Будь Моей

Я пью кофе на офисной кухне и задумчиво смотрю на влажную от моросящего дождя парковку. Туча с самого утра давит на мозги, и мне от этого мрачняка хочется выть. И спать. Без десяти десять, коллеги активно подтягиваются в офис. Кухня наполняется гулом кофемашины, разговорами, звоном посуды. Я обещаю себе, что ещё немного и пойду работать. Но пока залипаю, как на стоянке появляются новые машины. Вот паркуется внедорожник Кирилла. Но он из машины не выходит — ждёт чего-то. Или кого-то. Без двух минут десять, когда я в сотый раз уговариваю себя идти работать, приезжает Сашина «тойота». Пока Саша поднимется на пятый, будет уже десять с копейками. Странно. Саша не похожа на человека, который опаздывает на работу. Случилось что-то? Она выходит из машины и подставляет лицо дождю. К ней мгновенно подлетает Кирилл и прячет в объятиях. Они стоят так больше минуты. Он мягко гладит её по голове. Ого. Ого! Я чё, напророчил? Яйца таки подкатились? Это из-за того, что я на настолки не пришёл? Может, она разозлилась на меня и согласилась? Может, кто-то ей рассказал, что я с Лизой «мучу»? Глеб какой-нибудь, например… Кирилл ведёт её к офису, приобняв за плечи, и что-то говорит. Она кивает. Выражений лиц я разглядеть не могу. Залпом допиваю кофе, кидаю грязную кружку в раковину. Пиздец. — Карасик, ты чё такой мрачный? — встречает меня своей извечной ухмылкой босс. — Червячка упустил? Он ржёт над собственной нелепой — и, кажется, пошлой? — шуткой. Господи, этому человеку вообще бывает хреново? Он вообще настоящий? Мой руководитель — робот. Высокоинтеллектуальный андроид. Точно. — Погода сегодня такая, — вступает Лера, заботливо глядя на меня. — У меня тоже с утра голова болит. Жень, может тебе таблетку дать? У тебя такой нет, Лерочка. Иначе ты бы сама её давно выпила. Я плюхаюсь на рабочее место и открываю комп. День обещает быть отвратительно долгим. *** Как и вся следующая неделя. Я пытаюсь выкинуть Сашу и Кирилла из головы — вытолкнуть, выжать. Не давать себе ни секунды думать о них. Я забиваю эфир фильмами, сериалами, аудиокнигами, музыкой, работой — лишь бы не оставаться с собой наедине. Лишь бы не думать о том, что они могут быть вместе. Что они могут быть вместе, потому что я не пришёл на эти дурацкие настолки. Но вселенной, кажется, нравится меня мучить. Во вторник они уезжают с работы вдвоём, на его машине. В среду я еду в лифте с Глебом и Лёней — и они возмущаются, что Кирилл и Саша отменили настолки, потому что идут вместе в кино. Могли бы вообще-то и их позвать с собой. Ну действительно. В четверг я встречаю их вдвоём на обеде. Он рассказывает что-то забавное, активно жестикулируя, а она тихо смеётся, прикрыв рот рукой. В пятницу я чертовски рад, что эта дурацкая неделя закончилась. Я не хочу тусить с Лизкой, не хочу в бар, не хочу танцевать. Я хочу выпить пива, посмотреть какой-нибудь сопливый фильм типа «Вечного сияния чистого разума» и лечь спать. И желательно проснуться в понедельник. С чистой головой. Я сажусь на велик, затыкаю уши наушниками и еду домой. Уезжаю я, правда, недалеко. Потому что надо по сторонам смотреть, когда решаешь срезать через парковку. Визг тормозов, песня и стук сердца смешиваются в отвратительную какофонию. Я даю пять — ну, вернее, десять — асфальту, велик падает на меня. Зло хлопает дверь. А потом я будто глохну, не слышу ничего кроме: — Тебе жить надоело, придурок? Саша нависает надо мной, уперев руки в бока, и смотрит со смесью злости и испуга. — Прости, не заметил тебя, — я пытаюсь встать, морщусь от боли. Ладони и колени саднит, на боку точно будет хороший синяк. — Ты так смерть свою однажды не заметишь. Она помогает мне подняться и, не обращая внимания на мои вялые пререкания, запихивает в машину. Потом поднимает велик, у которого вывернут руль под каким-то невероятным углом и слетела ко всем чертям цепь. Открывает багажник, складывает задние сиденья, запихивает велик в машину. Даёт по газам. Не спрашивает у меня адрес, вообще ничего не говорит. — Я, наверное, машину тебе поцарапал, — робко начинаю я. — Потом обсудим, — строго обрывает она. Ухх. Не хочу, чтобы она со мной таким тоном разговаривала. Будто я самое большое разочарование в её жизни. Хотя так, наверное, и есть. *** Примерно через десять минут она паркуется во дворе серой многоэтажки. — Дойдёшь сам? Тут шагов двадцать. Я активно киваю. Да чё столько драмы вообще? Ну упал и упал, подумаешь. Но как только я вываливаюсь из машины, внезапно обнаруживается, что я, кажется, потянул лодыжку. Она наблюдает, как я прихрамываю, и властно берёт меня за локоть. Мне хочется психануть, вырваться, сказать что-то вроде «я сам», но я понимаю, что не в том положении. Мы поднимаемся на лифте на пятый этаж, она пропускает меня в квартиру и, даже не