Красное солнце сгорает дотла

      Они бежали, не разбирая дороги. Так в исступлении долго, что солнце уже стремительно скрывалось за пиками деревьев, прощаясь с миром меркнущими закатными лучами. Гермионе буквально приходилось тащить за собой лесника — тот словно обезумел после того, что произошло на полянке: всё молчал и, запинаясь, механически следовал за ней, пока она тянула его руку.       Всё было охвачено огнём. Всё стало огнём. Кольцо пламени сужалось, уплотнялось, хватало обезумевших от страха людей в свой голодный жгучий желудок. Душераздирающие крики неслись над поляной. И посреди этого ужаса воплей и бушующего пламени стоял Фред — с такими же огненными, как само пламя, волосами, с невообразимо чёрными, вместо голубых, глазами, в которых дрожала неконтролируемая злоба.       Его убивало то, что люди сотворили с его лесом.       И ему больно от того, что Гермиона подвергалась такому; от того, что он сам творил с лесом; от того, что он всё же мог орудовать палочкой и магией…       Ведьма старалась двигаться по направлению запахов: откуда веяло морозной водой, туда она и вдарила во весь опор. И время от времени спрашивала совета у деревьев и птиц — те нет-нет да всё же соглашались помочь и указывали направление, хоть и с большой неохотой. Цветок пугал их не хуже человека. И всё равно толку от них было больше, чем от лесника теперь.       Оружие плавилось в их руках, жар подступал всё ближе. Люди, как подкошенные, объятые краснеющим пламенем, падали замертво, но, даже умоляя о прощении, его не получали. Один из разбойников даже упал ниц перед Фредом, выпрашивая пощады, но тот и бровью не повёл — мужчину тоже охватил огонь. Лесник был в полном забвении.       Гермиона смотрела на него, не имея возможности отвести взгляда и понимая, что огонь её даже не касается.       Люди горели, люди умирали, но Фред оставался словно маниакально безумным, воинственным и… страшным.       Гермиона, конечно, была в полной панике и сохраняла рассудок только потому, что боялась вновь быть пойманной. Ей казалось, что некоторые тела были всё ещё способны двигаться. Ведьма задыхалась от переизбытка движения и вкуса запёкшейся крови на губах. Вкуса чужой кожи и… мяса. Он всё ещё играл на её языке тошнотворными позывами.       Пелена в какой-то момент сошла с глаз Фреда — ведьма различила это даже издалека. Он сморгнул, словно после глубоко забытья — искры адского пламени высыпались из его зрачков, и в ужасе огляделся, замечая всё, что сотворил. Рука с палочкой упала плашмя. Испуганный клич разодрал горло Фреда:       — Гермиона!       И никаких «ведьмочек». Её имя, как спасение от кошмара.       Фред наконец нашёл её глазами, нетерпеливо распахнул руки, всё ещё до посинения сжимая палочку в кулаке, и воскликнул ещё раз:       — Гермиона!!!       Столько было мольбы и отчаяния в этом возгласе, что ноги сами понесли ведьму — она выгнулась в руках мужчины, в страхе до сих пор сжимающего её, но тот не хотел отпускать — наоборот, стянул ещё больнее. И тогда Гермиона извернулась, вцепившись с воем в его шею зубами — сначала вспотевшая кожа и напряжённые мышцы не поддавались, но потом мигом хлестнула багровая кровь. Она кипятком опалила щёки и подбородок ведьмы, брызнула на грудь и скатывалась под платье. Разбойник издал вскрик и булькающий звук, схватился за горло и пал на колени. Ведьма стряхнула его руки, упала на горячую раскалённую землю и, с трудом подобравшись, прыжком юркнула в объятия Фреда.       Гермиона старалась бежать, пусть и запинаясь. Пока Фред, споткнувшись в очередной раз, не упал поперёк дороги, рассеянно поднялся на четвереньки и, замерев, вдруг взвыл, как смертельно раненый зверь. Ведьма бросилась к нему, как подбитая лань, и схватила за плечи, до ужаса испугавшись, что тот всё-таки слетел с катушек. Лесник, дрожа всем телом, выл натужно, слёзы его разбивались о ладошки волшебницы, обхватившей его лицо в порыве сострадания. Он что-то говорил, словно пытаясь доказать нечто ужасное ведьме, но из вспенившегося рта выходили лишь перепутанные урывки неоконченных мыслей. Гермиона безнадёжно пыталась разобрать хоть что-то, гладила его мокрые скулы и веки, ловила неясный взгляд безумных голубых глаз, стараясь захватить внимание и едва-едва не впадая в сумасшествие следом за юношей. Пока из потока неразберихи не выпало:       — Сын сатаны, да?.. Отродье… убили бы лучше… убили!..       — Что ты такое говоришь? — изумлённо выдохнула она.       — Они были правы… правы! Дьявольский выродок… — иступлено, непреклонно, с жаром повторял он, словно мантру. — Убить… надо было убить ещё тогда!.. А не лес!..       — Замолчи! Ты что такое брешешь?! — в тон ему безумно вскричала Гермиона, перебивая громкостью его сиплые и задавленные придыхания.       — Я… я… — повторял Фред всё так же, задыхаясь, открывая и закрывая рот, как рыба, синея и не имея сил вдохнуть, — должен был умереть. Мне лучше сгинуть… Я приношу смерть… те люди!.. Я должен…       Не имея сил слушать этот бред, Гермиона вцепилась в его шею, притягивая к себе, впиваясь ногтями до красных следов, и впечатала свой рот в его губы. Сердце её разрывалось от боли и слёзы уже текли без контроля, словно пробку спустили. Фред замер, судорожно вдохнул и задержал дыхание, на что ведьма и рассчитывала. Несколько мгновений они провели, крепко прижавшись ртами, чувствуя на губах солёный привкус чужих слёз и запёкшейся крови. Гермиона всё ещё крепко держала сгорбленного лесника за шею и щеку, не позволяя ему отстраниться для возобновления истерики, а Фред безвольно замер, безотчётно сжимая в пальцах траву, словно сдерживая себя от рывка.       Гермиона отстранилась через несколько долгих мгновений. Лесник ошарашенно смотрел на неё — даже слёзы замерли в глазах — и наконец дышал правильно. Его грудная клетка мерно, но грузно вздымалась от вдохов.       — Теперь ты готов услышать меня? — спросила ведьма как можно спокойнее, хотя голос ещё дрожал. Он едва-едва кивнул ей, не в силах раскрыть рта. — Ты не сын сатаны. Не отродье. Не дьявольский выродок. Ничего из того, кем бы ты мог себя ещё назвать. Ты — человек, лесник. И ты не заслужил смерти.       Фред открыл и закрыл рот, но даже с усилием не выходило и звука.       — Но те люди… — с трудом всё же выдавил он спустя несколько неудачных попыток, — я убил их. — Язык был с привкусом соли и железа.       — Да, и они этого заслуживали, — твёрдо заверила ведьма.       — Я говорю с животными… — В глазах замер страх.       — Потому что ты лесник — это нормально для тебя… — уговаривала Гермиона, стараясь быть как можно более убедительной.       — Я вижу во снах твой цветок… — признался Фред в последней попытке. — И палочка…       — Всё в порядке, — Гермиона вновь обхватила его лицо ладонями, поднося к своему и заставляя глядеть ей в глаза, застланные слезами. — Всё. В порядке. Палочку могут использовать не только волшебники. А твои сны — не показатель того, что ты… сын дьявола, — она скривилась на этой фразе, хотя понимала, что Фред отделял друг от друга понятия «волшебник» и «сын дьявола». — Даже среди простых людей встречаются сновидцы.       Конечно, не стоило жалеть о смертях тех ублюдков — жалеть их было бы всё равно, что считать поступок, совершённый им ради спасения Гермионы, напрасным. Но Фред был в ужасе по иной причине. Он схватил палочку интуитивно. Будто это был вовсе не он. А она… вызвала магию такой разрушительной силы. Волшебство будто спало и пробудилось в нём тогда... Но ведь это, как дала понять Гермиона, было не так.       К нему медленно пришло осознание. Может, мягкий свет в глазах Гермионы, может, её прохладные нежные ладони вокруг его лица, может, губы, остановившие его припадок и шептавшие убедительные объяснения — чему-то (или всему) Фред поверил и доверился. Однако ведьму страх за него отпустил только тогда, когда во взгляде его узаконилось спокойствие и принятие. Сменившееся вдруг тревогой.       — О Гермиона… — дрогнувшим голосом засипел лесник, глядя на неё вновь перепуганными глазами. — Ведь тебе досталось… О, Гермиона!..       И он в сердцах схватил её в охапку, прижал к себе так крепко, что ведьма не смогла дышать, чувствуя треск собственных позвонков. Сначала она испугалась, но в следующее же мгновение это прошло — Гермиона вцепилась в него, вжалась теснее, словно пытаясь выскочить из своей кожи и проникнуть в его — потому что там безопаснее, спокойнее, там не страшно, там защитят. Ведьма хваталась руками, ногами, извивалась в его крепких горячих руках, как грудной младенец. Пытаясь быть ближе. И он не позволял ей упасть, терпел её больную хватку, качая от земли и обратно — она чувствовала, как затылок её касался травы, а потом поднимался над ней, словно паря. А впереди, лицом, она чувствовала его шею, горло, подбородок. Вообще он словно был везде. Она была в его коже.       