...Иль был он создан для того, Чтобы побыть хотя мгновенье В соседстве сердца твоего?.. Ив. Тургенев
POV Вильям 2:34 ночи, Осло Joy Division — New dawn fades Как же я терпеть не могу вечеринки: люди напиваются чуть ли не до потери пульса, обнажая свои души, а вместе с тем и все свои пороки. Они ведут себя честно. Но они ужасны в своей правде. Меня от них тошнит. От того, как они жалки и ничтожны в своих попытках понравиться кому-либо. Даже бывшая королева школы, которая всегда кажется такой недоступной, как будто принадлежит к высшей касте человечества — мне же на это плевать, — даже она показывает своё истинное опухшое от рыданий обличье, когда закрывается в уборной, опустошив желудок привычним для многих образом через глотку, затем пытаясь привести себя в божеский вид. Но затем снова начинает реветь от мерзких воспоминаний, как её первая любовь изменила ей, сношаясь (простите, другими словами не могу назвать, ведь это что-то исключительно животное, там нет ни крупицы платонической любви) с очередной красивой обёрткой-никакущей начинкой на заднем сиденьи мерседеса. И, разумеется, это всё каким-то чудным образом увидела её лучшая подружка. Но каким? Да ведь она сама была той, чего греха таить, невкусной конфетой! Откуда я знаю? Я всё про всех знаю. Люди столь предсказуемы в своих поступках, особенно в грехах. А вообще: та самая короннованая особь женского пола — моя близкая подруга с самых ясел. В столь, казалось бы, вычурной девочке мои родители всегда видели отличную для меня партию. О, благодарю, Всевышний, что на дворе не Средневьековье и я не безправная в то время юная девушка с невинными чреслами, иначе маман с отцом были бы не прочь заковать меня не в узы, нет, в кандалы брака по расчёту. И у меня не было бы выбора. Каков резон? Знать знати ровня. Никак иначе. Ох, видели бы они эту прекраснейшую сударыню в данный её далеко не беззаботной юности миг. — Будьте добры, закройте дверь с той стороны, — едва ли не рычит девушка, стоя возле дзеркала с опущенной головой, опираясь ладонями о раковину, как будто это — её единственная поддержка. — Как изволите, — тихо, но, судя по реакции этой «экзальтированной» дамы, слышимо произношу я. — Ах, Вильям, — о нет, только не это: в её пустых и стеклянных до этого глазах появляется надежда. — Альва, — склоняю голову — передо мной знать всё-таки. — Придурок! — пытается бросить в меня рулон туалетной бумаги, но, ожидаемо, не попадает. — Так мне всё-таки уйти? — уже оборачиваюсь. — Постой! — возвращаю взор на её глаза: — рада, что это ты. Останься, пожалуйста. Я только тебе здесь доверяю. — Честно, я не был намерен, но раз уж ты просишь, — честно признался я. Ну не люблю я лицемерить. Да и Альва всё-таки не чужой мне человек. Из-за этого я впервые почувствовал себя совестливо, ведь только что сказал ей, что не желал её поддерживать. Просто знаю я её хорошо: я в тысячный раз буду её отговаривать, а она всё равно сделает по-своему. — Ну вот с-скажи, — начинает девушка, заикаясь, — ты же его лучший друг, ты должен его знать... — Я знаю его ровно так же и столько же, как и ты. Просто я смотрю на него объективно, не закрывая глаза на его явные проёбы, — вот уж не хотел материться, но с ней по-другому нельзя; да и подруга сама всегда требует не жалеть её, а делать конкретную взбучку её сознания: лучше горькая правда, нежели сладкая ложь, так ведь, Альва? — как ты уже столько лет, — договариваю, явно делая акцент на предпоследнем слове. — Я такая дура, — всхлипывает она, оседая на пол и пряча голову в колени. Сажусь рядом и слегка касаюсь её плеча. Всё-таки я не силён в этих ваших телячьих нежностях, но и я не изверг какой-то, вижу же, что ей херовее некуда: — Дура. Умная дура. Образованная дура, самая лучшая на факультете. А унижаешься уже который год перед лодырем и прогульщиком, которых мир ещё не видел, — он хоть и мой лучший друг, но, как я уже говорил, я его объективно