Глава IV
4 июля 2020 г. в 15:31
С того разговора с Алисой прошло несколько часов. Уроки давно закончились, и я вновь оказалась в подземном городе, меряя шагами коридоры древнего замка. Мысли о том, что все эти сны и воспоминания могут быть как-то связаны с реинкарнацией, не давали мне покоя. С одной стороны, в душе зародилось глупое чувство, что мы соулмейты, как Пары вампиров и Истинные у оборотней, что наша любовь в прошлой жизни была столь велика, что одной жизни нам не хватило. Но с другой стороны, за спиной словно стоял кто-то тёмный, я чувствовала, помимо тех нежных чувств, что вызывали у меня мысли о Марине, ещё и неискупимую вину. Я никак не могла понять, почему это чувство пробуждается у меня каждый раз, стоит взгляду зацепиться за кого-то, с похожим цветом волос или комплекцией. Почему у меня было такое чувство, будто бы я причинила девушке боль?
Маги собрались в кабинет и в пятый раз за неделю, обсуждали моё состояние, не впуская меня и не позволяя уйти. Но чувство вины и зуд в затылке от того, что ты что-то не сделал не позволили мне просто так сидеть, и, наплевав на всё, я решила проверить теорию Алисы и направилась к старой лестнице в кафе.
— Юля? — прервал меня знакомый голос, и по телу тут же прошлась дрожь от двух сильных аур, окутывающих меня.
— Здрасте, — невинно поздоровалась я с вампирами, стараясь вести себя как можно естественнее, но естественно я только провалилась.
— Ты куда? — поинтересовалась Виктория, настороженно глянув в сторону дворца.
— Мне надо, — промямлила я и тут же съёжилась под двумя подозрительными взглядами, — очень надо.
Приём на подобии щенячьих глазок на столь могущественных вампирах конечно же не сработал, но, по крайней мере, они усмирили свою ауру, позволяя мне вдохнуть полной грудью и без того не самый лёгкий, для человеческих лёгких, подземный воздух.
— Очень надо? — уточнила Элхад, и я, как болванчик, ритмично закивала, совершенно не доверяя своим голосовым связкам.
Вампиры переглянулись, посмотрели в сторону дворца, потом на меня и кивнули, позволяя мне сбежать. Обрадовавшись полученной свободе, я тут же побежала наверх, набирая по пути номер шатенки.
— Юля, какого тебе надо? — послышался раздражённый голос из телефона.
— Срочно! Важно! Где ты? — на одном дыхании выдала я, выбегая из кафе и оглядываясь, дабы убедиться в отсутствии сопровождающих, но видимо Элхад дала мне свободу.
— Дома я, несносное создание, — почему-то усмехнулась Марина, и я споткнулась, едва не познакомив своё личико с грязными городскими тротуарами, услышав, как она меня назвала.
Эта усмешка, этот тон, это прозвище, этот голос… всё буквально сводило меня с ума, и я уже не могла понять, какие воспоминания настоящие, а какие нет. Марина же, в это время решившая заняться уборкой по дому, присела у зашторенного окна и смотрела на старый рисунок, приклеенный к боковой стенке шкафа. Она нарисовала его, когда ей было десять и, несмотря на два переезда и ремонт, всегда держала при себе. На помятом временем, немного пожелтевшем листке бумаги, была нарисована девушка, с длинными каштановыми волосами, затянутыми в тугой хвост на затылке. Она была облачена в чёрный волейбольный костюм и буквально парила над сеткой. Фоном служили болельщики, команды, но в центре внимания была именно она — девушка, что парила, и не мяч был её целью, а она была целью меча, желавшего оказаться на том месте, с которого будет проведена наилучшая победная атака.
