Красное солнце сгорает дотла

      Жизнь Гермионы была не самой обычной. И счастливой до знаменательного момента.       Во-первых, Гермиона была ведьмой и единственным ребёнком в семье. Что первое, что второе угоды не делали. Гермиону любили. Но только родители. Среди деревенских взрослых и детишек её приняли далеко не сразу — девчушка в детстве долго страдала тяжёлой хворью, потому многие лета провела в пределах семейной хатки. Даже среди волшебников, вроде как, в меньшинстве своём вынужденном держаться друг за друга крепко и дружественно, встречались свои изгои. Она долго была именно им.       Во-вторых, Гермиона была очень свободолюбивым ребёнком. Даже в отсутствие друзей всегда её несло на приключения. Чаще всего — в лес. Столько там всего было необычайно волшебного среди растений и животных! Скольких она знала из книг мамы! Скольких она хотела увидеть вживую! За эти несанкционированные вылазки мать её часто ругала и наказывала, ведь лес — не место для дитя и игр, особенно для волшебниц, особенно для юных. Малышка со временем благодаря своему уму стала находить всё больше тайных путей и обманов. Однако улизнуть из-под носа родителей без спросу она позволяла себе очень-очень-очень редко. Потому что не хотела их расстраивать и получать новый нагоняй.       Гермиона очень любила маму и папу. Потому что они заботились о ней, всегда были рядом, учили её всему, включая самое главное — волшебству.       Был самый обычный погожий денёк — частый в их местах, но отчего-то всё равно необыкновенно чудесный. Отец с соседскими мужиками распивали пшеничную араку на крыльце под полуденным солнцем (Венделл очень гордился своими настойками!), а Гермиона и её мать сидели в доме — готовили хлеб для праздника. Тесто постепенно набухало, а в это время мать и дочь, измазанные в муке и весёлые, сидели у окошка и, поглядывая на разлившийся за окном луг, болтали о своём.       — А вот эта линия… — неспешно объясняла женщина, слегка оглаживая разные (длинные, короткие, малозаметные и явные) полоски на ладони Гермионы, — она говорит о долгой жизни. Чуть выше — о крепости брака… о, у тебя будет очень крепкий брак, дорогая!       Гермиона захихикала — что ещё взять с двенадцатилетней девчушки? Хотя её никогда особо не трогали разговоры о мальчиках, если быть честными. Ей подавай старинные писания о заклинаниях, зельях и магических существах. Смеялась она над серьёзным тоном матери и её попытками объяснить будущее по ладони. Волшебство девчонка обожала ужасно, но вот когда их соседка — местная сумасшедшая — нагадала ей по линиям на руке, что юная Гермиона никогда, никогда не будет любить, а если и полюбит, то человек этот окажется полным болваном и изменит её жизнь не в лучшую сторону… в общем, в хиромантию с того момента юная чародейка отказывалась верить.       — А что мне скажет линия судьбы… хм-м, — Джин, потирая тонкими пальцами ладошку дочери, вдруг таинственно задумалась. — Тебя ждёт судьбоносная встреча, Гермиона! Полная опасностей, приключений и… о, надо же! — любви!       На слове «приключения» у девочки загорелись глаза, потому часть с «любовью» она благополучно пропустила, уже пытаясь представить себе другие деревни и города за защитным заклинанием их поселения. Долгий, голодный до всего интересного взгляд Гермионы блуждал по запретному лесу за окном. Тем временем мать её продолжала:       — Вот только спровоцирована она будет, увы, печальными вещами. И человек этот будет несчастлив внутри — ты встретишь его тогда, когда судьба его должна будет измениться. Я вижу ясно, как день, что одним своим появлением ты повлияешь на его предначертанное. И… да, вы встретитесь в самый нужный момент жизни.       — Ты всё это по руке прочитала, мама? — удивилась Гермиона, вскинув аккуратные бровки, почти не обращая внимания на то, что наобещала мать.       — А как же! — улыбнулась она, глядя ласково и насмешливо, а потом заметила вновь проницательно: — А ты, дорогая моя, начала бы уже верить в судьбу.       Гермиона сварливо поджала губки и вновь отвернулась к окну.       — Суженый мой по судьбе этой всё равно дурак будет, так зачем… — пробубнила девчушка, уткнувшись щекой в кулак и вспоминая нагаданное треклятой Трелони.       Мать её мягко улыбнулась, выпуская ладонь.       — Человек, которого ты встретишь, не обязательно станет тебе супругом. Я увидела лишь, что вы измените друг друга и поможете справиться с бедой.       — Ага, а про любовь не ты только что говорила… — Гермиона лишь хмыкнула, не собираясь верить и на грамм. Потому что, признавая одно предсказание, автоматически обязательно верить и в другое. Гермиона почувствовала, как что-то мягкое пыльцой разнеслось по её щекам, оседая на бровях, и распахнула глаза — мама с залихватской улыбкой глядела на неё с горсткой муки в руках. Дочь подорвалась с весёлым криком, сжимая в ладошке тесто…       Уж лучше тогда ни в какое предсказание не верить. Всё равно Гермиона собиралась всю жизнь прожить вместе с родителями, в окружении волшебных писаний. Замуж её не возьмут. Да и нужен ей какой-нибудь дурак?.. А там, быть может, и в лес она, когда повзрослеет, начнёт ходить… Жизнь за пределами защитного круга, а? Звучало волшебно! Или вовсе переехать?.. Вместе с родителями, скорее всего. Да. Это было бы замечательно…       Все эти детские мечты и желания в таком раннем возрасте казались Гермионе весьма осуществимыми, пусть и размытыми, ведь были пока довольно далеко. Ни разу не столкнувшись с настоящей опасностью, она и не предполагала, какой жестокой может судьба. А потом её мать погибла. Страшно страдая… от рук незнакомцев… прямо там, куда всегда запрещала ходить своей дочери. Немаги. Ужасные, злые, кровожадные люди. Они схватили её, когда она была беспомощна, одна. Они схватили её, надругались и утащили куда-то прямо на глазах у Гермионы, скрытой в зарослях волшебством. И, вероятно, они убили её. С тех пор Гермиона никогда не видела её, не слышала. И боялась магглов — особенно тех, что отлавливали волшебников и волшебниц. И в лес больше никогда не ходила. Даже с кем-то…       За хозяйство с тех пор по большей части отвечать пришлось ей самой. Обязанности матери стремительно легли на неготовые юные плечи ещё и вместе с некоторыми обязанностями отца — с горя он стал чаще пропадать вне дома. Зато приносил достаточно еды.       Отец души не чаял в Гермионе, но после смерти её матери стал вдруг строже и непреклонней. Он поставил дочери целый ряд запретов: туда не ходить (первым запрещением стало именно посещение леса), этим не интересоваться… Порой даже отвечал отказом на простые просьбы Гермионы выйти и поиграться заклинаниями с другими подростками в какую-то волшебную ночь. Захлопывал дверь её комнатки прямо перед шмыгающим соплями носом.       Однако со временем его запреты (кроме пары самых крепких) слабели и исчезали… Венделл будто медленно, но верно отпускал поводья за неимением сил.       Гермиона взрослела, разрешались гуляния. В ней наконец стали видеть вполне симпатичную девушку, к ней стали присматриваться молодые люди, место в качестве подруги предлагали многие барышни. Девушка вполне охотно и по мере возможностей отвечала на ухаживания и попытки сблизиться — многие деревенские были в самом деле хорошими и приятными людьми. То самое тепло людских отношений, которого ей категорически не хватало, она искала в каждом, кого встречала.       Однако первое впечатление их обрывалось на том моменте, когда каждый понимал, насколько была умна юная волшебница. Юношам ум её стал помехой — им, будущим защитникам их деревеньки, серьёзно не нравилось, что заклинаний она, простая магичка, знала больше. А ещё она была вечно занята. И потому на предложения погулять чаще отвечала отказом, ссылаясь на дела. Интерес к ней со временем пропал. С меньшинством юношей общение не заходило дальше одной совместной прогулки и поцелуя. Вероятно, с ещё меньшим числом общение заканчивалось после одной-двух совместно проведённых ночей. И с большинством заканчивалось после некоторого времени разговоров, не доходя до гулянок. А барышни от неё чаще просто отворачивались — Гермиону нисколько не интересовали те пересуды и сплетни, которые они обычно обсуждали.       Она всё больше развивала в себе проницательность и недоверие, потому людей подпускала с большой неохотой. Чтобы потом не было больно, когда очередной ухажёр махнёт на неё рукой, а подружка, посмеявшись, бросит.       