Принять неизбежное

В тот день Ральф так и не смог заставить себя выйти из комнаты, хотя стоило проверить, что творится в Третьей, и справиться о самочувствии их вожака. Но он не мог… Не хотел… Он сам не знал. Весь день Ральф пытался отвлечь себя от событий минувшей ночи, что выходило у него, к слову говоря, скверно. Он пытался читать, но случайно выбранной книжкой оказалась, в последствии трижды клятая, "Лолита". Он со всей злости швырнул её на стол, с которого взлетело облако серой пыли. Ральф решил отвлечься уборкой, о которой мечтала комната, и ему это даже удалось, пока под диваном он не нашёл потёртое кольцо, слишком маленькое для его пальца. Он сел на тот же диван и просидел на нём не меньше часа, рассеяно крутя находку в пальцах. Несколько раз в его голове мелькнула мысль, что он при всём желании, которого, впрочем, было немного, не натянул бы кольцо даже на мизинец, и от этого стало ещё противнее. Устало отложив кольцо и сделав заметку позже отдать его кому-нибудь из Третьей, Ральф попытался заняться делами. Нужно было оформить документы о смерти Макса, связаться с родственниками и наведаться в лазарет. Насколько это гиблая идея, Ральф понял, когда с первой страницы досье Макса ему ехидно улыбнулся Рекс. В сторону отложились и бумаги. Тогда Ральф попытался заняться другими делами, но… в учебных ведомостях его взгляд цеплялся только за имя Рекса, в новой газете, которую в Дом доставляют еженедельно, на первой странице была заметка о пойманном педофиле, на книжной полке он видел только "Лолиту", которую с неохотой, но вернул на место. О собственной постели он и вовсе старался лишний раз не думать. Как-то случайно его взгляд зацепился за окно, за одно из немногих в Доме окон, выходящих в Наружность. Там, в чистом голубом небе, кружила большая птица с крючковатым носом. Спикировав, она грузно уселась на заборе и посмотрела прямиком на Ральфа, так ему во всяком случае показалось. Хотя он знал, что птице не может быть до него никакого дела. Но глаза её в свете солнца казались жёлтыми, а взгляд пронзительным и пробирающим до костей. Не выдержав, Ральф вскочил с места, схватил сигареты и вылетел из комнаты. Время ужина. Коридор пуст, только стены рассыпаются надписями и рисунками. Обычно он пытался читать, угадывать и расшифровывать настенные послания, но сегодня он боялся узнать в какой-нибудь надписи Рекса, только приметил, что надписи, сделанные Максом, или как-то с ним связанные, были зарисованы или просто замазаны толстым слоем белой краски там, где ещё не успели ничего дорисовать. На обратной дороге, Ральф был уверен, просветов уже не будет. Местом своего пристанища до окончания ужина Ральф выбрал диван на перекрёстке. Не самый разумный выбор с точки зрения сохранения тишины и одиночества, но искать что-то получше у него не было желания. И только он достал запрятанную в диван пепельницу, как из одного из поворотов медленно выплыл он. Явившееся Ральфу существо мало напоминало Рекса, зато теперь больше напоминало Птицу, вожаком коих и был человек, прошедший мимо Ральфа в сторону комнат Третьей. Он (назвать его Рексом не повернулся язык) был истощён и бледен. Создавалось впечатление, что его долго морили голодом и, в придачу к этому, он неизлечимо болен. Ещё большей болезненности его лицу придавала белая пудра, контрастирующая с чёрными стрелками на глазах и чёрной одежной на тощем теле. На шею вожака Третьей был повязан тёмно-бордовый, чёрный в тусклом свете коридора, нашейный платок. Судя по отсутствию реакции с его стороны, Ральф решил, что Сиамец глубоко обижен, не помнит прошлой ночи или, у Ральфа перехватило дыхание, решил сделать вид, что её не было вовсе. В подтверждение его последней мысли из коридора снова выплыл похожий на хищную птицу Рекс. Он коротко поздоровался и попросил разрешения занять вторую половину дивана. - А… Да, конечно, - немного ошарашено выдавил из себя Ральф. - Благодарю, - прошелестел в ответ Рекс и сел рядом. Некоторое время они сидели в тишине. Рекс крутил в пальцах сигарету, Ральф курил их одну за другой. Когда до звонка с ужина осталось не больше трёх минут, Рекс произнёс: - Вы не готовы. Ральф поперхнулся дымом – он не ожидал, что с ним заговорят. - К чему? Рекс сделал вид, что не услышал вопроса. Или он и вправду его не услышал, слишком погрузившись в свои мысли. - Между нами ничего не было прошлой ночью. Я не знаю, что Вы себе придумали, но оставьте эти мысли и ни о чём не переживайте. - Как об этом можно забыть? Это подсудное дело… - Когда о тайне знают лишь двое, её без особых усилий можно похоронить. Всего доброго, - Не дожидаясь ответа, Рекс встал и медленно, тяжело опираясь на трость, скрылся в том же коридоре, из которого появился несколькими минутами ранее. Раздался звонок. Буквально через минуту здесь будут люди. Если он хотел сохранить свои мысли и тайны, ему нужно было поскорее убираться. В конце концов, Ральф принял предложение Рекса – он будет жить, будто ничего не произошло. Будет жить, отрицая реальность.