Лишь мгновениями позже Гермиона поняла, что дышать не могла не от объятий больше, а от слёз, ломающих рёбра. Она жалась к Фреду, как маленькая девочка к груди матери. Она не боялась его рук, ей не было противно… Но ведьма помнила и тошнотворные касания множества ладоней и пальцев. Грязные щёки, носы на её оголённой коже. Жаркие, животные взгляды. В самых древних кошмарах она могла представить, что с ней могли в итоге сделать. Во время изнасилования. И после. Страшно, так страшно…       Потом, когда размеренное биение его сердца и плавные, глубокие вздохи под ухом смогли успокоить Гермиону до конца, они оторвались друг от друга и только тогда заметили свои раны. Уже другая рука Фреда была обожжена: красная, с налившимися белым пузырьками кожа в запёкшейся крови превращала всю его плоть от пальцев до плеча в сплошной ужас. Когда ведьма подняла на него ошарашенный взгляд, то встретилась с точно таким же. На её незаданный вопрос о том, почему он всё это время молчал, лесник ответил тихо и огорошено: «Я не чувствую». Она тотчас встрепенулась, отвлекаясь от больных воспоминаний на проблему этого мгновения.       Перепугавшись, что Фред может потерять руку, Гермиона обшарила все складки своего плаща и платья, в которых ещё могли оставаться снадобья, облазила все кусты в поисках хоть какого-то растения, способного залечить ожог. И таки нашла одну целительную траву совсем неподалёку. Воскликнув во хвалу Мерлину, она метнулась обратно к Фреду. Однако лесник остановил её, заставил вначале позаботиться о себе — собственное ранение его волновало меньше, чем ведьминское. У неё были чернеющие синяки на руках и ногах, а ещё половина лица до шеи в крови. Гермиона не захотела говорить, что она была чужая, особенно после того, как жалась своими грязными губами к его. Приличия ради, она ополоснула лицо водой из их фляжки, прополоскала рот, избавляясь от резкого и отвратительного привкуса, отсылающего её сознание обратно на поляну. И закутала самый ужасный синяк в толстый лист целительного растения. К счастью, огонь её не затронул. Они могли только гадать, сама ли волшебная вещица не смогла обратить магию против хозяйки, или же Фред подсознательно желал огородить её. Вероятнее всего, оба этих варианта были близки к правде.       Потом Гермиона сразу бросилась к Фреду. Они смогли выдохнуть, когда к руке лесника начали возвращаться ощущения, и тут же сцепили зубы — настолько боль его была непереносимая. Гермиона с усилием над собой, отбрасывая жалость, кутала рану в толстые зелёные листья, оторвала кусок платья и обмотала, чтобы ничего не распалось.       — Всё плохое выходит с кровью, — приговаривала ведьма, глядя на остававшиеся на её руках и листьях тёмные кровянистые пятна.       А Фред в процессе стонал сквозь зубы и издавал сдавленные вскрики. Ведьма всё ещё удивлялась, как он всё то время мог спокойно шевелить рукой и не чувствовать боли. К сожалению, ничего успокаивающего у неё не было — все склянки, кроме одной (и та не могла помочь), разбились. Она предложила наложить заклятие сна, чтобы лесник мог отдохнуть и переждать. Но он отказался — кажется, рука болела терпимо, если её не касались. Поэтому, не решившись перекусить оставшейся в котомке Фреда едой, они пошли дальше.       Лесник пробыл в полуосознанном состоянии почти всё время, что они шли до озера: он всё ещё отходил и от сыгравшего потрясения, и от убийства, и от боли. Доро́гой он был словно в другом месте и, пусть и шёл вполне твёрдой походкой, на раздражители извне реагировал слабо. Будто в купол погрузился.       Берег озера стал для них обоих местом долгожданного отдыха. Фред был настолько ослаблен, что впал в бессознательность, лишь только привалившись спиной к поросшему мхом стволу ивы. Гермионе, уставшей ничуть не меньше, пришлось менять повязки прямо так, пока он спал. Пузырей на коже больше не было. Ведьма позже уснула и сама, забыв о безопасности — до того сильно вымоталась.       