Будь Моей

Я точно в раю. Потому что я ещё никогда не ел такой вкусной — чёрт возьми! — гречки с ветчиной. Пиво, правда, обычное. Хорошее холодное пиво — ничего особенного. Но гречка просто божественная какая-то. Саша наблюдает, с каким удовольствием я уплетаю ужин. Ну, не то чтобы прям сидит и смотрит. Но я ловлю её взгляды. Мне снова кажется, что она смеётся глазами. Я не понимаю: её забавляет, какой я дурак? Или ей это удовольствие доставляет? Фетиш на дураков? Вообще уже ничего не понимаю… Сидеть молча становится как-то неловко, и я замечаю: — Насчёт машины… — Кир завтра посмотрит, — отмахивается она. — Там замазать царапину, скорее всего. Мелочи жизни. Эта подруга и не такое переживала. Кир завтра посмотрит… Ну да. Я уже успел забыть о его существовании. — А он не будет против, что я у тебя ночую? — Кто? Кирилл? А чего ему быть против? — она непонимающе сводит брови, потом фыркает. — Тьфу ты. Мы не вместе, если ты успел так подумать. Он мой близкий друг. Я долго изучаю гречневые узоры, закусив губу, чтобы не улыбаться, как идиот. — Я видел, как вы обнимались… — наконец бормочу я. — Так ты из-за этого на настолки не пришёл? — она отставляет стакан, так и не сделав глоток, складывает руки на столе, как на парте. Я морщусь и качаю головой. — Не. Это уже потом было, в понедельник. На настолки я не пошёл просто потому, что дурак. — Очень удобное оправдание ты себе нашёл, Жень. Или я тебе нашла, — она откидывается назад на стуле, проводит ладонью по лицу. — У меня прошлые выходные выдались тяжёлые. Кирилл поддержал. Всем иногда нужно надёжное дружеское плечо. А у Кира свадьба следующей весной, они с Яной лет пять вместе уже. Да и не мой он типаж. Я чуть было не спрашиваю: «А кто твой?», но вовремя прикусываю язык. Это уже совсем наглость — надо знать меру. Да и ответ мне не понравится. Не скажет же она «ты», как в банальных романтических фильмах. — Прости, — вместо этого выжимаю я. И мне самому непонятно, за что конкретно я извиняюсь. То ли за настолки, то ли за Кирилла, то ли за машину, то ли за всё сразу. Саша молча убирает опустевшую посуду. — Посиди пока тут, я сейчас. Я слышу, как в соседней комнате что-то шуршит и скрипит. Поднимаюсь и хромаю в гостиную. Примерно на третьем шаге я понимаю, что это так себе идея, потому что опереться на спасительную стенку я могу только пальцами — ладонью больно. Но не останавливаться же. Так что я кое-как дотопываю, позорно покряхтывая. И, естественно, заслуживаю осуждающий взгляд. — Карпов, у тебя в заднице огонёк? — интересуется Саша, которая как раз застилает разложенный диван простынёй. — Ну, я, может, помогу чем-то, — смущённо ворчу я. — Поможешь. Сядь и не отсвечивай, — она кивает на кресло рядом с диваном. Обидно. Как-то грубо даже. Я бы мог пододеяльник там подержать, например. Наверное. Хотя одна она управляется быстрее, сто процентов. Я рассматриваю сдержанный интерьер. Видно, что ремонт старались сделать дёшево, но качественно. Поэтому мебели мало, всё простое, но — по крайней мере, на первый взгляд — надёжное. В углу стоят гитара в чехле и барабан, очень похожий на тот, что у Глеба, но немного другой расцветки. Значит, она не только на гитаре играет? Дизайнер-медсестра-музыкант… Интересно, ракетостроением она не занимается? Ну так, в качестве хобби. — Прикольная штука, — ну не могу я просто молча сидеть и глазеть. Она отрывается от надевания наволочки, смотрит, что меня заинтересовало. — Это дарбука. Понимает, что мне явно этого недостаточно, вздыхает и суёт барабан мне. — Ладонями не стучи. Пальцев или костяшек будет достаточно, чтобы понять, как это работает. Потом научу, если захочешь. Можно подумать, мне бы самому мозгов не хватило понять, что ладони лучше оставить в покое. Я аккуратно бью пальцами по центру барабана. Получается очень глухой тихий звук. — Смелее, — хмыкает Саша. Я бью сильнее. Звук всё ещё глухой, но теперь какой-то выразительный, обрывистый. — Теперь по краю. Звук получается звонкий, злой. Я стучу ещё пару раз, вслушиваясь в оттенки звука. — Тут можно и понежнее. Научу потом. Ложись, — она забирает у меня барабан, ставит его на место и выходит. Я какое-то время