Шелест кукурузного моря

Меня часто спрашивали ребята, почему ты ни с кем не встречаешься? Леся, вон, красавица какая. И я соглашался, что, да, красавица. Сашка, вон, тоже ничего. И я соглашался, что, да, тоже ничего. Очередная девчонка, вон, какая-растакая. И я соглашался, что, да, такая-растакая. Да не моя. Не моё. Не мой человек это! Ну не буду же я заставлять себя с кем-то встречаться, лишь бы было так же, как у других? Тем более парни особо не отличались долгими сроками в отношениях, чтобы я им ещё и доверял в таком важном вопросе. Меня вполне устраивала наша с Сашей дружба. Она мне типа как сестра, и, казалось, Саша так же относилась ко мне. Ну, не как к сестре, а как к брату, конечно. Многие книги и фильмы строились на любви одного к другому, показывали, каково это — когда тебе нравится человек. А я не мог никогда понять, проникнуться, потому что для меня именно такие чувства всегда являлись… эфемерными? Да, так вроде говорят, когда что-то кажется призрачным, практически нереальным. Я любил родителей, друзей, животных, дождливую погоду — но никогда не относился к одному-единственному человеку по-особенному. Точнее, я к каждому относился по-особенному, если разобраться, но как из этого клубка чувств найти ту самую заветную волшебную ниточку — не представлял. До настоящего момента. На отдыхе я понимал, что-о-о… Чёрт! С каждой минутой приближения вечера мой взгляд искал среди толпы Андрея, и от осознания того, что я в принципе начал это сам за собой замечать, мне становилось всё дурнее. Не родинка под его глазом и не желание узнать о том, откуда я его знал, заставляли обращать на Андрея пристальное внимание. Гомофобом я, как ни странно, не был, но и к радужной части населения никогда себя не относил. «Как ни странно» — потому что моё окружение как раз-таки не способствовало нормальному развитию моих мозгов, но спасибо им, что всё же в этом плане меня не подкачали с наличием хотя бы капли критического мышления. Да и банальное любопытство заставило меня прочитать кучку статей в инете, которые позволили расслабить свои булки и не париться над глупыми вопросами. Особенно спасибо твиттеру. В твиттере у меня всегда было два аккаунта: один, где меня знали и читали друзья, а мои твиты не отличались остроумностью и звучали по типу «сегодня замечательный день, я чувствую себя Чеховым, то ли чаю выпить, то ли повеситься», а второй аккаунт я тщательно оберегал от разглашения, потому что только там я мог позволить быть себе тем, кто я есть на самом деле, лайкать то, что мне нравится, участвовать в срачах, а не быть молчаливым пользователем с попкорном по ту сторону экрана, и ещё я любил почитывать там интересные треды* на различные тематики, начиная от гендера и ориентаций, заканчивая тем, в каком возрасте начинается у девушек менструация и что делать, если плохо растёт борода. Не спрашивайте, зачем мне всё это нужно было знать: просто «потому что». И как-то меня внезапно перестало волновать, кто с кем и почему, но догадывался, что, например, мои друзья точно не одобряют что-либо, связанное с ЛГБТ. Для них, как и для большинства, непохожие люди — больные и вообще нужно бы их всех исправить, перенастроить, как роботов, да только человек — не робот. Наверное, стереотип, засевший в мозгах людей, сложно искоренить по щелчку пальца, а, возможно, никогда и не получится. Я не особо переживал, кто я в этом мире и какую роль занимаю, поэтому просто решил считать, что меня всё это точно не касается. Но последние пару дней не переставали удивлять, а новые сюрпризы постоянно вгоняли в тихую панику. Одно дело, когда что-то происходит с кем-то там в интернете, а другое, когда с тобой. Допустим, мне понравился человек. Неужели это реально могло произойти так