Будь Моей

В лесу пахнет мхом, хвоей и ягодами. Земляникой, черникой. Потрясающие ароматы. Солнце немного печёт, но здесь, между деревьев, очень хорошо. У Саши день рождения. В четыре сюда приедут ребята, и мы будем жарить мясо, пить виски с яблочным соком и петь песни под гитару. Но мы решили поехать с самого утра, чтобы выбрать место получше, подготовиться и, в первую очередь, провести время вдвоём. Ну, втроём — счастливый Крендель в ошейнике от клещей носится за бабочкой. Я ставлю палатку. Конечно же, под Сашиным чутким руководством — я же «дитя асфальта». Пока я разбираюсь с каркасом, она открывает багажник, превращая его в импровизированную кухню. Готовить рано, а мясо и овощи замаринованы заранее, но она хочет всё рассортировать и разложить максимально удобно, чтобы потом не суетиться. — Женька, я не могу найти сыр для салата… Пакеты собирал я, потому что она занималась маринадами. Но я не помню, чтобы в холодильнике был сыр. И чтобы она говорила про сыр. — Наверное, я его забыл. Чёрт, как же не хочется сегодня её разочаровывать, портить ей настроение, подводить. Сыр — это мелочь, конечно, но ужасно обидно. Тем более что я знаю, как ей важно, чтобы всё было так, как она запланировала. — Прости. Она смотрит на меня осуждающе, но машет рукой, мол, это пустяк. Продолжает разбирать пакеты. Чёртов сыр. Я не могу перестать о нём думать. Доверила же мне то, что всегда делает сама, даже перепроверять не стала. А я лоханулся. Палатка тоже не очень ставится. Ну, то есть каркас я собрал вроде, дело за малым: теперь надо привязать внутреннюю часть к дугам и накинуть тент. Но всё получается как-то криво, выскальзывает, путается. Это всё из-за сыра. В конце концов Саша молча меня отодвигает и делает всё сама. — Неси пенки, — командует наконец. — Пенки? — переспрашиваю я, в панике думаю, что ещё я забыл. Саша снова смотрит на меня с упрёком. — Как будто не двадцать пять, а пять. Коврики туристические. — Я не знал, что они так называются, — смущённо бормочу я, выполняя просьбу. Она качает головой и смеётся. Застилает дно палатки ковриками. — Спальники теперь. Я знаю, эта моя бестолковость её не злит и даже не раздражает. Что из меня могло вырасти, если меня воспитывала городская мать-одиночка? Ну, и дедушка ещё, но тоже городской и совсем недолго. Но мне всё равно неловко и стыдно. — Собери хворост для костра. Сухие небольшие ветки, которые легко ломаются. Если где заметишь хорошее поваленное дерево, запомни, пожалуйста. Кирюха-то привезёт угли хорошие, но дрова тоже не помешают. Я киваю и отправляюсь бродить по лесу. Пока собираю ветки, из которых, в моем представлении, можно развести костёр, внезапно прихожу к выводу, что хочу, чтобы мне влетело за сыр. Ну, то есть не за сам факт, что я забыл какой-то там сыр — это фигня, — а за то, что не оправдал её доверие. Не хочу, чтобы это осталось вот так, осадком. Не хочу, чтобы она просто разочарованно отмахивалась. Но как ей об этом сказать — без понятия. Ну, так и сказать, видимо. Я складываю хворост у предполагаемого кострища, где Саша уже расчистила лопатой круг и теперь копает траншейку по периметру, чтобы огонь не пополз. — Давай, может, я? Она спокойно отдаёт мне лопату, хотя я ожидаю недоверия или хотя бы «сама справлюсь». Приятно. Физическая работа немного успокаивает и отвлекает. Но я всё равно поговорю, раз решился. Можно вот прям с лопатой в руках и говорить. Чтобы не так стрёмно было смотреть на Сашу. — Саш, слушай, прости за сыр. Ну, в смысле не за него, а за то, что я подвёл. Мне жаль. Я очень виноватым себя чувствую. И я… буду рад, если ты меня накажешь. Она сдержанно кашляет в кулак. — Карпов, я ещё только за сыр не наказывала. Не выдумывай. — Ну я же… Ты на меня положилась. — Женя! Я не буду тебя за это наказывать. По крайней мере, здесь и сейчас. Хочешь — завтра дома обсудим. Завтра мне будет уже не надо. Ладно, Карпов, копай и помалкивай. Потому что «знаешь, где дверь» можно даже среди леса