Кровь моя холодна. Холод её лютей реки, промерзшей до дна. Я не люблю людей.
Утренняя мгла в своей пугающей тишине всё никак не сходит, опустившись туманной ватой на спящие улицы, обволакивая лёгкостью и прохладой. Пробивающееся сквозь серость грузных туч солнце совсем незаметно в этой пока ещё сонной мороси, которая вот-вот готова сорваться проливным дождем. В облаках снуёт гром, то тут, то там подавая признаки жизни стальным блеском молнии. Маленькая комната с крошечным окошком, всё ещё погружённая во тьму, никак не оповещена о начале дня. Фран ворочается на жесткой кровати, комкая между ног тонкое одеяло: ему опять снится какая-то херня - кошмары. Это не что-то эфемерное или карикатурно пугающее, нет, это прошлое, настолько же реальное, сколь настоящее, даже более того. Парень вздрагивает во сне, а зеленые волосы липнут на мокрое от пота лицо. Будильник включается резко и громко, отчего парень хмурится, принимая сидячее положение на кровати, тянется к полке сбоку, вслепую доставая злополучный телефон, и отключает. Некоторое время просидев с закрытыми глазами и приходя в эту реальность, он трёт их, убирает волосы со лба, откинув назад, и наконец-то полностью просыпается. Поглядывая на окно устало, словно и не спал вовсе, он принимается собираться на учебу. Зонта у парня нет, так что неплохо бы успеть добраться до университета до того, как хлынет дождь и промочит его до нитки, вместе со всеми конспектами, так старательно написанными бессонными ночами. Пары длиною в жизнь, протекают вяло и лениво. Сухая теория укладывается в голове рвано, и Франу явно придётся потратить после немного времени на повторение и распихивание всего услышанного по полочкам. Точные науки — такая херня, иногда упрямо не хотят откладываться в мозгу, и появляется нужда вдалбливать силой и трудом. Фран вдруг ловит себя на мысли, что пропустил переход Леви-сенсея от темы о деформации мышечных тканей к «всея несправедливость жизни». Парень бросил взгляд на часы и обомлел — пара закончилась уже как тридцать минут назад, но ни один из студентов не шелохнулся с места. В нетерпении поскорее свалить, он нервно начал ерзать на месте, коротко поглядывая на часы. С мыслью об опоздании на работу он уже почти смирился. Расстроился не сильно, ведь обстоятельства — что поделать? Когда преподаватель опомнился и понял, что заболтался, скоро дал задание на следующую пару, опять нагрузив горой теоретической литературы, и отпустил. Студенты почти одновременно поднялись с мест, желая поскорее отправиться по домам. Фран как-то прошмыгнул одним из первых в толпе к выходу. Уже на лестнице его успела окликнуть Рей: — Фран, подожди! — звонко позвала девушка, второпях сбегая по лестнице следом, ровняясь с парнем. Они вместе направились к выходу. — Да, привет, — коротко поздоровался он, словно отмахиваясь, — я на работу опаздываю. — Тогда быстрее пойдем, не хочу тебя задерживать, — она по привычке убрала короткую прядку темных волос за ухо, мило улыбнувшись. — Спасибо. Что ты хотела? — Слушай, когда у тебя выходной? — ненавязчиво поинтересовалась Рей, убегая вперед и открывая перед парнем одну из массивных дверей на улицу. — Воскресенье — единственный день. В остальные у меня завал, даже если не выпадает дежурство. — Прям вся неделя загружена? Тебе не тяжко в таком графике-то самому? Сенсей поблажек не дает? — они уже подошли к дороге, остановившись у перехода. Рей стояла по левую сторону от парня, чуть-чуть запыхавшись. — Куда уж там, — излишне наигранный страдательный вздох, — а ты чего вдруг спросила? — кажется, впервые за время пути Фран бросает на девушку короткий взгляд в его обычно скучающей манере. — Давай сходим в кафешку, — воодушевленно предлагает Рей, излучая своей улыбкой плохо скрываемую надежду на положительный ответ. — Я знаю одно местечко возле сквера, кварталом ниже, там отменный кофе и вкуснейшие десерты. Не знаю, любишь ли ты сладкое, но уверена, что любишь кофе. Отдохнешь чуток от работы, от учебы, от всей этой жуткой рутины. А то с ума можно сойти, — поняв, что слишком настаивает, она отводит взгляд на свои руки, сжимающие длинный ремешок сумки в легком волнении. — Не знаю, — протягивая гласные, отвечает Фран. Кофе он и правда любит, но быстро прикидывает в голове перспективу, взвешивая все «за» и «против». Выспаться и отдохнуть дома, затем закончить с конспектами и пойти снова спать или же пойти с Рей в кафе, потратив часа два минимум на скорее всего скучный, но относительно приятный диалог? — Можно будет, — нехотя соглашается он. А как только видит на светофоре зеленый, быстрым