оцениваю. — Ты намерена до конца магистратуры давать ему списывать? Пока он флиртует с Ванессой-дурой-крашеной-Нильссон? Вот уж кто настоящая дура, да ещё и необразованная, — изрёк я, краем глаза увидев, как Альва подняла голову и, поправив тёмно-каштановую кудрявую от природы прядь, впервые за весь день улыбнулась. Благодарно улыбнулась. — Не намерена. И в который раз задаюсь вопросом, почему у тебя до сих пор не было девушки, Магнуссон. — Потому что я не хочу терпеть вечные перепады настроения, а тем более слёзы. Мне и тебя хватает, Олсен. — Вот теперь понимаю! — восклицает она, дав мне подзатыльник, но несмотря на это, улыбки не сползают с наших уст. — Приведи себя в порядок и разъеби ту инфантильную девочку по Фрэйду, сестра, — мы так часто проводим время вместе, что она, правда, стала мне уже как родная. — Пусть Крис наочно убедиться в том, что теряет. Она подняла на меня глаза и несколько секунд мешкалась, а затем набросилась на меня с объятьями. — Ну вот снова, — пробубнел я ей в плечо. — Заткнись и наслаждайся, — молниеносная реакция. — Да я наслаждаюсь, наслаждаюсь. Она на мгновение оторвалась от меня, чтобы сказать, смотря на меня в упор: — Странно, что я влюбилась в Шистада, а не в тебя, — промолвив это, девушка сразу же отвела взгляд, как будто стесняясь своих слов. — Слава Богу, Альва, слава Богу, — усмехнулся я, отчего она снова посмотрела на меня, поджав губы и сморщив нос. — Ой, иди к чёрту, носатый, — сразу же последовала, как она думала, атака, но она не пыталась меня ударить, что означало, что я её не так уж и задел. — Я просто не хотел бы, чтобы ты вот так рыдала из-за меня в моей же уборной. — А было бы из-за чего? Хочешь сказать, ты бы вёл себя, как Крис? — подозрительный взгляд. — Исключено, — пырснул я, затем добавив: — но, думаю, ты бы тоже плакала из-за меня. — Ладно, — смирилась с моей немногословностью Олсен, — проехали. Скорее, это к лучшему, что я ещё не познала тех чертяк, что засели у тебя вот здесь, — девушка ткнула прямо в середину моей грудной клетки. «Если бы я сам их толком знал» — вихрем пронеслось в моей голове и сразу же успокоилось. Не стоит мне сейчас об этом думать. — Останешься на ночь? — А ты уже решил вытолкать меня домой? Нет уж, уйду сама, мне есть где ночевать, — мы вместе вышли из уборной; на нас никто не обратил внимание, ведь повсюду царил хаос и вакханалия, — оставаться в этом сброде пьяных подростков я не намерена. — Понимаю, но у меня особо-то нет выбора, — пожал плечами я. — Почему ты разрешаешь им превращать в такое свой дом? — недоумевающе посмотрела на меня Альва. — Ну, во-первых, я разрешаю Крису... — Пошли Криса к чёрту! — крикнула она, подняв руку в требовательном жесте. — И это ты мне говоришь? — не удержавшись от смеха, спросил я, приподняв одну бровь. — Ладно, — капитулирующе отклонилась от темы подруга, — а во-вторых? — Мне ни холодно, ни жарко от всего этого сумашествия, я уже который год за этим не наблюдаю, отсиживаясь в своей комнате и занимаясь своими делами, — я инстинктивно поправил торчащую из копны волос прядь, — пока малыш Крис резвится с остальными ребятами. Да и ты сегодня была в ударе — вон целую бутылку виски опустошила, не закусив при этом, — снова улыбнулся я, но уже с тоской. — Да уж, позорище. Хорошо, что он меня не видел. Впрочем, как и всегда. Он замечает меня только когда ему надо очередную курсовую написать. Даже не понимаю, зачем я пришла. С таким успехом могла бы и дома напиться, нет ничего лучше собственной компании, а не этих безвкусно напыщенных фальшивых придурков, — сказав это, Альва хмыкнула, устремив взор куда-то мимо меня. Я согласно кивнул, добавив: — Но сейчас-то они сняли маски: далеко не напыщенные и не фальшивые. Но подруга ничего не ответила, быстро обняв меня и матерински потрепав мои волосы: — И всё-таки я рада тебя видеть. Не обижай никого, носатый. Я улыбнулся, говоря без слов, что это