Шелест кукурузного моря

Всё познаётся в сравнении — так часто говорят люди. Сколько ни проводи между нашими с Андреем жизнями параллелей, схожего мало. Слишком уж мы с ним отличались, наши семьи и друзья — тоже. У нас были даже разные интересы, если не касаться того, что мы интересовались друг другом. То, что происходило с Андреем, сложно поддавалось моему восприятию, потому что я жил в другом мире — более спокойном, более размеренном и лишённом каких-либо ярких событий: хороших или плохих — неважно. Поэтому после встречи с Андреем всё внутри меня пошатнулось, завертелось и закружилось вихрем. Мне казалось, что он сильнее меня, что он — моё Солнце, которое согревает и освещает путь в темноте, что он — то самое, без которого я — не я вовсе, но чистой правдой являлось только последнее. Он смог раскрыть меня, смог помочь мне стать собой, но сам в то же самое время слабел, затухал и терялся в круговороте дней и ночей, совершенно не зная, куда приткнуться и где найти поддержку. Наверное, скажи он почти сразу, что его отец — наркоман, я бы раньше начал задумываться о том, как помочь ему со сложившейся ситуацией, и не пришлось бы ждать, когда уже наступит точка невозврата. Однако всё пошло немного не так, как хотелось бы, поэтому теперь приходилось судорожно думать, как успокоить Андрея, что сказать родителям и как поступить с его отцом. Я лишь надеялся, что тот всё-таки остался жив. Пока мы с Андреем шли через наш двор, его взгляд не отлипал от собственных окон, где всё ещё везде горел свет. Когда мы приблизились к дому, Андрей стал сильнее трястись в моих руках, а его шаг замедлился. — Лучше не смотри туда, — сказал я. — Андрей? — потормошил его, но тот не отреагировал. — Андрей! — Да? — повернулся ко мне. — Хорошо, я стараюсь, но… — Я ничего не вижу, побудь моими глазами, — придумал я и показательно споткнулся. — Конечно, точно, — залепетал он. — Как я мог забыть? — и теперь уже Андрей вёл меня к моему подъезду, а не наоборот. — Послушай, а ничего, что я без предупреждения?.. — Не думай об этом, это ерунда, — заверил его. — Правда. Я достал ключи и, держа Андрея за руку — дабы не сбежал ещё, — открыл домофонную дверь. Ухватившись за его плечи, завёл бедолагу внутрь. У меня у самого пальцы сильно дрожали — ужас! — поэтому решил просто нажать на звонок, чтобы не мучиться с замками. В тамбуре послышалось движение, затем кто-то притаился у глазка, и через пару секунд нас встречала удивлённая мама. — Боже мой, дети, — ухватилась за грудь, — что случилось? — впустила нас, осматривая обоих с ног до головы. — Лёня-я-я! — позвала батю. Мы остановились на пороге — два красавца: один просто побитый, второй — побитый жизнью. Из зала вышел батя и сначала впал в небольшой ступор. Уж кого-кого он наверняка не ожидал встретить, так это потрёпанного меня и внезапного гостя в столь поздний час. — Что с вами? — очнулся. — Вас избили? — Бать, — я тут же приступил к делу, — нам нужна ваша помощь. И тут мама заохала и пошла на кухню — валерьянку хлестать. Отец сказал нам разуваться и тоже проходить туда, что мы и сделали. Ма уже поставила зачем-то чайник, который оглушающе — до пульсации в висках — нагревался, действуя на и без того больную голову и расшатанные нервы. Мы с Андреем сели с одной стороны стола, родители — с другой. Думал, они сразу начнут орать, выясняя, что с нами произошло, но в итоге оба держались: ма всё ещё за грудь, а батя — внутренне, судя по задумчивому взгляду, размышляя, с чего начать и как к нам подступиться. Андрей смотрел в одну точку на столе, уплывая в свои мысли, и я слегка толкнул его ногой. Он дёрнулся и покосился на меня. Чайник наконец вскипел, и в моментально наступившей тишине я решил продолжить: — У Андрея большие проблемы дома… — У тебя сейчас тоже будут проблемы, — сразу же встрял батя, на что я вздохнул, закатив глаза. — Ты почему в таком виде? — Подрался, но эт совсем не связано с проблемой. Понимаешь, Андрей живёт… — Опять подрался, — батя как-то зло усмехнулся и, покачав