<~ ꃅꀤꉓꉓꀎᖘ ~>
— …и всплыла на поверхность. Было очень темно. Кто-то схватил меня и потянул вверх, а потом меня ударили. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я очнулась. Она откидывается на спинку стула, к которому мы со всадниками привязали её едва ли не намертво. Сморкала постоянно переживал, что сирена вот-вот очнётся и бросится на нас, и в итоге его подменил Задирака. — И это всё? Она устремляет на меня свои морские глаза, полные свойственной только ей эмоции, чьё название я никак не могу угадать. — Нет. Просто ты не умеешь слушать. Ну конечно. Я ожидал ответа без колкостей внутри? Что ж, теперь моя очередь картинно выдохнуть и сделать вид, будто бы мне все равно на то, что происходит в этом мире. И это работает. Она, устав от молчания, начинает говорить. — Их было двое, и нет, лиц я их не разглядела. Они стояли против света Луны, словно две глыбы посреди моря. Помню их голоса. Они что-то проревели и бросили мне ту тряпку, которая красуется на этом жалком человеческом теле, где я теперь заточена. После я опять отключилась. А потом… — она окидывает меня взглядом из-под ресниц, —…пришёл ты. Проревели… Звериные голоса… — Ты можешь вспомнить, что они говорили? Она в раздумьях, поддельных или нет, замирает на несколько секунд и немного наклоняет голову. В это время я невольно скольжу глазами по её обнаженной изогнутой шее, даже сейчас слишком бледной для человека, на которой пляшет свет огня. — Что-то про бесстыдство. — В плане… — Да. Я шумно выдыхаю. Неужели всё то, что мы проделали ради того, чтобы сирена… Астрид оказалась здесь — впустую? Или она просто играет со мной? В очередной раз... — И больше ничего? — Ничего, — я готовлюсь отчаяться, — хотя… — она ловит мой полный надежды взгляд, — я… я помню. Да, я помню. Они сказали что-то про… про… Лыхмы… — тут она сосредоточенно напрягает память, это видно, — Лахмы… Лахмых Хугов? Звучит как вопрос, и я сперва хмурюсь, пытаясь понять, что она имеет ввиду на своём ломаном норвежском, а потом в меня бьёт гром осознания. — Лохматых Хулиганов! — Да! Точно, их, — в каком-то порыве её лицо даже озаряет подобие улыбки, и она подаётся вперёд, однако веревки сдерживают желания сирены, что немного портит её только-только улучшенное настроение. — Ну и названия у вас, — бурчит она. — Что ещё? — Ну, — она явно неохотно отрывается от ругательств, — что-то про планы. — Какие планы? — я перегибаюсь через стол, не отрывая глаз от неё, а мыслей — от услышанного. Кажется, ещё не всё потеряно… — Послушай, я что тебе, ракушка? Я не могу всё эхом повторять. — Но тебе очень надо попробовать. Следует раздражённый вздох, ей бы ещё руки скрестить на груди. — Они сказали, не будешь больше обсуждать свои планы с… Лохмы… Лохму… В общем, как ты там сказал? Не слово в слово, но суть та же. Мои глаза, наверно, с этих пор походят на две монеты. — Это они тебе так сказали? — Ну, а кому? Послушай, кажется, ты плохо соображаешь. Ты сегодня спал? Или всю ночь думал о том, как бы затащить меня сюда и остаться в живых? Даже её мелкая колкость не помогает моим мыслям отвлечься от той догадки, что нарастает в голове. Я искал ответы там, на озере, где всё и произошло, а нашёл их тут, в Драконьем Штабе, на день переоборудованном в комнату для допросов. Ну или же мне всего лишь кажется, что я их нашёл, но чувство это настолько сильное, что сейчас я готов ему слепо поверить. — Было что-то ещё? — Было темно, холодно, а мою голову попытались проломить, затем бросив умирать. Скажи спасибо, что я вспомнила хоть это. Ничего, Астрид. Этого вполне достаточно. — А… Как они выглядели? — интересуюсь я, уже собравшись встать. — Они стояли против света. Но были огромные. Кажется, я оставила на щеке одного из них следы когтей, — я уже открываю рот, когда она отвечает на незаданный вопрос, — это всё. Из-за двери сзади раздаются знакомые голоса. Я слежу за взглядом сирены, закравшимся за моё плечо, и тоже оборачиваюсь. — Тихо! — слышится голос Забияки. — О чём они говорят? — интересуется Сморкала. — Они молчат. — Что?! А если она… Сирена, глядя на меня, самодовольно усмехается. — Кажется, они тебя уже похоронили. Что, они думают, мы тут делаем? Неужели? — она, окидывая медленным манящим взглядом, закусывает губу. Даже сейчас, будучи привязанной к стулу, она способна одними своими жестами выводить меня из строя.***