взаимно, проводя её взглядом, как вдруг увидел, что за моей спиной стоял Крис. Вот почему она так быстро убежала — столкнулась с ним взглядом. — О чём говорили? — спросил парень, став справа и также проводя быструю, но всё ещё нежную и аристократичную походку девушки взглядом. — Да неважно, — рефлекторно отмахнулся я. Как будто это его и вправду интересовало. Скорее из вежливости спросил, если бы он ещё знал, что это такое. — Скажи им, чтобы убрали за собой и убрались. Мне это всё надоело, — я тяжело вздохнул, потерев прикрытые веки кончиками пальцев. — Ладно, — ого, это что, в кое-то веки понимание от Криса? — Ты как старый дед, — а, ну вот и привычный малыш Крис вернулся. — Зачем ты разрешаешь мне всё это устраивать, если самому неинтересно? — Потому что я учитываю твои просьбы, в отличие от тебя, — столкнувшись с непонимающим взглядом друга, я продолжил: — Ты хоть не угробил мою машину? — Обижаешь, — Крис сделал бровки домиком, ну говорю же — малыш, — как раз хотел ключи отдать.***
3:52 В комнате Вильяма Как только «сброд напыщенных придурков и дур» покинул мою обитель зла, на душе стало спокойнее. Меня устраивали эти вечные пьянки в моей квартире потому, что они всегда убирались. Даже не я их заставлял, их заставлял Крис. Иначе если бы они оставили мой замок в руинах — они бы больше никогда не перступили его порога. Разумеется, эти тусовки не проходили только в моих апартаментах, всё-таки дом «Малыша» страдал от большей их части. Но я был не против разделить с ним эту ношу. Нет, меня вообще не интересовали эти бессмысленные времяпрепровождения, в моих интересах было то, чтобы друг был доволен, сыт и иногда не трезв, потому что тогда он ведёт себя, как плюшевый мишка. Потому что иногда, будучи полностью в сознании, он творил вещи похуже, нежели под синькой. Но я не хотел об этом думать. По крайней мере, сейчас. Я словно ощутил себя в тёплой ванной или же под тёплым покрывалом, словно мне снова 5 лет и я никому ничего не обязан. Это обволакивающее ощущение, что я никого не обманываю, не обманываю в первую очередь себя, — оно непередаваемое. Я думал, что родился с ним, но нет, чем больше я твержу себе, что буду стоять на своём, бороня правду, тем больше возникает недомолвок. А недосказанные слова — это, по сути, полуложь. Поэтому я ничем не лучше этих фальшивых подростков, которые до сих пор не определились, кто же они на самом деле, поэтому и примеряют сотни ролей, но ни одна им не подходит, ведь играют они совсем не профессионально. Такие мысли возникают лишь ночью, когда уже ничто не может заглушать этот осточертевший голос внутри. Тут уже не кошки на душе скребутся, а огромнейшие рыси раздирают те немалые остатки моей человечности в клочья. «Ты подвёл себя». — Я ещё не прожил достаточно времени, чтобы ставить окончательную точку. «Что тебе до других? Живи своей жизнью». — Я и живу, я намного лучше их. «Четвёртый курс юриспруденции? Ахах-хах-ха, смешно. А кто это хотел быть пилотом?» — У меня, по крайней мере, хорошо получается. Юрист — это интеллигентная и серьёзная профессия. Пилот? Детские мечты — не более. «Чего ты добиваешься? Признания отца? Тебе никогда не быть таким, как он». — Мне не быть первоклассным нотариусом, не спорю. Но я могу быть хорошим адвокатом. Я могу быть даже адвокатом дьявола, если захочу. И да, мама меня поддерживает — мне достаточно и этого. «Зачем ты общаешься с Крисом? Он же полнейший придурок!» Тут мне пришлось подумать дольше, прежде чем ответить: — Мы дружим с трёх лет. И не думаем бросать друг друга. Преданность — это хорошее качество как для друга. «Он использует тебя, разве ты настолько глуп или безразличен, что попросту не замечаешь этого?» — Раз так, значит, и я его использую. И вообще, не понимаю, о чём идёт речь? Мы с ним одинаково обеспечены, учимся на одном факультете, в одной группе, круг общения тот же... Мы с Крисом детского сада неразлучны, как и с Альвой. Да