головой, кивнул на Андрея: — А он сам не умеет говорить? — Лёнь, подожди ты, — осекла его ма. — Не видишь, на обоих лиц нет. Себя я не видел, но вот Андрей сидел белее побелки на нашем потолке и теребил край футболки так, что ещё немного, и она порвалась бы. Впервые видел его в таком разбитом состоянии. Обычно он напоминал непоколебимое дерево, которое вросло в землю и лишь немного колыхалось из-за ветра, сейчас его непривычно ссутуленные плечи создавали ощущение, что дерево изогнулось, переломилось под давлением. Плюс ещё Андрей наверняка чувствовал себя неловко, поэтому вёл себя так скованно. — Ладно, продолжай, — согласился батя. И тут Андрей очнулся, мельком глянул на меня и выдал, закрыв глаза: — Мой папа хотел воткнуть в меня шприц с наркотой, — сглотнул и продолжил дрожащим голосом: — Я защищался и случайно ударил его головой о стенку. Там даже кровь появилась, — сделал паузу. — После он не подавал признаков жизни. Я испугался и сбежал, а Кеша меня перехватил. — Боже, какой ужас, — ма снова охнула, закрывая рот ладонью. — Твой отец употребляет наркотики? — погладив её по плечу, задал вопрос батя. — Это тот, что с последнего подъезда? — почему-то у него спросила ма. — Как его там… — Михаил, — прокашлялся Андрей. — Его зовут Михаил Пагудин, и, да, он принимает наркоту уже много лет, — пробормотал, разглядывая свои пальцы. — То бросал, то опять начинал… Я боюсь, что убил его, — шмыгнул носом, и из его глаз вновь покатились слёзы. Он их нервно смахнул рукавом, и моя рука легла поверх ноги Андрея, немного сжимая в знак поддержки — хотелось обнять, но не то время и не то место. — Так, надо вызывать полицию, — батя стал подниматься, но мы с Андреем дружно перехватили его через стол за рубашку. — Нет! — крикнули оба, мама аж на месте подпрыгнула. — Только не полицию, пожалуйста! — взмолился Андрей. — Прошу, меня отправят в детдом или куда там отправляют таких, как я. А его могут посадить, если он жив, а если не жив, то меня в колонию какую посадят… Пожалуйста! — Так, — батя сел обратно, и мы тоже. — Ладно, спокойно, — выставил перед нами ладони, — пока никакой полиции. Но так просто это оставлять нельзя, — задумался на секунду. — Я пойду разберусь, — снова начал подниматься, и тут уже ма взмолилась: — Куда ты собрался? Совсем сдурел? — Бать, я с тобой, — вызвался я. — Никуда ты не пойдёшь, — заявила ма, возмущённо вытаращив глаза, а Андрей, дёрнув меня за кофту, отрицательно покачал головой. — Вы были вдвоём? — спросил отец у Андрея, и тот кивнул. Отец внимательно посмотрел сначала на ма, потом снова на него, затем на меня — не моргая, и в этот момент я почувствовал, что он хочет пойти ко мне на встречу. — Пойдём, — скомандовал, словно зажигая зелёный свет на светофоре. — А вы оставайтесь тут. Дай ему успокоительное какое-нибудь своё, — сказал ма, кивнув на затрясшегося Андрея. — Мне страшно, — прошептал на ухо Андрей, когда я только-только обулся. — Будь осторожнее. Он непредсказуемый, — затем, почесав макушку, резко опустил руку и сказал: — Я пойду с вами. — Ни в коем случае, — услышал батя. — Ты можешь всё испортить. Сиди у нас. — Андрей, — я слегка наклонился и тихо произнёс: — Всё будет хорошо, помнишь? Посиди тут с мамой, ладно? Чтобы она одна не оставалась. Не переживай, — выпрямился и, через силу улыбнувшись, подмигнул. Андрей, прикусив губу, коротко кивнул и шагнул назад, обнимая себя за плечи. — Дверь в дом открыта? — отец накинул ветровку и взял с собой телефон. — Какой этаж? — спросил Андрея, открывая дверь. — Да, третий, — ответил тот, протягивая ключи, — вот, тут от домофона. Ма подошла к нему, вздохнула и поманила обратно на кухню, где на столе уже дымился чай. Батя, прихватив пачку сигарет с тумбочки, вышел, и я, ещё немного посмотрев в глаза оборачивающегося в нашу сторону Андрея, тоже вылетел из квартиры. На улице вдалеке гремел гром. Пока мы с батей направлялись от первого подъезда к последнему, я краем глаза заметил две провожающие нас тёмные фигуры в окне нашей кухни. Весь