— Это что? Она глядит на меня так, словно я подсунул ей на ужин сырого угря. — Ты в этом пойдёшь к сестре. Жители деревни не должны видеть тебя в потрёпанном куске ткани. У них возникнут вопросы. — И поэтому я должна надеть это? — А чем оно тебе не нравится? — возмущается Забияка. — Скажи спасибо за него, это самое нормальное из того, что я нашла у себя сходу за две минуты. Торстон косится на меня злобным взглядом. Я, наверно, никогда не забуду наш маленький, но весьма красочный диалог продолжительностью в пятнадцать минут. — Что я должна сделать?! Иккинг, ты себя слышишь? — Я всё понимаю, но и ты меня пойми. Если кто-то увидит её в таком наряде, нам не отделаться от вопросов. Проститутки одеваются приличнее, чем она сейчас! К тому же, она вся в синяках. Незнакомая полуголая избитая девица на острове. И что мы скажем по этому поводу свидетелям? — И ты, конечно же, не можешь попросить одежду у кого-то другого? Скажем, у тех самых проституток, на которых она весьма походит. — Эй, Герда, одолжишь своё платье? Нет, у меня нет объяснений, по какой причине, но оно мне нужно. Ты так себе подобную просьбу представляешь? — Ладно! Но если вся та заварушка, которую ты устроил, Иккинг, выйдет из-под контроля, пеняй на себя! Должен будешь мне новые доспехи! Но доспехи — это меньшее, Забияка, чем я пожертвую, если моя заварушка выйдет из-под контроля. — Это всё же лучше, чем твой наряд, — брезгливо замечает Сморкала, сморщив нос. — А может, лучше будет выколоть тебе глаза, что б не искушался? Он возмущённо фыркает и в порыве делает шаг вперёд, уже заносит кулак над стулом… — Да ты меня уже… — Сморкала! Торстон ловит его руку как раз в тот момент, когда он готовится встретиться с щекой сирены. Её взгляд… Полный осознания того, что вот-вот может последовать боль, но такой бесстрашный. В памяти всплывает образ Беззубика в нашу первую встречу. Он тоже был связан, а я тогда занёс над ним кинжал, готовясь вырезать сердце, чтобы принести его отцу. Сейчас, спустя семь лет, я вполне себе понимаю, почему не поступил в тот раз так, как сперва хотел. Но вот в противоречии целей и действий касаемо той, что сейчас передо мной, я так и не разобрался. Йогерсон тяжело дышит. Он совершенно не любит тех, кто задевает его гордость, а сирена с этим успешно справляется. Но и это не позволяет ему поставить под угрозу всё то, что нам удалось к этому моменту склеить по кусочкам. — Тебе не нужно действовать бездумно. — Пусть она думает, что говорит! Или забыла своё место? — Хватит уже вестись на её провокации! Тебе не пять лет, Сморкала! Он подходит ко мне вплотную и произносит следующее уже тихо: — Тебе вроде тоже, Иккинг. А ведёшься ты на неё, словно малолетка. Смеряя меня пристальным взглядом и сведя вороные брови на переносице, он стремительно покидает комнату. За ним, пихнув мне наряд для сирены, уходит и Забияка. Они оба одаряют меня взглядами, от которых, по идее, по коже должны пробежаться мурашки. Что вообще означает «ведёшься на неё?» Если он думает, что я слепо верю каждому её слову, он ошибается. Впрочем, если установки Сморкалы придерживается и Астрид, это может сыграть мне на руку. Но к этому стоит вернуться чуть позже. Нас остаётся четверо. Я с одеждой в руках, Рыбик, всё ещё находящийся под впечатлением от случившейся сцены, как всегда спокойный Задирака, немного витающий в облаках, и сирена, недоверчиво косящаяся на всех нас поочерёдно снизу-вверх. Тишина не приведёт нас ни к чему. Я киваю на платье тогда, когда её глаза обращаются ко мне. — Давай. У тебя нет выбора. — Я бы поспорила, но это займёт слишком много драгоценного времени. Что ж… Развяжи меня. Её лицо невинно улыбается, и вновь возникает образ «царицы». Я знал, что этот момент настанет. Мы переглядываемся