***
На следующий день Зефир опять перенес Теломену. Дома она ничего никому не стала рассказывать. Заперлась в своих покоях —таких бедных, даже нищих по сравнению с чертогами брата — и спокойно поставила два ларца к остальным своим украшениям. С матерью она даже и не думала делиться — у царицы и так было много золота. Затем достала из тайника за ложем обмотанный ветошью стеклянный флакончик, закупоренный пробкой и залитый для верности смолой. Проверила на свет содержимое — вроде всё в порядке. Не маковая настойка была в том сосуде, а страшный яд болотной гадюки: Теломена, прекрасно зная, что ни в какого дракона любовник Психея обращаться не будет, действовала наверняка. Утром она спрятала флакон в складках пеплоса, наврала мужу, что нужно навестить больную приятельницу — впрочем, тот ее сильно не слушал, — кликнула рабов и велела нести к скале. На этот раз она уже ничего не боялась, и путешествие по воздуху ей даже понравилось. Брат, бледный, с запавшими и больными глазами на осунувшемся лице, поджидал ее, как и вчера, на ступеньках. Kак же был не похож этот понурый, несчастный Психей на того счастливого, красивого, полного жизни юношу, что встречал ее накануне! Но не дрогнуло сердце жестокой Теломены, лишь позлорадствовала она про себя и сказала бодрым голосом: — Ах, Психей, ну, здравствуй, братец! Рада, рада тебя снова видеть! — Они обнялись, расцеловались и пошли внутрь. Теломена радостно тараторила дальше: — Принесла тебе приветы от всех родных! Сначала все отказывались верить, а потом начали радоваться и кричать. Мать и отец так просто разрыдались от счастья. Матушка шлет тебе особую благодарность — она сразу же примерила твои украшения и носит их теперь, не снимая. Отец велел принести в дар Зевсу белоснежного быка, а вечером устроит пир в твою честь. К соседям отправлены гонцы с радостной вестью, а городским беднякам раздают от твоего имени медяки и еду. Всюду уже развесили гирлянды с цветами, дворец гудит с раннего утра и всё готово к приему гостей... Тут Теломена резко остановилась и бросила: — Но ты же понимаешь, чем всё это закончится, если дракон явится в твоей личине? Растроганный было до слез рассказами о родных Психей побледнел и застыл. — Да, я помню... Помню. Ты принесла с собой снадобье? — Конечно. Смотри же, — она размотала платок и протянула ему маленький сосуд. — Выльешь всё содержимое, там не так много. Вкуса у этого снадобья нет, но лучше будет, если ты смешаешь его с вином, а не водой. Подействует оно быстро. И тогда ты сможешь убить его прямо в сердце. Кинжал-то у тебя здесь есть? Перед уходом она обернулась, порывисто обняла Психея и прижала его руку к своему животу. — Ты это делаешь и ради него. Я всегда это буду помнить.***
Наступила ночь, и Лучник снова пришел к нему. Психей заранее все приготовил: со своей стороны поставил на поднос две чаши и опрокинул в одну из них флакончик сестры — там и на самом деле было немного. Чтобы не перепутать в темноте, он отобрал разные емкости: для себя из глины, для Лучника — из золота и украшенную камнями. Сюда же он принес и кувшин с вином, разбавленным водой. Психей решил взять от этой ночи все и сполна насладиться любовью. Он набросился на Лучника, как оголодавший: почти в отчаянии, почти в исступлении целуя и лаская любимое тело — ведь когда снотворное подействует, кто знает, что откроется его взгляду!.. На глаза навернулись слезы... Нет, не думать об этом! Психей со вздохом опустился на член любовника и начал раскачиваться. Вот откинулся на подушки Лучник, только перевел дыхание, как Психей начал заходить уже на на новый виток: — Что с тобой? Ты так ненасытен сегодня, мой милый. Дай хоть дух перевести... а-ах, да-а... Продолжай, не останавливайся! — Его рука зарылась в волосы Психея и нежно перебирала взмокшие от испарины пряди. Наконец, после нескольких бурных соитий, Лучник заявил, что Психей его совершенно вымотал: — И никаких игр больше, пока не подкреплюсь вином! — пригрозил он и уже потянулся было к своему краю ложа. — Нет-нет, подожди, я специально для тебя вино развел и приготовил!