дом облепило то загорающимися, то затухающими огнями квартир, где кто-то уже ложился спать, а кто-то праздновал день рождения на всю катушку. Я же словно перемещался в каком-то холодном вязком киселе: противная морось покрывала кожу мелкими капельками, как из пульверизатора; ноги с трудом двигались; руки замёрзли; в голове — полный штиль. Резко ощутилось затишье перед бурей, к которой сколько не готовься — всё же не будешь готовым. Она происходит внезапно, как раз в самый неожиданный момент, и этого момента я боялся. Боялся того, что именно мне откроется, что именно увижу и узнаю. Батя шёл уверенно, покуривая на ходу, и огонёк сигареты служил мне маяком в темноте. От выпускаемого сизого дыма хотелось кашлять. Одновременно было желание вдохнуть его поглубже, потому что он отрезвлял, заставлял встрепенуться и взбодриться. У последнего подъезда отец остановил меня и пригрозил: — Послушай, ничего там не трогай. Мужик наверняка живой. Если и помрёт, то от передоза… Так, говорить буду я. Ты не вмешивайся и стой за мной. Понял? — Я кивнул, до сих пор не веря, что он взял меня с собой. — Хорошо, — батя щелчком пальца пульнул сигарету, и та улетела куда-то в кусты. — Если вдруг что не так, беги домой и вызывай полицию. Хотя, думаю, до этого дело не дойдёт… — Да, — согласился я. — Знаешь, где живёт? — открыл подъезд. — Примерно. — И мы зашли внутрь. Аромат жареной картошки срезонировал со свежим уличным воздухом, возбуждая аппетит, и мой желудок откликнулся звонким урчанием. Мы с батей начали подниматься. Там и тут доносились голоса людей, шум телевизоров и лай собак. Оказавшись на третьем этаже, я сразу же приметил обшарпанную дверь — как раз ту самую, которая за собой скрывала другую жизнь Андрея. Сколько раз он приходил сюда, сколько раз касался этой ручки и переступал порог, ведущий в пропасть? Я указал на дверь, и отец, натянув рукав, открыл её, запуская нас в тамбур. Теперь в нос ударил немного кисловатый неприятный запах, вынуждающий поморщиться. Одинокая «лампочка Ильича» тускло освещала небольшое пространство. Дверь справа выглядела старой и немного забытой временем, наверняка ею давным-давно никто не пользовался. Наверное, у Андрея не было соседей, подумал я, или они редко появлялись дома, ведь он точно жил не там, а за той дверью, которая располагалась прямо напротив нас. Её мягкую дерматиновую поверхность покрывали рытвины, из которых вылазила набивка. Я старался ничего не касаться, слегка прижимаясь к бате. Он потянулся рукавом к очередной двери, приоткрыл, прежде аккуратно заглядывая внутрь квартиры, и после сделал шаг за порог. Я — за ним. Кисловатый запах усилился, а под ногами заскрипел паркет и какой-то песок. Я выглянул из-за отцовской спины: в коридоре ободранные обои свисали со стен, скручиваясь спиральками; свет горел во всех комнатах, а ещё везде лежали книги. Андрей говорил об этом, но я не думал, что их настолько много… Они валялись просто всюду: в шкафах, на шкафах, на полу… Старые, новые, детские, атласы, учебники, плюс ещё всякие журналы по типу «Юного техника»… Создалось ощущение, что мы пришли в заброшенную библиотеку, к тому же нас никто не встречал, кроме тишины, разбавляемой тиканьем часов с маятником. Такие в последний раз я слышал только у бабули на даче. Квартира располагалась симметрично нашей, поэтому догадаться, где что по идее должно находиться, не составило труда. Стук колёс поезда вывел из оцепенения, вдобавок ко всему из кухни послышался какой-то шорох. Наверное, только сейчас я вздохнул, а до этого момента, как только переступил порог, и вовсе не дышал. Батя шикнул мне, приложив палец к губам, и сделал шаг в сторону кухни. Заметив на стенке капли крови, я осторожно двинулся вслед: осторожно, потому как иначе пришлось бы наступать на разбросанные книги, а по мне так это кощунство. — Есть тут кто живой? — спросил батя и резко остановился, отчего я врезался ему в спину. — Вот дрянь, — пробормотал низкий прокуренный мужской голос, и стало понятно, что папаша