Лисьи следы

Чонин смиренно сидит за первой партой прямо напротив учительского стола, чувствуя дрожь в коленях и трепет внутри. Уроки истории идут короче, чем раньше — время бежит марафон. Хёнджин, когда рассказывает материал, обычно смотрит на кого-то конкретного или в никуда. Он по-правде много чего знает и умеет это интересно преподносить. Чонин ловил его взгляд пару раз и, сам того не контролируя, спешно отпускал свой будто бы от стыда. Мама всегда говорила, что мужчины любого возраста редко замечают мелочи и вообще устроены так, что слишком много не думают (но это не значит, что они дураки, вовсе нет). Додумывать — удел женщин, любящих себя накручивать. Вот только сам уже придумал около восьми вариантов того, что скажет Хёнджин, когда он решится извиниться за ту бестактность. Глупо, как и всегда; пересаживаться уже больше не хочется, да и Джисон смирился. Мелочи оказываются до милого важными (по крайней мере, Чонину они кажутся таковыми): у Хёнджина длинные пальцы, которые он любит вплетать в свои волосы, когда задумчиво проверяет тетради, подперев рукой голову; у Хёнджина хлопковые однотонные рубашки и кофты преимущественно светлые, но на один-два размера больше; у Хёнджина привычка приходить на работу раньше, чем приходила Сунхэ. Последнее Чонин узнал случайно от уборщицы — просто мимолетом и без соответствующего вопроса, просто случайно. Чонин к понятию «судьба» всегда относился неоднозначно. Некоторые вещи просто нельзя объяснить — почему? Хёнджин же не просто так занял эту должность, пусть и временно; должно же быть что-то высокое? После звонка Чонин специально медлит. Джисон реагирует на это спокойно — они всегда встречаются в столовой после шестого урока — и уходит, чтобы занять места. — Я бы… хотел бы извиниться за то, что сказал вам тогда. Это было нагло и неуместно. Извините, пожалуйста. Хёнджин вешает тряпку, которой стирал написанное мелом домашнее задание, на доску и оборачивается. Из Чонина та крупица уверенности улетучивается мгновенно, хотя Хёнджин совсем не страшный. Скорее наоборот — он располагает к себе как внешне, как и словами. — Ты, наверное, решил, что если мне нет сорока лет и я тут недавно, то можно? — Хёнджин улыбается глазами, но при этом говорит по-взрослому строго. Старший садится за стол. Чонин чувствует себя так, будто бы вот-вот начнёт защищать какую-нибудь диссертацию или сдавать устный экзамен. — Нет, что вы. Я вовсе не думал об этом, — Чонин на задворках сознания всё же признаётся себе, что да, на это они и надеялись. — Хорошо, потому что уже были ученики, которые как раз думали именно так. Твои извинения приняты, Чонин. Можешь сесть рядом со своим другом, но при условии что никакой болтовни. Это неприятно и неудобно, когда рассказываешь материал, а откуда-то доносится бурчание или смех. Чонин приоткрывает рот, чтобы сказать: «Не нужно. Я готов остаться на своём месте, потому что мне действительно интересно то, как вы рассказывайте, как вы в целом говорите». Выходит совсем иначе, оседая мелкой крошкой в лёгких. — Спасибо вам. — Не за что?.. — недоуменно хмурится он. Чонин не нашёл страничку Хёнджина даже через Хо Джунэ — единственного учителя в городе, которому за семьдесят и который сидит абсолютно во всех популярных социальных сетях. Записи у него, конечно, типично «стариковские», но и не настолько постыдные, чтобы не быть у него в друзьях и порой не лайкать фотографии, на которых он вместе с женой или любимой собакой. Хо довольно-таки общительный; Чонин пришёл к неутешительному выводу, что, вероятно, Хёнджин вообще не любит соцсети. На протяжении вот уже двух недель (семнадцати дней — Чонин точно знает) он не может перестать проходить через тот этаж, где находится кабинет Хвана, как можно чаще; садиться в столовой так, чтобы было видно Хёнджина, кушающего вместе с завучем и заикающейся учительницей