— запротестовал Психей. Он перекатился к заготовленному подносу, вытер украдкой вспотевшую ладонь и наполнил чашу Лучника, расплескав при этом половину. Очень надеясь, что рука не слишком заметно дрожит, Психей протянул напиток любовнику. Неспокойно было у него на душе, тревожно — может, еще не поздно толкнуть Лучника?.. Но момент упущен: тот одним махом осушил содержимое чаши и улегся обратно. Снадобье подействовало сразу же. Лучник резко дернулся и как-то вытянулся, а по телу прошла судорога. Он попытался через силу поднять голову: — Ч...то с-сссо мммно... И, не договорив, упал на спину и замолчал. Психей прислушался: кажется, тот уснул. Он соскользнул с постели и, откинув ковер на дверном проёме, вышел из спальни. Как всегда, в зале один за другим загорелись светильники, но ему нужна была библиотека — там хранились небольшие переносные лампы, и там же лежал припрятанным самый острый кинжал из тех, что нашелся в оружейной. Затаив дыхание и судорожно зажав кинжал, Психей вошел в спальню. От ложа по всей комнате расходилось мягкое золотистое сияние, а на самом ложе растянулся его юноша с фрески, только в сотню, нет, в тысячу раз прекраснее! Он увеличился в размерах и постель стала ему мала — ноги свешивались на пол, словно взрослый прилег отдохнуть на кровать ребенка. Лучник лежал на спине, а под ним в обе стороны раскинулись огромные бело-серебристые крылья: на внутренней стороне подкрылья легкие перышки и пух колыхались на ветру и казались такими мягкими, что рука так и тянулась их погладить. Это его беломраморное тело, золотистые кудри испускали чудесный свет, разгонявший мрак и заставлявший огонь в лампе плясать веселее! В восторге смотрел Психей на Лучника и не мог налюбоваться, он был готов кричать от счастья и радости — нет, никакой не дракон его возлюбленный, но бог! Сестра была права — истинную личину не удержать во сне... А вон и колчан с луком в изножье валяются, точь в точь, как на фреске... и факелы, как он сразу не догадался... Это же Эрот! Легкокрылый бог любви, сын Афродиты! Кинжал с глухим стуком упал на пол, а Психей, как завороженный, двинулся к ложу и споткнулся о колчан. От неловкого движения стрелы рассыпались по полу — он присел и, не отрывая глаз от своего Лучника, стал засовывать их обратно в колчан и поранился одной из них. Им тут же овладело сильнейшее желание, и вместо того, чтобы спрятать светильник — немой свидетель своего предательства — он оперся о ложе коленом и, склонившись над возлюбленным, начал целовать и гладить его. То ли от волнения, то ли по прихоти судьбы, рука Психея задрожала, светильник наклонился и раскаленное масло тонкой струйкой потекло на плечо бога. Тут же проснулся Эрот — вмиг сильнее стало его сияние, почти невыносимо смотреть на него, как на солнце; он вскрикнул и безотчетно оттолкнул от себя источник боли. От удара в грудь Психей отлетел почти до входа в спальню и застыл, еще не вполне понимая весь ужас произошедшего. В другую сторону полетел светильник, который потух, несколько раз перевернувшись в воздухе, — но он уже не был нужен: волны света, исходящие от Эрота, освещали всё вокруг. — Что происходит? Что со мной? — Эрот с трудом привстал, но слабость его была велика, и ему пришлось снова опуститься на ложе. Его тут же скрутило в приступе рвоты. На пол, выкручиваясь в воздухе и злобно шипя, плюхнулись две черные змейки; и Психей и Эрот с ужасом и омерзением смотрели, как гадюки, освоившись, быстро поползли в сторону двери. Психей отшатнулся в сторону, а