Однако всё же были у юной волшебницы и хорошие приятели. Оливер-кочегар, Невилл, кузнецкий сын, и Анджелина плакательщица. Сошлись ли они на общих интересах или же на том, что все четверо были «не от мира сего», размышлять никому из них не хотелось. С этими деревенскими Гермионе было приятно общаться — они не видели в ней изгоя, не презирали за ум или занятость, прощали долгие отсутствия. Время от времени они вчетвером ходили к речке у края деревни, учились волшебству, даже обсуждали выученные заклятья и просто игрались с какими-нибудь баловскими заклинаниями.       Жизнь, впрочем, была вполне размеренной и… скажем, всё-таки скучноватой. Порой Гермиона, несясь через деревню с кипой новых пергаментов или книг, или молоком с кульком пирогов (подарки от друзей) несмело замедляла шаг и останавливалась, как вкопанная. Глядела на огромный, чужой лес, подпускающий свои изумрудные лапы-ветви к деревне. Глядела с воодушевлением, задумчивостью и желанием. И когда лёгкий ветерок свободы, повеявший из чащи, пробегался по её лицу, обещая приключения, ведьма отступала назад и брела своей дорогой.       Лес был для неё запретным местом.       Она сознательно избегала любых приключений. Потому что погибшая мать ей всегда наказывала, чтобы Гермиона была осторожной, вдумчивой… и не лезла туда, где могла попасть впросак. А ещё она лишь единожды нагадала ей судьбу. Вероятно, правдиво — Джин была волшебницей с выдающимися способностями. И девушка держала её слова в голове, страшась потерять, забыть.       Со временем запреты отца (кроме пары самых крепких — как лес, например) слабели и исчезали… вероятно, вместе с его здоровьем.       Прошло несколько лет со смерти её матери, как следом заболел и отец. Различные целители — и местные, и приходящие — околачивали порог их хаты, бились над стремительно чахнувшим и увядающим Венделлом и в итоге разводили руками. Гермиона сутками сидела над записями своей библиотеки, но ничего не могла найти. Изучала книги, принесённые её приятелями в попытке помочь, но и там не обнаруживала ничего подходящего. Никто не знал, чем болел Венделл. И остальные волшебники начали обходить их дом стороной, страшась, как грянувшей уже два века назад бубонной чумы, не заглядывали даже на огонёк и не пытались помочь. Они считали, что это было какое-то древнее проклятие. Очень многие верили в это. И приятели со временем тоже перестали приходить к Гермионе.       Одиночество никогда особо не пугало её, ведь большую часть её сознательной и не очень жизни деревенские обходили её стороной — сначала за её хворь, потом за странности, а в последние годы за болезнь отца. Пропадая над книгами, пытаясь докопаться до правды или хотя бы её угадать, она не замечала её и теперь. Однако в вечера, когда сна от тревоги и горя не было ни в одном глазу, друзья не говорили ей и словечка, а из голосов кроме собственного она слышала только стоны болеющего отца за стенкой, Гермионе слишком остро не хватало твёрдого плеча для опоры или хотя бы свободных ушей. И потому она лишь продолжала верить, что на свете существует хотя бы один способ спасти её милого папу, и тогда всё наконец снова станет хорошо…       И однажды надежды исполнились — Гермиона нашла старую легенду о цветке Красного солнца. В какой-то старой-старой книге, найденной среди вещей матери (Гермиона уже искала ответы на вопросы у умерших, потому что живые от неё и её отца отвернулись). Там была стихотворная легенда, несколько письменных пометок от руки и… ничего больше. Нигде она больше не обнаружила упоминания о волшебном цветке. Но маме Гермиона верила. И поверила, что единственный шанс её отца и её самой — найти Красное солнце.       Гермиона собрала всё, что её могло помочь в пути: палочку, снадобья, еду, одежду. И об отце попросила позаботиться небезызвестную Трелони — не та, кому бы юная волшебница хотела бы довериться, но единственная, кто вызвался помочь.       Когда Гермиона уже должна была покинуть деревню, то задержалась в комнате папы. Очень надолго. Стояла на пороге, мяла сумку и глядела на родненького слезливо, отчаянно и пристыженно. Венделл с течением болезни потерял способность соображать. Он всегда лежал в постели бездвижно и бесшумно, был бледен, как новоявленный труп, и не реагировал ни на кого. И в глазах больше не было того привычно весёлого и задорного огонька. Пустота.       