Андрея ещё как жив. Только не невредим, о чём говорила приложенная к его голове пачка пельменей, которую мы с Андреем недавно купили. Видимо, её только что достали из морозилки. Батя оттолкнул любопытного меня чуть-чуть назад, а сам сделал шаг вперёд. — Ну, привет, сосед, — сказал вальяжно. — Сына не потерял? — Ты ещё кто? Какого хера у меня дома делаешь? — опешил Михаил и зло скользнул взглядом сначала по отцу, затем по мне, и у меня аж в горле вмиг всё пересохло. — Это точно не мой сын. Валите отсюда! — крикнул, поднимаясь с шатающейся табуретки. — Тише. Ты же не хочешь, чтобы я вызвал ментов? — намекнул батя, и тот со скрипом сел обратно. — Вот и правильно. Учти, у меня есть связи. — Что вам надо? — прохрипел Михаил, глядя на нас исподлобья. — Поговорить, — батя прошёл на кухню, оглянулся на меня и едва заметно качнул головой, поэтому я остался стоять на входе, стараясь не касаться заляпанных косяков, но теперь мог прекрасно видеть Михаила. Если честно, то меня не удивило, что Андрей подумал, что его папаша помер, потому как выглядел тот стрёмно. Даже трудно было сказать, сколько ему примерно лет: то ли сорок, то ли шестьдесят. Его дряблая сухая кожа отдавала желтушностью и во многих местах темнела следами от уколов. Выцветшая рубашка висела как на скелете, слегка покрывая семейные трусы в клетку. Глаза смотрели насквозь и напоминали мне линзы Паши — такие же чёрные, только белки виднелись. Вообще, никогда бы не подумал, что Михаил — отец Андрея: никакая черта не напоминала мне моё Солнце. Когда Михаил снова заговорил, стали заметны его потемневшие зубы. — Мне не о чем с вами разговаривать, — отмахнулся тот, переворачивая пачку пельменей на более холодную сторону. Я замялся из-за шелестящего звука: он раздражал и добавлял тревожности. Да и замызганная кухня вызывала отвращение. Везде валялись какие-то тряпки, на полу, у стеночки, в ряд стояли пустые бутылки, а по изгвазданной жиром плите пробегал таракан. Его тараканья семейка явно проживала в старом угловом диване, обивка которого была протёрта до дыр и его внутренности торчали во все стороны. Неудивительно, что даже Михаил туда не садился, но меня передёрнуло от мысли, что там периодически спал Андрей. — Мы пришли поговорить о твоём сыне, — пояснил отец. — Об этой скотине неблагодарной? — противно ухмыльнулся Михаил, а мне его фраза отдалённо напомнила недавние слова в мою сторону. Батя покосился на меня с тенью извинения во взгляде, затем вернулся к Михаилу, пододвинул ногой к себе свободную табуретку, видимо, тоже брезгуя пожухлым диваном, и сел на неё, сложив руки на груди. Тот проводил его движения утомлённым взглядом и продолжил, растягивая слова: — Только и делает, что мешается мне вечно. Толку от такого сына, который даже родному отцу не может помочь? — Это чем же? — хмыкнул батя. — Да хоть чем. Вместо помощи, вон, голову мне расшиб… А вот что меня удивило, так это то, что Андрей не мог раньше от него отбиться или дать ему сдачи. Только когда у его папаши уже крышу снесло, Андрей проявил силу, а так — будто поддавался или просто не сопротивлялся ему, ведь… с кем тут драться-то? Кожа да кости: дунешь — развалится как карточный домик. — Гляжу, надо было тебя посильнее бить. Мозги-то у тебя набекрень. Хотя в твоём случае уже не поможет, — отец покачал головой, а Михаил неожиданно рассмеялся — беззвучно и беззубо, — а потом резко перестал и затараторил: — А то тебя не спросил, что мне поможет, а что нет. И я сам разберусь со своим сыном. Ты, вон, — кивнул на меня, — лучше за своим отпрыском следи. Я не знал, куда себя деть, но присутствие бати немного успокаивало: он был просто непоколебим и спокоен как удав, во мне же всё ходило ходуном: и сердце стучало часто-часто, и лёгкие гоняли отравленный токсинами воздух, словно сейчас были последние минуты жизни. Казалось, что ещё чуть-чуть, и я задохнусь, поэтому мой взгляд всё чаще цеплялся за самое родное и чистое в этой комнате — за моего отца. — Я-то слежу, — сказал он, — а ты даже не