Я люблю тебя, "папа"!

***

Приемная комиссия, в которую меня очень неожиданно пригласили, работала два месяца подряд, принимая документы и оценивая виртуальные эскизы студентов. Некоторые работы были настолько сильными, что было непонятно, зачем этим молодым людям образование? Ради корочки, чтоб повесить на стенку и забыть? В компьютерном мире все оценивалось совсем по-другому. Ты мог иметь три класса образования и быть абсолютно безграмотным, но в цифре рубить все «на раз», и тебя почти обожествляли простые пользователи. Я быстренько свернулся, попросил перекидывать мне работы на домашний компьютер, тем более я чувствовал, что вот-вот потеку, три месяца, и репродуктивная функция восстановилась. Тео взял несколько дней отгулов. — Тебе нельзя пить подавители и контрацептивы, я постараюсь быть осторожным. Он накупил презервативов и жидкости для уменьшения репродуктивной функции. Конечно же нас ждали швейцарские Альпы, наше любимое шале с известной нам комнаткой наверху, с низенькой кроватью-ящиком под крышей, с полами, натертыми восковой мастикой. Несколько дней мы наслаждались почти безлюдным пейзажем — было межсезонье, а потом, когда пришли мои дни, нас накрыло с головой и понеслось! Секс на завтрак, обед и ужин, сцепки, когда распирающий узел так божественно расширяет проход, ограничитель в виде латексной преграды не мог доставить мне истинного наслаждения. — Давай будем думать о хорошем, а плохое оставим позади? — прошептал я в любимые губы. Так тяжело было не отдаваться ему до самой последней клеточки организма, когда влажная глубина манила и испытывала нас на прочность, и когда я почти сходил с ума, изделие не выдержало напора страсти и порвалось! Струя огненной лавы хлынула в глубину и затопила ее, пока мы пребывали в очередной сцепке, узел не опадал, а давил на стенки ануса, выплескивая всё новую и новую порцию. Вот и апогей. Наконец усталость и удовлетворение принесли свои плоды, и я уснул на руках Тео, прямо в душе. Когда я проснулся, в глазах рябило от обилия полевых цветов — сиреневые, розовые, белые, нежно-голубые — крокусы, лаванда, мускари и еще, названий которых я не знаю, радовали глаз. Я потянулся и застонал — мышцы живота и спины болели, в анусе чувствовалась приятная прохлада — любимый явно успел намазать меня заживляющим составом. Счастливые, мы наслаждались погодой, природой, пока не пришло краткое сообщение, и я запрыгал, словно мальчишка: моего ребенка нашли! Меня разочаровала реакция Тео — он обнял меня, но я чувствовал, что муж не разделяет мою радость. Было отчего напрячься, в самолете мы почти не разговаривали. Я смотрел в иллюминатор на проплывавшие облака, а Тео делал вид, что спит. Молча ехали домой. Войдя в квартиру, он сразу же пошел в душ, а я — к Робби. Малыш так подрос всего за несколько дней! Извозюкал меня всего слюньками, долго не отпускал от себя, и я, отпустив няню, окунулся с головой в мой мир, такой привычный и родной мир детской. Я даже в спальню не пошел — уложив малыша и поставив в термос бутылочки со смесями для ночного кормления, устроился на кушетке, которую обычно занимала няня. Пока не заснул, стал перебирать почту — толстый конверт из частного агентства вскрыл почти сразу и увидел множество снимков: с разных точек в разных ракурсах был я сам, только моложе на энное количество лет. Каштановая шевелюра завивалась пружинками, черные глаза светились искорками счастья. Вот он с друзьями, вот в аудитории, вот он идет об руку с высоким молодым человеком, который смотрит на него так преданно и влюбленно, что у меня горло перехватывает от счастья. Я плачу безмолвно, как всегда, уткнувшись в подушку, чтобы своими вздохами не разбудить мое только заснувшее крохотное чудо. Мой сын жив, счастлив и окружен любовью, вниманием и заботой. Я не должен разрушать его мир и появляться перед ним как черт из табакерки: «Здравствуй! Я твой папа!». Мне нет места в жизни этого улыбчивого мальчика. Его приемные родители были для него тем, кем я не смог ему стать и не буду больше уже никогда. Я знал, как тяжело ощущать себя изгоем среди людей, и моему мальчику я никогда не пожелаю такого. Опять дрожат руки. Снова два-три дня я не смогу работать мышкой, значит, пока только ребенок и мои студенты. — А меня ты совсем сбросил со счетов? — шепот ворвался в комнату и в душу. — Нет, просто не привык делиться и радостью, и горем с кем бы то ни было, — шепчу в полумраке, глядя в любимые глаза. — Одной же радостью ты поделился? Вот он тут сопит во сне совсем таким, как у тебя, носиком, любимый мой папочка… Одинокая ночь медленно, но верно переместилась в спальню и накрыла нас жаркой волной примирения. Я простил, но не мог избавиться от горького привкуса печали на губах. Я загнал ее в самый дальний угол своего сердца — я сильный, я справлюсь.