<~ ꍏꌗ꓄ꋪꀤꀸ ~>
— И долго нам плыть? — К вечеру должны начать к ним подходить. Ты же знаешь, что план мой сотворён для ночи. Он вдруг отворачивается; кто-то его зовёт. Когда он отходит, я продолжаю смотреть в воду. Видеть её так близко — необычно и удивительно, уже непривычно, и я пугаюсь тому холоду и даже безразличию, что проскальзывает во мне на миг. Но это тут же проходит. В голове всплывают все те воспоминания о жизни в море, что я хранила и сокрыла у себя внутри всё время на земле, иногда купаясь в них во снах. И теперь, в уже другой миг, проскальзывает новое: желание, что я могу тут же исполнить, чтобы всё окончить. Я ведь могу взять, закинуть ногу на борт — а я могу так сейчас, в обтягивающей ноги по силуэту ткани и относительно старого одеяния короткой юбке, довольно легко — и, оттолкнувшись… прыгнуть. Прыгнуть… и всё окончить. — Астрид! Я тут же оборачиваюсь. Иккинг смотрит на меня, стоит, корпусом повёрнутый в другую сторону. Лицо, на коем я пересчитала за бессонные ночи уже все веснушки, украшает лёгкая ухмылка. — Иди, помоги мне! Вновь взглянув на воду, я отрываю ладони от деревянного борта драккара и подхожу к вождю. Он, обхватив руками канат, проходящий вверх по мачте к парусу, на котором красуется померкший из-за многочисленных лет службы дракон, тянет. Я встаю рядом и также берусь за канат. Вокруг снуют люди; но едва я начинаю ощущать аромат, что источает тело викинга, я перестаю кого-либо замечать. — Давай, покажи мне всю свою сиренью силу… — Смотри, как бы она не оказалась больше твоей, человек… Мы совместными усилиями достигаем результата: парус взлетает до предела, остаётся лишь его укрепить. Но мы как-то не спешим того делать, а стоим, замерев. Тела наши разделяет ткань, но не расстояние. Его голова склоняется над моей шеей… А потом он вдруг, наверное, спохватившись, резко отступает, аккуратно переняв канат к себе, и закрепляет его на деревянном специальном для того выступе. Закончив, он обращает взгляд ко мне, и я поднимаю свой. Но его кто-то зовёт: — Вождь! Вот пустоголовый дельфин. Иккинг не любит, когда его так называют. — Да? Он уходит куда-то от меня к своим викингам. Я же вынуждена пребывать в одиночестве и слушать их варварский язык, мирясь с тем, что отбирают у меня Иккинга. Моего Иккинга. До самого обеда они отпускают его, а потом отправляются в трюм ко мне, дабы восполнить силы перед битвой. Я устраиваюсь где-то на краю вдалеке от них и пробуждаюсь тогда, когда они ещё видят сны. Возможно, от их храпа. Выйти на воздух и взглянуть на закат оказывается лучшим решением после затхлого и сырого запаха трюма. Сырого не по-родному, а по-человечьи. Радует, что я не вижу других драккаров: они немного отстают от нашего, а единственный не знающий сна человек сейчас стоит позади, не отрываясь от управления судном. Нос драккара режет волны как резали сирен люди своими лезвиями и людей сирены своими когтями. Как же в мире всё идентично… — Ты же не собралась уплывать? — раздаётся сзади, и я отрываю глаза от волн, в коих играют, отражаясь и преломляясь под разнообразными углами лучи яркого, но уже заходящего Солнца. — Я ещё не придумал, что я буду тогда делать. Улыбка не может не появиться на моём лице, когда я слышу его голос и когда я на него не зла. Оба пункта сейчас выполняются, и я оборачиваюсь, растягивая губы и прикрывая глаза. — Если ты хочешь избавиться от меня, так и скажи. Не стоит перекладывать на меня чувство вины и убеждать себя и меня в том, что это я хочу оставить тебя. Иккинг, чьё выражение лица было сейчас второе моё любимое после того, что царило на его лице, когда он усердно размышлял, приблизился ко мне и встал совсем рядом. Он светился расслабленной и спокойной теплотой. Её умножали его милые веснушки на щеках и лице и играющий с волосами предзакатный свет. В последнее время таким его можно было видеть весьма редко. Как бы это не был последний раз… Предпочитала об этом не думать и буду продолжать предпочитать. — Твой блестящий ум меня расколол, будто бы я простой орешек. — Напротив. Я знала, что ты весьма умён, Иккинг. Но я давно уже просчитала все твои гнусные