В отличие от Юли, у шатенки не было не вызванных звуками или фразами видений, ни снов, ни невыносимых болей, ведь умерли они по-разному. У шатенки не было родственников ведьм, что соберут целый консилиум, лишь раздражая тем, что ничего не будут говорить. Она была одна, наедине со своим безумием. Марина такой родилась, родилась, помня прошлую жизнь. Она была рада переездам лишь потому, что именно там, на новом месте, могла быть она — девушка, что пролила на неё кофе на спортивной площадке и не взбесилась, выслушав длинную и громкую тираду. Она была рада переездам лишь потому, что именно там, на новом месте, могла быть она — девушка, что заставляла время остановиться, стоило лишь встретиться двум влюблённым взглядам. Она была рада переездам, ведь благодаря им она нашла её, немного неуклюжую, странную, скрытную, но в то же время такую открытую девушку с каштановыми волосами, что больше не взлетала, но позволяла взлетать от одного лишь звука своего голоса, от одной лишь улыбки, просто существуя она позволяла парить в облаках, и Марина уже забыла всю ту ненависть, что испытывала первые два года, всю ту горечь, что стала соседкой по комнате всю прошлую жизнь.
Девушка, что помнила прошлую жизнь, одновременно желала и боялась напомнить о ней своей возлюбленной. Желала, ведь уже не могла терпеть, чувствовала ломку от нехватки тех объятий, тех поцелуев, тех касаний, и боялась, ведь тогда Юля вспомнит не только их любовь, но и свою смерть, что длилась целый год.
Я добежала до многоэтажки, пробежав по всем возможным и невозможным подворотням, и теперь топталась в нерешительности у заветной двери.
— Фух, — с шумом выдохнула я, пытаясь привести своё дыхание, а заодно и внешний вид в порядок,и трясущейся от волнения рукой, нажала на потёртый дверной замок.
В квартире раздался противный звон, и, спустя несколько секунд, железная дверь отворилась, являя мне ангела. Марина была одета в растянутые, светлые спортивные штаны, серую футболку, что была больше положенного на пару размеров, и милые пушистые тапочки.
— Ты решила пробежать марафон? — обеспокоенно спросила шатенка, убирая распущенные, длинные волосы за спину, и немного отошла, пропуская гостью в дом, но у меня были совершенно другие планы.
Я сделала шаг вперёд и схватила за приятную ткань футболки, притягивая ничего не понимающую девушку ближе. Марина вскрикнула и, чтобы не упасть, вцепилась в мои плечи. Мы были почти одного роста, что позволяло мне смотреть прямо в эти бездонные, не дающие мне спать по ночам, карие глаза. Мы простояли так с несколько секунд, пока я не нашла в себе ещё немного храбрости и не притянула шатенку ближе, нежно беря её лицо в свои руки и замирая на одно мгновение, чтобы убедиться в том, что она не против моих действий. Мгновение прошло, вместе с её шоком и последнее движение мы совершили синхронно. Губы, что никогда не знали вкуса друг друга, соединились в медленном, нежном поцелуе, выбившем из лёгких весь воздух и давшем нам понять, как сильно мы скучали друг по другу. С каждой секундой, с каждым прикосновение к таким мягким и тёплым губам девушки, я вспоминала всё больше и больше, но образы, слова, песни, вкусы — всё это уходило на второй план, медленно находя в моём потрёпанном кошмарами разуме не занятую полочку и подтягивая за собой так небрежно разбросанные воспоминания. Кусочки пазла, о которых говорила Алиса, находили себе места, находили другие кусочки, с которыми могли соединиться только они, и одна единая огромная картина выстраивалась с каждой секундой нашего времени, что мы отдавали этим невинным и таким необходимым нам касаниям губ.
Наконец, воздуха перестало хватать, и мы с большим нежеланием отстранились друг от друга, но я так и не позволила себе отпустить её, а она так и не решилась открыть глаза.
— Наш первый поцелуй был точно таким же, — усмехнулась она, прижимаясь ко мне ближе.
— Я помню, — улыбнулась я, только сейчас понимая, что мы стоим на виду у всей лестничной площадки, а Марина одета слегка не по погоде. Мы зашли в квартиру, и дверь громко захлопнулась, стоило нам пересечь порог, — я всё помню.
— Я всегда помнила, — сказала шатенка, прижимаясь ко мне ещё сильнее и отчаянно цепляясь за мою кофту, словно боясь, что я растворюсь.