Гермионе пришлось собраться со всеми силами, какие в ней только оставались. Она вдохнула, набрав в лёгкие побольше воздуха, потому что боялась даже простым дыханием сделать папе хуже, склонилась над его постелью, клюнула поцелуем мокрый лоб и выпорхнула из дома без единого звука. Вдохнула вновь только на пороге леса. Вкус свободы оказался горьким.       Лес был не таким, как в детстве. После смерти матери Гермиона боялась больше, чем когда-либо. Она всё страшилась, что из-за очередного куста навстречу ей выпрыгнет охотник на ведьм или того хуже — инквизиция. Однако у неё получалось каким-то невероятным образом продвигаться именно там, где людские тропы не лежали. Гермиона выбирала дорогу к цветку по знакам (эта магия была описана всё в той же книги её матери, которую она выучила на зубок), а спутником её неизменно был Арагорн — подаренный отцом чернопёрый фамильяр.       Она почти не ощущала одиночества — всё же с людьми ей было тяжело всю жизнь. Скуку красил Арагорн, с которым они порой болтали (хотя беззаботными эти поболтушки не были, потому что ни птица, ни волшебница не умели «говорить ни о чём»). Гермиона не жила недели странствия впроголодь, хотя еду порой было сложно найти, как и понять, ядовита ли та была. Во многом ей вновь помогал друг-ворон. На пути ей встречались лесные звери, но они почти всегда обходили её стороной. Те же, что решались приблизиться, чаще попадали волшебнице в суп. Гермиона редко использовала заклинания, но иначе убить животное не могла — не было навыков.       Она шла долгие недели, пока однажды наконец не столкнулась с первым на её пути человеком. Немагом, если быть точнее — магов в этой местности ведь быть не могло?.. Впервые она встретила его, когда он копался в кустах дикой малины, собирая половину в корзинку и половину — в рот. Невольно загляделась. Её отчего-то сильно привлёк его необычайный рост, из-за которого юноше приходилось ссутулиться над кустиками ягоды. И ещё сильнее заинтересовала шевелюра ярких, пылающих рыжих вихров. Гермиона видела рыжеволосых людей. Но чтобы настолько огненных — никогда.       А потом он обернулся, перепачканный соком, и первое впечатление внезапно сошло. «Полоротый» — подумала Гермиона, состроив осуждающую моську, и нырнула в траву, когда юноша стал выходить из кустов. Незамеченная, она просидела за деревом бесшумно ровно до того момента, пока незнакомец не ушёл.       Вероятно, в какой-то момент волшебница заблудилась. Потому что вечером следующего дня встретила его вновь — в этот раз склоняющегося над ловушками. Сколько хлопот они ей доставили в тот день! Как кропотливо она их обходила, страшась задеть и оставить след!       И отчего-то ощущение тревоги не накрыло её при первом столкновении с магглом, потому и во второй раз она не была напугана. Гермиона вновь засела в кустах и, оправдывая своё поведение необычайно необходимым отдыхом (она не ела уже давно), наблюдала. Рыжий юноша в этот раз был каким-то другим. Если при первой встрече он показался Гермионе каким-то чудаком-сладкоежкой с атрофированной способностью к аккуратности, то в этот раз это был совершенно сосредоточенный и осторожный молодой человек, способный концентрироваться на таких мелочах, как детали ловушки. Его хмурое в поту лицо, оттенённое рыжими вихрами, привлекло её внимание, заворожило.       Однако сидеть долго было нельзя. Молчаливо простившись с незнакомым и странным, но не страшным юношей, как с хорошим знакомым, она двинулась дальше в путь, скользнув меж деревьев бесшумно. Гермиона надеялась, что последние указания магии помогут ей найти дорогу.       Но планы не сбылись. Её поймал тот самый юноша и, сначала напугав до чёртиков, обескуражил своей добротой, а потом, вновь до ужаса напугав, потащил к инквизиции. Первой, однако, перед тем инстанцией стала уютная хатка. С похожим, как под копирку, братом незнакомца.       И там понеслось. Долгий разговор, клокочущий страх и мольбы, обращения к Мерлину за помощью, переживание за отца, оставшегося и без дочери, и без лекарства обратились… в спасение. Её отпустили. Даже предложили ночлег. А следующим утром предложили помощь.       