Психей

Психей в точности последовал словам Афины. Когда он уже почти достиг ущелья, воздух вдруг задрожал, и в переливающемся мареве перед ним явилась прекрасная статная женщина, закутанная в пеплос цвета листвы. Голубые глаза ее лучились мягкостью и добротой, густые русые волосы украшал венок из колосьев пшеницы и маков... Сразу понял Психей, что перед ним великая кормилица Деметра и упал перед ней на колени. Не веря в обещания Афродиты, стал он ее молить перенести его на короткое мгновение на Олимп, чтобы переговорить с Эротом. Но только покачала головой Деметра: — Нет, Психей, не проси, не пойду я против Афродиты. Но все же хочу тебя за твою доброту отблагодарить. Слышала я, что ты путь к дочери моей, Персефоне, держишь? Вот уже месяц прошел, как она меня покинула. Ты передай ей это, — тут она вынула из волос несколько пшеничных колосков и цветов, в одно мгновение сплела из них браслет и протянула Психею, — и встретит она тебя приветливей, — сказала и растворилась без следа. Психей надел браслет на руку и пошел дальше. Он без труда нашел лаз. Ход, прорытый в горе, был так узок, и ему пришлось передвигался по нему большей частью на четвереньках. Вокруг стояла кромешная тьма, проход местами еще больше сужался, и тогда его своды давили на спину, грозясь раздавить и похоронить заживо. Наконец стены расступились, впереди показался свет и Психей оказался в просторной пещере, на потолке которой имелось отверстие, дающее немного света. Он выцарапал возле выхода знак, чтобы на обратном пути не ошибиться, и вошел в правый туннель. Психей брел по нему бесконечно долго и уже начал сомневаться, правильно ли запомнил слова Афины, как ход, резко вильнув, уперся в каменистый берег широкой темной реки. От воды клубами поднимался туман. Все пространство вокруг пронизывал серый тусклый свет, подобный сумеречному, мир казался странно нечетким, словно смазанным, и давил безнадежностью и унынием. В некотором отдалении стояли, сбившись в группку, бесплотные фигуры. Прозвучал протяжный стон. Словно в ответ, из тумана выросла лодка из грубо сколоченных и местами совершенно прогнивших досок. Паря над водой, она приблизилась к берегу. Правил лодкой Харон — безобразный старик в заплесневелом рубище. Волос над его серым, испещренным морщинами лицом, почти не осталось, но они с лихвой восполнялись грязной всклокоченной бородой, в которой презрительно кривился иссохший рот. Бесплотные фигуры послушно выстроились в ряд перед лодочником, но небольшая часть осталась стоять поодаль и лишь заламывала руки. Харон споро вынимал изо ртов подходящих к нему теней монетки и складывал их в рваную суму на плече. На ней зияло множество дыр, из которых, однако, ничего не выпадало. Оплативших он пропускал в лодку, тех же, кто думал обмануть его и прошмыгнуть без оплаты, лодочник отгонял шестом, осыпая проклятьями. Психей положил, как полагалось по обряду, одну монету под язык, и присоединился к остальным. Тут из стайки душ, стоявших отдельно, выскользнула тень и бросилась к нему. — Психей! Братец! Помоги мне! Знаю, виновата перед тобою. Наказал ты меня. Когда я прыгнула вниз со скалы, ничего не осталось, чтобы похоронить — во все стороны разлетелись мои члены... Навечно обречена я стоять здесь: не перебраться мне на другой берег, не найти покоя. Дай мне свою монету, дай, прошу! — Теломена попыталась вцепиться в его плащ, но рука ее лишь прошла насквозь. — Прошу! Не оставляй меня здесь одну. Мне так страшно! Как раз подошла очередь Психея. Лодочник взглянул на него, и Психей от неожиданности даже отступил немного — глазницы старика были пусты, но в них горели отблески внутреннего пламени. Харон сплюнул в сторону и проскрежетал с ненавистью: — Ну что, смертный с монетой Паллады, едешь ты, нет? Тогда плати! Мне некогда! В голове у Психея зазвучал голос богини: «Помни, кто бы к тебе ни обратился, не вздумай никому помогать!», и он, позволив ухмыляющемуся старику вынуть у себя монету, шагнул в лодку. — Нет! — кинулась за ним Теломена. Но Харон лишь грубо оттолкнул ее и, опустив шест в воду, вывел лодку на середину реки, и она сама заскользила по течению. — Она не смогла бы взять твою монету, но и ты бы свою потерял, — снизошел до объяснений Харон. — И что, теперь ей вечно стоя... — Цыц, болтун! Не мешай работать, — неожиданно разозлился Харон. Берег скрылся в тумане. Из темной глубины вынырнула пара душ и попыталась забраться в лодку, но Харон ударил их шестом по головам, и они с жалобным стоном ушли под воду. За ними последовали другие, и все больше и больше теней стало всплывать из черной воды и тянуться к находившимся в лодке. Мужчины и женщины, дети и младенцы; пустые лица без глаз, носов и губ; живущие отдельно от туловища руки, ноги и перекошенные рты — все они шептали: «Помоги, помоги! Дай руку, это же так просто!» Души, сидевшие рядом с Психеем, были полностью безучастны и не обращали никакого внимания ни на что вокруг. Харона тоже ничего не трогало, покуда тени не пытались проникнуть в лодку. Психея же все это сводило с ума, он крепко зажмурился и заткнул уши, но все равно продолжал слышать жалобные стоны. К его счастью, лодка довольно скоро направилась к противоположному берегу и пристала у белесого камня, торчащего вверх подобно кривому зубу. Харон указал на неприметную тропу, теряющуюся среди скал. — Вылезай. По этой дороге прямо до дворца Аида и Персефоны и дотопаешь. Здесь же я тебя и подберу, чтоб обратно перевезти . Если вторую монету Паллады не потеряешь. — А как ты узнаешь, что я уже здесь? — спросил Психей, стоя на берегу. Старик неожиданно рассмеялся хриплым смехом, обнажив гнилые осколки зубов: — О, будь спокоен, узнаю! — И в последний раз полыхнув на него пламенем из пустых глазниц, оттолкнулся шестом от берега и растворился вместе с лодкой в тумане.

***

Психей пошел по горной тропе. Дорога то ширилась и выводила его на открытое пространство, то оказывалась вновь зажата среди сомкнувшихся скал. На одном повороте ему встретился Сизиф, приговоренный вечность катить на гору свой камень. Тот окликнул Психея, прося подсобить, но он опустил голову и прошел дальше. Чуть поодаль, в одной межгорной котловине, Психей наткнулся на Тантала, обреченного на вечные муки жажды и голода. Тантал стоял по горло в воде, а над ним раскинулось дерево с самыми немыслимыми плодами, соседствующими на одной ветке: яблоками, грушами, персиками, сыром и хлебными лепешками. Ветки клонились так низко, что задевали плодами лицо несчастного, но стоило тому лишь протянуть руки — и ветви взмывали вверх на недосягаемую высоту, а стоило склониться к воде — и вода растворялась без следа, оставляя лишь сухую, растрескавшуюся землю. Заметив Психея, несущего под мышкой плащ с лепешками, Тантал потянулся к нему, блестя безумными от голода глазами: «Дай, дай, дай!», но Психей, помня наставления Афины, поспешил лишь быстрее покинуть это место. Вдруг Психей услышал скрежет железа о камень. Тропа в этом месте делала резкий поворот, и Психей, спрятавшись за валуном, осторожно выглянул: взгляду его открылся небольшой дворец из черного мрамора. Перед его входом стояла колесница, запряженная двумя драконами,которых едва удерживали на месте несколько служек. Драконы беспокоились: мотали мордами, били шипастыми хвостами и скребли когтями по камням, высекая из них сполохи искр и издавая скрежет, который и услышал Психей. Тут под портиком дворца замелькали