***

Отрицать случившееся оказалось несколько сложнее, чем Ральф предполагал изначально. Хотя бы потому что Стервятник, как его стали называть вскоре после Ночи Поминального Плача, никоим образом этому не способствовал. Стоило Ральфу сказать, что сон с участием воспитанника лишь больная фантазия, как подживающие следы от длинных птичьих когтей напоминали, что нет – простите, но не пытайтесь. В то единственное утро, когда Ральф проснулся не из-за этого сна, он понял, что его разбудил стук в дверь – Папа Птиц принёс ему выстиранное полотенце и в лучших традициях их договора сказал, что нашёл его в коридоре. Ральф испытал желание стереть эту вежливую полуулыбку с его лица. Желательно дверью. Вот уж точно стервятник – изведёт, а потом съест, а что не съестся пустит на удобрение своим любимым цветам. Отрицать мешал и странно довольный вид Слепого, как будто он что-то знал. А факт знания Слепого нельзя ставить под сомнение: каким-то неведомым образом тот знал всё, что происходит в стенах Дома. Но – Ральф был уверен – вытянуть из Слепого информацию так же просто, как и заставить бодрствующего Табаки молчать в течение часа. Одно радовало – Слепой не болтун. Собственное отражение в зеркале мешало даже больше Слепого, он хотя бы не смотрел на него с укоризной и не светил прокушенной губой и укусом на шее. Однажды, когда укус, оставленный Рексом в порыве страсти (которой, конечно же, не было, Ральф просто неудачно упал) почти сошёл, Р Первый имел неосторожность мельком показать его Шерифу, отчего тот пришёл в неописуемый восторг: - Ральф, старина! Когда ты успеваешь со своим круглосуточным дежурством ещё и в город наведываться? Или, - крысиный надсмотрщик перешёл на заговорщеский шёпот, - это кто-то оттуда? С другой половины? Воспитательница или воспитанница? - И те и другие хороши, - подключился к их разговору Ящер. Он не видел предмет обсуждения, но ему это было и не нужно, - Хотя я бы на твоём месте к девчонкам не подкатывал, мало ли, ещё донесут – проблем не оберёшься… У Ральфа дёрнулось веко, и он пошёл отрицать в другое место, подальше от Ящера и Шерифа, обсуждающих новую девичью воспитательницу. Стервятник, не в пример Ральфу, будто бы посвежел. Траур он не снял, видимо, полгода слишком малый срок, но лицо помолодело и преобразилось. Он снова начал улыбаться, если вежливые оскалы тоже можно было считать улыбкой, и начал почти по-дружески, но всё ещё соблюдая дистанцию, общаться с Ральфом. А тот и хотел бы, но не мог ему отказать, ведь между ними ничего не было, а общение между учениками и воспитателями не запрещено. Тем более иногда Стервятник приносил ребусы, которых не было на стенах, но которые помогали оставаться в курсе последних событий происходящих в Доме. Иногда Стервятник приносил самокрутки, после которых Ральфу не снилось ничего, а в голове была блаженная пустота. Иногда он приносил странное пойло собственного, как он сам говорил, приготовления. После этой неведомой дряни Ральфу чудился запах подгнившей травы, на стенах как будто вырастал мох, но ему самому было настолько хреново, что он не мог думать ни о чём, кроме недолговечности своего желудка. Зато мысли о той ночи, которая ему приснилась, покидали голову, а потому Ральф продолжал пить эту дрянь и встречать утро у унитаза, а иногда и в коридоре. Отрицал Ральф долго. Настолько, что на исходе восьмого месяца он не мог думать ни о чём, кроме той ночи, которая ему всё-таки не приснилась.