***
Устал. Чертовски устал. Карандаш почти не слушается в руках. Который день работаю на благо темного города. Помогаю братьям, так сказать, возводить новые стены. В один день ищу и собираю металлолом, который служит скелетом, в другой — таскаю из канализационных каналов гадкую прозрачную слизь, что в умелых руках аборигенов превращается в чёрный, вязкий пластилин. Помню, недавно Антон рассказывал, что скоро грядет большой праздник. Со дня на день из подземелий на свет выйдет юное поколение. Старшие братья нервничают из-за этого, торопят нас. Жизнь теперь четко следует ритму: работа — сон — работа. Сил хватает лишь на то, чтобы добраться до комнаты, потому так долго ничего не писал. Пора исправляться. Все чаще я замечаю рядом с моим другом необычную особь. В отличие от остальных, контуры её тела выражены гораздо плавнее. Вместо грубого телосложения — покатые слабые плечи, очень выпуклый хребет, тонкие длинные ноги, что плавно переходят в утонченную талию. Толстые натянутые жилы на шее, которые оплетают череп у обычных тёмных, заменяет гладкая кожа. Но то, что особенно бросалось в глаза, — это полное отсутствие правой руки и сильно изуродованный глубокими шрамами бок. Чаще всего она появляется поздно вечером, когда большинство сородичей расходится по комнатам, а надзор старших братьев становится менее жестким. Если бы не сверхурочные смены, я, возможно, так никогда бы и не узнал о её существовании. По характеру она скрытная и молчаливая. Обычно таких людей называют серыми мышками. Завидев меня в комнате, она резко обрывает разговор, и, отводя взгляд в сторону, старается как можно скорее удалиться прочь. Помню единственный раз, когда она, столкнувшись со мной в узком проходе, робко промолвила: «Здравствуй, Саша». Это была последняя наша встреча. На любой вопрос о ней Антон отвечает витиевато или вовсе делает вид, что не слышит меня. Я особо не лезу, все-таки это чужая жизнь, и мне в ней делать нечего. Правда, все же интересно, что скрывают эти двое?... Роман? Все может быть. Все может...***
Мы стояли перед круглым павильоном, на заснеженном и разбитом фасаде которого слабо читалось знакомое название: «Станция Ботанический сад». Помню, как внутри, на пару с волнением, кипело некое чувство гордости. Я глупо возомнил себя победителем, напрочь позабыв о том, как ещё совсем недавно, умирая от голода, безнадежно скитался по мёртвому городу и молил высшего о спасении. Мне казалось, что только я могу наладить мир между двумя народами. — На вот, держи, — бесцеремонно всыпал Антон мне горсть каких-то сочных алых ягод, — это — чтобы не было страшно, — с усмешкой дополнил он, показательно съев передо мной ещё одну горсть. С трудом проглотив мерзлые горькие плоды и поправив армейскую сумку с принадлежностями, мы с группой начали спускаться по эскалатору, и только ветер, гуляя между оконных рам, заунывно прощался с нами, словно бы навсегда провожая нас в безмолвную темноту метрополитена. Ступень за ступенью. Шаг за шагом. Мы спускались все глубже. Воздух вокруг стал слишком душным. В голове все пустилось в безудержный пляс, а в груди разгорелся пожар, стремившийся вырваться наружу. Лекарство от страха начало действовать. В голове на повторе крутились заповеди, которыми в последние недели мучал меня перед сном Антон. «Дипломат — воплощение добра, он не должен причинять боль и убивать без весомой причины». Пробравшись через полуоткрытую гермодверь, видимо, те самые врата, которые открыл Артём в благодарность, мы оказались на платформе станции. «Дипломат не имеет права быть трусом. Если ты идешь к людям, обратного пути у тебя нет. Вернуться можно, если только на это будет воля старших братьев». На станции царила разруха. Чёрные трещины теперь украшали когда-то белоснежно-клетчатый свод. Бежевая плитка частично осыпалась со стен и низких колонн, обнажив под собою каменную