***
— Почему вы не подняли тревогу, когда ваш сын не пришёл ночевать? Минхо даже не старается придать своему голосу тон без укора; похуй ему. Он сам заебанный в щи с этой чертовой работой, когда самые распространенные «преступления» — это очередная драка между одними теми же людьми, находящимися в пьяном угаре, или мелкие кражи в магазинах. И Ли был бы не прочь продолжать заниматься подобной монотонной херотенью, потому что бесследная пропажа человека ещё хуже, чем убийство. Минхо в особенности своей похуист и циник, который о семье не думает без особой надобности и повода — лишние переживания ни к чему. Но даже ему понятно, что родители Чонина откровенно облажались, очнувшись спустя такое количество времени. — Мы доверяли ему, — дрожащим голосом говорит мать Яна, покачиваясь на стуле и держась за голову. — Ему было семнадцать и он никогда не попадал в дурные ситуации. Он предупредил нас, что пойдёт к Феликсу. И наверное, я просто забыла, что он добавил, что собирается переночевать у него… Ли закатывает глаза — ага, потому что так было удобно. Он перебивает, даже не пытаясь вникать в эти, как ему кажется, оправдания собственной безответственности: — Где вы были в ночь с четверга на пятницу? — Я был на дежурстве, — вместо неё отвечает Чан и смотрит очень недоброжелательно. Ему точно не нравится, что их фактически тычут носом. — А жена ночевала у своей сестры. Можешь проверить. — Обязательно.***
Хёнджин не думает, что в половину восьмого утра, в довольно «мягкий и пушистый» снегопад, кто-то посторонний может постучаться, но это случается. Хван скрывает зевок в ладони, даже не смотрит в глазок, но он всё-таки спрашивает, перед тем как открыть дверь и снова зевнуть: — Кто? — Здравствуйте, — немного гнусаво и неловко. — Это я. Можете, пожалуйста, открыть мне дверь? Мне нужно кое-что спросить по поводу доклада, если вы не возражаете. Вы сказали, что вам удобнее рано утром. Вот я и пришёл, как мы и договаривались. Хёнджин, не совсем соображая, хмурится, но поворачивает замок. Только уже в процессе догоняет, что голос-то всё-таки чониновский, хотя более льстиво-вежливый. По ходу вспоминает, что вообще за проект такой (если только Сунхэ младшему что-то задавала, а ему забыла сказать); Чонин, стоит двери отвориться, практически мгновенно ныряет внутрь. Старший потирает уголки глаз и автоматически протягивает руку, чтобы забрать светло-голубую куртку. Он уже давно выучил, что зелёную Чонин носит, когда до минус десяти, а эта — выше. Значит, сегодня и впрямь так же, как обещали по новостям. Хотя Хёнджину кажется, в этой части города, где практически нет деревьев, а слева в километре отсюда протекает река, всё равно должно быть холоднее; Хёнджин не жалуется. — Какой ещё проект? — Его нет, — Чонин стоит на одной ноге, неуклюже стягивая ботинок. — Там просто какая-то женщина стояла неподалёку. Она выглядела как та, которая может распустить сплетни. Никогда её раньше не видел, но решил подстраховаться. Извини, что вот так. — Ничего… проехали. Хёнджин, шаркая тапочками, идёт в спальню. Пробуждение было резким, надо бы заправить постель. Чонин, чуть помявшись, следом за ним, но с практически заученным оправданием на губах: «Я хотел расспросить тебя про каждого учителя, который сейчас работает и у которого ты учился». Тянет на откровенное три с минусом, но звучит, вероятно, лучше, чем «скучаю». Как вообще можно скучать по человеку, которого видишь пять раз в неделю стабильно? Чонин скучать может, причём очень сильно. Входя, Чонин натыкается глазами на небольшую фотографию в рамке на одной из полок в спальне. Похоже что на ней малыш, которому чуть больше года или же около того — сложно сказать. Раньше Ян не заходил сюда, и фото ребёнка действительно