со всадниками. — Не нужно так переживать. Я вас не трону. Она заведомо думает, что мы её боимся. — Даже не пытайся, — стараюсь сделать голос максимально твёрдым, пока нарочито-медленно шагаю к ней и с угрозой, прямо как она иногда, впиваюсь в пару океанов на её лице. — Одна ошибка, и ты будешь схвачена. — Да-да, конечно. Я это уже слышала, так что не трать силы. Прежде чем сделать завершающий шаг, я киваю Задираке. Одна его ладонь ложится на пояс, за которым скрывается вострый кинжал, а другая на бедро, где притаился ещё один такой же. Думаю, сирена замечает все эти жесты, но это, верно, и хорошо. Настаёт время и мне потянуться за оружием. Через полминуты я уже держу рукоять короткого клинка в руках. Я осторожно подхожу к сирене. Мы не сводим друг с друга глаз. Пока моя рука ещё только близится к веревкам, я пытаюсь разглядеть в лице сирены планы на следующую минуту. Нападёт ли она? Попробует ли воспользоваться случаем? Я надеюсь, она осознаёт, что мы отлично вооружены, а снаружи её неверного шага поджидают ещё викинги. Рыбьеног отодвигает стул, к которому привязана сирена, от стола так, чтобы к нему можно было подступить. Я подхожу к ней вплотную. Незнакомая полуголая избитая девица, а не опасная тварь, вот, кто она сейчас. Разбитая губа, ссадина на щеке, красные следы на ключицах, а ещё дождь из синяков, больших и малых, рассыпанных по всей шее и груди, рукам, ногам. Растрёпанные волосы. Нам неприлично видеть столько открытости тела женщины, не связанной узами брака с тем, кто эту открытость смеет наблюдать. Ещё и с распущенными волосами. Ещё и сразу втроём. Все мы, вроде как, держимся хорошо. Хоть я и замечаю краску на щеках Рыбьенога, проступающую, когда его взгляд обращён на морскую деву, и борющуюся с опаской. Я аккуратно вставляю острие клинка меж бледных запястий и верёвкой. Описываю полукруг, и теперь металл холодит уже нижнюю грань подлокотника. Морская дева прожигает меня взглядом. Пользуясь этим, я кидаю быстрый взгляд на Задираку, который теперь находится значительно ближе, нежели прежде. Надо действовать быстро. Я прилагаю все силы, чтобы достичь желаемого результата, и в тот момент, когда верёвка разрубается надвое, а в глазах сирены проскальзывает какой-то блеск, к её горлу приставляется кинжал Торстона. Я вижу, как она поднимает к нему глаза. — Разве я дала повод? — Перестраховка никому никогда не мешала. Она сглатывает, и я замечаю, как клинок царапает кожу. — И вы что же, весь путь меня так вести с ножом на шее будете? Это, по-вашему, вопросов у людей не вызовет? — Это уже не твои проблемы. Задирака уверенно мне кивает, и я перемещаюсь ко второму подлокотнику, задев своим взором ужасные бордовые следы на запястьях Астрид, красующиеся там, где момент назад в них впивалась верёвка. И я совру, если скажу, что меня не колет мелкая иголка совести. Я режу вторую преграду для её когтей, находясь в небывалой близости от голых ног. Конечно, я видал их и прежде, хоть и не такие бледные и худые. И всё же это немного отвлекает. Я благодарю Одина за то, что платье Астрид ещё не погибло окончательно и держится, скрывая тело хотя бы ниже ключиц и выше коленей, а ещё за то, что она сейчас слишком увлечена кинжалом у горла, без которого наверняка предприняла бы новую попытку вывести меня из-под контроля. Вторая её рука освобождается в тот момент, когда Задирака перемещается к спинке стула и опоясывает её внутреннюю сторону рукой, сжимающей другой кинжал. Он разворачивает его на девяносто градусов так, что кончик острия готовится вонзится сирене в живот. Я вижу по её глазам, что подобного она не ожидала, и хоть она того, без сомнений, не покажет и не признает, меня всё же это веселит. Пришло моё время веселиться, сирена. Её щиколотка отступает от ножки стула, но я списываю это на автоматизм действий тела, которое наконец вырвалось из оков. Пара мгновений, и все верёвки уже валяются у босых ног. — Сейчас ты осторожно встанешь, сирена. Без резких движений. Задирака уберёт оружие, и ты будешь переодеваться. И помни, что он