услышать. *** До приезда гостей ещё пара часов, так что мы немного прогуливаемся, играем с Кренделем в «догони палку», собираем ягоды. В итоге у меня все руки в чернике. Не понимаю, как Саша делает это аккуратно. Расстилаем ещё одну «пенку» недалеко от палатки. Сидим, едим ягоды и болтаем. Я срываю травинку — колосок на длинном стебельке. Играю ей с Кренделем. Дразню, размахиваю перед самым носом и резко убираю. Крендель прыгает, пару раз тормозит то лапами, то башкой в Сашу, за что мы оба удостаиваемся красноречивых взглядов. Правда, взгляды эти делают только хуже. Или лучше… Короче, раззадоривают меня. Видимо, моё чувство вины приобретает очень странную форму. Я начинаю дразнить травинкой Сашу. Щекочу ей ухо, шею. Она пару раз отмахивается, потом отбирает у меня травинку и выкидывает. Пффф. Я срываю новую. В конце концов она строго заявляет: — Женька, хватит напрашиваться. Потому что напросишься — сам не рад будешь. — А может, буду рад? — Что-то я не припомню, чтобы тебя радовала боль. — Ну, я такой и не чувствовал. Может, она радостная… — Карпов! — Ну что? Ты же убедилась уже, что меня нисколько это всё не унижает. Если тебя останавливает только то, что ты боишься сделать мне больно, — не бойся. Я готов. — Лёд — это другое. Ой, какая же она зануда! И как у Глеба получалось её из себя выводить? Её же с места не сдвинешь, пока она сама не захочет. Или пока по-настоящему не разозлится… — Да я правда готов. Ну смотри, — я достаю из кармана перочинный нож, который взял на всякий случай, смело чиркаю по ладони. Немного морщусь. Из ранки начинает сочиться кровь. Саша смотрит на меня как на идиота. — Вставай. Сама тоже поднимается и идёт к машине. У меня немного холодеет внутри. Ну не поедем же мы домой. Я не настолько далеко зашёл. Да, провокация, но не такая же. Она достаёт из автомобильной аптечки перекись. — Руку. Я послушно протягиваю ладонь. Она обрабатывает порез, заклеивает пластырем. — Точно не двадцать пять, а пять, — заключает она, закрывает багажник с продуктами. Я сглатываю, но взгляд на неё не поднимаю. Стрёмно. — Штаны и бельё до колен, руки на багажник. Живо. Ух. Вот это тон. Даже не помню, слышал ли такой. В солнечном сплетении мгновенно завязывается узел, пальцы холодеют. Сам виноват. С трудом расстёгиваю джинсы, спускаю до колен. Снимать трусы почему-то ужасно стыдно. Но надо. Упираюсь в багажник локтями, замираю. Она аккуратно, даже как-то бережно подворачивает мне футболку. Кладёт руки на бёдра и тянет немного на себя, заставляя выставить задницу. Хочется провалиться под землю. Ну, зато добился своего, Карпов. Молодец. Она слегка похлопывает меня по пояснице и уходит. Я пытаюсь посмотреть куда, но боюсь поменять позу. Очень стыдную позу. В голову начинают лезть всякие нелепые мысли. Вдруг ребята приедут раньше времени? Вдруг кто-то тоже присмотрел это место для тусовки с палатками? Вдруг медведь? Идея с медведем меня смешит. Представляю: выбредает мишка на поляну, а тут парень с голой задницей на машину опирается. Я тихо прыскаю. И тут же слышу: — Тебе до сих пор весело?! Нервно сглатываю. Она всё это время была рядом. Я пытаюсь понять, где она, но моего радиуса обзора для этого недостаточно. — Просто представил себе мордень медведя, который случайно выйдет на поляну и увидит это. — Женя, ты не о том думаешь. Постой ещё немного. — Нет. Подожди. Я всё. Пожалуйста. В ответ тишина. У меня уже руки начинают затекать. И спине не то чтобы комфортно. Спасибо, конечно, Антохе, что я готов к этому чуть больше, чем был бы полгода назад. Но всё же. Проходит — по моим ощущениям — минут пять. — Готов? — спрашивает она, подходя. Я киваю. Она снова поправляет мне футболку. А потом расстёгивает и вынимает из джинсов ремень. Я нервно облизываю губы. Ремень свистит и впечатывается в кожу. Я охаю. Это примерно в два раза больнее, чем когда я сам себя лупил по бедру. — Ну как? Продолжаем? Я снова киваю. — Хорошо. Стоп-слово «сплин». Киваю. Ремень свистит