они, пошипев для острастки в его сторону, юрко шмыгнули под ковер. Эрот помотал головой в разные стороны, словно не веря, и начал опять подниматься, с каждым мгновением всё более приходя в себя, а затем медленно двинулся в сторону Психея. Прежнее золотистое сияние его стало наливаться кораллово-красным цветом, перемежающимся фиолетовыми и даже черными всполохами; в этом свечении явственно чувствовалась ярость, боль и гнев обманутого бога. И чем больше тот приходил в себя, тем ощутимее становилась его ярость и тем сильнее душили Психея волны исходившего от бога гнева. «Он меня убьет!» — пронеслось у него в голове. Это было какое-то неизвестное ему ужасное существо, на которое невозможно было смотреть: в слепящем раскаленном сиянии застыло белое, как маска, лицо; вместо глаз — чернеющие провалы, так и засасывающие в свою бездну. Психей этого существа не знал: то был не его возлюбленный Лучник и не красавец-Эрот, и если бы Психей не стоял уже на коленях, то точно упал бы сейчас перед разъяренным богом. С каждым шагом Эрота, он всё больше съеживался и вжимал голову в плечи, а потом не выдержал и упал на сложенные руки — в жесте полного раскаяния и мольбы о пощаде. — Прости, прости, прости меня... Я не знал, клянусь, не знал... — лепетал Психей. — Что за отраву ты мне дал, неблагодарная коварная тварь?! — рыкнул Эрот. — Пытался убить? Меня?!.. Только ты просчитался: ваши яды на нас не действуют, они лишь погружают нас в сон. — Нет, нет, все не так... — Страшно получить отраву, но вдвойне вероломно, когда под видом вина ее протягивает возлюбленный, на теле которого еще не остыли свидетельства твоей страсти, и нежно улыбается при этом. — Эрот продолжал идти на Психея, не слыша его. — Прости меня, прости!.. Все не так!.. Я не знал! — Это твоя благодарность за все, что я для тебя сделал и готов был сделать?! Смотри на меня! — Он нависал над ним, а Психей весь подобрался и оцепенел, не в силах поднять голову. Эрот схватил его за волосы, заставив взглянуть на себя. Психей зажмурился — таким жутким было это лицо перед ним, таким гневом и злобой горели глаза, выжигая всю душу. Это, казалось, еще больше разъярило Эрота. — Я сказал, смотри на меня! — прошипел он. — Отвечай! — Он вынудил Психея подняться и продолжал тянуть его еще выше за намотанные на кулак волосы, так что Психей заскулил от боли и слезы выступили у него на глазах. Он весь вытянулся, стремясь уменьшить боль натяжения, и всё равно едва доставал Эроту до середины груди. — Ай!.. Клянусь, я не знал! Я виноват, прости меня, Лу... Эрот! Ты же Эрот, правда? Как я не догадался, глядя на фреску! Прости меня, умоляю! Я не знал, что это яд! Я хотел всего лишь посмотреть на тебя! Ты никогда не спишь, а Теломена сказала мне... — Теломена? Разве я не говорил тебе, чтобы ты ее не слушал?.. Все-таки ты такой дурак! Думал ли ты, с чего было моей матери, Афродите, обращать на тебя внимание, а?.. Все благодаря заботам твоей дорогой сестры! — Нет, нет, неправда! — О, еще какая правда, — издевательски протянул Эрот. — Я не хотел тебя расстраивать, да и не думал, что она вновь возьмется за козни — делить-то ей с тобой вроде нечего... Но ты! Ты же клялся мне, что не будешь ее слушать... впрочем, ты во многом клялся... Проклятье, как же болит плечо! Кажется, крыло ты мне повредил тоже! — Эрот отпустил Психея и, скривившись, схватился за плечо, баюкая боль, а потом лицо его вновь закаменело. — Ты клялся мне и нарушил все свои обещания! Психей всхлипнул и закрыл лицо руками. — Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! — Эрот поднял его в воздух как куклу и затряс. — Смотри мне в лицо своими красивыми лживыми глазами. Ну, отвечай! Психей застыл, подвешенный в воздухе, и уставился неподвижным взглядом в обжигающее в своей ярости лицо. — Теломена