тоже в любой момент готов напасть. Она хлопает ресницами: — Мне при них перео… прео… надевать эти тряпки надо? Я закатываю глаза. — Нашла место для стеснений! Да ты же вообще никогда ничего не носила! — Да, но теперь я человек. Так почему мне нельзя, следуя выводам о местных женщинах, сделанных из ваших речей, стыдиться мужского взора? Да и к тому же, разве у вас не так принято? — На этот раз даже не надейся. Мы не выйдем отсюда, — качает головой Торсон. — Вы можете хотя бы отвернуться. — Может, тебя ещё на драконе покатать? — Действительно предлагаешь? — Просто переоденься уже! Кому надо на тебя смотреть! Я вижу, как препирания с близнецом не приносят успеха, а лишь вызывают разочарование у сирены, и она сжимает кулаки от досады. Она медленно поднимается с места, руки Задираки двигаются прямо за ней, не меняя положения. Рыбик быстро отодвигает стул, и сирена с кинжалами у горла и живота и близнецом позади выпрямляется. Она стоит грудью прямо на меня, и я осознаю, что впервые вижу её не за решеткой в полный рост. Торстон чуть выше, чем на полголовы, и я вижу его глаза как раз над её. Сирена выжидающе смотрит на меня, а затем, когда Задирака, получив от меня краткий кивок, начинает освобождать её из объятий кинжалов, пристально следит за его движениями. Всадник отступает от неё на шаг, и она впервые за продолжительное время стоит свободно, хотя и неуверенно. Её колени временами дрожат, особенно одно, окрасившееся в неестественный цвет. Она проводит глазами по полу, оглядывая помещение, а затем вдруг резко поворачивает голову. По её виду, когда после этого движения её телу вновь угрожает острие кинжала Торстона, я вижу: проверка не удалась. Она и впрямь думала, что мы безобидны? — Можно без психов? — как ни в чём ни бывало недовольно замечает она, не двигаясь с места. — Только если ты перестанешь дёргаться, — холодно замечает Торстон. Он медленно отводит оружие от неё, а она медленно поворачивает на меня голову. Протягивает руку. Я делаю пару шагов вперёд и смотрю на ладонь, протянутую мне, несколько секунд перед тем, как вложить в неё ткань. Она выглядит маленькой и холодной. Кажется, что запястье вот-вот обломится. Но один рудимент прошлого в качестве довольно длинных когтей всё же присутствует. И он напоминает мне о том, что передо мной не беззащитная девушка, которую мы нагло держим в заточении, а безжалостный убийца, чья сила временно поугасла. Я кладу оба предмета на ладонь, и сирене приходится тут же выставить и вторую, чтобы ничего не уронить. Кажется, она немного удивляется тому, как ткань ощущается в руках, а потому пару секунд смотрит на свои руки так, словно на них кровь. А, ну да. Она ведь привыкла к крови. Неудачное сравнение. — Давай уже! — бросает Задирака. Её брови угрожающе сводятся к переносице. С тех пор она не отрывает от меня глаз. Возможно, этот взгляд она хочет адресовать Торстону, но не может: он стоит наготове сзади, а туда ей лучше не поворачиваться. Она рассматривает одежду, приподняв её за кончики и пытаясь понять, что к чему. Так продолжается на протяжении минуты, и Задирака не выдерживает. — Ты серьезно?! — Представь себе! Что это вообще такое? — Это рубашка! — выдыхаю я. — Видишь овальный край? Сунь туда руки и голову. Да нет! Сначала надо снять старое… Но закончить я не успеваю. Сирена натягивает на себя рубашку, делая это довольно неуклюже, и, как только она грубо одёргивает её, платье, болтавшееся у неё на бёдрах, зацепленное её же рукой, рвётся. Слышится треск. Приподняв бровь, морская дева дёргает опять, и теперь уже вытягивает из-под рубашки — благо, довольно длинной и достающей ей хотя бы до середины бедер, хотя и это заставляет меня напрячься — остатки своего прошлого наряда. Рыбьеног стоит в углу, там, куда плохо падает свет, но я вижу, что он захлопывает глаза сразу же, как только она проделывает эту махинацию. Мы с Задиракой переглядываемся. — Давай живей! — бросает он, получая в ответ недовольный вздох. С платьем сирена справляется куда лучше. Я прикрываю веки тогда, когда она выпрямляет