Путь к самому себе

– Нужно… просто… перетерпеть…, – повторяет про себя Вольфрам. Но сказать легче, чем сделать. Он не помнит, что именно ляпнул Адальберту – все его силы уходят на то, чтобы мучительно вжаться в стену и не позволить предательски дрожащему телу, жалобно скуля, сползти на пол прямо под ноги разгневанному фон Гранцу, чьи кулаки с бешенством вонзаются в молодую плоть. У Вольфрама еще достаточно гордости, чтобы не пасть до такой степени низко. Он потомок отважного война, сражавшегося с вселенским злом, одного из тех, кто стоял у истоков великой страны мадзоку, красавчик-аристократ, привыкший к исполнению практически любого каприза – все это сейчас ни играет никакой роли. С той же радостью он мог бы родиться крестьянским парнем где-нибудь на задворках Великого Шимарона. О, нет. Тогда он был бы действительно счастлив, потому что в таком случае его светлости Адальберту фон Гранцу не было бы до мальчика никакого дела. Не важно, что именно он сказал. Вольфрам не идиот и прекрасно знает, в чем истинная причина неудержимой ярости мужа. Он может молчать, как эта стена, а то и вовсе потерять способности к речи, но он останется аристократом-мадзоку и братом Конрада, а значит – одним своим существованием будет приводить мужа в бешенство. Вольфрам давно понял, что молчать не имеет смысла. Это не поможет и не спасет. Да и сам он не сдастся. Способность язвить – единственное, что у него осталось. Адальберт остановился, но тело Вольфрама еще долго будет пульсировать болью и тошнотой. Истинный бы с побоями – он вынес бы больше, но его мутит от мысли о том, что последует дальше. Наказание закончилось, дальше будет «любовь». Вольфрам с радостью потерял бы память, чтобы не знать, что вкладывают в это слово другие. – Чего застыл? Раздевайся, – хмуро командует Адальберт. – Или тебе помочь? – глаза мужа блестят нехорошим блеском. Дрожащие руки Вольфрама послушно стягивают одежду. Он ненавидит эти минуты, хорошо хоть Гранц не требует от него каких-либо действий. Бильфельд не уверен даже, что у мужа реально есть физическая потребность брать его каждую ночь. Выместить обиды и показать, кто хозяин, – больше ему ничего не нужно. Будь в его «любви» хоть капля участия, Вольфрам вынес бы даже ее, но в ней лишь бесконечное одиночество существа, упрямо шагавшего в бездну.