дав осмотреться или хотя бы разуться, заталкивает в ванную комнату. — Все ссадины хорошенько промыть. Можешь залезть в душ целиком. Полотенце фиолетовое на стиралке. Боже, как будто я дома со своими ссадинами не разобрался бы… Сам же виноват. Раздеваться неловко, так что я расшнуровываю кеды, снимаю носки, подкатываю бриджи и залезаю в ванну. Мою сперва руки, потом колени. Кожу я содрал сильно, особенно на коленях — до мяска прям, в него впились мелкие камушки. Щиплет страшно и начинает тупо ныть. Я устало сажусь на край ванны и вздыхаю. Чего вот я с ней поехал? Даже не пришло в голову поспорить и сказать, что я без её помощи обойдусь. Да я столько раз уже с этого велика падал, что пальцев на всех конечностях не хватит пересчитать. Машины меня, правда, не сбивали ещё. Но так себе она сбила… В дверь стучат. Я понимаю, что уже минуту тупо залипаю, как вода смешивается с кровью с коленей и стекает в ванну. — Жень, ты в порядке? — П-прости, выхожу. За дверью устало и очень красноречиво вздыхают. Почему-то меня это забавляет. Я сдерживаю смешок, аккуратно выбираюсь на мягкий коврик. Лодыжку ощутимо тянет. Ладони и колени пульсируют и саднят. Бок ноет. Я смотрю на себя в зеркало. А чего испуганный такой? Аккуратно поправляю волосы, укладываю растрёпанный чуб набок. Собираюсь с мыслями и выхожу. Саша ждёт меня на кухне. На столе аптечка, перекись, вата, бинты. Она хлопает ладонью по повёрнутому к ней стулу. Я сажусь. — Руки. Вытягиваю вперёд ладони. Она аккуратно берёт правую и прикладывает к разодранному месту хорошенько смоченную в перекиси ватку. Я жмурюсь. Щиплет. Она хмыкает, осматривает ссадину, переходит к другой руке. Я дую на ладонь в надежде успокоить раздражение, пока другую руку не начинает печь. Я вырываюсь и трясу ладонью в воздухе. Она поджимает губы и смотрит с упрёком. Берёт мои руки в свои и настойчиво вытягивает вперёд. Аккуратно заматывает ладони бинтами, завязывает. — Не туго? — Нормально. Она кивает и наклоняется к коленям. Изучает сначала одно, потом другое, качает головой. Встаёт и, по пути наградив меня лёгким подзатыльником, выходит с кухни. Я замираю. Надо было давно ей под колёса кинуться, кажется. Мысленно выдаю сам себе второй подзатыльник. Надо было, блин, по сторонам смотреть! И не ездить в наушниках по парковкам. Легко отделался ещё. Она возвращается с пинцетом. Аккуратно убирает невымывшуюся грязь, бросает на меня короткие внимательные взгляды. Берёт со стола ватку, заливает перекисью, строго говорит: — Дыши глубже, — и принимается обрабатывать мне колени. Дышать глубже получается только сквозь зубы. Чтобы случайно не дёрнуться и не дать ей коленом в глаз, я впиваюсь пальцами в стул. Это не так-то просто с ободранными ладонями. Она снова тихо вздыхает, будто я делаю что-то не так. Ну извините. Как могу, так и терплю. Сейчас вот ещё отвлекусь на что-нибудь… — Где выдают корочку дизайнера-медсестры? Она фыркает и быстро бинтует левое колено. — Я по молодости занималась туризмом, спортивным ориентированием. Потом, пока фрилансила, помогала поисково-спасательному отряду. Ну, сейчас тоже, но реже уже — не на каждые поиски получается выехать из-за работы. Она быстро убирает со лба прядь и переходит к правому колену. Я любуюсь тем, как сосредоточенно и аккуратно она это делает. — «По молодости»? Прости, я знаю, что дурной тон, но… А тебе сколько? — Двадцать восемь, — не отрываясь, отвечает она. — Я так выразилась, не обращай внимания. Понятное дело, что молодость будет аж до старости. Она иронично улыбается, ловко завязывает последний узел, любуется своей работой. Кажется, меня сюда притащили просто потому, что это доставляет ей удовольствие. — Так, теперь лодыжка, — из аптечки появляются какая-то мазь, эластичный бинт и булавка. Она аккуратно, но не очень нежно щупает мою ногу, поворачивает стопу влево-вправо, вверх-вниз, наблюдает за моей реакцией. Неприятно, но вполне терпимо. — Если до понедельника станет хуже, отечёт или будет сильно болеть — в травмпункт. Понятно? Наносит мазь, которая кажется ледяной. — Угу, — я слегка дёргаюсь, но она держит крепко. Смотрит немного раздражённо, накладывает эластичный бинт. — И зрение сходи проверь. И слух. А то «Камаз» пропустишь. — Да я просто… Дурак. Она тихо смеётся, качает головой. Бережно проводит по плотно замотанному бинту, встаёт. — Подкинуть тебя домой или останешься? Я бы завтра твой велик в ремонт отвезла, чтобы ты с ним не таскался по городу. У меня горят уши, щёки — да всё, что только может гореть. Я, наверное, красный до корней волос. Голос разума панически орёт: «Уходи!» Но я смотрю на неё и тихо бормочу: — Если можно… — Было бы нельзя — я бы не предлагала. Сейчас ужин сварганю. Пиво будешь? Может, машина всё-таки сбила меня насмерть и я попал в рай?