знаешь, где сейчас твой. — Да похер, — чуть ли не выплюнул Михаил, — всё равно в итоге возвращается, будто тут мёдом намазано. — Это его дом… — начал батя. — Это не его дом. — …а ты его отец, — продолжил. — Не хочу я быть его отцом! — Михаил стукнул кулаком по столу, с которого на пол грохнулась пепельница, разбрасывая содержимое, и внутри меня всё сжалось. — Раньше надо было думать. И думать головой, а не другим местом. — Не сын он мне, — тот поднял пепельницу и поставил на стол. — Нагуляла мать, а мне теперь воспитывай. Такой ублюдок не может быть моим сыном. Как Андрей вообще мог жить с таким человеком? Если его ещё можно было таковым назвать. От его грязных слов о моём Солнце в груди распалялся пожар. Я стиснул зубы и попытался усмирить свой пыл, мысленно прожигая взглядом в голове Михаила дыру — тот даже поморщился. — Кем бы он ни был, — батя достал сигарету, поджёг и затянулся, — никто не давал тебе права так с ним обращаться… — Как хочу, так и обращаюсь, — огрызнулся Михаил, сжав сильнее пачку пельменей. Они там наверняка уже в кашу превратились. — Он мне всю жизнь испортил, а ты, — указал на отца пальцем, — кто ты вообще такой? Припёрся… Самый умный, что ли? — привстал с табуретки. — Ты ничего не знаешь, проваливай отсюда, — махнул рукой. — Спокойнее, — угрожающе-низко произнёс батя, и тот замер. — Или ты забыл, что вместо сына твоего могу привести кого похуже? — ещё раз затянулся и пустил дым тому прямо в лицо. — Хуже его, хах, — тот нервно бросил на стол пачку пельменей и тоже полез за сигаретами, лежащими на подоконнике. Взял одну, плюхнулся обратно и продолжил, когда поджёг: — Спиногрыз, всю жизнь мне испоганил, — выдохнул дым, и я закашлялся от кумара, на что батя встал и приоткрыл форточку. Небо загромыхало прямо над нами и окна затрещали. Михаил сделал пару глубоких затяжек и скинул пепел прямо на пол, продолжая говорить нарочно высоким голосом: — «Мама, у меня опять температура», «мама, а папа ругается», «а папа избил меня ремнём» и всё «мама» да «мама», — раздражённо потушил сигарету о пепельницу, и мой батя повторил за ним, только медленно и внимательно слушая. — Сдохла, поди, сука из-за него, а теперь мне с ним мучайся, — Михаил уставился в одну точку. — Какая же ты тварь, — процедил батя. — Кроме тебя у него никого нет, и ты обязан о нём заботиться! — Никому я ничего не должен, — прошипел Михаил. — Должен. Это единственный человек, которому ты должен, — возмутился отец, — пока он не встанет на ноги. Засунув руки в карманы, я смотрел то на одного, то на другого: сейчас передо мной велась борьба добра и зла, ну или света и тьмы. И теперь мой батя казался мне совсем не ужасным, как думалось раньше. И мои с ним разногласия — на самом деле так — временные трудности, разобраться с которыми вовсе не сложно. — Ой, не заливай, — протянул Михаил, нахмурившись. — Я инвалид, — ткнул себя в грудь, — это он должен за мной ухаживать. Он мне должен за всё, что натворил. — Что же он натворил? — не выдержав, встрял я, делая шаг вперёд, и тот глянул на меня с прищуром: — О, чё, друг твой, поди? — Я напрягся и сжал в карманах кулаки. — А что если скажу, что из-за него я лишился своего родного сына? Ещё не родившегося, — сказал наигранно-плаксиво, отчего моё лицо скривилось. Я ему не верил. — Андрей вечно болел, вечно попадал в какие-то передряги, — Михаил задумался на пару секунд, пожевав потрескавшиеся губы, из которых начала сочиться кровь, и продолжил, возбуждённо тараторя: — То температурит по любому пустяку, то подерётся, то упадёт с гаража, то собака нападет. У матери выкидыш из-за нервов случился — и я — я пострадал, понимаете? — жалобно посмотрел. — А этот всё жил и жил себе спокойно, будто ничего не произошло. — Вот это ты мразь… — батя вздохнул и двумя пальцами протёр глаза. — Твой сын тут ни при чём. Ты на себя посмотри, — кивнул на папашу Андрея. — Какой выкидыш? Да я уверен, что твоя жена сделала аборт, как только поняла, что ты не изменишься. Тот слизнул кровь с губы, а его пальцы