— Юля, ты уверена? — спросила Катерина Ивановна, уже в пятый раз за час проверяя мой пульс.
— Я же уже говорила, что уверена, — мне стоило больших усилий не накричать на женщину, — и мне плевать, что уже было десять провалов.
Женщина вздохнула и отошла от меня, позволяя лаборанту, наконец, направить на меня объектив камеры. Я убрала волосы за спину и поудобнее уселась на твёрдом стуле, с которым уже, наверное, срослась.
— Мы готовы, — сказал парень, смотря на меня именно тем взглядом, который я и не хотела видеть.
— Так давайте начинать, — не поняла, чего все ждут я, — я уже давно готова.
— Да, ты готова, но у тебя ещё есть возможность передумать, — вновь начала наседать на меня Катерина.
— У меня болезнь с очень говорящим названием, — всё-таки вспылила я, — а это значит, что у членов моей семьи есть к ней предрасположенность. А ещё, как бы вы не были этим недовольны, у моей любимой девушки — вашей дочери — так же есть предрасположенность к этой гадости, и именно поэтому я и согласилась участвовать в этом дурацком проекте. Давайте мы уже запишем это дурацкое видео, и вы будете вкалывать мне всю ту гадость, что должны вколоть.
Все замерли. Этот проект был тем, против чего общественность выступала даже сильнее, чем против расизма в США. С моей болезнью долго не живут и не потому, что она так быстро убивает, а потому, что врачи делают эвтаназию, чтобы пациент не умер в муках, или же сам себя не убил.
Катерина Ивановна кивнула, и все врачи отошли к стене, а лаборант включил камеру.
— Я, Кулагина Юлия Юрьевна, две тысячи третьего года рождения, находясь в здравом уме и трезвой памяти, соглашаюсь на участие в медицинском проекте по изучению заболевания мозга Ликвид Полентам. Я соглашаюсь на все медицинские процедуры, необходимые для изучения болезни и понимаю, что в это время будет происходить с моим телом и разумом. Подписанное мною согласие хранится у моего лечащего врача и было подписано мною при некоторых, выдвинутых мною, условиях. Во-первых, я не хочу, чтобы кто-либо из моих родственников и друзей знал, где я нахожусь и что со мной происходит. Во-вторых, я прошу сообщить им о моём участии в данном проекте не раньше, чем через пять лет, после моей смерти. В-третьих, даже если моё сердце остановится, я прошу его завести, даже, если я буду умолять о прекращении моего участия в проекте, прошу меня не слушать, если я буду разрывать себя на часть от боли, прошу приковать меня к кровати и минимизировать обезболивающие. Я хочу пройти весь этот путь, вытерпеть всю боль и умереть именно от Ликвид Полентам, когда мой мозг прекратит свою жизнедеятельность, чтобы дать врачам как можно больше информации о данном заболевании и дать шанс тем, у кого в будущем обнаружат его, выжить. Двадцать третье июля, две тысячи двадцать первого года.
Лаборант выключил камеру, и все, кроме Катерины Ивановны, покинули кабинет.
— Твои намерения очень благородны, — сказала она, отодвигая кресло и садясь напротив меня, — но я по-прежнему не могу понять один пункт договора.
— Я знаю, что она меня возненавидит, — кивнула я, понимая, а каком именно пункте говорит женщина, — но пусть лучше меня ненавидят, чем… я не хочу, чтобы кто-либо из них увидел то, во что я превращусь. Они будут приходить, пытаться меня развеселить, но в их глазах будет жалость. Они будут чувствовать боль от того, что я умираю. Я не хочу знать, какие эмоции будут на их лицах, если у меня начнётся приступ во время посещения и… я не хочу, чтобы однажды они пришли меня навестить, а я не помнила, кто они такие. Пусть я буду гореть в Аду, в пламени их ненависти, но я не хочу, чтобы мои родители, мои друзья, чтобы Марина чувствовала ту боль. Может быть, существует реинкарнация, и я встречу их всех вновь, в следующей жизни и…
— Я выполню все твои условия, — Кивнула женщина, выслушав меня с не читаемым лицом, и поднялась с кресла, — тебе пора в палату.