сказала мне, что видела дракона, и что этот дракон ты. И что ты собираешься всех убить — и ее, и родителей, и... всех. Я не верил, но она сказала, что я должен убедиться своими глазами. Во сне никто не не может удержать чужую личину. Ты никогда не спал. Она сказала, что даст мне снотворное снадобье, и я решил, что ничего плохого не будет... Клянусь тебе, я не знал, что это яд! Пожалуйста, поверь мне! Эрот отпустил его и Психей больно рухнул на колени. Его начала бить дрожь, но он, кажется, не осознавал этого, лишь повторяя: — Я не знал, клянусь тебе, всем, чем хочешь, не знал! Пожалуйста, прости меня! Прости! Я клянусь... Эрот как-то разом выдохся и отошел от него. Он все еще подносил руку к плечу, но та вспышка бешеной злости, когда Психей всерьез опасался за свою жизнь, уже прошла. — Довольно! Ты уже клялся мне и не раз — в моих ушах еще звучит твой голосок. Ты нарушил все свои обещания и разрушил все, что мог разрушить... Да, Теломена была права — во сне с меня сползла личина смертного, теперь ты это знаешь. Ну, и ты счастлив, зная это? Сомневаюсь... Но ты сделал свой выбор: ты предпочел слушать сестру, а не меня; верить ей, а не мне. И посему, больше меня никогда не увидишь. Прощай навсегда! — Нет, нет, не покидай меня! — Психей потянул к нему руки, пытаясь дотронуться, ухватиться. — Лучник, заклинаю тебя любовью, нашей любовью! Эрот наклонился было к луку и стрелам, но резко развернулся к Психею. — Любовью? — розовые губы Эрота скривились в усмешке. — Любовью, которую я, глупец, испытывал к тебе и которую ты растоптал, используя мое доверие? Той любовью? Я — бог любви, который наделен даром зажигать огонь в сердцах богов и людей, от стрел которого не укрыться самому Громовержцу, я любил тебя, да, любил в первый раз в моей жизни! Я, глупец, хотел просить Зевса даровать тебе бессмертие и хотел разделить с тобой вечность... Я спас тебя сначала от гнева моей матери, а потом и от верной смерти, окружил тебя роскошью, покоем и удовольствиями, лелеял и ласкал до умопомрачения и за всё это просил лишь одного: не пытаться меня увидеть!.. И за это ты опоил меня ядом, поверив клевете сестры, что я чудовище! Поверив не мне, а ей!.. Вот такая твоя любовь. Психей без сил склонил голову, слезы стыда и раскаяния без остановки катились по щекам — ведь каждое слово Эрота было правдой. А тот, окинув его любопытно-брезгливым взглядом, продолжил: — Вообще-то ты должен был вмиг ослепнуть, увидев меня — то было наказание Зевса, но видимо, не зря ты так жадно лакал мое семя! — его губы скривились. — Повезло тебе. Оставайся же здесь со своим везением и влачи свою жалкую жизнь в одиночестве. А она у тебя теперь будет долгая! О, бессмертным ты конечно не стал, но жизнью намного длиннее обычной ты себя обеспечил! — Эрот вытянул руку в сторону Психея и мертвенным, тусклым голосом проговорил: — Я проклинаю тебя. Никто и никогда тебя не полюбит. Я забираю у тебя отголосок божественного пламени, того дара, что был в тебе — будить любовь и расположение. Отныне, к кому бы ты не пошел, к кому бы не обратился, все будут отворачиваться от тебя, оставаясь глухими и равнодушными к тебе. Тебе никогда больше не будет дано узреть лика любви. Живи без меня и без любви, коль ты презрел еe. Если до этого безжалостные речи и обвинения падали на Психея, точно камушки — больно, но терпимо, то теперь в словах бога ему почудился грохот опускающейся на грудь могильной плиты. А Эрот, закончив, потянулся за колчаном и заметил валяющийся кинжал. Кинул убийственно-презрительный взгляд: «Не хотел убить, говоришь?» и, не говоря больше ни слова, двинулся к окну. — Нет, нет, нет! — Психей пополз за ним следом. Эрот отворил ставни, расправил крылья и взлетел, но Психей успел в последний момент ухватить его за ногу. Бог воспарил к самим