шагом направляется по переходу, бросая на ходу. — Я наберу и решим! — машет девушке рукой. — Хорошо! Удачи на работе! — последнее Фран уже не слышит, чуть ускоряясь. Он реально нормально так опаздывает. А Рей направляется в сторону дома, как-то воодушевлённая даже в такую пепельно-серую погоду. Парень резко открывает дверь, почти вваливаясь в помещение. — Опаздываешь, — раздраженно вздыхает главврач, не утруждаясь себя приветствием, — который раз уже? Словно нарываешься, чтобы тебя и отсюда выперли. — Извиняюсь, — приторно тянет гласные парень, даже не пытаясь изобразить сожаление, но дышит устало. — Леви-сенсей снова затянул пару на две, знает же, что его последняя, позволяет себе попусту потрепать языком и хоть с кем-то поделиться своим унылым жизненным опытом, — Фран, сняв куртку и повесив её в шкафчик для одежды, уже надевает белый халат, предварительно завязав короткие аквамариновые волосы в хвост, но передние пряди всё равно чуток выбиваются из прически. — Ты как о старших-то говоришь, сопляк? — Суперби Скуало, несмотря на свой статус и возраст, манерами не отличался. Выдержкой, в целом, - тоже, так что к его беспричинной нервозности и громкости речи привыкли практически все. Да и злобы или укора в его словах никогда не было, порой казалось, что он просто не умеет по-другому, хотя Фран-то знал, что ещё как умеет. — Вы ведь сами недавно рассказывали, как пошли с ним выпить, а потом помирали от сопливых историй о несчастной любви. Если что, он помимо пар нам и о своих похождениях рассказывает, что как раз не обязательно. Пусть сходит к психологу, а не мучает бедных студентов, — уже полностью переодевшись в рабочую одежду, парень ожидал, пока его нагрузят поручениями. Сухая теория — скука, практика — куда занимательней. — Уйми своё красноречие. Когда ты помалкивал — нравился мне больше. Разглагольствовать можно сколько угодно, чего сам-то не просветил преподавателя в свои гениальные идеи? — врач скрестил руки на груди, усмехнувшись. — Я отчисляться пока не собираюсь. Знаете же, что Леви-сенсей примет это близко к сердцу, ещё и подумает, что я обесцениваю его проблемы, — Фран как-то даже брезгливо поморщился от этих слов. — А это разве не так? Найдётся на всей земле хоть один человек, которому не плевать на эту херню? — вопрос был скорее риторический, Скуало уже направился к выходу из ординаторской. — Вы, к примеру, — снова протягивая гласные коротко ответил Фран. — Хаха, да ни в жизни, — не сдержавшись, доктор рассмеялся в голос. — За кого меня принимаешь? — Да вы только с виду такой грозный, на деле-то — добрейшей души человек, умеющий слушать и сочувствовать ближнему своему, — парень направился за сенсеем по лестнице на нижний этаж. Ходьба его была лёгкой и беззаботной. — Задобрить пытаешься? Или это очередная саркастичная шутка? — главврач покосился на стажера недоверчивым взглядом, Фран смотрел невинно и пофигистически. — Знал бы, что ты такая заноза в заднице, взял бы кого-то другого, — Скуало недовольно вздохнул, но продолжил идти. — Желающих было немного, так что и выбор невелик, — констатировал факт парень, хоть и без надобности было что-то ещё говорить. Они спустились в так себе освещённый коридор с множеством дверей, в самом конце которого мигала лампочка. Зайдя в помещение за сенсеем, парень вдохнул уже знакомый и даже приевшийся запах смеси для омывания, спирта и хлорки. Этот букет различных медикаментов и стерильности так просто словами не передать. Внутри комнаты их уже ждал санитар — закрывая одну из дверей холодильной камеры. Помещение было разделено на две части: одна была отведена чисто под хранение трупов, с которыми сейчас велась работа, другая же часть была центром самой работы - два железных стола для вскрытия искрили железным блеском, а большая ванна в углу была наполнена зеленовато-желтой жидкостью (видимо из неё недавно вынули тело). — Пока вы где-то там ходите — работа стоит, я не могу один за всех отдуваться тут, ну невозможно, — как раз раздражение Шойчи Ирие было жалобным и скучным. Он привык работать на износ и быть тем самым человеком, на которого скидывают всё самое скучное дерьмо, которое люди не хотят делать сами, а он просто не в состоянии сказать «нет». — Не ной, — грубо отрезает Скуало, подходя к подчиненному и глядя на открытую дверцу холодильной ячейки. — Что тут? — Много всего, целый спектр сегодня завезли. Старушка, 82 года, умерла в больнице, по заключению лечащего врача — инфаркт, но всё равно нужно проверить. Девушка, 42 года, несчастный случай, вешала белье в ванной, подскользнулась на