зачесали ранки на руках. — Что ж она со мной не развелась? — спросил. — Что ж она ко мне периодически приезжала? Любила, вот почему, — выпучил глаза, как задыхающаяся на суше рыба. — А эта скотина её в итоге и добила поди. — Вы в своём уме? — мне хотелось врезать ему или ударить головой о стол, да так, чтобы не очнулся уже. — Причём тут Андрей вообще? Она же в автокатастрофе погибла. — Неважно, — зыркнул на меня так, что я подумал — сейчас накинется. — А ты вообще не лезь! — зарычал и даже привстал, на что батя уже не выдержал и почти исполнил то, о чём я подумывал: схватил Михаила за редкие волосы и ударил о стол лицом. — Ай-ай… — Не ори на моего сына, — батя подошёл к раковине, рукавом открыл воду и помыл руки. — Итак, — встал рядом со мной и обратился к шмыгающему Михаилу, держащемуся за нос. — С тобой всё ясно. И с Андреем тоже. Мне жаль бедного мальчишку, не повезло же ему с отцом. — Тот снова беззвучно засмеялся. — Смейся-смейся, но я этого просто так не оставляю. Родственники ещё есть живые? — А если скажу, что нет? — он схватил какую-то грязную тряпку и приложил к кровоточащему носу. — Есть, — вспомнил я. — Бабушка, где-то на югах живёт. — Бабушка? — батя мельком глянул на меня, затем отвернулся обратно и радостно хлопнул в ладоши: — Бабушка — это просто замечательно. Значит вот как мы поступим: или мы звоним бабушке и отправляем к ней Андрея, — начал загибать пальцы, как он обычно это делал, — и ты больше не вмешиваешься в его жизнь, или же я вызываю ментов, органы опеки, и тебя ждёт сущий ад. Выбирай. — Я уже в аду… — прогундел Михаил, пошатываясь на табуретке, будто ещё немного, и потеряет сознание. Его взгляд совсем поник, веки медленно моргали, а редкие волосы слиплись от пота. — Хорошо, — сказал спустя пару минут раздумий. — Мать Тереза, бля. — Супер, — батя довольно улыбнулся, глянул на меня и тихо прошептал: — Выйди пока, мне надо с ним тет-а-тет поговорить. Не хочу при тебе. — Что? Д-да. Да, конечно, — согласился я, шагнул назад, и дверь кухни передо мной медленно закрылась. Оттуда послышался вкрадчивый голос отца, но что именно он говорил, не было понятно. Я постоял-постоял, развернулся и не спеша прошёл в коридор. Стал разглядывать уходящие в глубь квартиры скопища книг, среди которых валялись обёртки от конфет, поломанные игрушки… Потом заметил жгут, пару погнутых ложек и даже шприц, отчего резко попятился, очутившись в зале, и наступил на баночку от лекарства. Она крякнула под подошвой кроссовка и треснула. Я огляделся — ни о какой технике и речи не было — только один советский шкаф, небольшая тумбочка, кресло, покрытое пледом, который пестрил жёлтыми и коричневыми пятнами неясного происхождения, на стене висели те самые часы с маятником, а в углу стояло засохшее растение. Сначала в голову пришла мысль о том, почему Андрей не спал тут — когда отец засыпал у него в комнате, — а предпочитал тот ужасный угловой диван на кухне, но… Растение напоминало небольшое деревце: то ли какой-то фикус, то ли мандарин, как у нас в школе я видел, — только вот не жило оно уже о-о-очень давно. Возможно, оно и было причиной, а может, этот висящий «метроном», показывающий время и капающий на мозги своим «тук-тук-тук-тук»… Вздохнув, я двинулся дальше по коридору, где находились туалет с ванной и две спальни, одна из которых была захламлена и напоминала кладовку, а вторая явно выделялась не то чтобы чистотой, но более-менее порядком. Я чувствовал, что именно здесь Андрей пытался спрятаться хотя бы на время от всего и всех, но его всё равно не оставляли в покое, периодически внедряясь в виде кулаков, криков, шума поезда и постоянной бессонницы. Слева висел пыльный советский ковёр и стояла пружинная кровать, которая прогибалась до самого пола. На окнах из-за открытой форточки тихо колыхался некогда белый тюль. Я сделал шаг вперёд, чтобы окунуться с головой в параллельный мир, и сразу же наткнулся на валяющиеся посередине комнаты порванные кусочки бумаги. Чёрно-белая фотография. Отец говорил мне