быстро? С первого взгляда, что ли? Ну, почти с первого. Да сказки всё это, причём такие детские, что даже я со своим «умудрённым» семнадцатилетним возрастом вообще никак не вписывался в потенциального слушателя, которому вешают лапшу на уши. И самое дурацкое, что мне некому было рассказать о своих мыслях, не с кем поделиться. Хотя казалось бы — Сашка всегда рядом находилась, и Толик со Стасом, а дома — с родителями можно поговорить. Но страх, что меня возненавидят близкие люди из-за стереотипов, перевешивал все мои желания обсудить свои проблемы. А проблемы ли? Вдруг я зря беспокоился вообще и не стоило так переживать из-за пустяка, а может временного помутнения или перегрева на солнце… Или всё это — лишь новый бредовый сон, который на самом деле продолжал сниться, пока я еду в маршрутке? Надумал себе невесть что и сам же загнался. Возможно, сейчас я проснусь от очередной кочки на дороге, осмотрюсь — а от Андрея уже и след простыл, он вылез, допустим, где-то по пути, и мы с Сашкой вдвоём поедем до озера… Однако я не просыпался, потому что не спал. Стоя в душе, смывал с себя частички той самой лечебной грязи и размышлял над всем, что со мной произошло. Много раз слышал, что человек сам чувствует, когда кому-то нравится. Что это типа сложно не заметить. В памяти тут же всплыли все эти прикосновения и взгляды, которые явно намекали, что… Да нет, ну не могло такого быть. Взаимно, что ли? Возможно, Андрей на самом деле не был таким уж порядочным, добрым и весёлым. Возможно, он вёл себя так только со мной. А возможно, ничего такого и не имел в виду. Возможно, возможно, возможно… Бли-и-ин. Всё бы ничего, я бы его не заподозрил ни в каким намерениях в свою сторону, если бы не одно огромное жирное «но». Но что это, чёрт возьми, недавно было перед моим подъездом? Он ведь практически прямо сказал, что заинтересован в том, чтобы я о нём думал, а то ему, видите ли, скучно… Судорожно выдохнув, я сделал температуру воды погорячее, потому что меня начало морозить. Скучно ему, значит. Весельчак. Хотя он и правда весельчак, что уж. По крайне мере, он постоянно шутил, да и улыбка с его лица практически не сползала, заряжая своей энергией, отчего хотелось постоянно на неё смотреть. А татуировка? Где Андрей успел сделать татуировку, если ему шестнадцать? Наверняка находился в кругах каких-то неформалов, или как их ещё назвать, а родителям либо было пофиг на это, либо они поддерживали его, что вряд ли, хотя… Это мои бы ни за что мне не разрешили сейчас бить тату, считая, что их носят только зеки, а его родители, может, были более прогрессивных взглядов. Андрей точно с виду походил на того самого друга, от которого обычно просят держаться подальше. Рядом с такими людьми — яркими, забавными и интересными — я всегда чувствовал себя амёбой. И мне до сих пор казалось, что случившееся произошло не со мной. Моя невзрачная и тихая жизнь не могла внезапно вот так начать меняться. Однако, забавно, что именно меня больше всего поразило: я понравился тому, кто понравился и мне. То есть даже не то, что это парень и что этот парень — Андрей, а осознание того, что я — живой. Что я не какой-то манекен и не ходячая кожаная оболочка с набором органов внутри, а реальный человек, про которого обычно пишут истории, снимают фильмы, рассказывают бабки у подъезда или ма сплетничает, что вот у её подруги сын-то женился там, например, а дочь родила десятого внука… Странное состояние. Будто в меня впервые вселили душу, забыв сделать это перед появлением на свет. Когда я наконец вышел из ванной, желудок напомнил урчанием — словно внутри меня жил персональный кот, — о том, что он уже готов к употреблению пищи. Жрать захотелось, проще говоря. Я похромал на кухню, чтобы урвать кусок