физики. Это восходит до целого ритуала, как у заядлого курильщика. Когда смотрит на себя в зеркало в комнате, то Чонин пугается — почему-то возникает ощущение, словно хранишь какую-то ужасную тайну. С этим нельзя поделиться, про это нельзя даже написать в дневник (хотя Чонин никогда не вёл), потому что сформулировать невозможно. Чонин честно не может сказать наверняка, что именно стало отправной точкой и почему именно Хёнджин. Думая о нём, в голове возникает лишь имя, а никак не статус или первое препятствие: — Учитель Хван… Хёнджин удивлённо поворачивает голову, но дверь всё-таки закрывает. Чонину не трудно догадаться, что старший уже yходит — рабочая сумка в руке, а полоски света из-за двери нет. Седьмой урок в четверг — это муторно, это легкая боль в голове и усталость в мышцах. — Да, Чонин? Что-то забыл или хотел спросить? — Скажите, а сколько вам лет? Чонин натягивает правый рукав толстовки и прячет в него руку целиком, жутко волнуясь. Хенджин имеет полное право сказать, что это не чониновское дело (и, вероятно, это и будет самым правильным решением). Но для младшего важно знать; просто потому что, просто чтобы высчитать точную разницу. Ну, не может же быть много. К чему именно это так важно знать, Чонин до конца не понимает. Точнее, смутная догадка из-за собственных глупых действий подталкивает на определённые мысли. Порой он чувствовал себя неуютно и по-дурацки, когда кто-то из одноклассников мог откровенно говорить о сексе, чём-то похожем и откровенном, и сейчас так же. У Чонина-то дальше поцелуев с зеркалом не заходило — Боже, постыдные двенадцать лет и тот просмотренный романтический подростковый фильм — стыдоба. Хёнджин чуть поднимает подбородок и смотрит слишком… понимающе, что ли? Чонин с каждым днём осознает, что разучивается (а может, вообще никогда и не умел) читать эти взгляды. Хёнджин не делает ничего такого, чтобы думать о нём настолько часто. Он не придирается, не игнорирует, никак не выделяет среди остальных; и как с этим быть? — Я… — Вы красивый, — выпаливает Чонин, перебивая, как только Хван начинает говорить. — То есть… Я имею в виду то, что вы хорошо выглядите, если вы старше двадцати пяти. И даже если старше, то всё равно я думаю, что вы очень красивый. Губы Хёнджина становятся тоньше, и Чонин мысленно проклинает самого себя. Из всех отстойных сценариев диалогов, которые перед сном составлял в голове младший, это самый-самый. Хуже и быть попросту не может; по крайней мере, скулы Чонина уже горят. — Мне двадцать шесть, Чонин, — чётко отвечает он. — Тебе следует подбирать слова, когда говоришь с учителем в школе. Мы уже обсуждали подобное ранее. Искренне надеюсь на то, что я был единственным и последним твоим учителем, которому ты говорил об этом. Тем более мужчине. Под веками противно щиплет, но ресницы еще сухие. Хёнджин поражает своей откровенностью и всё-таки проницательностью, потому что из-за тона, этих пауз теперь Ян действительно понимает. Он, черт возьми, сказал не кому-нибудь, а своему преподавателю-мужчине, что тот красивый (фактически — ты мне нравишься). Человек может нравиться человеку как личность, может нравиться характер и профессионализм, но не так. «Господи, я веду себя хуже, чем главная героиня маминого любимого сериала», — думает Чонин, стыдливо закусывая изнутри щеку. — Извините. — Т-ты, — помедлив, Хёнджин вздыхает, подходя на шаг ближе. Он обхватывает пальцами локоть Чонина и наклоняет ближе. Так, чтобы никто не услышал (хотя даже в этом случае Ян не уверен, что в полупустой школе, в совершенно безлюдном коридоре есть до них кому-то дело). — Послушай, быть честным не плохо, но не там, где твои слова могут быть использованы против тебя. Я, как ты понимаешь, тоже учился в школе. И я знаю, как люди могут перевернуть весь смысл сказанного. Тебе не с кем поговорить, Чонин? Не с кем из взрослых поделиться