облакам и попробовал стряхнуть досадный груз — Психей держался крепко и цепко. Но в какой-то момент у него не стало больше сил: руки его разомкнулись и он начал стремительно падать над каким-то леском. Недалеко блеснула серебром в свете луны речка, темные кроны деревьев приближались с ужасающей быстротой, и Психей успел уже попрощаться с жизнью, однако же в последний миг, Эрот успел его подхватить и скинуть на траву, а сам взлетел на верхушку дерева. Психей воодушевился — Эрот не дал ему умереть, значит, еще не все потеряно. Он встал на колени и стал снова молить: — Прости меня! Как хочешь, накажи, но прости! Жизнь мне и не жизнь без тебя. Я умру без тебя, ведь ты моя жизнь, мое сердце, мое дыхание, моя душа... Но Эрот лишь покачал головой. Он сделался холоден и отстранен — никакие чувства не отражались на его мраморном лице: ни гнев, ни боль, ни сочувствие. — Ты и будешь наказан. Тем, что больше никогда не увидишь любви... Ты заставил меня нарушить клятву, данную Зевсу. Не по своей воле, но я стал клятвопреступником. Какое счастье, что ему не пришло в голову заставить меня клясться стигийскими водами!.. Лет сто назад я несколько раз развлекся, шутки ради показываясь смертным возлюбленным других богов. Никто не может остаться равнодушным, увидев лицо бога любви. Они, тут же забыв о прежних любовниках, влюблялись в меня, а затем сходили с ума в тоске и печали. Оскорбленные любовники доставали своими жалобами Зевса, и тогда он заставил меня дать слово не показывать мой лик смертным. В противном случае они будут слепнуть от одного взгляда на мое лицо... Что же, Громовержец не учел, что с соками моего тела любовнику будут передаваться и нектар с амброзией, приближая его на шаг к бессмертным и делая его неуязвимым к проклятью. Радуйся же этому, если можешь... Я тебе уже все сказал. Сделанного не изменишь. Прощай. Больше ты меня не увидишь. Он расправил крылья и взмыл ввысь. — Нет! — Психей вскочил, но тот его уже не слышал. Психей обхватил себя руками и, не отрываясь, смотрел на быстро удаляющегося Эрота — все еще надеясь, отказываясь верить, что это конец, — пока светящуюся точку не поглотил без следа черный бархат небосклона. А когда на него нахлынуло понимание необратимости свершенного, он закачался — раздавленный, уничтоженный — и упал в траву. Лицо его перекосилось, рот раскрылся сначала в беззвучном крике, а потом он завыл, завыл, как воет смертельно раненое животное. Психей оплакивал свою любовь, свое счастье, задыхаясь от тоски и безысходности. Тело била крупная дрожь. Моментами становилось больно дышать — он хватал тогда воздух ртом, как рыба, и поток слез прерывался на мгновение, чтобы затем накрыть его еще с большей силой. Психею казалось, что он не выдержит, что его сердце не выдержит и лопнет от горя. Как было бы хорошо! Все равно, все кончено... Ничего не изменишь: сам все разрушил, сам растоптал... Вот только одно: за что, Теломена, о боги, за что?!.. И слезы, немного было утихнувшие, принимались литься с новыми силами. Его не пугали угрозы, что его никто не полюбит. Пусть не любят, ему все равно. А вот как жить без Лучника — да нет же, Эрота! — он не представлял... Он не сможет. Как жаль, что Эрот не дал ему разбиться о землю. Жестокий Эрот! Но, кажется, там была речка. Вот оно — спасение от этой боли, этого горя! Психей с трудом поднялся и шатаясь, побрел в сторону реки. Ему пришлось немного поплутать, но он лишь успел окрепнуть в своей решимости. И когда в просвете между деревьями отразилась лунная дорожка, он, не раздумывая, сбежал вниз и, подняв тучу брызг, стал все глубже заходить в воду, не заметив ни миловавшуюся на противоположном берегу парочку, ни возмущенно-стыдливого вскрика. Он шел вперед, прямо и не останавливаясь, пока над его головой не сомкнулись воды.