успокоился Митрадил, встал, чтобы отдать распоряжения и все приготовить. — Мы пройдем с тобой вместе твой последний путь. Но Психей сразу же возразил: — Прошу, не надо. Мне не достанет сил сделать последний шаг, если вы будете рядом... Но вы можете проводить меня к подножию скалы... А дальше... дальше я оставлю вас... — почти шепотом закончил Психей.

***

В полночь процессия людей в траурных одеждах и с факелами в руках вышла из западных ворот дворца и длинной цепью потянулась по дороге к Оринейской скале. Впереди уверенно вышагивал в темно-серых одеждах Психей; он поддерживал одной рукой внезапно одряхлевшего отца, а с другой стороны за него цеплялась Теломена. Царицу несли в паланкине: у нее отказали ноги, и она не могла сделать и шагу самостоятельно. Со всех сторон тракта теснился народ. Многие, не стесняясь, плакали — люди искренне любили своего царевича, такого прекрасного, доброго и благородного, и с такой несчастливой судьбой. Они провожали его, как героя, усыпая последний путь цветами. У подножия скалы Психей в последний раз обнял родных, запахнулся поплотнее в черный плащ-гиматий, взял в руку факел и решительной поступью, не оглядываясь назад, пошел наверх к своей погибели. Поднявшись на гору, он посмотрел на восток. Небо над морем слегка посерело: уже скоро, должно быть, появится из глубин моря одетая в шафранный пеплос розоперстая Эос — вынырнет на своей колеснице и озарит божественным розовым светом всё вокруг, отмечая начало нового дня. Для него это будет означать конец всему. Но пока у него еще есть немного времени. Факел был больше не нужен, и Психей скинул его в море: этот путь и ему предстоит. Ох, как же нескончаемо долго падал факел, пока подпрыгнув и несколько раз перевернувшись, не потух от удара о мокрые прибрежные камни. И тут вся напускная решительность разом покинула Психея. Сгорбившись, как столетний старик, скорбно размышлял он о своей невезучей судьбе: как же страшно умирать в шестнадцать лет, ничего не увидев и не распробовав! Почти окончательно рассвело. Далеко внизу, натыкаясь на береговые валуны, разбивались волны и сердились, и шипели, и отхлынывали одна за другой, утягивая камни с берега. Факела нигде не было видно. «Жадные волны уже утащили его на дно, — подумал Психей. — Так и меня утащат». Он судорожно сглотнул. Голова закружилась, и он отступил, ослабев. — Ну что же ты за трус такой! Ни на что не годен! Даже на такой маленький шаг. Это ведь всего лишь еще один шаг, один из многих тысяч, которые мне пришлось делать в жизни. Соберись же, трус, давай! — И Психей, крепко зажмурившись, шагнул вперед в пустоту.