Эффект бабочки

Он не умер. Это было первое, что понял Румпельштильцхен, с трудом, но все же открыв глаза. Его тело била дрожь, во рту было сухо, как в пустынях Аграбы, а зрение было размытым, но да, он определенно все еще был жив. Хотя, судя по ощущением, яд, которым пират смазал свой крюк, все еще тек по его жилам, отравляя тело. Все же сфокусировав свой взгляд, чувствуя слабое любопытство и желание узнать, где находится, ведь он определенно не был на улице, видя все же перед собой смутное очертание крыши, колдун огляделся. Место, в котором он оказался, было похоже на небольшой сруб, состоящий из одной комнаты. Немногочисленная мебель, стол, стоящий около одного из окон, пару шкафчиков, тумб, лавок, и единственной кровати, на которой он и лежал, была сделана явно своими руками. На окнах, и под потолком, были развешаны разные пучки и веточки, отчего в домишке стоял приятный запах трав. Несколько углов в комнате было занавешено, но ему сейчас было не столь интересно, что там. Сделав над собой усилие, колдун повернул голову и посмотрел на тумбу рядом с кроватью. Там тоже лежали травы и стояли разные склянки с настоями, еще там стоял небольшой таз, вероятно, с водой, чтобы облегчить его лихорадку, судя по ощущению прохладной тряпицы у него на лбу. Он неуверенно поднял руку, и убрав ткань с лица, с тихим стоном попытался сесть. С первого раза не вышло. Со второго тоже, но на третий раз у него все же получилось и с болезненным шипением он сел, и тут же откинулся на спинку кровати. Румпельштильцхен прикрыл глаза и сделал пару неглубоких вдохов и выдохов. От этого его грудь и левое плечо вспыхнули от боли, и слегка приоткрыв глаза, он посмотрел вниз. Его торс, грудь и левое плечо были забинтованы. Судя по слабому травянистому аромату от бинтов, его раны явно были чем-то обработаны, от чего, вероятно, яд его еще и не убил. Пару минут отдышавшись, Румпельштильцхен хотел было попробовать использовать магию, но у него элементарно не было сил, а вновь терять сознание ему не хотелось. Кто его знает, может следующего раза и не будет. Но и сидеть в ожидании своего «таинственного» спасителя он не хотел. Собрав остатки сил, он спустил ноги с кровати и встал. На миг он покачнулся, но все же удержал равновесие, и когда в глазах перестало двоиться, он случайно заметил свою рубашку, заштопанную и отстиранную от крови, аккуратно сложенную на стуле, он, придерживаясь одной рукой за тумбу около кровати, а другую руку, левую, которая плохо его слушалась из-за раны в плече, положив себе на живот, обмотанный бинтами, потихоньку добрал до нее и неловко натянул на себя. После этого, придерживаясь за все, что ему попадалось на пути, Румпельштильцхен побрел к двери. Давно ему столь короткий путь не казался столь длинным. Наверно, с тех пор, как он, все еще не привыкший к ране в ноге, с трудом смог дохромать… да куда угодно. В первые годы, после того, как он стал калекой, дорога даже от стула до кровати казалась ему адом. Наконец, он вышел на улицу и осмотрелся. Перед домиком, справа от себя, колдун увидел еще один стол, пару лавок и небольшой кострище, над которым висел котелок и весело побулькивал, судя по запаху, с какой-то мясной похлебкой. Слева от себя он увидел стойку, на которой сушились кипенно-белые отрезки ткани. По слабым разводам крови на некоторых из их, он предположил, что это бинты, которыми его уже перевязывали, что указывала на то, что без сознания колдун прибывал не один день. Где-то за домом Румпельштильцхен услышал слабое блеяние овец, но из-за шума реки, которая была прямо перед домом, оно было едва разборчивым. В отличие от пения. Колдун не сразу его услышал, но как только уловил, то почувствовал, как жгучий интерес, давно уже его не тревоживший, вдруг вспыхнул в нем и потянул его вперед, в стремлении узнать владелицу этого чудесного голоса. Строго говоря, то были скорее напевы, чем связная песня, но все же — это было удивительно завлекающая