вводит в ступор; Чонин попросту забывает о том, что говорил старший, когда заинтересованно спрашивает: — Кто это? Хёнджин перестаёт поправлять одеяло, выпрямляется. Смотрит туда же, куда и Чонин, а потом срывается с места, бросив плед на пол. Он берет за руку и тянет прочь из комнаты в сторону гостиной. Прикосновение не грубое или чересчур резкое, но Чонин немного хмурится, садясь на диван, и интересуется, почему он так среагировал. Хёнджин не отвечает раз, два. Лишь на третий он нервно смахивает чёлку со лба и опирается о кухонный остров (открытая планировка всё-таки хороша), начиная: — Сын, — Хёнджин сглатывает. Его лицо не выражает абсолютно ничего, вот только глаза выдают — Чонин неосознанно сжимает в ладони подлокотник. — У меня был сын. Он умер почти пять лет назад. Это его фотографию ты увидел. Извини, что я... так. Младший не знает, что сказать, и даже не для того, чтобы оправдаться. Слова будто бы оседают на языке многотонной гирей, а челюсть болезненно сводит. Чонин не хочет плакать, но под веками зудит и дышать становится сложно. Ян не помнит, что когда-нибудь чувствовал подобное настолько остро и близко. Зря он это начал. Тупая голова и короткая память — ну, конечно, это ребёнок Хёнджина. Чонин никогда не размышлял о том, чтобы завести детей. Завести — дурацкое слово, будто бы ты думаешь, кого купить в зоомагазине: кошка или собака? Ведь Хёнджин тогда сказал, что нельзя говорить «никогда», думать даже не следует. Слова утешения так и не вылетают из чониновского рта, застревая в глотке вместе со вздохом и каким-то жалким всхлипом; никакого «извини» и «мне жаль». Наверное, этот ребёнок был похож Хёнджина (младший не успел хорошо разглядеть). Чонин уверен: он был бы таким же красивым, как только бы подрос; высоким и с родинкой под глазом, как у Хвана. — Я начал встречаться с ней за год до того, как он родился. Точнее, мы просто спали друг с другом, когда оба хотели этого — никаких чувств. Я думал, что так считаю только я, а на самом деле… Знаешь, — он смотрит в точку перед собой, и Чонин впервые видит, чтобы человек плакал без эмоций — ни один мускул не дрогнул. Хёнджин будто бы застыл; и Чонин не знает, что в таком случае делать. — Как только она сказала о том, что беременна, я послал её нахуй. Как только узнал, что я отец — послал туда же, а ещё посоветовал заскочить на аборт, чтобы решила проблему. Даже предлагал деньги. Это было жестоко, но тогда я не чувствовал ничего хорошего к нему. Мне было плевать. И я был жутко зол, потому что казалось, что мои лучшие годы покатятся в тартарары из-за него. — Как её звали? — шёпотом спрашивает Ян. Ему хочется знать имя ребёнка Хёнджина, а уже потом девушки, но. — Не важно. Я не буду называть их имён. Однако одно скажу точно, в этом я не сомневаюсь: он этого не заслужил. Я ненавидел его, считал проблемой ещё до рождения и иногда вслух желал его матери упасть, чтобы случился выкидыш, или родить мертвого ребёнка — всего и сразу. Он не заслуживал такого родителя, как я, потому что после всего мне отцом называться стыдно. Я не собирался приходить на выписку и смотреть на него, но пришёл; не собирался брать его на руки и плакать из-за того, насколько он милый и маленький, но сделал это. Но больше всего на свете, больше, чем отца вроде меня, он не заслуживал умирать так. «Как?» — младший не произносит, закусывая изнутри щёку практически до крови. Хёнджин замолкает на пару секунд, всё также не двигаясь, а потом резко разворачивается и идёт к плите. Он ставит чайник, достаёт кружки и хрипло спрашивает, не хочет ли Чонин выпить зеленый чай, потому чёрный закончился. «Я, знаешь, в основном пью кофе» — слишком наигранно-обыденно добавляет он. — Мне всё равно, что пить. Спасибо, хён.