Проснувшись, Гермиона обнаружила себя свернувшейся калачиком под боком Фреда (вероятно, желая даже сквозь сон ощущать, что тот рядом). Вокруг уже сгустилась тьма — округу освещала лишь луна да редкий свет волшебных растений у берегов. Ночь была впервые такой тёплой за всё то время, что они шли, а с берега веяло спасительной прохладой. Обернувшись напоследок, ведьма оставила лесника у дерева и двинулась к воде. Доковыляв на негнущихся ногах, у самой кромки она упала в песок коленями, чуть не взрыхлив землю носом и жадно погружаясь руками и лицом в озеро. Она наконец могла избавиться от крови — остервенело скребла запекшиеся красные пятна на лице и руках, едва ли не сдирая кожу и роняя жгучие слёзы. Розово-алое пятно растеклось у берега и медленно блекло, унося все дальше вместе с собой и ужас воспоминаний, даруя свободу охлажденному водой рассудку.       А в следующее мгновение Гермиона в сердцах сорвала с себя платок, обувь, затем коричневое платье и швырнула не глядя, оставшись в грязной белой сорочке. Стремительно двинувшись в озеро, рассекая спокойную водную гладь резкими шагами и порывистыми взмахами бёдер, она шла на к глубине. Не замечая, как проснувшийся ещё раньше неё Фред бездвижно наблюдал за каждым её движением. Прохлада воды остудила её разгорячённое от нахлынувших эмоций тело. Гермиона стояла уже по грудь в воде, пока отяжелевшая и намокшая сорочка путалась в ногах и пачкалась в иле. Стояла, закинув голову к небу и глядя на россыпь белых звёзд и холодную луну. А потом взяла и нырнула. И открыла глаза на дне, выпустив пару распуганных пузырей наружу. Белый диск под толщей воды размылся и стал ярче, веял каким-то еле уловимым волшебством и загробным спокойствием. Умиротворял. Картинки, мелькавшие перед глазами девушки кошмаром, блекли. Ей так хотелось забыть. Хотя бы на время.       Её вдруг резко потянули наверх. Гермиона успела лишь всплеснуть руками, будучи вырванной из мыслей и из глубины. Она и не заметила, как долго провела без воздуха. Ведьма неловко, но быстро повернула голову. ...Вероятно, под водой она была очень долго, судя по глазам перепуганного, вновь ожившего Фреда, держащего её на весу поперёк груди одной рукой (больная висела плетью).       Вдох — жадный — замер на её губах, Гермиона сжала ладонь юноши, и он, опомнившись, опустил её на ноги. Ведьма развернулась лицом к нему, и они замерли, глядя друг на друга.       Она бегло оглядывала его снова эмоциональное лицо (потому что видеть то отстранённо-безликое было невыносимо), его заживавшую руку, грудь, напряженную и мокрую от прикосновений к колдунье… два потемневших уголька глаз — голубизна из них вдруг исчезла, став глубиной. У него снова были эти чёрные уже от темноты омуты, и Гермиона снова ощутила восхищение и совсем немного… страх. Жар.       А Фред был заворожен. Вновь. Как и каждый раз, когда смотрел на неё. И в первую ночь путешествия, и на опушке перед медведем. И тогда, когда из-под полуприкрытых ресниц наблюдал, как её бледная призрачная фигура мерно тонула в черноте озера. Как белая Луна освещала её мраморный лик. Как голубоватый свет магических растений выделял именно её — растрёпанную и абсолютно восхитительную ведьму. И ничего он более не видел. Да и теперь, нависнув над ней, Фред трепетно оглядывал бледные щёки, розовые губы, большие карие глаза и проступы обнаженного девичьего тела под намокнувшей сорочкой.       Он метнул быстрый взгляд обратно к её глазам и понял, что она тоже любовалась им. Мгновение замерло — перестал шуметь лес вокруг, смолкло недвижимое озеро, встал ветер.       — Фред!.. — придушенно и с нуждой выдохнула Гермиона, в то время как руки её метнулись навстречу его плечам.       В следующий миг какой-то общий порыв подхватил их одновременно: они стремительно приблизились друг к другу, как два взаимопритягиваемых магнита, и вцепились крепко, жадно, страстно. То ли что-то невероятное в его глазах дернуло Гермиону на этот шаг, то ли что-то внутри, давно кричавшее о будто околдованности этой ведьмой, толкнуло Фреда…Они столкнулись ртами почти сразу, будто это было нечто необычайно необходимое сейчас: и лесник тут же прикусил мягкую треснувшую губу колдуньи, умоляя не останавливаться, а она же мгновенно жарко провела языком по его губам, не желая останавливаться. Казалась, это Гермиона хотела сделать очень давно...       Ох, Фред чувствовал эту прохладу раньше, словно во сне. (Или и в самом деле во сне?.. Туманность мыслей мешала думать.) И ощутить это вновь было восторгом.       