мелодия. Румпельштильцхен прошел мимо стола, и спустившись вниз, ближе к реке, замер около одного из деревьев, за которым так и замер. Там, по колено в воде, лишь в одной белоснежной сорочке на бретелях, которая была завязана на бок, открывая тем самым молочно-белую кожу бедер, стояла девица. Златоволосая, юная и прекрасная. Давно ему не доводилось любоваться такой невинной и чистой красотой. Редкое, для Заколдованного леса в эти дни, солнце освещало девушку, отчего казалось, что она вся мерцает. Особенно ее длинную золотую гриву, которая небрежно была подвязана шнурком, что в прочем не мешало пару назойливым прядкам падать ей на лицо. Девица задумчиво напевала, стирая в реке, очевидно, один из тех бинтов, часть которых уже сушились около домика. Вдруг она замолчала, и замерев на секунду, медленно подняла голову. Как только их взгляды встретились, Румпельштильцхен ощутил, как его сердце забилось, как у молодого юнца, впервые увидевшего красивую девушку. Так быстро и сбивчиво, что у него перехватило дыхание. Рефлекторно он прижал руку к груди, в слабой надежде угомонить эту старую глупую вещицу, но это было заранее проигрышное дело. Но как так?… Он-то уже думал, что такого с ним и не произойдет, но вот, Румпельштильцхен стоит здесь, как юный дурак — ни шевельнуться не может, ни вздохнуть, ни взгляда отвести. — Вы очнулись, — звонко сказала девица, и быстро выйдя из воды, по пути бросая выстиранные тряпки в деревянное корыто, которое стояло на берегу, подошла к нему. Подойдя ближе, она сморщила свой точеный носик, и окинув его недовольным взглядом зеленых глазищ, уперев руки в боки, строго добавила: — Вы почему из постели встали, сударь? У вас же швы разойдутся! Ее искренне возмущение было столь милым и забавным, что Румпельштильцхен не удержался и засмеялся. Не высоким и безумным смехом, которым он порой специально пугал глупых дураков, которые обращались к нему за помощью, а по-настоящему, от души. Тихим и глубоким смехом. Девчушка, тем временем, надулась и топнула ногой. — Это не смешно! Я не для того вас почти неделю выхаживала, чтобы вы сейчас своей неосторожной прогулкой и беспричинным смехом, испортили всю мою работу! — гневно сказала она, вскинув голову, вероятно пытаясь угомонить его своим строгим взглядом, но его это только еще больше развеселило. Девица-то едва, даже выпрямившись, доставала ему до подбородка, а ее взгляд был ну до боли был очарователен. Блондинка фыркнула. — Вот и спасай после этого людей! — сказала она, и еще раз топнув, пошла за корытом, с чистыми теперь бинтами, продолжая ворчать себе под нос. Подхватив свою ношу и поставив ее на бок, она вернулась к нему и хмуро произнесла: — Отсмеялись? Чудесно. Идемте, я проверю ваши раны и покормлю вас, что ли, — и поджав губы, добавила: — Хоть вы и грубиян. И тряхнув волосами, отчего еще пару прядей волнистых волос выпало из ее хвоста, она гордо подняла голову и выжидательно посмотрела на него. — Ну? Вы идете? Румпельштильцхен, наконец, успокоившись, едва заметно ухмыльнувшись, сказал: — Какая храбрая птичка. Ты не боишься притаскивать в дом чужаков, а потом им грубить, дорогуша? — А я никого не боюсь, — бесстрашно сказала златоволосая. Колдун с удивлением осознал, что во-первых, девушка, кажется, и впрямь его не боялась, а во-вторых, она не знала, кто он. За три столетия о нем в Заколдованном лесу, да и за его пределами, не знал разве только ленивый и слепоглухонемой, даже после того, как его внешность отчасти очеловечилась. Но не эта маленькая воительница. Она явно не знала и не слышала о нем. — Не боишься, ха… — тихо сказал он, пристально посмотрев на девушку, которая даже не вздрогнула от его все еще нечеловеческого взгляда. Другие бы уже съежились от его взгляда, даже рыцари, что кичились своей храбростью, всегда отводили взор от него, но не она. Оттого еще больше увлекла его и разожгла, казалось бы, давно потухшие в его душе искры любопытства и… желания.