гипнотизирую постель. Надо, наверное, раздеться. Ну, для этого же она вышла. Да и не полезу я в постель в шмотках, которыми асфальт протёр. Но как-то неловко. Вот у Лизы дома я что-то не стесняюсь раздеваться. И даже в том отельчике, где в комнату в любой момент мог начать ломиться какой-нибудь заблудший бухой коллега, мне было как-то плевать. А здесь неловко. Ладно, не сидеть же в этом кресле вечно. Я аккуратно складываю футболку и бриджи и зарываюсь в лёгкое, мягкое одеяло, пахнущее каким-то очень свежим ополаскивателем. Смотрю время на смартфоне. Девять вечера. Мы обычно в это время только по коктейлю с Лизкой заказываем. Надо, наверное, предупредить Стаса, что хата сегодня неожиданно свободна. *** Я какое-то время зависаю в соцсетях, отвечаю на разные сообщеньки, а потом вслушиваюсь в щелчки мышки из соседней комнаты. И мне почему-то очень хочется её отвлечь. Выдернуть сюда. Наверное, мне хочется её внимания. Будто я его сегодня недостаточно получил. Я ворочаюсь, морщась из-за ноющего бока, пытаюсь отвлечься на телефон, даже пытаюсь заснуть, но в итоге сдаюсь. — Са-а-аш? Она появляется в дверях через пару минут. Уже в домашней мягкой футболке и спортивных штанах, с забранными в хвост волосами — как тогда, на корпорате. — Слушаю. — Принеси мне водички, пожалуйста? — я делаю самое несчастное лицо, на которое хватает моих актёрских способностей. Она кивает. — Сейчас. Прости, не подумала об этом, — и уходит на кухню. Я судорожно пытаюсь придумать, каким разговором её занять, на какую тему она охотно будет общаться. Ничего путного не придумываю, а потому, когда мне в руки всовывают стакан, выпаливаю: — Поиграй мне, пожалуйста. Я всё равно не засну. — Тебе нужно отдохнуть. — Так я ничего не буду делать. Просто лежать. Как будто плеер слушаю. Только… Тебя. — Ох, Женя. Я сегодня собиралась проект закончить. Ну ладно, там дедлайн в воскресенье, — она достаёт гитару. — Спасибо! — я расплываюсь в довольной улыбке, которая её, кажется, забавляет. — Ты работаешь по выходным? Подработка? — Фриланс. Не могу сидеть без дела, — она перебирает струны. — А каждые выходные тусить по барам — сомнительное удовольствие. Лично для меня. Никого не осуждаю. Пока я подбираю какую-нибудь достаточно язвительную реплику в ответ, она вступает: — В один из дней, В один из этих дней, Когда вокруг не будет звуков и огней, На самом дне, на самой глубине Жизнь, пробуждаясь, сладко тянется во сне. Она погружается в музыку — и я вместе с ней. Слегка покачивается в такт, улыбается очень искренне. Я смотрю на неё и любуюсь. Не изгибом бёдер, не талией, не грудью — ей целиком. — Я повторяю снова и снова: Жизнь — это самое волшебное слово.* Саша замолкает, успокаивает струны ладонью. Наблюдает за тем, как я задумчиво обнимаю подушку и залипаю. — Жень, не катайся, пожалуйста, в наушниках. Она вроде как просит, причём вежливо просит, но ответить что-то вроде «хочу и буду» у меня язык не повернётся. Даже не потому, что я боюсь её разочаровать. Просто не хочется с ней спорить. А она моего ответа и не ждёт, снова играет. На этот раз меня пробирает до мурашек ещё до того, как она начинает петь. А уж когда я слышу текст, то окончательно теряю связь с реальностью. — Ни окна, ни пролета, ни двери — Только черная мертвая ночь. В ней, забыв о грядущем, спят усталые звери, Отовсюду ушедшие прочь… Я закрываю глаза и сворачиваюсь калачиком, прижимая подушку к животу. Даже если это единственная ночь в моей жизни, которая никогда больше не повторится, я всё равно безгранично счастлив. Наверное, мне никогда не было так кайфово. Даже на корпоративе. Да, было хорошо. Но как-то не так. Не так уютно, что ли. Там было слишком много всего лишнего. А здесь только она. И плевать, что саднит колени и ладони, плевать, что ноет бок, что тянет лодыжку. Это не такая уж высокая цена. Воображение рисует загадочных зверей, в прошлом которых плен, в настоящем на ужин чёрствый хлеб и старый чай, в будущем… да ничего. И они рады этому «ничего», потому что это «ничего» и есть свобода. И мне непонятно, то ли это звери с антропоморфными чертами, то ли это люди, ходящие на четырёх лапах. Может, это какие-то фантастические твари, которых в нашем мире даже не встретишь. А может, только они в нашем мире и водятся. — Спой мне песню про крест и про купол, Про надежду и веру всех вер, А любовь — это клетка, я опять загнан в угол, Как беспомощный раненый зверь… И ни окна. Ни пролёта. Ни двери.