Гермионе были непонятны мотивы лесника, но, в конце концов, не ей было жаловаться. В лице рыжего парня она нашла себе не только проводника, но и в каком-то смысле защитника (в коем она, честно говоря, не шибко нуждалась) — было и дубоголовому ясно, что тот знал, чего в лесу стоило опасаться. Как таковой опасности для себя Гермиона в нём не видела. Тут, наверное, сыграли две их первые встречи. О многом ей говорило и то, что Фред и Джордж жили вовсе отдельно ото всех и слишком уж сильно отличались от тех представителей немагов, которых Гермионе однажды довелось встретить. А если вдруг что-то и могло случится, то она сможет постоять за себя — палочка всегда лежала в её рукаве. Уж против одного, пусть и долговязого, крепкого юноши больше неё почти в два раза, она смогла бы устоять заклинанием. Благо, что матушка научила её в своё время защитным заклятиям…       Фред оказался до ужаса болтливым и любознательным парнем. И называл её этим странным прозвищем «ведьмочка», от которого коробило. Но ещё он был довольно подкованным и смекалистым. И, как ни странно, всё же добрым (на что он мог пойти ради брата, как она — ради отца? И на что теперь шёл ради… ради чего?). Это не могло не подкупать. Впервые Гермиона встретила человека, который был лучше неё в чём-то (со своими деревенскими она соревновалась только в волшебстве). Это был новый и довольно интересный опыт. А ещё лесник… был весьма привлекательным. Весьма и весьма. А Гермионе было с чем сравнить.       Он знал всё, чего не знала она. Особенно о запретном плоде желаний — лесе. Знакомство с капканами ей не понравилось. Гермиона и сама удивлялась, как за всё время не угодила ни в один и разу. А его внезапное обещание защищать её от людей её… впечатлило. И согрело. Ей нравилось, как он это ей сказал. И ещё нравилось, как хорошо он ориентировался в лесу.       Потом в пути она неоднократно ловила на себе его странные, но знакомые взгляды. Такие она уже видела на лицах других молодых людей в своей деревне. Взгляды ей эти сулили всегда неземную окрылённость и больное падение. И лесник с самого начала стал… ухаживать за ней? Неловко, неумело, но… мило? Его знаки внимания были мягкими и ненавязчивыми — бутон цветка, обещания, разговоры…       Гермиона была осторожна.       Был у них и момент столкновения, благодаря которому ведьма поняла Фреда чуть больше — он не просто хорошо ориентировался, он жил лесом и заботился о нём. И та ссора быстро сменилась погоней, сблизившей их ещё больше. И обида забылась. И Гермионина осторожность дала слабину под напором его искренности и сердоболия.       Первое впечатление сменялось вторым, а за тем третьим и четвёртым — многое открывалось ей быстро во время их путешествия. И Гермиона уже начинала конкретно тонуть в этих голубых глазах, засматривалась на рыжие волосы и коричневые крапинки на носу. Однажды не сдержалась и лизнула его в щёку. И нисколько не сожалела, впрочем.       Со временем Гермиона уже не могла перед самой собой отрицать, что её к нему тянуло.       Фред был замечательным человеком. С абсолютно искренней и даже несколько наивной, чистой душой. Он был нежным и осторожным в отношении её. С крепкими принципами, необыкновенными знаниями и способностями. И она была буквально влюблена в эту его непреклонность и уверенность. Он не бросил её, услышав об опасности их путешествия.       И ещё, вероятно, он обладал волшебством. Каким-то. Впервые она заметила это, когда он говорил с медведем, который послушался приказа и ушёл. И, кажется, вновь зверь послушался его, когда напал на них ранним утром. Он замер и, вероятно, всё равно не напал бы на Фреда, если бы не Убивающее проклятие.       Гермиону поражало, насколько много он знал о волшебном мире. И упоминание неизвестного Деда-родителя ясности не вносило. Это было очередной странностью, которую она обнаружила в леснике. Кто же такой был этот их Дед? Не мог простой маггл знать столько о волшебниках, думала Гермиона. Тогда кто такие близнецы? Кто такой Фред?..       У него были кошмары. И вещие сны. Может, это было одно и то же для него. Ясно было единственное — Фред видел цветок, который они искали. Гермиона не могла остановиться перед этим фактом — любые знания о Красном солнце могли бы сильно помочь их поискам. После того разговора она стала… вмешиваться в его сны. Ей было стыдно от того, что она делала это без спроса, но в то же время ведь и Фред не желал говорить обо всём этом… Она смотрела его сны вместе с ним. Видела и тот, который навлекла на него своим вмешательством. Тот, в котором наблюдала за самой собой со стороны. Она не слышала, о чём говорил Фред со снящейся Гермионой. Но видела свою-не свою голову, склонившуюся к лицу лесника.       