планы… Гнусные, но хитроумные… С секунду мы молчали. Потом он сказал: — Ты поспала? — Да, но немного. Я не смогу уснуть теперь. Он кладёт ладони на каёмку, опоясывающую борты корабля, и вглядывается куда-то вдаль так, как и сегодня утром. — А ты? Или вождь не может глаз сомкнуть? — Как я могу спать, когда без сна ты?.. Он это говорит вроде бы с улыбкой, но, обернувшись, я обнаруживаю лишь усталость и серьёзность на его лице. — Мы как будто и не уходили, — задумчиво произношу я через несколько секунд, вернув глаза к воде, — так и стоим тут с самого утра. Лучше бы мы стояли тут вечно, не зная, что будет дальше и что было. Осознав сказаное, я и сама удивляюсь ему. Иккинга, похоже, и вовсе поражает шок. Он поворачивается на меня, так быстро, что я не успеваю и вздохнуть. — Нечасто от тебя услышишь такие… откровения. Он прав. Говорила я по большей части лишь с ним или Иде. Иде за время нашей совместной жизни успела узнать и даже довериться; она стала мне как старшая сестра, которой у меня никогда не было в воде и которую я обрела на земле. Или тётя. Или мать… С Иккингом, первым, кого я не захотела убивать на этом острове и в этом мире (хоть это осознание пришло далеко не сразу), я чувствовала себя спокойно, раскованно. С ним я забывала о том, кто я и кто он. И почему мы должны вообще-то враждовать, а не… что-либо другое. Но как бы я не хотела быть к нему ближе, моя сиренья натура не утихала, и чаще диалоги наши состояли из каких-то шутливых препираний, или обсуждения дел, но совсем не откровений, как он сказал. И хоть Иккинг и был бесспорно тем единственным, кому я, считай, доверилась, я всё же не рассказала ему о Готти, о Рен, о том… кто я. И кто мой отец. Не представляю, что будет, если он узнает. Мне очень хотелось всё-всё ему поведать, всё рассказать. Но потом… Я не могу. Это моя жизнь, я не могу открыть её человеку… Но он не просто человек, он — Иккинг… И что?.. Он человек по природе! Кто знает, что у него в голове?.. А вдруг он вообще!.. Нет! Он не может, он не будет! Он хороший… Что такое хорошо? Я тоже хорошая, но не для них, их я убиваю! Потому он не будет плохим, убив меня… Ладно я, меня он не тронет… Он не будет… Он меня… Он… Отец. Он найдёт и убьёт его. И так без конца… Но атака подобных мыслей всегда отягощает. Да и кто знает, сколько нам всем осталось? Может, мы говорим в последний раз, и я так и умру, не рассказав Иккингу, что меня принял, правды?.. Ну хоть её крупицы. Я поднимаю на него глаза.<~ ꃅꀤꉓꉓꀎᖘ ~>
Она поднимает на меня свои кристально-синие глаза. В них плещется серьёзность, такая серьёзная, что я даже немного пугаюсь. Никогда я не видел её такой в совокупности с не враждебной обстановкой. — Ну да. Кто знает, что у кого внутри?.. Она взглянула вниз с какой-то печалью, будто бы у неё было, что сказать, но она не могла. Мне стало как-то беспокойно; я чуть-чуть нагнулся, чтобы быть ближе к ней и попробовать поймать её взгляд. — Неужели ты расскажешь, что у тебя?.. Она долго молчала. Лучи заходящего Солнца падали на её белёсые волосы и всё ещё бледную, разве что чуть менее, чем в воде, кожу, и яркость их спорила с её внезапной грустью её настроения. Астрид поджала губы, как-то отчаянно посмотрела на меня, а потом опять на воду, сталкивающиеся волны, в которых, должно быть, видела свой истинный мир. — Под водой нет места эмоциям, — заговорила она тогда, когда я уже и не надеялся на это. — Там только холод, холод, холод… И я люблю этот холод, но… Но здесь — другой мир. Тут тепло, люди, улыбки, не ко мне, конечно, но друг к другу. И это так… здорово! У нас тоже так было раньше… Но сейчас это удел слабых. Она замолчала так же быстро, как и заговорила, и когда я уже хотел что-то ответить, хоть и не знал до конца, что, она заговорила опять, да и о том, чего я ожидать никак не мог. — Мой отец любил мою мать, и в его сердце в то время было что-то кроме ненависти ко всему окружающему. Но потом ее убили люди, и… и там больше ничего не осталось. Не знаю, что и сказать. Она никогда не говорила о семье и о своей другой жизни. Только тогда, на берегу. И то, это было лишь одно слово. Отец. — Мне жаль. Мою мать тоже