Грудь от этой прорывной интуитивной близости у обоих охватило пожаром и сладкой, почти больной негой. Фред, прижимая к себе ведьму, нетвердыми ногами стал отступать к берегу, пока пальцы Гермионы вновь прытко бегали по его шее, волосам, ключицам и внезапно обнаженной (ими же) груди. Но лесник вновь оступился и упал, подняв в воздух огромный всплеск и утянув следом ведьму. Голова и спина его погрузились в воду и песок, и сам Фред чуть было не глотнул воды. А Гермиона, ничуть не растеряв того же запала, оседлала его и опёрлась ладошками на оголённую грудь, глядя с обворожительной и вдруг возбуждённой улыбкой (лесник на это судорожно и рефлекторно сжал её упругие бёдра).       Капли, поднятые в воздух в волшебном сиянии, блеснули голубым свечением, отразились на лице девушки бликами и сделали контраст с тёплым, почти жгучим золотом в глазах. И из кустов, поднятые всё тем же всплеском, разлетелись мигающие светлячки — их огоньки мягко озарили их тела. И лица. Фред обомлел под ней. Она — мокрая, растрёпанная, с этим огнём во взгляде — была просто невероятна. Она смотрела на него со всей нежностью.       Он вдохновенно и страстно вновь потянулся к ней, притягивая к себе за руку, и ведьма охотно обрушила на него очередной тягучий поцелуй. Прохлада касания вновь напомнила ему какое-то старое воспоминание. Движение ее бёдер, когда она склонилась, разогнало рой крыльев, метнувшихся вдруг и к сердцу, и к горлу, и к животу… В паху всё томительно сжало.       Выцеловывая каждый оголенный участок чужого и желанного тела, они увлечённо стягивали друг с друга одежду. С намокшей и облепившей ведьму сорочкой пришлось повозиться. А потом и сами не поняли, как оказались вновь под ивой на плаще Фреда, как Гермиона была уже под ним, а не на. Впрочем, потом им всё равно пришлось сменить позиции из-за фредовской руки. Одаряя друг друга всей скоплённой нежностью и крепким рвущимся желанием, они не успевали найти время на мысли или что-то ещё: в те минуты близости (и физической, и — вдруг — душевной) они думали только друг о друге и удовольствии, которое получали от желанного единения.       Фред с особым увлечением целовал её лицо и проводил жарким языком по набухшим грудям и выступающим рёбрам, слушая стоны и удивляясь навыку, взявшемуся из неоткуда. Он зацеловывал её воспоминания о чужих касаниях — был везде и особенно там, куда его тянула сама ведьма. Гермиона же с какой-то мучительной лаской гладила его голые лопатки, сжимала в кулаке рыжие волосы и до томительной боли впивалась коленями в его бока, прижимаясь всё ближе.       О, долгожданный момент, когда он наконец почувствовал её, а она — его… Её ногти вцепились в кожу на его плечах, из уст Гермионы раздался удовлетворённый звук, словно то, что происходило было чем-то долгожданным, когда она почувствовала томящую наполненность, хотя прелюдия их и не была долгой. Фред наконец вгрызся в её кожу (правда, на шее) и издал сдавленный рык (ведьма ощутила вибрацию, прокатившуюся по его груди и кадыку, рёбрами), едва ощутив, как тугие стенки обтянули возбуждённую плоть.       Каждое касание вспышкой раздавалось будто подкожно, миллионом всполохов, охватывающих тела. И ни твёрдая земля, ни ожог Фреда, ни разбитая губа Гермионы, ни руки в синяках не исказили в плохую сторону того наслаждения, которое они вдруг получили.       Кажется, тогда они слились не только телами, но и душами — до того вдруг ясно ощущались чужие мысли, до того яростно два сердца колотились навстречу друг другу единодушно. Свидетелем им была лишь луна. Этот молчаливый бледный диск, запечатлевший слияние двух разных и схожих людей: лесника, проклятого людьми на смерть, и волшебницы, вынужденной бояться всё тех же.       Когда они, уставшие и довольные, развалились поверх нагретой заклинанием одежды, Фред вдруг спросил с насмешливым и игривым тоном:       — А вот… никакая зараза нас не кусала тоже из-за волшебных штучек?..       Гермиона запустила ему в лицо своим плащом — лесник сдавленно охнул от неожиданного нападения, а она рассмеялась. Похоже, оба окончательно пришли в себя. Они просто молча глядели на яркие белые точки в небе. И не думали. Ужас пережитого вдруг больше не жёг голову и не кошмарил душу. Здесь были только они и их чувства, появившиеся во время пути, словно судьбоносно.