И была смущена.       Между Фредом и Красным солнцем был определённый контакт — Гермиона его ощутила с помощью вмешательства, она это поняла и через их странные осторожные диалоги, отнимавшие у неё много сил. Достать из лесника хоть какую-то информацию было ой как тяжело.       У Фреда была магия однозначно.       Но у него не было метки.       И Фред, вероятно, обо многом, если не обо всём, догадывался. Он был умным юношей. И скрывал от неё, что догадывался (чего стоили его побеги от разговоров и пространные ответы). Вероятно, хоть чего-то он всё же боялся. Ответов на незаданные вопросы. Правды.       В своих догадках Гермиона убедилась, увидев его со своей палочкой в руках. С огнём на всю округу. И страх от столкновения с ужасными, отвратительнейшими немагами отошёл на второй план под впечатлением от могущества магии Фреда. Она могла пересчитать по пальцам волшебников и волшебниц, которые могли бы выпускать такое количество магии за раз. Фред был невероятен.       А потом он наконец сломался. Выдал ей все свои страхи в истерике, от которой ей самой стало тяжело.       И она успокоила его.       Потому что Фред не был сыном сатаны.       И вряд ли был магом.       Он ей верил. И её не могло это не тронуть.       С горем пополам они смогли дойти до озера и там…       Она ещё помнила их близость в, как бы смешно ни звучало, дупле дерева. И её душа и сердце требовали дальнейшего. Гермиона была почти уверена, что он не откажет ей. Но — о Мерлин! — когда она всё же почувствовала, как его тело синхронно двинулось навстречу, как его губы неистово вцепились в её, как самозабвенно он ласкал её, несмотря на больную руку… она поняла, что пала. Не любить его оказалось невозможным. И она стала осознавать то, что встретиться им было предначертано судьбой (она помнила последнее предсказание мамы), ещё раньше.       Его лицо, когда они упали на берегу и она запрыгнула на его бёрда… переполненное удивлением, восторгом, одобрением и страстью… она постаралась запечатлеть это в памяти. Как и всю ночь. Фред был неопытен, но смекалист, к тому же быстро учился и хорошо чувствовал её. Он скоро понял, что было нужно Гермионе, и подчинялся её указаниям. Потому ещё ни с кем до него она не ощущала такого удовольствия.       Однако ночью она вновь сделала это. Вмешалась в его сон. Фреду снился дом и Дед с братом. А потом незнакомая рыжеволосая женщина… вероятно, та, которую он принимал за мать. А цветок не снился. Гермиона чувствовала, что ей нужно узнать больше, чтобы понять. И чтобы Фред тоже понял… Она хотела помочь. И найти цветок — тоже.       Гермиона пообещала себе, что признается во всём, но позже. Больше всего ей не хотелось, чтобы он мучился от неопределённости (она ведь всё ещё не могла сказать точно и уверенно, что с ним было), чтобы он мучился от понимания, что он — проклятье, от которого избавились оправданно. Она не хотела, чтобы ему было плохо. Потому хотела сначала всё выяснить и лишь потом сказать ему.       Отношения между ними стали более открытыми. Ведьме нравилось, каким всё ещё слегка неловким в силу отсутствия опыта был юноша. Нравилось, что он не был против того, что она брала инициативу на себя, помогая ему ориентироваться.       И он правда быстро учился. Целоваться у него получалось отменно.       Был ли Фред магом? Гермиона догадывалась, что на него оказало своё действие влияние цветка — Красное солнце залечивало любые раны и обладало неизведанным волшебством, так почему бы… не дать мальчишке немного магических сил? Или, может, даже открыть в нём их? Она хотела выяснить. Потому придумала план с галлюциногенными ягодами.       Правда, в итоге всё пошло немного не так. Гермиона чувствовала стыд и вину за то, что делала с Фредом без его ведома. И тоже съела плоды. Её накрыло с лихвой — она вновь увидела мать и то, как магглы утаскивали её в лес. Как разорванная одежда болталась на её боках. Увидела бездыханного отца. Все воспоминания и мысли, которые она так старательно прятала в себя, вышли к ней в видения.       Ей было ужасно.       