убили… сирены. — Как жестока и иронична судьба… — грустно улыбается она. — Ты долго знал её? — Мне было пять… или шесть. — Мне шесть. Моя младшая сестра и месяца не провела с ней… — Сестра?.. Коббер? — Нет. У меня много сестёр. Ты мог увидеть и ещё одну, но… она сумела уплыть тогда ночью. Я выдыхаю. Я никогда не просил у неё прощения за то, что мы сделали с ней и Коббер. Хотя, и она не просила у меня за то, как пыталась убить на озере. И не только там… — Мне жаль, что всё так вышло. — А мне нет. Если бы не та ночь, мы бы не встретились. И я бы не узнала, что не все люди в мире жестокие варвары, что требуют лишь нашей смерти. — Я рад, что теперь ты иного о нас мнения. — Это ты его изменил. Льдинки её глаз впились в меня и так проникновенно, что по коже прошла дрожь. На миг мне показалось, что на меня смотрит не Астрид, а сирена. Но она же и есть сирена… — Я не хочу, чтобы ты умирал, Иккинг. Обещай мне, что всё пройдёт хорошо. Я не могу устоять от того, чтобы положить ладонь на её холодную щёку. — Я сделаю всё для этого. Это я точно обещаю. А потом она окончательно меня шокирует: приникает ко мне, обвив руками, и сжимается так, словно хочет спрятаться во мне, чтобы её никто никогда не нашёл. Она льнула ко мне не раз, но никогда именно так, как сейчас. Она никогда меня не обнимала. Просто так, по-человечески. Я, приходя в себя, аккуратно кладу руки на её спину со странным страхом сломать её такое хрупкое сейчас тело и душу, приоткрывшуюся мне. — Расскажи про свою маму, — вдруг просит она, да таким тоном, словно умрет, если я не исполню её просьбу. На пару секунд я впадаю в ступор, а потом, прижимая её, такую сейчас беззащитную, к себе, растерянно начинаю: — Ну… Она была похожа на меня. Мне говорили, что у меня её волосы и восприятие мира. Немного странное сочетание, да? И её характер… Из-за этого мы иногда не сходились во многом с отцом. Я помню, как она учила меня рисованию и работе с кожей. Её отец был рыбаком… Поток информации, о коем она вроде бы и просила, всё же кажется мне не тем, во что стоило превращать рассказ, и я решаю прерваться. — Кстати…<~ ꍏꌗ꓄ꋪꀤꀸ ~>
Он меня отпускает; рука его пропадает в одном из многочисленных карманов сложного его одеяния. Я немного хмурюсь от резкого незнания. Ладонь его появляется так же быстро, как и исчезла. Я пилю его вопросительным взглядом. Он протягивает мне какую-то сложённую штуку. Я неуверенно её беру. Она похожа на тонкий лист кожи или дерева. Я видела похожие у викингов, они на них что-то выцарапывали. — Разверни, — просит Иккинг, и я повинуюсь. Меркнущий свет позволяет мне разглядеть черты, черневшие на бумаге. Я провожу по ним пальцем, не сразу осознав, что вижу, и резко втягиваю воздух, вдруг во всём разобравшись. Тонкий стан, прикрытый волосами, руки и идеально пропорциональный хвост. И профиль лица, не сильно осложнённый деталями, но всё же позволяющий узнать того, кого задумал изобразить автор. — Это… — поднимаю на него глаза. — Я? Он отводит свои и запускает руку в волосы. — Ну да. — Когда ты?.. Как ты?. — Я не мог не наблюдать за тобой месяц назад, будучи на дежурстве. Да и потом, сейчас. К тому же, я… думаю, я видел тебя однажды в море. Кто бы знал, как сильно отличаются теперь мои мысли от тех, что были тогда, давно… Он будто бы избегает моего лица, смотрит на воду или ещё куда, хоть я и пытаюсь перехватить его взгляд. — Очень красиво. — Старался… Он, наконец, смотрит на меня, но как-то что ли виновато и исподлобья, всё ещё склоняя голову. В молчании проходит где-то полминуты, а потом вдруг особенно громко бьются волны о борт корабля, и это отвлекает Иккинга. Он инстинктивно дёргает головой и в прежнее положение её уже не возвращает, не отрываясь от дали у меня за спиной и вдруг напрягаясь всем телом. От былой застенчивости не остаётся и следа. — Мы уже совсем скоро подойдём, — затвердившим голосом сообщает он, и я оборачиваюсь на объект его наблюдения. В тумане далеко виднеется тёмный архипелаг, мерцающий огнями. Кажется, даже море вблизи него темнее, чем обычно. — Надо всех разбудить, — произносит он, всё глядя на ненавистный остров. — Пора начинать.