ничего не трогать, но руки сами потянулись к ней. Присев, я стал собирать мозаику, и передо мной появился образ красивой молодой девушки, на которую так походил Андрей. Даже родинка под глазом такая же, как и у неё. Не эта ли фотография стала корнем зла сегодняшних ссоры и сумасшедшего поведения Михаила? За окном вновь застучали колёса, а я как зачарованный стал возвращаться обратно, замечая всё больше и больше нюансов в бардаке, сохранившем в себе память недавнего инцидента: в комнате Андрея всё началось; они разругались, и его отец порвал фотографию; после Андрей убегал, бросая в папашу вот эту копну книг; тут он споткнулся об огромный том англо-русского переводчика, а упав, стал отбиваться от Михаила; вот здесь, в зале, папаша достал дурь и, видимо, хотел кайфануть, отойти от того, что увидел, хотел забыться, но что-то ему помешало… Возможно, Михаил не хотел мучиться один и ему было просто необходимо, чтобы Андрей присоединился к нему, чтобы продолжил его «дело», чтобы тоже страдал, чтобы почувствовал, каково это… Эгоист, какой же он эгоист и гад… Андрей всё понял, побежал на выход, но тот его нагнал, занося над ним яд, и вот тут, где капли крови, прямо перед закрытой дверью кухни, вырубился от удара головой. Возможно, всё произошло именно так, или же как-то иначе, ведь я не чёртов Шерлок Холмс, чтобы разгадывать такие загадки, однако в любом случае всё это случилось, и сердце ещё сильнее сжалось, превращаясь в комок, в сгусток, который провонялся чем-то горько-кислым… — Ты здесь? — из-за двери появился батя, а я уже толком не понимал, где нахожусь, но кивнул. — Отлично, уже уходим. Всё нормально? — Я немного задумался и отрицательно мотанул головой. — Понял. Давай номер бабушки, — батя вернулся на кухню, обращаясь к Михаилу, и достал свой телефон. — Отныне Андрей сюда если и зайдёт, то только за вещами, — снова сел на табуретку. — У него ничего нет, — тихо произнёс я. — Оу… Значит, не зайдет, — батя пожал плечами. — Сволочь ты, — Михаил медленно поднялся, словно из него выкачали все силы, и поплёлся к холодильнику, сверху которого валялся очередной ворох книг. Он покопался в нём, покопался и достал старый мобильник, я бы даже сказал, древний. Плюхнулся обратно на табуретку, та не выдержала и развалилась. — Сука-а-а, — простонал тот, потирая поясницу, и батя, закатив глаза, подобрал упавшую на пол мобилу, разблокировал и начал сам искать. — Как её зовут? — Мама, — ответил тот. Отец глянул на него, тот — на него, по окнам затарабанил ливень, и мне так захотелось вмиг покинуть уже эту кухню, эту квартиру, наполненную призраками прошлого: детства Андрея, горя семьи, их ругани, встреч и расставаний. Здесь не осталось ничего хорошего, поэтому и Андрею делать тут тоже нечего. Батя нашёл номер, записал себе, кинул мобилу под ноги насупившемуся Михаилу, который, видимо, начал терять связь с реальностью и гулял своим взглядом по пространству, ища спасения. Уйдём — и примется за старое. — Проживи ещё хотя год, а там — делай с собой, что хочешь, — фыркнул батя, снова намывая руки. Затем он встряхнул ими и, указав мне на выход, сказал Михаилу, не оборачиваясь: — Я ещё не прощаюсь. Наконец-то, мы вывалились на улицу, и дождь был как раз кстати, потому что мне требовалось что-то, что заменило бы пощёчину после недавних событий. Что-то, что помогло бы очнуться, прийти в себя, но даже ливня не хватало: за мной по пятам следовал дух той квартиры. Мы добежали с батей до нашего подъезда, а когда остановились под козырьком, тот вновь закурил. — У тебя есть связи? — удивлённо спросил я и глянул на наши окна: свет уже горел не на кухне, а в зале. — Да куда там… — хмыкнул отец. — Не сказал бы, могло бы и не получиться ничего. Но ему не нужно об этом знать. — Я покивал сам себе, облизнув губы, и почувствовал на них привкус затхлых книг. Хотелось срочно помыться — отмыться от всего, что осело на мне, словно вбилось татуировками в кожу. — А… А о чём ты с ним говорил без меня? — Да так, насчёт наследства узнал и про