серость. Чудом уцелевший кафель был усыпан различным хламом вроде битых бутылок, старых порванных тряпок и остатков декора станции. — И где же люди? — поинтересовался я. — Люди обосновались на станции ВДНХ, — незамедлительно отозвался Антон, спускаясь на железнодорожное полотно. — Она самая крайняя из обитаемых станций на этой линии, так сказать, один из форпостов метро, и оборона там, поверь, организована будь здоров. Ботанический сад является только барьером между нашими мирами… Да ты не волнуйся! Если не будешь лезть, куда не просят, все пройдет гладко, — уверенно вещал он, явно пытаясь утешить меня. Но страха как такового я и не испытывал. На его место пришла слабая нерешительность, но не больше. «Младший дипломат должен полностью подчиняться старшему члену команды. Условия просты: непослушание, как и предательство братьев, равняется смерти». Наша группа медленно двигалась во мраке туннеля. Мы с Антоном шли вторыми после вожака; позади, в целях безопасности, оставалось ещё трое замыкающих, которые надежно прикрывали тыл. Под ногами отчетливо слышался противный писк крыс, что, почувствовав наше присутствие, спасались бегством, толпами ущемившись в углы или, выталкивая друг друга, безнадежно пытались спрятаться под заржавевшими рельсами. «Дипломат обязан спасти раненого брата, даже если это будет стоить ему жизни». Спустя некоторое время пребывания в туннеле сквозь шорох шагов я стал улавливать странные звуки. Казалось, что их издают сами стены. Это были те самые голоса, которые часто нарушали мой ночной покой, правда, на этот раз они были довольно приглушенными. Как и во снах, сложно было что-то понять. Голосов было настолько много, что они просто сливались в единый шуршащий комок, в котором трудно было что-то разобрать. «Оказавшись в плену, дипломат обязан принять собственную гибель как должное. В таком случае надеяться на спасение глупо. Смерть — это лучшее, что могут подарить глупые люди». В воздухе витали тонкие ароматы еды и горького дыма, а издали доносились разговоры и громкий смех. Группа немедленно замедлила шаг. Аккуратной поступью, дабы не создавать лишнего шума, мы медленно стали пробираться дальше. От нарастающего волнения колотило мышцы, от былой спеси не осталось и следа, но и свойственного мне страха, что обычно был моим вечным спутником, как и прежде, не было. «Дипломат может применить силу, если человек собирается причинить вред ему или его собратьям». Неожиданно в темноте мы наткнулись на первую преграду. С арок свисали тонкие капроновые нити, на которых были закреплены жестяные банки, которые служили подобно колокольчикам, что в любой момент были готовы предупредить о появлении незваного гостя. «Предусмотрительные, гады!»— заметил я про себя. — Помоги мне, — промолвил стоящий впереди вожак, бросив свой взгляд на меня. Послушно подойдя к нему, я глупо уставился на жестяную «гирлянду», так и не понимая, что же от меня требовалось. Вожак опустился на корточки, вцепившись в две нижние банки, натянул веревки до состояния струны, и следя за верхними банками, осторожно отвел их в сторону, открывая проход дальше. Я, сдерживая дыхание, незамедлительно последовал ему. Дорога вновь была открыта. Темные тени бесшумно прошмыгнули мимо нас, прижимаясь к решетчатым стенам туннеля. Настала наша очередь с вожаком. Осторожно подвесив банки на место, он мгновенно проскочил через узкий проход. Внезапно, на радость дьяволу, одна из нитей в моей руке оборвалась, и груда засаленной жести устремилась с громким лязгом на шпалы. Реакция последовала незамедлительно. По туннелю эхом раздался надрывистый вой собак, а за ним тёмную мглу резко прорезал ослепляющий свет прожекторов, от которого закололо глаза. — Огонь! — сквозь лай донесся человеческий вопль из глубины. И в ту же секунду воздух содрогнулся от тяжелого пулеметного грохота и стрекота автоматных очередей.