мы практически братья. Зачем мне отказываться от младшего брата, каким бы он ни был?.. «Но ты же лучше». — Относительное заявление. Лучше в чём? «Ты умнее». — А он счастливее, отчего и обаятельнее. Он не видит в жизни тех горестей, что я. «Ты более расположен к серьёзным отношениям, нежели он». Тут уж я не смог сдержать смеха. Это уже был не один голос, я явно слышал несколько, и этот явно не был моим. Почему-то я слышал Альву. Да, она считала меня лучшим другом, потому что я поддерживал её. Ну так это было обосновано — будь она влюблена в меня, её бы поддерживал Крис. Или нет. Сложно сказать. Более расположен к серьёзным отношениям! А был ли я расположен к каким-нибудь отношениям? К хуёвым, как с отцом — да. К более-менее сносным, как со старшим братом Николаем и Крисом — тоже да. К больше, чем просто сносным, как с Альвой — определённо да. К более-менее хорошим, как с мамой — да. Всё, на этом моё близкое окружение закончилось, и на вершине пирамиды — мама. Просто потому что это мама, и я ей очень благодарен. Когда уж Альва не могла меня успокоить, в игру всегда вступала самая любимая мной женщина, и она всегда побеждала. Нет, не я побеждал, побеждала она. Я всегда чувствовал себя обязанным ей жизнью. Как говорится, по гроб был обязан. Она же говорила, что всё, чего она от меня хотела, так это только, чтобы я был счастлив. И с этим я плохо справлялся. В тысячный раз прости, мам. Меня не так бесило то, что я не мог оправдать отцовские надежды, хоть и вступил на юридический, как он хотел, меня выводил из себя сожалеющий взгляд матери. Как будто это она виновата в том, что я отказался от своих детских грёз в пользу перспективному, а главное — стабильному — будущему. Мне всегда казалось, что я поступаю, так как хочу, но позже я осознал, что я поступаю так, как считаю нужным. А это далеко не тождественные понятия. И снова я оказался в тупике собственных желаний. Это был лабиринт Минотавра, из которого я не мог найти выхода с наступлением сознательного возраста. В который раз задаюсь вопросом, все ли более-менее взрослые люди с наступлением 20 лет сталкиваются с таким же конфликтом в своих, казалось бы, почти что зрелых головах... Мне уже давно за 20, и я потерян. Когда мы взрослеем, мы отказываемся от того, во что когда-то свято верили и чего больше всего жаждали. В этом я был уверен наверняка. Мой очередной поток мыслей перебил звук сигнализации, издающийся со двора. Я подорвался с кровати так быстро, словно почувствовав, что случилось что-то неладное как раз-таки с моим авто. Я мог проигнорировать этот звук, как и многие другие, которые неоднократно доносились из улицы, но вдруг я почувствовал острое желание узнать, что же там происходит. Вообще я человек, который полагается сугубо на логику, но тут я всеми, Господи, фибрами души доверился интуиции. С этим чувством я поссорился ещё в глубоком детстве, когда оно внушало мне, что маме очень понравится, если я укорочу её любимое длинное изумрудное платье, которое прикрывало её красивые стройные ноги, а все должны их видеть! Разумеется, маме не понравилось. Но она и не кричала на меня. За неё мне сделал выговор отец, а потом и предоставил наихудшее наказание (ведь это он подарил ей это платье на их первую годовщину)... Нет, я не буду вспоминать это. Не сей-час. Как только за мной закрылась входная дверь, я начал выискивать глазами виновника этого почти что утреннего происшествия. И сразу же заприметил его. Точнее, её. «На воре шапка горит». Сначала я увидел её короткие волосы цвета первого снега, а потом уже и её саму. Я долго не то чтобы боялся подать голос, нет, я не решался выдавить из себя хотя бы слово, дабы не спугнуть её. Девчонка — скорее всего подросток, хотя со спины сложно было судить — была одета во всё чёрное, не считая белоснежных конверсов. На спине — тёмный, но скорее всего красочный, а не просто чёрный, рюкзак с чудоковатыми брелками — кажется, я разглядел там енота вырвиглазного цвета и летучую мышь. Мдауж. Про значки я вообще молчу. Я не разобрал ни слов, ни картинок, что там были изображены, ведь стоял на дистанции в 3-4 метра. Она показалась мне ненормальной, но мне это было интересно. — Что ты делаешь? — всё-таки не удержался я. Я сказал это довольно-таки тихо, но она услышала, молниеносно обернув голову. Я готов был увидеть всё, что угодно, но точно не такое дерзкое выражение лица, что, мне кажется, априори не могло возникнуть на таком миловидном и — многие бы сказали — ангельском личике. Мдауж. Падший ангелочек с дьявольскими рожками свалился с неба на мою голову. — А ты кто такой? — последовал вопрос. Голос у неё такой уверенный, несмотря на то, что я словил её на горячем. Лучшая защита — нападение, не так ли? — Не буду говорить, что отвечать вопросом на вопрос — моветон... — Ты уже сказал. Ещё и перебивать любит. Грешит на каждом шагу. Ещё интереснее. — Верно, хорошо, что в таком состоянии, — я видел, что блондинка была изрядно пьяна, но каким-то образом она говорила внятно, без заиканий. Это, к тому же, объясняло, почему она так храбрилась, точнее, наглейшим образом дерзила, — ты не просто меня слышишь, но и улавливаешь суть сказанного, — продолжил я, всё ещё оставаясь спокойным. Ну а как иначе. Не буду же я на неё орать. — А ты вместо того, чтобы умника воспитанного строить, изрекаясь таким похуистическим тоном, мог бы и ответить, кто ты такой, — также спокойно, хоть её глаза выдавали раздражение, ответила девушка. Ей явно не к лицу матерщина, но, как я предполагаю, прибегает она к ней частенько. Я присел на корточки и значительно ссутулился, чтобы поравняться взглядом с её глазами. Они всё ещё были стеклянными из-за выпивки и, о, неужели слёз? Она. Плакала. Да неужели? Но я не хотел спрашивать. Всё-таки не в моей природе лезть к людям в душу, а вот другие постоянно проделывают подобное со мной. Я из той породы людей, к которым подсаживаются незнакомцы в парке и начинают жаловаться на жизнь, а я нехотя слушаю, а затем, желая удачи в жизни, удаляюсь. Так, кто-то должен прекратить эту игру в гляделки. И пусть это буду я. — Я владелец этой машины, а ты кто, милая девочка? Она заметно замешкалась. Но только на миг. — Ты явно не считаешь меня милой, зачем этот цирк? — я понял, чем от неё веяло — ужасным перегаром, кажется, парфюмом Givenchy (у моей мамы такой же) и вызовом. — И я не понимаю, о чём ты говоришь, потому что я только вчера утром видела за рулём этой машины другого парня, — она вытащила меня из водоворота мыслей. И снова этим нахальным тоном. Чего она добивается? — Верно, я одолжил её на день моему лучшему другу Крису, пока его осталась на ночь на СТО. Что он снова вытворил? — без толики удивления равнодушно спросил я. — Так а зачем ты разрешаешь человеку, даже если это твой лучший друг, распоряжаться твоей собственностью, если уже были преценденты, когда он, видимо, мог её угробить? — как вижу, любит она злоупотреблять вопросами на вопросы, но, ничего, чувствую, недолго мне её терпеть. Но отрицать того, что в её словах есть место логике, я не мог. — Это уже сугубо наше с ним личное дело. Так что он тебе сделал, что в итоге пострадала моя машина? — да, мне не терпелось узнать. И меня не так волновало, что натворил Малыш Крис, а просто хотелось увидеть её реакцию. Хотелось наблюдать за тем, как она будет продолжать дерзить. — Просто правила дорожного движения для него — дебри. Я вообще молчу о правилах приличия. Твой лучший друг, — она специально сакцентировала всё моё внимание именно на эпитете «лучший» — видимо, хотела упрекнуть меня тем, что я не умею разбираться в людях. Забавно. — Он обогнал меня, хоть приоритет был за мной, так ещё после этого самодовольно показал мне средний палец, высунув свою наглую морду из окна! — Весьма в духе Криса. Я был разочарован, но никак не удивлён. — И всё? — она опешила. — Это