руки для того, чтобы платье выпрямилось. Она осторожно надевает его так же, как и рубашку, правда, немного запутавшись в лямках, но результат всё-таки имеется положительный. Когда всё это кончается, она стоит, разглядывая низ и давая нам возможность сделать почти то же самое. Я даже не знаю, на кого она похожа больше: на утопленницу, сбросившуюся со скалы, или на призрака. На самом деле, Забияка вовсе не обделила морскую деву. Она могла бы дать ей ночное платье, а вместо этого пожертвовала хоть и простую, но всё же рубашку, и платье, которое в основном верхним слоем носили наши незамужние и незанятые войной девушки. Всё это оказалось немного велико для сирены, что можно было обьяснить ростом Забияки, но всё же довольно неплохо на ней сидело. Тёмно-зелёный, даже почти болотный, весьма подходит голубым глазам и светлым волосам. Ей бы ещё амулет на шею и косы вместо лохматых локонов, и она сойдёт за викинга. Кажется, Торстон думает о том же, потому что я ловлю его изучающий сирену взгляд. Даже Рыбик приоткрывает глаза. — Ну, — дева поднимает на меня глаза, полные искреннего вопроса, — теперь я не вызову у ваших вопросов? — Не должна, — тянет Задирака, продолжая сновать глазами по её наряду. — Ещё только одна деталь. Не знаю зачем, но я подхожу к ней, во время этого прыгая глазами снизу-вверх по её виду и обратно. Немного приталенный крой платья прикрывает часть выреза рубашки, а длинные рукава её, которых не имеет, однако, верхний слой, скрывают плечи. Теперь уже видеть её такой непривычно, но… мне даже нравится. Сморкала всё же прав. Это лучше той тряпки. Когда я делаю шаг, пересекая близкое ранее расстояние, Задирака вырывается из пелены раздумий, но я успокаиваю его взглядом. Сирена тем временем настороженно следит за моими действиями. — Дай свою руку. — Это ещё зачем? — Просто дай. Спустя пару мгновений колебаний она всё же протягивает мне ладонь. Я, кинув на неё взгляд, обращаю его к ткани, закрывающей руку почти до основания пальцев. Я поднимаю свои руки. Астрид дёргается, когда я прикасаюсь к её рубашке. Она готова оскалиться, но угроза сменяется удивлением, когда она видит, как я закатываю рукав. — Так лучше? — интересуюсь я, закончив ритуал. Она опускает руку, трясёт ею и замечает, что конструкция не рушится. Теперь её ладонь полностью свободна. Зачем я это делаю? Теперь ей, если что, легче нападать и атаковать. С подобным осознанием я киваю на вторую её руку. Теперь она протягивает её без опаски. Пока я повторяю прежние действия, случайно касаюсь её ледяной ладони, отчего мы оба вздрагиваем и встречаемся глазами. Интересно, с каким лицом всю эту сцену наблюдают Рыбьеног и Задирака? В любом случае, думаю, с более спокойным, чем было бы у всех тех всадников, которых тут сейчас нет. Комнату наполняет тишина, не слышно даже голосов снаружи и ветра на улице. Это немного странно. Или это на меня начинает действовать её взгляд? Прикосновений я вроде бы не чувствую, поэтому, думаю, что скорее нет. Я на секунду задеваю взглядом её губы, на нижней из которых запеклась кровь, отчего она стала ещё алее. В этот самый момент губы приоткрываются, и в моей голове тут же начинает звучать сценарий, в котором из уст сирены льется песня, и мы все, не удосужившись запастись берушами, отходим в небытие. Я уже готовлюсь проклинать свою непредусмотренность, когда сирена приходит в движение. Но она вовсе не подаёт голос. Она вдруг поднимает ладони, становится выше и тянется прямо ко мне. До меня не сразу доходит, что она хочет меня поцеловать. Происходит это осознание тогда, когда между её и моей шеей, которые разделяет уже не такое большое расстояние, вклинивается кинжал. — Что ты делаешь? — голос Торстона поострее его оружия. — Не видишь? — её, кажется, уже не смущает острие. Она так и стоит на цыпочках и извернув шею, только руки, стремящиеся к моей шее, опускает. — Не нужно устраивать такое, — он, это видно, выбирает слова, удивляясь ситуации не меньше моего, — а то мой кинжал продырявит твоё платье, и у людей всё-таки возникнут вопросы.