чего-нибудь съестного из холодильника, обдумывая по пути, что же сказать родителям насчёт своего помятого вида. Прятаться было бесполезно: погода «испортилась» — ну, по мне-то лучше стала — и проваляться в кровати по причине жары уже никак не получилось бы. Не успев пройти и половины коридора, я услышал звук ключей за дверью и проворачивающийся замок. Быстро заглянув в зал, посмотрел на висящие часы. Стрелки показывали почти четыре часа дня. Совсем вылетело из памяти, что сегодня пятница и короткий день. Ма работала недалеко, на машиностроительном заводе, где-то в цеху, а цеховые всегда даже раньше КБ** заканчивали рабочий день. Но всё равно, уже полдня прошло, вот это я задумался так задумался в душе. — Ну и, что с твоим лицом? — ма недовольно посмотрела на меня, как только зашла в квартиру. Я тоже мельком окинул её взглядом: уставший вид, растрёпанные светлые волосы, собранные в неаккуратный пучок, юбка, помятая снизу… Проигнорировав вопрос, я направился к маме, чтобы забрать тяжеленные сумки с продуктами, и тут она ужаснулась: — А с ногой-то что? Лишь бы она не начала хвататься за грудь и бежать наливать Корвалол. — Подвернул, упал, очнулся — гипс, — пожал плечами, забирая покупки. — Не смешно, Кеш, — садясь на пуфике в коридоре, ма сняла туфли с длинными носком и, разминая руками ступни, внимательно начала следить за каждым моим движением. — Рассказывай. Мамино «рассказывай» никогда не предвещало ничего хорошего. Она с самого моего раннего детства слишком упорно хотела походить на заботливую мать, при этом не видя границ. Если я раскрывал рот и делился с ней переживаниями, она тут же начинала меня отчитывать, указывая на все-все мои промахи. Будто мне это должно было как-то помочь. Наверное, она считала, что я внимательно её выслушаю и вынесу из её замечаний урок, чтобы в будущем больше не совершать таких ошибок. А я уже не особо слушал её трёп, чувствуя себя виноватым во всех человеческих грехах. Поэтому срывался за поддержкой к бате, но он устало посылал обратно, отмахиваясь, типа «к матери обратись». — А я и не шучу, ма. У меня же с чувством юмора всё плохо, — напомнил я и поплёлся с пакетами на кухню. Поставив их на стол, начал разбирать. Молоко, яйца, лук и петрушка, десять пачек приправ… По скидке, что ли? — Да, в этом ты весь в отца, — она зашла за мной и опёрлась плечом на косяк. Макароны, новые зубные щётки, яблоки, которые недалеко падают от яблонь… — Зато красотой — в тебя, — заметил я, но в ответ услышал тишину. Положив на стол коробку печенья, я развернулся. Каждый сантиметр кожи ощущал едкий оценивающий взгляд, в итоге остановившийся на моём синяке. — Давай посмотрю, — она подошла ко мне и протянула руку к подбородку, после поворачивая мою голову то в право, то влево, то вниз, то вверх… Казалось, она у меня отвалится на фиг! Я чувствовал себя подопытной крысой, которую разглядывают со всех сторон после очередного эксперимента. — М-да… — вздохнула ма. — Садись, — кивнула на стул, и я сел. Она опустилась на корточки и, взяв, мою больную ногу, проделала с ней то же самое, что и с головой. — Ай-яй! — вскрикнул я. — Вот тебе и «ай-яй», — покачала ма головой и, поднявшись, направилась к холодильнику. Открыв его, она внимательно прошлась взглядом по содержимому и достала замызганный синий тюбик с дверцы: — Держи, — вручила мне, — три раза в день. Расслабь свою ногу, вытяни её, без надобности не ходи лишний раз. — Ок, босс, — усмехнулся я, но сразу же поджал губы, заметив на себе разочарованный взгляд. — Ты как всегда меня подставляешь, Кеш. Я только на дачу собралась, выходные же, а ты со своей ногой… — Я не специально. — Ай, иди уже, — махнула на меня рукой, — отдыхай. Помощи от вас с отцом вечно не дождёшься, — отвернулась