ВСЁ, что ты хочешь мне сказать? — Ну а что ты хочешь услышать, солнце? Что тебе стоит придержать свой взрывной характер при себе? — я увидел её шокированное лицо и продолжил, смягчаясь: — Таких придурков, как мой друг, ты немало встретишь на своём пути. Да, поступил он скверно, я никак не оправдываю его. Но, посуди сама, если ты будешь так распыляться, желая возмездия, на каждого, кто любым образом тебя оскорбит, то надолго ли тебя хватит? Ты хоть маленькая ещё, но рискуешь подорвать нервную систему ещё к 20 годам... — Я не маленькая! — это было ожидаемо. — Слушай, оставь себе свой стоицизм, потому что мы с тобой птицы разного полёта, как я понимаю. Я просто не могу смириться с тем, что обидчик останется безнаказанным. А раз ты настолько равнодушен, но пытаешься показать, мол, это ниже твоего достоинства — марать ручки в драке или борьбе за свои права, то я не намерена продолжать этот разговор. — Ну, смотри, я же не прикапывался к твоему гиперболезированному юношескому максимализму, но теперь просто-таки вынужден, — эта самоуверенная девчонка плохо на меня влияет: я хоть и не вспылил, но чувствовал, что теряю самообладание: — Да и что за банальщина такая — выцарапать огромными буквами «УРОД» на капоте? Тебе что, 10 лет? Могла бы и что-то не столь заезженное придумать. Очень тривиально, детка, — специально добавил я, чтобы окончательно вывести её из себя. — Ещё раз. Назовёшь. Меня. Деткой, — да, я знал, что она среагирует, разве это было не очевидно? А когда она подняла свой крошечный изящный кулачок, я чуть ли не пырснул от смеха. — Заяц, ты будешь бить меня за то, что я не оценил твоего художества на капоте своей машины? Я-то в чём виноват? В том, что друг неадекватный и напоролся на такую же, что изрисовала... Я недооценил её. Признаю. Как только я обозвал блондинку, она по щелчку среагировала, подняв в полупрыжке натянутую, как струна, ногу, и зарядила мне ею в щеку. Я не успел сориентироваться, слегка пошатнувшись. Но не упал. — Ну, спасибо, что не по яйцам! — воскликнул я, всё ещё держась за щеку — зубы пронзила неимоверная боль. — А ты сейчас допиздишься! Ещё раз скажи, какая я, — она стала ни то в оборонительную, ни то в наступательную позу, выставив перед собой сжатые в локтях руки с зажатыми кулаками. Они такие маленькие, я не могу. — Да ради Бога, дитё, я сразу же назвал тебя «милой девочкой», кто же знал, что милые девочки занимаются борьбой! — Я сам не заметил, как резко перешёл на крик, но, по крайней мере, я уже не так остро ощущал боль в челюсти. — Та убери ты лапки, я не собираюсь с тобой драться! — Я думала, ты просто ссыкло, а ты оказался чёртовым сексистом! Ох, какой же ты жалкий, — она опустила руки, окончательно их раслабив и обессилено села на бровку. Я только сейчас заметил, что под её косухой была чёрная футболка с Guns 'n' Roses. Моя мама в своё время любила эту группу. Когда она гостила у друзей в Америке, она успела побывать на нескольких их концертах... Также на ней были чёрные обтягивающие джинсы. Разумеется, дырявые на коленях. О, так ко мне пожаловала самая что ни есть оторва. Мдауж. — Тебе хоть не холодно в одной кожанке? — на улице был поздний октябрь, мороз сковывал движения ранним утром. — Кто бы говорил, сам выскочил в одной рубашке, — она пыталась бросить это как можно холоднее, но я всё равно ощутил нотки какого-никакого волнения и... заботы? Подумалось, что она может быть человечной, отчего показалось, что она впервые смогла к себе расположить, сама того не понимая. Стоп, ЧТО? Эта девчонка совсем недавно изуродовала тебе машину. Может, на чай с печеньками ещё её пригласишь? Вильям, ты хоть и мягкосердечный, но далеко не дурак! — Вынести тебе пальто? — та что ж это со мной такое? Мам, ну зачем ты воспитала меня таким, господи, вежливым? Это совсем не спасает моё скудное состояние сейчас? Она меня, значит, бьёт, а я ей своё пальто, чтобы, не дай Боже, простудилась