тени, и один из драконов, откинув морду назад, пронзительно завыл, да на такой нестерпимой ноте, что Психей скрючился за камнем, выронив из рук и монету и лепешки, стремясь побыстрее заткнуть уши — лишь бы только не слышать этот душераздирающий вой. Когда он снова выглянул, колесница уже была занята, а площадка запружена толпой. На колеснице тесно прижавшись друг к другу, стояли три женщины, в руках у которых извивались змеи, горели факелы, блестели сталью ключи и кинжалы. Но, присмотревшись повнимательнее, он понял, что три женщины на самом деле являются одной — грозной Гекатой Триморфос, которая состоит из трех, слитых друг с другом спинами, тел. Страшная свита, под стать богине, окружала ее: пьющие кровь Ламии — красавицы-девы со змеиными хвостами вместо ног — и ослоногая Эмпус, пожирающая плоть, устрашающего вида злобные духи и свора черных ужасных псов с красными глазами и пеной из пастей. Геката ударила по драконам сразу несколькими змеями, как хлыстами, — звери заревели, а к ним присоединился вой, лай и визг свиты. Тут же разверзлись подземные своды, пропуская внутрь свет серебристой луны. Драконы расправили крылья, заслонив на мгновение свет, волосы Гекаты взметнулись черным облаком, и вылетела колесница на землю, а за ней, не отставая, на страшную охоту устремилась и вся стая. Захлопнулись своды и разом все стихло. Психей подождал еще немного, а затем, прихватив свое добро, кинулся бежать прочь, стремясь как можно быстрее оказаться подальше от этого ужасного места, и не останавливался, пока гористая местность не сменилась равниной. Бескрайнее море бледно-лиловых асфоделей покрывало ее — лишь сорняк, напоминающий своим цветом запавшие щеки мертвеца, мог расти на этой скудной почве. Ветер, словно играя, гнал по этому безрадостному морю бесплотные тени смертных, отпивших из Леты и забывших, что были когда-то живыми. Отовсюду раздавались голоса — иногда они сливались в хор, а иногда звучали поодиночке. Они шептались, вздыхали, стонали и жаловались, но слов, сколько ни вслушивайся, было не разобрать.

***

Долго шел Психей по этой дороге. Жутко ему было, хотя и не так страшно, как подле дворца Гекаты. Еще и живот начало подводить от голода, а запах медовых лепешек еще сильнее раздразнивал. Может, отломить ломтик? Но он боялся, что, отведав кусочка, не сможет остановиться, пока не съест лепёшку полностью, и потому терпел муки голода дальше. Наконец дорога вывела его к огромному мрачному дворцу царя и царицы Подземного царства, обнесенному кованной оградой. Навстречу кинулся, рыча и щеря свои пасти, Цербер — чудовище в виде собаки с тремя головами, на шеях которых шевелились ядовитые змеи. Психей кинул ему лепешку, и пока головы начали грызться между собой за лакомство, быстро проник внутрь дворца и, пройдя темными коридорами, оказался в тронном зале. Все здесь было только серого и черного цвета: пол, стены, колонны, пилястры; даже золото, которого было использовано в убранстве немало, выглядело тусклым и темным. Возле стены на возвышении стояло два трона из черного оникса. Один из них пустовал, а на том, что поменьше, восседала одетая в темно-синий пеплос и златотканый хитон царица Подземного царства Персефона. Лицо ее могло бы принадлежать мраморной статуе — таким оно было белым, строгим и неподвижным; строг и непреклонен был и взгляд серых глаз. На светлых, пепельных волосах сверкала единственная надетая богиней драгоценность — диадема в виде нарциссов. Возле трона находилась небольшая группа приближенных. Черные Керы, все забрызганные кровью своих жертв, стояли рядом с непреклонными мстительницами Эриниями. Психей с содроганием заметил, как шевельнулись в его сторону змейки в их