и, включив воду в раковине, смочила тряпку. Сейчас начнёт тщательно вытирать стол, шкафчики, газовую плитку внутри и снаружи. Так, чтобы блестело чистотой. Так, чтобы было идеально. Она всегда так делала, когда обижалась на отца. — Если за два дня не пройдёт — к врачу в понедельник. Мне хотелось рассказать ей, что случилось и почему я не виноват. Хотелось оправдаться, показать свою беспомощность перед обстоятельствами, перед случайностью. Хотелось обнять её и поцеловать в щёку, сказать «да ну её, дачу эту, потом съездим» и предложить посмотреть со мной какой-нибудь старый советский фильм, как мы любили делать это раньше. Но я ничего не сделал. Мама впервые приплела в своё недовольство отцом и меня, и я испугался, что теперь это будет повторяться постоянно. Я встал и, прихватив пачку печенья, стараясь ею не шуршать, пошёл в свою комнату. Скоро вернётся отец, и предстоит ещё с ним побазарить. Ма сто процентов обсудит с ним всё, что узнала, а она не узнала ничего, поэтому додумает собственную картину происходящего и обсудит именно её. М-да… Зайдя в комнату, я громко хлопнул за собой дверью. Вроде ж не ругались и ничего страшного не произошло, но из-за того, что я никогда не мог ничё высказать маме, мой внутренний ящик хранения был уже переполнен. Его крышка не закрывалась, как бы я на неё ни давил. Я чувствовал, как мои моральные силы иссякают, а негативные фразы и действия просачиваются сквозь приоткрытую щёлку, нагло проникая в мои мысли. Реальный хлопок дверью стал последней попыткой закрыть нереальный ящик. Тем не менее, он так и не поддался. Я кинул пачку печенья и тюбик с мазью на тумбу и упал спиной на кровать. Закрыл глаза. Если мать начнёт втирать отцу, что это он меня не так воспитал, то он будет полностью игнорировать меня как минимум неделю. Отец никогда не вставал на мою сторону, не желая лишний раз попадать под гнев матери. Я знал, что он её очень любит. Я знал, что он и меня типа любит. Однако наступит время и мне придётся покинуть родной дом, это было неизбежно, по-любому. Со мной всё равно придётся расстаться, а вот с матерью он расставаться не собирался, и я это прекрасно понимал. Но… Но сплошные «но» больно царапали что-то нежное в груди. Я слишком явно чувствовал, что оно там всё ещё есть и просит ласки. Оно — это что-то из детства, что-то, связанное с тёплыми руками матери и сильными — отца. Звук колёс проезжающего мимо поезда заставил меня вздрогнуть. Блин, снова загнался. Открыв глаза, я перевёл взгляд с серого потолка на серые тучи за окном. Они всё ещё гоняли друг друга, играя в салочки, и, когда одна касалась своей сестры, сверкала молния, словно за мной следил папарацци и пытался сделать сенсационную фотографию. Гремящий после гром напоминал о том, что не всё приходит сразу: возможно, нужно подождать, и произойдёт то, что будет правильным. Верным. Я постоянно находился в ожидании. Сверкнула вспышка. В последнее время мне стало чаще казаться, что в итоге я захлебнусь собственными размышлениями, отложенными на потом. Они копились и копились, превращаясь в огромную бесформенную массу, а я становился всё меньше и меньше. Даже если получится полностью закрыть ящик, то вскоре он всё равно не выдержит и лопнет, а масса поглотит меня, как сметана лягушку, и мне уже будет не отвертеться. Главное, не сойти с ума от такого объёма информации. Раскатисто прогремел гром, и послышались звуки сигнализаций машин. А у меня, наконец, получилось закрыть этот чёртов ящик и повесить на него амбарный замок. Ещё какое-то время валяясь в кровати, я любовался вновь рухнувшим на землю дождём, заливающим вид из окна. Затем, присев и помазав ногу, дотянулся до рюкзака, чтобы достать телефон. Откинувшись на подушку, уткнулся в экран и