суды рассказал, — выдохнул клуб дыма, который завихрился, рождая в голове образы. — Ещё немного повтирал про то, кто он, расписал ему всё в подробностях, что его ждёт, если он продолжит — а он продолжит, конечно же. Ну и сказал, куда можно обратиться, если всё же… — Я хмыкнул. — Да, именно. — Думаю, — сказал я, — он уже не вернётся. Батя немного помолчал и, снова затянувшись, продолжил: — Слишком долго на игле. Если он раньше был полным кретином, то сейчас его разум вообще просел. — Потом строго: — Так что даже не вздумай… — Бать, — обессиленно вздохнул я. Мне уже хватило того, что пришлось увидеть. Наверное, для этого меня и взяли, хотя, может и не только для этого. — Ладно, пойдём домой, — похлопал меня по плечу и выкинул сигарету. Дверь открыла взволнованная ма: — Как же вы долго. Ну что там? — прошептала, запахиваясь посильнее в халат. — Там ужасно, — ответил отец, вешая куртку на крючок, пока я лениво разувался. Наша квартира мне показалась такой уютной и приветливой. Необычайно душевной. Будто теперь я всё видел глазами Андрея. Мне стало немного не по себе. Оглянувшись, я нигде его не увидел. Тут же дала о себе знать больная голова, а в груди комок всё ещё не разжался, сгусток не рассосался, осев камнем. — А где Андрей? — спросил у ма, пока она обо всём расспрашивала батю. — Ой, он так переживал, — беспокойно поправила пучок на голове, — что чуть к вам не побежал. Еле уговорила остаться. Дала ему снотворного, и он уже уснул. Прости, Кеш, у тебя на кровати. Можешь в зале поспать сегодня… — У тебя есть снотворное? — удивился батя. — Если бы ты чаще интересовался мной, то знал бы. — Прости, — он обнял её, а я вздохнул, постепенно успокаиваясь. Всё хорошо. Всё будет хорошо. — Пойду, — сказал, — посмотрю, как он. Да. И переоденусь наконец. — Ты держался молодцом, — подмигнул мне батя, и я во второй раз за сегодня через силу улыбнулся. Было приятно, даже очень, слышать такие слова от него, но мой организм настолько вымотался, что на большее просто меня не хватило. — Но про драку ещё поговорим, — услышал уже, когда заворачивал за угол. После того, как мы вместе с отцом посетили ад, мне уже не страшно было обсудить с ним всё что угодно, наверное. Я взглянул на него немного под другим углом, и по тому батиному извиняющемуся взгляду было понятно, что он тоже что-то для себя отложил из всей этой истории. А что именно, узнаю потом. Всё потом, сейчас — душ, Андрей и сон. Я зашёл в ванную, помыл руки, ополоснул лицо, особенно уделяя внимание губам. Распустил волосы и немного намочил их. Когда зашёл в свою тёмную комнату, по окну всё ещё тарабанил дождь, а на фоне него звучало размеренное дыхание спящего Андрея. Я стянул с себя кофту и бросил на пол, но желание принять душ пропало. Андрей лежал в той самой одежде, в которой был у себя там, дома, и я понял, что хочу поддержать его тем, что тоже вернулся оттуда, что, несмотря ни на что, буду с ним в любом его состоянии, откуда бы он ни пришёл, куда бы его ни занесло, чем бы его ни накрыло: беспочвенными обвинениями папаши, дождём или книжной пылью. Хотел разделить с ним все его бедствия, пусть даже нам теперь оставались считанные дни. Тихо пробравшись к кровати, наощупь нашёл Андрея, свернувшегося калачиком, и прилёг с краю, крепко обнимая его и утыкаясь в лохматые волосы. От него всё равно пахло чем-то далёким от того места, где он жил: чем-то пряным, немного сладковатым и тёплым. Тело всё ныло от ударов, но рядом с ним вся боль куда-то испарялась, исчезала в мареве накатившего сна. Я закрыл глаза и представил, как мы лежим на морском песке под согревающими лучами, как поют чайки, как лёгкий ветерок обдувает нас, лаская кожу, а рядом тихо шумят волны, и Андрею больше ничто не мешает спать. Где-то на задворках сознания прозвучал скрип двери, мамин шёпот, отцовское «пусть уже спят» и как он пошёл потом звонить по телефону — наверное, бабушке Андрея, — но двигаться совершенно не хотелось. Было слишком уютно и спокойно. Слишком хорошо, чтобы просыпаться.