и не смогла снова меня ударить? Боже, Уилл, ты жалок. Словно перечитал автобиографию Бенджамина Франклина, особенно ту часть, где он врага в друга превратил. Ля-ля-ля, тополя, «врага нужно знать в лицо», «врагов нужно держать близко»... Я чуть ли не превращаюсь в Альву, которая подписана на всех бывших и нынешних своего драгоценнейшего и в инстаграме, и в фейсбуке, смотря их истории, иногда лайкая фотографии и — даже — комментируя их! Вообщем, мрак. Но является ли эта короктостриженная блондинка моим врагом... Сейчас я впервые серьёзно над этим задумался. Исключено. Она — просто очередная девушка, которая всё не так поняла и наломала сгоряча дров. Как стремительно появилась, так и исчезнет. Блондинка отрицательно покачала головой, продемонстрировав этим, что также не стремиться заводить со мной дружбу. — Мне не холодно, — пробурчала она, но что-то в её тоне заставило меня усомниться в её словах. — А ты бы вернулся домой, — она нехотя, сквозь зубы, процедила: — а то простынешь ещё. — А ты ко всем, кому расцарапываешь капоты тачек, такую заботу проявляешь? — я спросил это, сощурив глаза и посмотрев в упор на её — они оказались красивого зелёного цвета. Они же её и выдали. Она растерялась! Бинго! — Не обольщайся, я просто ответила вежливостью на твою, — равнодушно бросила блондинка, и её глаза — точно две льдышки — снова стали пустыми. Девушка расправила плечи, выпрямив спину и поправив волосы; наверное, это придало ей уверенности. — Да и до тебя я капоты никому не расцарапывала. — Какая честь! — искренне рассмеялся я, потому что меня очень позабавило то, как она в этом призналась. С таким отстранённым взглядом вдаль, но в то же время чуть ли не с гордостью в голосе. — Наверное, потому ты не предусмотрела, что сигнализация оповестит меня о твоей une fars¹. — Non! Les courageux sont toujours heureux², — она впервые искренне улыбнулась. — Я нарочно привлекла твоё внимание: хотела посмотреть в эти бессовестные глаза, да и я не из тех, кто жалеет о преступлении, избегая наказания. — Вот как, — я специально состроил важное лицо, подняв брови в удивлении и выпучив нижнюю губу, — признаю: это достойно уважения. Вот только ты не учла того, что, увы и ах, не столкнёшься со своим обидчиком. — Да, должна смириться с этим. Не сегодня — так завтра обязательно проведу с ним воспитательную работу, не волнуйся, — прошипев это, она посмотрела на наручные часы, а затем достала из кармана джинс телефон (на ярко-жёлтом чехле был стикер с мастером Йодой из «Звёздных войн», ловящим дзен; также я заметил надпись готическим шрифтом «Fuck off!». С какой любезной юной леди мне посчастливилось столкнуться!). Как только на экране загорелся свет, освещая её измученное, но, тем не менее, миловидное лицо, я присмотрелся к нему поближе: на щеках остались чёрные дорожки от туши, которая, видимо, проиграла войну ручьям слёз, помада тёмно-вишнёвого цвета была практически съедена. То ли она кусала губы, то ли они потрескались от ветра... Стоило мне задержать чуть дольше на них взгляд, как тут сразу же стрелой просвистел ультиматум: — Чего ты уставился? Ты же не в Лувре. Мгновенно подняв глаза, я столкнулся с её пытливым и заинтересованным взглядом. — Да и ты не «Джоконда», тем более — не рафаэлевская Мадонна, — я широко улыбнулся, самодовольно подняв подбородок. Не ответить ей колкостью приравнивалось бы к полнейшему поражению, а я не намерен уступать ей в этом ожесточённом поединке. — Ну, благодарю, что хоть не очередная карикатура Пикассо. И вообще, мог бы пошевелить своими тремя извилинами искусствоведа и придумать что-то поинтереснее, а не бросить то, что на слуху у любого школьника. — Ну не скажи, не у любого... — пытался снова возразить я, но она сразу же среагировала. — Необразованные не в счёт, — и снова прожигает взглядом. Да чего же это она в самом деле? — И это я ещё сексист! Вы только посмотрите на неё! Хочешь сказать, что потомки