понял: я не смогу принять на себя всю волну негодования друзей из-за моего побега, пока не подкреплюсь, ведь, судя по всплывающим окнам, меня ждала тьма сообщений в разных соцсетях и около восьми пропущенных. Так что для храбрости мне просто необходимо было задобрить внутреннего кота. Раскрыв пачку печенья, я зажевал сразу три и, вздохнув, решился-таки ответить, пусть и чувствовал себя бессовестной скотиной. Мне не нравилось моё положение: когда я находился в таком уязвимом состоянии, то единственным желанием было — извиниться. Учитывая, сколько людей мне написало, извиняться мне придётся до конца года… Почему мне вообще, блин, написало столько людей? У графы «сообщения» стояла цифра «26». Двадцать шесть сообщений! Я решил просмотреть письма, но оставить их «непрочитанными»: благо, неофициальное приложение позволяло. С трудом отыскал среди них от Сашки. Она ругалась, что я без вести пропал, что не беру трубку и вообще, она знать меня не хочет, а после, через пять минут, «Кеш, всё хорошо?». Она всегда быстро остывала. Толик и Стас, видимо, по просьбе Сашки сделали пару попыток написать и дозвониться и их запала хватило не надолго. Я собрался прочитать и другие — чужие — письма. Оказалось, то видео завирусилось и кто-то слил на меня инфу… Большая часть написавших меня поддерживала, и лишь несколько человек — наверное, дружков хмыря, — прислали угрозы расправы со мной, типа «будешь собирать свои зубы по всему району» ну и всё в таком духе. Фантазии у них на что-то поинтереснее не хватило, однако я всё ещё смотрел на это с широко раскрытыми глазами и, казалось, не дышал, пока не очнулся от стука в дверь. — Д-да? — отозвался я и бросил телефон под подушку. — Иннокентий, это я, — по ту сторону послышался голос отца. Он единственный, кто называл меня полным именем. — Заходи, открыто… — промямлил в ответ, торопливо отряхиваясь от крошек печенья. Как только отец вошёл, сразу же уставился на меня, заставляя поёжиться. Он смерил меня взглядом, посмотрел на раскрытую пачку печенья на тумбе и ухмыльнулся, покачав головой. — Ну и, — обратился, — что скажешь в своё оправдание? А я дурачка включил. Никогда не умел с ним вести беседы, особенно, когда уже понимал, что я по-любому в проигравших. — Ты про печенье или про… — Про всё, — отрезал, а лицо сделалось таким серьёзным, как будто я только что расчленил кого-то на его глазах. — Как долго ты ещё собираешься просиживать штаны за компом и тратить время на гулянки? — понеслась моча по трубам. — Ты уже взрослый парень, — двинулся в мою сторону, и я выпрямился по струнке, — почти совершеннолетний, а всё довольный на шее у нас висишь. Это что? — чуть ли не ткнул пальцем в мой подбитый глаз. — Синяк… — пробубнил в ответ, а голос мой щенячий меня же и взбесил. Отец возвышался надо мной Эйфелевой башней и, сам того не зная, уменьшал мою любовь к французскому языку ещё больше. — Подрался? — Я кивнул, опуская взгляд. — Ясно. Слушай, — тот вздохнул и, отодвинув мою больную ногу, присел рядом, — я матери не буду говорить, хотя она и так догадалась, просто не сказала тебе ничего. А сама, вон, всю кухню уже поперемыла. Этим летом идёшь на подработку. Понял? Я не особо понял, но снова согласно кивнул в ответ. Слова застряли комком в горле, а взгляд цеплялся за что угодно, кроме глаз отца. Раньше я думал, что отец мне всегда поможет, подстрахует, научит, как нужно жить, но позже до меня допёрло, что тот и сам не был в курсе как. Потом уже, из семейных кулстори, выяснилось, что он не походил на паиньку в школе, да и в универе тоже не отличался хорошим поведением. Эт, как ма говорила, она на него повлияла положительно. Типа он изменился, но я видел на его примере, что люди не меняются: он как был собственником и