Но отошла она быстрее Фреда. Проверив его состояние, Гермиона убедилась, что всё хорошо. Не удержалась от ласкового касания губ ко лбу. А потом, желая сбросить морок мыслей, ушла к озеру освежиться. И пала в незабытье.       Очнулась Гермиона уже в странном помещении. В городе, в который ни за что на свете не хотела бы попасть. Благо, метка была скрыта из-за синяка, оставленного охотниками. И всё равно она была в ужасе, что её раскроют…       Место оказалось корчмой. Там она познакомилась с наследником Мерлина, ощутила неописуемое удивление и восторг от встречи. И поняла, что что-то во Фреде после видений изменилось. Он не прикасался к ней. Он не смотрел в её сторону. Он не звал её по имени. Он почти не обращался к ней. Ровно до расставания под ливнем.       Ей было ужасно обидно. Потому что она не понимала, что происходило тогда и что произошло в голове лесника, что он так сменил своё к ней отношение. Что он сбегал от неё. Их цели столкнулись — каждый хотел позаботиться о своём родном человеке (как у Гермионы единственной семьёй был отец, так и для Фреда был Джордж). Ведьма понимала, что им нужно разойтись на это время. Но Фред её в прямом смысле бросал. Она чувствовала и понимала, что он не намерен вернуться к ней вновь. Словно их пути больше не сойдутся.       — Что ты наделал?! — вскричала она, когда Фред уже скрылся от её взгляда где-то вдалеке, а Гарри вышел за ними. — Зачем ты сказал ему?!       Она взвыла и заревела, грохнувшись на колени прямо посреди грязной дороги. Если бы Гарри не сказал Фреду, что палочкой владеют только маги, то он бы не стал думать, что она ему соврала. Он бы не стал считать её… врагом?..       Ох, она была разбита.       Если бы у неё было ещё немного времени!.. Если бы Фред немного подождал…       …Если бы она сказала раньше!..       Гарри согласился помочь ей с поиском цветка. Она была не одна. Но одиночество чувствовала острее, чем когда-либо. Наследник Мерлина был неплохим юношей — он умел вести диалог, он многое знал о волшебстве и даже немного о следопытстве.       Но это всё равно был не болтушка Фред, знающий всё на свете про лес.       Она оставляла метки в надежде, что Фред нагонит. Что не бросил её.       Путь их был долог и сложен — где-то рядом всё ещё рыскали охотники в поисках разыскиваемых Фреда и Гермионы, подступы к цветку были всё опаснее и опаснее. Лес путал их, леший водил за нос, нападали не только животные, а сама природа — их терроризировали растения похуже дьявольских силков, сам воздух стал отравленным. Чем ближе к нужному месту они были, тем хуже себя чувствовали — они страдали от головокружений, тошноты, постоянного напряжения и страха. Чем ближе к нужному месту они были, тем сильнее Гермиона хотела этот цветок. Она была благодарна Гарри за то, что тот, узнав об опасности, не оставлял её. И что не поднимал вопросов о Фреде. Вероятно, Солнце нужно было наследнику так же, как и ей, раз его отравляло с той же силой. Они петляли и путали следы, только благодаря удаче не попадая в настоящую опасность.       В итоге они надышались дымом с волшебных болот. Гермиона по глупости и неосторожности — больше. Она вновь провела слишком много времени в незабытье. Гермиона видела перед собой мать, улыбающуюся загадочно, держащую в руках её ладонь, перепачканную в муке. Видела её перепуганные от происходящего вокруг ужаса глаза, взброшенную ради заклинания руку и здоровые фигуры, уносящие сопротивляющуюся маму в глубины страшного леса. Гермиона видела отца, сидящего на ступенях их маленькой хатки и пьющего свою любимую араку, рассказывающего смешные байки и утешающего дочурку после ссоры с матерью. Она видела его, обессиленного, бледного, неспособного контролировать собственный кишечник. Постепенно от неё ускользающего. Гермиона видела друзей, отвернувшихся от неё в трудную минуту. Видела улыбающегося ей приветливо Фреда, его задорный взгляд и лицо, выражающее глубокую привязанность с первой встречи. Его разочарование и злость, стремительно удаляющуюся спину...       В этот раз Гермиона очнулась не в корчме. Но была полностью исцелённой. От тошноты, слабости и головокружений не осталось и следа. Гарри и какие-то незнакомые люди сновали по всё той же опушке, на которой она потеряла когда-то сознание. И невдалеке, изувеченный ожогами с головы до ног, с отсутствующим глазом и чёрными пальцами рук, лежал в траве бездыханный Фред.