и впечатывается. Больно. Вполне терпимо, но неприятно. Следующий удар кажется мягче, и я немного расслабляюсь. Но как только эти мягкие удары начинают ложиться подряд, расслабляться становится сложновато. Потому что зад горит. Вот если прийти с мороза и немного подержать руки под тёплой водой, то вот такое ощущение потом. Горяще-зудящее. Вроде не больно, но очень раздражает. Хочется прикоснуться, потереть. Но я не осмелюсь. Вообще не удивлюсь, если она за такое влепит мне по рукам. Удары ненадолго прекращаются, она становится с другой стороны от меня. Я использую этот момент, чтобы немного поменять позу, переступить с ноги на ногу. — Стой смирно, — тут же одёргивают меня. — Извини. В ответ прилетает удар. Жёсткий. А потом снова ложится череда мягких, но очень раздражающих. Я шумно выдыхаю, но не сбиваюсь, дышу размеренно. Удары снова ненадолго прекращаются. Она подходит, проводит ладонью по ягодицам. Очень нежно. — Радует? — Ну-у-у. Интригует. Она тихо цыкает, отходит. Я знаю, что она сейчас еле сдержала улыбку. И мне это очень нравится. В этот раз ремень прилетает как-то по-другому, чертит линию через всю задницу. Блин, вот это уже как-то так себе. Не очень интригует. Но, естественно, Сашу моё мнение сейчас мало волнует. Я своё мнение уже высказал — расплачиваюсь. Три подряд выбивают стон. Мне казалось, терпеть будет легче. Ещё три — и я вжимаюсь в машину. — Прими нужную позу, — требует Саша. В её тоне сейчас столько металла, столько твёрдости, что хочешь не хочешь, а подчинишься. И мне это нравится. Как бы ни ныла и ни горела задница, мне нравится всё, что сейчас происходит. Нет, не боль сама по себе, а её непререкаемая власть. Ремень снова опускается, так же болезненно, но намного чаще. Меня хватает ударов на десять подряд, потом я пытаюсь залезть на машину, и Саша ненадолго останавливается. Заставляет вернуться на место, касается ягодиц ладонью, немного оглаживает по пояснице — и продолжает. Мои рваные выдохи сначала перерастают во вскрики, потом во всхлипы. Я переступаю с ноги на ногу почти после каждого удара, потому что это хоть как-то помогает перетерпеть, но она меня за это больше не одёргивает. Наверное, понимает, что я уже не особо себя контролирую. Она в очередной раз подходит. Касается раздражённой кожи, потом кладёт руку на шею. Почти грубо, так, что мне приходится вжать голову в плечи. — Будешь вести себя как ребёнок — будешь реветь, как ребёнок. Понятно? Я киваю, шмыгаю носом. Дышу, пытаюсь успокоиться. Боль отступает довольно быстро, оставляя только неприятный раздражающий осадок на поверхности кожи и резь в глазах. — Хорошо. И ещё одно. Я — могу делать тебе больно. Потому что я знаю, как, сколько, чем и зачем. Ты себе вредить не можешь. Ни ради развлечения, ни ради провокации, ни ради чего-либо ещё. Одна такая выходка — и у нас будет очень серьёзный разговор. Я понимаю, что под «серьёзным разговором» имеется в виду не наказание. Имеется в виду обсуждение того, что я снова наступаю на те же грабли и не вижу берегов. Но я ведь это не для себя! — Я не знал, как ещё до тебя донести… — бормочу я. Она фыркает, заправляет ремень в джинсы. Я не тороплюсь поворачиваться — хочу успокоиться окончательно. — Хватит пенять на мой плохой слух. Я тебя слышу. Всегда. А вот ты меня — вопрос. Наверное, если бы мы завтра обсудили это дома, она бы действительно решилась сама. Может быть, мне бы досталось чуть слабее. Может быть, всё это в целом было бы как-то аккуратнее и нежнее — как со льдом. Но я ни о чём не жалею. Разве что о том, что разозлил её в день рождения. С другой стороны, я почти уверен, что для неё это неплохой подарок. Но всё же надо извиниться. — Прости, пожалуйста. — Прощаю, — она мягко гладит меня по спине, помогает выпрямиться и одеться, разворачивает к себе. Аккуратно стирает пальцами дорожки слёз, серьёзно смотрит в глаза. — Спасибо большое, Женя. Но, пожалуйста, никогда больше так не делай. Я улыбаюсь ей и киваю. Мы целуемся.