хулиганом, так им и остался, откладывая все свои эмоции в такой же внутренний ящик, как и у меня. И лишь иногда позволял им брать над собой вверх — когда я косячил. — Прости, — получилось с трудом выдавить из себя, — просто там… — Не надо вот это вот. Просто знай, пока ты живёшь с нами — будешь нас слушаться, — вот и ультиматумы в ход пошли. — А потом — занимайся, чем угодно. Хотя ты ведь ничего и не умеешь толком, — ну эт уже удар ниже пояса. Я хотел возмутиться, но как обычно прикусил язык. — Не мог решить сам — я решу за тебя. Пойдёшь листовки раздавать или объявления клеить, для несовершеннолетних можно что-то найти, — он встал, и я наконец глянул на него: никаких эмоций на лице, просто полный ноль. — Вот пока дома валяешься — займись поиском. Хоть какая-то от тебя польза будет. — Копейки, что ли? — горько усмехнулся я. Он издевался надо мной, на фига мне работать именно сейчас? Мы жили в достатке, а потратить лишнее время на рабский труд я ещё успею за всю свою жизнь. Последнее лето нормальных каникул летело в тартарары. — Уму разуму научишься, — подошёл к тумбочке. Только не печенье… — Да и глаза не будешь мозолить, — после этих слов мне уже и на печенье стало всё равно. — А это, — взял пачку, — я конфискую. Не заслужил. Всё, разговор окончен. Он вышел из комнаты, выплеснув весь свой негатив и оставив его со мной. Ну здорово, спасибо, папа. Вишенка на торте вышла изумительной, на вкус как острый перец. Вот постоянно родаки раздували из мухи слона. Я снова достал телефон, но желания кому-то отвечать совершенно пропало, да его и не было, собственно. Однако сообщений стало уже двадцать семь, и всё моё рассеянное внимание вдруг приковалось к последнему. Дроу Пагудин. На автарке какой-то чёрный… эльф? Да, эльф, с красными глазами и острыми клыками. В одной руке он держал кинжал, а в другой — окровавленное сердце. Жуть. Жуть жутью, но то ли моё внутреннее чутьё подсказывало, что я знаю кто это, то ли сообщение «Как нога?», и мне сразу показался эльф не таким уж и ужасным, а, вроде, очень даже ничего… Чёрт. Негативная взвесь в воздухе тут же стала невесомой и прозрачной, но дышать глубже не получалось. Наоборот, дыхание затаилось, будто хищник перед прыжком, и я, облизнув и закусив нижнюю губу, принялся печатать ответ. Сначала я хотел просто написать что-то типа «привет, всё ок, как сам?», но потом задумался над знаками препинания, затем над самими словами, а после вообще понял, что заканчивать на «как сам?» слишком глупо, когда твой ник в сети «Иннокентий Сам». Иннокентий Сам: привет, норм. А твоя нога как поживает? Ну всё, оставалось только дождаться, когда он прочи… Оу, уже прочитал. Дроу Пагудин: Жива/здорова. Пришел домой и сразу же уснул. Такая чушь снилась Иннокентий Сам: эт я тебя наверн заразил, мне вечно снится всякая муть Дроу Пагудин: Ты меня вроде не кусал, чтобы заразить Сначала я прыснул, а потом как представил, и меня аж жаром обдало. Иннокентий Сам: а для этого обязательно надо укусить? Дроу Пагудин: Не знаю, снами меня еще не заражали Иннокентий Сам: может это передается воздушно-капельным Дроу Пагудин: Или через слюну Моя фантазия сейчас совершено не играла мне на руку. Боже, что у меня творилось в голове вообще? Иннокентий Сам: но ты мне так и не плюнул на ногу Выкрутился я перед собой, ведь война шла внутри меня, а Андрей, он же Дроу, может, вообще не был в курсе, просто я всё не так понимал и видел… Да-да, Иннокентий Сам, не дури себя сам только, пожалуйста. Дроу Пагудин: Поэтому за нее и переживаю От его «переживаю» стало так хорошо, что казалось, будто я на минуту забыл, что такое одиночество, и почувствовал тонкую, но прочную нить, идущую из груди куда-то в сторону, в открытую форточку и через улицу, а там — в последний