плитке, ударилась об угол раковины, пролежала дома более трёх дней, тело начало разлагаться, соседи вызвали полицию. Бездомный, нашли возле вокзала, скорее всего сифилис, но опять же, надо проверить. Мужчина 64 года, провалился в люк пьяный вдрызг, нашли на следующий день, только привезли. Еще один бездомный… — Понял, понял, остановись, — Скуало потирает переносицу, прокручивая в голове всё сказанное парнем. Ему не нужны подробности, лишь факты, которые можно будет проверить, а проверять придётся по-любому. Ведь даже если смерть зафиксировали, вскрытие всё равно по расписанию, а точнее по росписи. — Начинаем уже с чего-то, а то время впустую. В процессе расскажешь. Фран, помоги ему, тащите на стол, да побыстрей. Скуало проработал в этом месте всю свою жизнь. Не то чтобы он не любил свою работу, хотя любой нормальный человек вряд ли может привыкнуть к тому, что б каждый день сталкиваться со смертью лицом к лицу, однако цель Суперби — помогать людям — была успешна оборвана на определенном этапе во время обучения. Потом он попал сюда на стажировку, да как-то прижился и уже не видел себя спасителем живых, разве что в возможности сохранить какие-то ткани или органы для донорства, что являлось нормальным и приемлемым явлением в этой сфере. Если человек умер и может принести хоть каплю смысла после своей смерти — разве это плохо этим воспользоваться? Роль исполнителя его ничуть не угнетала, а вся физическая работа ложилась на плечи санитаров. Фран помог коллеге перенести тело на стол для вскрытия: мышцы уже закоченели и конечности умершего казались деревянным, не сгибались, а кожа приобрела серо-зеленый цвет, типичный для покойника. Врач внимательным взглядом быстро пробежался по всему телу мертвой девушки, лёгким движением погрузил руки в медицинские перчатки и начал вскрытие. Фран стоял поодаль, но сосредоточенно наблюдал, стараясь не упустить мельчайших деталей, в руках он уже держал дощечку с бланком и ручку, дабы записывать отчёт. Бумажная работа, как ни странно, как раз его обязанность. Суперби проговаривал отдельные детали и в целом озвучивал процесс, который парень и документировал. Сначала снимали скальп, распиливали череп, затем вынимали разжиженный мозг, рубили в труху и смотрели под микроскопом надрезы, обратно его, конечно, никто не вкладывал. Черепную коробочку закрывали обратно, скальп натягивали как было и аккуратно пришивали. Глазные яблоки доставали из глазниц, подкладывали под веки комочки ваты, затем переходили к грудной клетке: надрез должен был быть аккуратным и ровным к самому пупку. Наблюдать за тем, как Скуало работает скальпелем было действительно занимательно: движения отточенные и уверенные, он говорил монотонно, но не скучающе, белые брови чуть сведены у переносицы в сосредоточении, а длинные редкие волосы собраны в хвост на затылке. — Сплошные кровоподтеки на мягких тканях, в желудочках мозга жидкая кровь и свертки, обширное кровоизлияние из-за удара. Зашиваю, — констатирует он и подготавливая иглу с нитью. — Родственники ещё не объявились? — интересуется Фран, попутно записывая всё вышеперечисленное. — Она жила одна, приехала из другого города, как сказали соседи, может в скором времени объявятся, пока надо омыть и придержать. — Шойчи помогает доктору, собирая нужные обрезки аккуратно в соответствующие пробирки и колбы. — Этим сейчас и займётесь, а то дел невпроворот, — огрызнулся главврач, снимая перчатки. — Это быстро в лабораторию, пусть набросают заключение, а вы прибирайтесь и давайте следующего, — парой легких движений он уже скрыл ладони под новой парой перчаток. Процесс вскрытия стоил физических усилий и времени, но рутина была текучей и не безынтересной. С каждым днём Фран всё больше погружался в работу и проникался искренним интересом, хотя попал сюда практически случайно. В реальности всё было совсем не так, как на практике, и если в анатомических сборниках красовалась сочная красная печень, обрисованная в мельчайших деталях, то на деле парню не всегда удавалось отличить её от других органов. Форма, цвет, размер: все всегда было похожим, но одновременно другим, у всех людей, на вскрытии которых он присутствовал. Хотя санитарам и доставалась всегда самая тяжкая работа, физическая в том числе. Однако проблем в общении с мертвыми у него было гораздо меньше, чем с живыми.***