честного простодушного пролетариата, для тебя не люди? — искренне возмутился я, начав яро жестикулировать, что не было для меня присущим. Я всё-таки уравновешенный человек, когда дело касается конфронтации, эмоции для меня — на последнем месте. Но тут я явно уступил принципам. Эта девчонка каким-то образом будоражила моё естество. Чёрт! Ну вот снова. Да обычная она, обык-но-вен-ней-ша-я! — Не утрируй, Ленин недоделанный, мы же не в Советском Союзе начала ХХ ст. живём, тем более — не в парижской коммуне 1871, — усмехнулась она, но явно оценила мой гневный посыл, — нечего бороться за трудяг, ты же не таков, — она закусила нижнюю губу, задумавшись, как продолжить начатое опровержение моим словам и, в конце концов, додумалась: — судя по состоянию твоего дома и района, в котором ты живёшь, твои родители не числились в их рядах... — Ты намекаешь, — перебил я, — что они заработали своё состояние нечестным путём? — я начал судорожно ловить воздух ртом, потому что был крайне опешен таким необоснованным обвинением. — Твоё обвинение настолько необоснованно, что я не намерен продолжать разговор с человеком, который ради собственной защиты атакует собеседника, тыкая в небо пальцем и доставая из кармана первый попавшийся стереотип, приправленный предубеждением, — озвучил свои мысли я. А я делаю это весьма редко с малознакомыми людьми. Меньше я говорю им, что думаю на самом деле — меньше с меня спросят. Нет, я далеко не лицемерный молодой человек, я высказываюсь всегда прямо, если меня что-то не устраивает, но чаще предпочитаю промолчать; ведь чем больше я буду доказывать дураку, что он неправ, тем больше буду приравниваться к нему. Я не сторонник холиваров; я люблю созерцать за ними, но не участвовать. Но если тема разговора интересная, то я обязательно поддержу её, высказав своё мнение. Иногда могу и поспорить, если достойный соперник. И тут я словил себя на мысли, что считаю эту девчонку таковой, хоть никогда ей в этом не признаюсь... — Да нет, — она улыбнулась. По-хорошему. Что? Она думает вот так просто откупиться от своих лживых слов?! — мне просто хотелось увидеть тебя в ярости и у меня получилось! И тебе идёт, кстати, — это что, комплимент? Ладно, не буду спрашивать, пропущу мимо ушей, мол, мне всё равно, что она думает, — а то я уже подумывала закрепить за тобой амплуа какого-то заёбанного офисного планктона, который ходит с лицом-кирпичом даже не потому, что ему не даёт жена, а потому что он сам не хочет, потому что ебётся только с работой... ну или старикашки-библиотекаря, — немного позже добавила она, увидев, что моё лицо не выражает никаких эмоций, которые она явно ожидала лицезреть после своего, как она думает, колкого подкола. Не на того напала, дорогуша. — Никогда не видел мужчин-библиотекарей, — вдруг для самого себя выдал я. Девушка тоже удивилась такому моему замечанию. — Я тоже, — призналась она, отведя взгляд и скрестив руки на груди, подняла левую, приложив ладонь к подбородку а-ля мыслитель — но в старости ты бы отлично подошёл на эту роль. — Благодарю, я обязательно учту твоё мнение в будущем, — ответил с сарказмом я, но не так якобы я обиделся, нет, весьма спокойно и даже как-то безжизненно. Я явно устал ещё до появления этой блондинки, а словесная перепалка исчерпана. Я направился в дом, бросив девушке: — Удачи и бывай здорова! — я же воспитанный всё-таки. — И тебе не хворать, — услышал я тихий ответ и мне показалось, что она немного расстроилась. Плевать, я и так много времени на неё потратил. Пусть будет благодарна за то, что ей ничего не будет за её выходку, потому что я выше этого. Состояние, как она изволила заметить, у меня и вправду большое, и я могу позволить себе ремонты машины чуть ли не каждый день. Но я не кичусь этим, просто факт. И тут вдруг я услышал пренеприятнийший звук. «Смена декораций, и никаких сожалений» — подумал я, обернувшись и увидев, что же всё-таки случилось.