подъезд дома. Наверняка туда, да. Ужас. Иннокентий Сам: моя нога польщена Иннокентий Сам: так че снилось? Дроу Пагудин: Я наплюю для нее баночку в подарок. Но потом только за деньги Дроу Пагудин: Знаешь, такие странные сны, когда бежишь-бежишь, а всё будто на одном месте топчешься? Так вот сегодня я так месил землю целую вечность и всё никак не мог остановиться Иннокентий Сам: меркантильный ты тип Иннокентий Сам: ого, во снах есть вечность? Дроу Пагудин: Время — деньги, у меня нет столько времени стоять и плевать для кого то литр слюны, я не во сне, где, видимо, есть вечность Дроу Пагудин: Ведь во снах может быть что угодно Мимо снова проезжал поезд, словно это тот же самый, что проезжал несколько минут назад. Словно он кружил вокруг дома. Снова и снова. Снова и снова. По окружности, а я — её центр, от которой проходят радиусы, создавая подобие снежинки. Бесконечное число радиусов-направлений, бесконечное число событий, возможностей. Иннокентий Сам: а если мы сейчас во сне? Дроу Пагудин: Тогда может случиться что угодно Я улыбнулся, потому что знал, что даже если всё это не сон, сейчас — в данный момент — я как раз готов к чему угодно. В тёмной комнате на стенке сменяли друг друга световые окна поезда и исчезли так же резко, как и появились. Вместе с грохотом колёс. Тихий дождь напомнил белый шум телевизора. Дроу Пагудин: Как проверить, сон или нет? Иннокентий Сам: ущипни себя И сам же себя ущипнул. Больно, но я не проснулся. Точно не сон. Дроу Пагудин: банальнобанальнобанально Я закатил глаза. Иннокентий Сам: ЛАДНО что бы ты не сделал в реале, но смог бы сделать во сне? Спросил я, и сам же задумался. Что бы я такого не сделал в реальности, но с удовольствием попробовал, пока снится сон? Читал, что некоторые люди практикуют осознанные сновидения — некое пограничное состояние, когда ты вроде как осознаёшь, что спишь, и одновременно можешь контролировать действия: летать там, взаимодействовать с другими персонажами, или как назвать участников сборища в твоём мозгу… Придурками, которым не повезло оказаться именно у меня, а не у кого-то нибудь учёного или писателя, где хотя бы они могли бы развлечься, ведь мне вечно снилась всякая бурда. Дроу Пагудин: Хм, прыгнуть с парашютом. Хотя очень бы хотел Иннокентий Сам: ты высоты боишься? собак и высоты Дроу Пагудин: Да, еще тараканов, но с этим как то приходится мириться Иннокентий Сам: надеюсь, ты про тех что в голове Дроу Пагудин: И про них, но обожаю разбираться с чужими Иннокентий Сам: я заметил Уж кто-кто, так Андрей точно без труда выковыривал моих тараканов из самых потаённых мест. Мне одновременно было страшно и неприятно, будто меня проверяли, прощупывали почву, пытались докопаться, только вот до чего, я пока не понимал, и мне вдруг стало интересно. Чтобы хоть как-то его подтолкнуть к чуть более близкому общению, чего, к слову, никогда не делал, но уже не удивлялся своему порыву в сторону Андрея, я стал закидывать его глупыми вопросами: какая любимая музыка, фильм, что любит есть, ведь он меня о всяком спрашивал, так что, возможно, и сам был не прочь, — но дальше односложных ответов не смог продвинуться. Андрей в какой-то момент вообще начал писать обрывисто, с ошибками, будто торопился или его отвлекали. Сообщения приходили всё с более долгим разрывом во времени, на что я подумал, что, может, он там и вовсе уже засыпает, хоть время было и не позднее, а по окнам тарабанил дождь, который обычно мешал ему спать. И тут Андрей и вовсе прислал неожиданное сообщение. Дроу Пагудин: Ой, прости, мне надо срочно бежать Иннокентий Сам: ок, главное, не беги целую вечность На этом наша переписка закончилась, причём, последнее сообщение так и осталось непрочитанным аж на целых долгих три недели.