тем, что накипело? Держу пари, тебе кажется постыдным разговаривать с отцом или матерью, да? — У меня отчим. Папы нет, — на автомате бубнит Ян. Хёнджин отнимает руку, кладет ту же самую ладонь себе на лоб и вновь вздыхает. Его глаза закрыты. Чонин даже не знает: радоваться или начинать плакать? Хёнджин, наверное, теперь считает его типичным подростком, лишённым внимания. Ну или тем, у кого просто проблемы с родителями. Чонин не припоминает ни одного случая, чтобы разругаться в пух и прах с мамой и отчимом, а потом бояться вообще сказать что-то лишнее, вернувшись к старту. — Хорошо, — наконец говорит Хёнджин. — Если есть что-то, что тебя по-настоящему беспокоит, то можешь просто рассказать об этом мне, но не как учителю. Идёт? Стесняешься разговаривать — напиши. Обещаю, что никто об этом не узнает. Чонин, ты согласен? — Да. — Так-то лучше, — старший впервые за этот день улыбается — даже его улыбка нравится, — а теперь иди домой, съешь шоколадку для поднятия настроения. И обязательно сделай таблицу по датам, — Хёнджин совсем не по-учительски похлопывает по плечу; Чонин невольно задерживает дыхание, впитывая в себя в с ё. Этот момент будет прокручиваться в голове ещё не раз. — До завтра, Чонин. Если бы Сынмин-хён вновь в шутку спросил бы, влюблён ли он в кого-то, то Чонин бы ответил, не раздумывая ни секунды: «Кажется, да».

***

Чонин пинает небольшой камушек, который, видимо, случайно выпал из грузовой машины с щебнем во время перевозки, и лениво плетется к ближайшей лавочке. Она немного покрытая ледяной коркой, но это совсем ничего. У Чонина есть номер телефона Хёнджина. Бездумно шататься по городу после школы всё равно не вариант. Домашнего задания мало, телевизор смотреть совсем не хочется. Бывает, что накатывает настроение, когда даже смотреть любимые сериалы нет желания. У Хёнджина, наверное, есть милая и очень красивая девушка, которая иногда приезжает на ночь к нему, чтобы приготовить ужин или просто побыть вместе, пока за окном метель. Быть может, она и вовсе живет с ним. Мама работает посменно до позднего вечера в парикмахерской неподалёку от центра города. А отчим ушёл на дежурство в больницу, оставив в холодильнике жареную рыбу, которую наспех приготовил и наверняка взял ещё часть с собой. Чонин всё-таки не любит, когда дома нет никого, а на улице воет такой вот противный ветер (ну и пусть, что сегодня он не такой сильный, каким бывает часто). Мама встретила Бан Чана — главврача местной больницы, когда Чонину было семь с половиной лет. Зимой она серьёзно заболела вплоть до того, что провела там почти три недели. Тётя Херин после очередного посещения мамы в больнице хитро сказала: «Быть может, скоро у твоей мамы появится бойфренд». Чонин тогда ничего не понял, потому что иностранные слова, которые так любила вставлять родственница, были для него незнакомы, но кивнул. Впрочем, тётушка оказалась права. Про своего родного папу Чонин знает только то, что он учился в том же колледже, что и мама. Родительница в свои девятнадцать с небольшим училась в другом городе, где и познакомилась с Ян Тэгуном. А дальше всё было просто: забеременела, рассталась с парнем по этой же причине, уехала домой, не получив образование. Чонин не злится — зачем? Простая констатация того факта, что он не единственный такой на планете, а значит всё хорошо. С отчимом отношения нормальные, но вот называть его папой Чонин не будет никогда; Чан и не против. Из близких друзей только Джисон, который предпочитает лишний раз не выходить из дома, и Сынмин-хён — сын одной из бывших пациенток отчима. Сынмин учится в выпускном классе и всё равно уедет в следующем году учиться в институт. Чонин будет чуточку скучать по непринужденным разговорам с ним. Голым рукам холодно, и пальцы лижет мороз. Чонин набирает «здравствуйте» и не имеет ни малейшего понятия, о чём написать Хёнджину.