волосах. Отдельно держались два крылатых брата-близнеца: сладко улыбающийся, весь белый, бог сна Гипнос с усыпляющим жезлом в руке, а подле него весь в черном бог смерти Танатос. Он стоял с погашенным факелом и мечом наизготове. Все они повернулись и разом уставились на Психея. Психей быстро подошел к трону и опустился на колено перед Персефоной. — Давно смертные нашим гостеприимством не пользовались, — молвила Персефона. — Расскажи, что за дело привело тебя к нам, но прежде присаживайся, путник, отдохни с дороги, поешь. — Она повела рукой и из воздуха выросли золотой трон и полный яств стол. — Благодарствую, но я не голоден и совсем не устал, — ответил Психей, надеясь, что протестующее урчанье желудка никому, кроме него, не слышно. — Велено мне было передать тебе это. Он поднялся на ступеньку, ведущую к трону, и с поклоном протянул Персефоне браслет из колосьев и маков, полученный от Деметры. — Что это? — Едва она взяла браслет в руки, как в то же мгновение с ее лица схлынула серая пелена, разом оживляя мраморную статую. Все краски вернулись к ней: кожа порозовела, волосы зазолотились, глаза заблестели голубым, словно время повернулось вспять, и Психей увидел ее не могущественной царицей Персефоной, а девушкой, Корой. — Все вон! В тот же миг вся свита вместе с золоченым стулом и столом исчезла, словно ее ветром сдуло. Персефона прижала браслет к груди, на миг глаза ее заблестели от слез, а затем она снова посмотрела на Психея и улыбнулась: — А ты молодец, что на трон садиться не стал, иначе сидеть бы тебе на нем до конца времен, как Пирифою... Благодарю тебя за этот подарок. Однако, не могу представить, что ты решился спуститься сюда только ради этого... Угодил ты чем-то моей матери, а значит, угодил и мне. Говори же, не бойся, я твою просьбу исполню. — Афродита посылает меня к тебе и просит вернуть ее хрустальный ларец с красотой. Персефона сначала нахмурилась, не понимая. — Ах, этот. В котором она Адониса передала. — Она вытянула руку и на ладони ее вырос изящный резной ларец. — Бери, конечно. Не понимаю, зачем он ей после всех лет понадобился. Психей принял ларец с изъявлениями благодарности, но перед тем, как покинуть зал, замялся. — Тебя что-то еще тревожит? Говори! — Да. Что будет с душами тех, чьи тела не были погребены, и у кого не оказалось монеты, чтобы заплатить Харону? — Ты встретил кого-то близкого, кого не предали земле, согласно обряду? — догадалась Персефона. — Ну что же, когда пройдет сотня лет, кости их успокоятся и Харон должен будет переправить на суд и их. Но иногда души не выдерживают и сами бросаются в темные воды, а оттуда нет уже им спасения... Но, нет, не проси меня ни за кого — таков порядок, и я его изменить не в силах... — грустно добавила она. Психей попрощался с Персефоной и поспешил в обратный путь. Кинул зарычавшему Церберу лепешку, дошел до места, указанного Хароном, и заплатил второй монетой, выбрался длинным туннелем наружу и ущельем прошел назад к берегу моря. Увидев бескрайний простор синего неба и почувствовав солнце на своем лице, Психей раскинул руки в стороны, закружился на месте и начал смеяться от счастья. Теперь-то уж точно он сможет увидеть Эрота! Но когда радость его немного улеглась, и он собрался уже идти обратно к Афродите, вспомнились ему все те обидные слова, которыми его богиня обсыпала. А что, если и правда, он так подурнел, что Эрот на него и не взглянет? И тут ему в голову пришла мысль: «Афродита говорила, что красота в ларце неиссякаема. Значит, если я возьму из него совсем немного, чтобы вернуть себе былую внешность, она ничего и не заметит». И, недолго думая, Психей присел под деревом у дороги, нажал на замок и откинул тяжелую крышку ларца.