** Я ощущаю на себе её взгляд. Нехотя открываю глаза. Лампа оказывается до омерзения яркой, и я прячу лицо в подушку. Саша тихо смеётся. Отставляет гитару, идёт к выключателю. — Не надо! — дёргаюсь я. И сразу об этом жалею, потому что бок отвечает ощутимой болью. Я цыкаю и аккуратно потираю ушиб. Хотя цели я, конечно, достиг: Саша тут же передумывает гасить свет. — Дай-ка посмотреть. Я рефлекторно натягиваю одеяло до самого подбородка. Она приподнимает руки, мол, не хочешь — не буду. Я растерянно смотрю на неё. Мне вроде как нравится её забота. И это всего лишь бок, всего лишь синяк. Но как же неловко. — Просто ушибся, — бормочу я, но всё же поворачиваюсь и откидываю край одеяла, чтобы ей было удобнее. Она аккуратно садится рядом. Тёплые пальцы касаются кожи. Я вздрагиваю. — Женя, расслабься, — хмыкает она и слегка нажимает в месте ушиба. — Ау! — возмущаюсь я. Мы так не договаривались. Она просила посмотреть, а не потыкать. — Лежи, — она уходит на кухню. А я, как дурак, улыбаюсь в подушку. Кому продать душу, чтобы остаться в этом вечере навсегда? Саша возвращается, втирает в синяк очень холодную мазь. Бодрит. Но не заводит. То ли организм решил, что с меня хватит напряжения для одного дня, то ли она делает это как-то недостаточно нежно. Интересно, Кириллу она тоже ссадины мажет? Я думаю о том, насколько тесная у них дружба, и вдруг улавливаю нестыковку, на которую раньше не обращал внимания. Как-то не до неё было. — Саш, ты сказала, что Кирилл в отношениях пять лет… — Сказала. — А ещё ты говорила, что работаешь здесь третий год. Вы были знакомы раньше? — Нет. — Но Глеб мне сказал, что Кирилл к тебе… Подкатывал, короче. Что-то не сходится… — Извилины у Глеба в голове не сходятся, — на удивление резко и раздражённо отвечает Саша. — Кирилл ко мне никогда не подкатывал. А Глеб… У него свои тараканы. Как вы вообще к такому разговору пришли? — Ну, мы ехали с настолок. И он мне сказал к тебе не подкатывать, потому что даже у Кирилла не получилось. Вот. — Какой заботливый мальчик, и везде-то ему нужно нос свой сунуть, — если вот этим её тоном обработать стрелы, любой индеец обзавидуется. — Ну, в одном он прав, Жень. Нам с тобой не по пути. — Да почему?! — я подскакиваю, напрочь забыв и о ссадинах, и об ушибе, и даже о том, что в общем-то в одних трусах. Она качает головой, сдерживая улыбку. Вздыхает. — Ты классный парень. И у тебя наверняка нет отбоя от девчонок. Лиза там, Маша-Глаша, я не знаю. Уверена, что их много, но я… — Ой, вот не начинай! — зло перебиваю я. — Я даже не буду слушать эту фигню типа «дело не в тебе, дело во мне» и «я не такая, я жду трамвая»! Она вскидывает брови, встаёт. — Доброй ночи, Жень. Ух, блин! Бесит! — Нет уж, подожди! Объясни мне. Только пропусти ту часть, где я такой весь классный, но мимо кассы! Она скрещивает руки на груди и смотрит так, что я мгновенно забываю не то что все слова — весь русский алфавит напрочь. Нервно сглатываю. Кутаюсь в одеяло. — Так. Во-первых, Жень. То, что тебе много позволили, не значит, что тебе всё позволено. Во-вторых, если ты хочешь со мной конструктивно разговаривать, о таком тоне лучше забыть. В-третьих, по некоторым причинам мы не можем быть вместе, но причины эти я тебе не озвучу. Да ты и… — она ненадолго тушуется. — Не поймёшь. — Звучит почти как «мои вкусы весьма специфичны», — я делаю отсылку к небезызвестному фильму сомнительного содержания. Потому что бесит! Да кто она такая, чтобы распинать меня, как школьника? Смотрит ещё так… Сверху вниз… — Не шути с этим, Карпов. А вот это звучит опасно. Будто я в шаге от пощёчины. И в шаге от правды. Всё равно тормоза у меня уже слетели настолько, что я не в силах остановиться. — А что, тебе подходит. Три оттенка Саши Демьяновой: мрачный, очень мрачный и «включите, пожалуйста, свет». Она скрипит зубами, разворачивается и хлопает по выключателю. — Остынь. Утром поговорим.