— До скорого, — коротко бросает Скуало, сходя с порога морга. Фран с Шоичи прощаются с ним и, уже собравшись, закрывают все нужные двери. Ириё остаётся на дежурство, а Фран выходит под проливной дождь, направляясь домой. Благо учтивый коллега одолжил парню зонт, и теперь он не в спешке и панике, а вполне себе не спеша и вдумчиво ступает по мокрой дороге, в сторону своего общежития и даже немного наслаждается ненастной погодой. Звук дождя обволакивает и приятно отдаётся в теле прохладой. Воздух насыщенный и влажный, смытая с тела города грязь ручейками стекает в стоки вдоль улиц, а асфальт светится причудливыми нечеткими бликами в рваном тёплом свете ночных фонарей. Редкие пятна горящих окон как-то по-особому согревают внутри. Он идет полностью погруженный в свои мысли, усталость чувствуется во всем теле, хотя назвать её убийственной язык не повернется, она скорее привычная. Время позднее, Фран подумывает, что может ещё успеет заново перечитать тему по анестезиологии, которую так невнятно и вскользь сегодня объяснял профессор. Тело кажется ему таким лёгким и маленьким под давлением этого беспрерывного движения вокруг, что даже дрожь чуток пробирает. Представляется, что убери он сейчас зонт — его бы размыло в этом потоке живой воды, как бумажный кораблик, он бы пропитался и расклеился, растаял в этой глобальности и непрерывности. Узкая улочка, в конце поворот к общежитию. Ночь кажется утайкой для всего на свете, чёрной бездной для того, чтобы оставить в ней все свои загоны и мысли, все свои дела — так он думает. Настолько погруженный в свои размышления, Фран не заметил движение в переулке, который только что миновал. Звук падения чего-то тяжёлого глухо отдался всплеском воды, но шум капель, ударяющихся о зонт, поглотил его. Сдавленный визг впитался в стены и растворился в дожде, прервавшись практически мгновенно. Парень оглянулся назад, проверяя, показалось ли ему. Какая-то возня едва различалась сквозь непрерывный шелест падающих капель, этот шум перекрывал даже его дыхание. Непонятное чувство тревоги зародилось где-то в груди, чем-то похожее на легкую тошноту. «Показалось», — зачем-то сам себе говорит он, развернувшись было продолжить путь, как слышит резкий металлический удар, который на секунду разрезает своей громкостью весь фоновый шум, отдается в голове, где-то глубоко внутри, с характерным звуком чего-то ломающегося. Именно с таким звуком его мать рубила свиные кости на кухне огромным острым тесаком. Деревянная доска для разделки собирала на себе лужицу прозрачно-красной крови, а по всему дому стоял запах свежего сырого мяса, от которого парня передергивало. Клеенка на столе была заляпана брызгами, а женщина с усердием отделяла розовато-красные кусочки от белесой кости и небрежно кидала их в большую железную миску. Вся эта картина мигом выстроилась из не особо четких воспоминаний перед глазами Франа. «Это не мое дело, надо идти», — говорит он себе, но почему-то делает шаг в сторону переулка: ноги твёрдо впиваются в землю, как железные палки, практически не сгибаясь. Страх ползёт по телу, охватывая его почти целиком, парень слышит только биение своего сердца и кажущееся ему слишком громким дыхание. Вот уже и поворот, мелкая дрожь чувствуется на кончиках пальцев, в коленках. Что за фигня? Он просто посмотрит, что такого вообще может случиться в такую погоду, да и в этом жутко спокойном городе? Убедив себя в таких простых вещах, он резко делает шаг — переулок открывается перед ним, похожий на длинный тоннель, охваченный чернильной дымкой. В глубине темнота, гипнотизирующая и пугающая, в конце тупик и единственный фонарь у кирпичной стены — перегоревший неделю как, а то и более того. Из-за потока дождя и отсутствия освещения он ничего не может разглядеть, кажется, что ничего и нет. Побелевшие пальцы сжимают железную ручку зонтика, а взгляд опускается на промокшие кеды. У его ног ржавый сток, в который стекает вода, кипящая от падающих капель. Требуется секунды три на осознание элементарного факта — она красная, словно нагретый метал, бурлящий на огне, пузырится. Пока глаза раскрываются шире, а тело застывает на месте, скованное страхом, в голове только и мелькает «бежать, блять, что за хуйня?». Он знает, что этого делать не стоит, но медленно поднимает взгляд вперёд и вглядывается в темноту, которая теперь кажется живой и еще более зловещей. В глубине, там, в самом конце переулка, кто-то есть, случилось что-то плохое, что парень не должен был видеть. Понимание того, что на него смотрит кто-то прямо сейчас, наблюдает за ним с той стороны — пронзает насквозь, как стрела. Улавливается едва различимое движение и сквозь дождь он слышит, как в унисон шипящий смех. Хватило секунды, мгновения, чтобы тело растаяло и сорвалось с места со всех возможных сил. Он бежал, не помня себя, тотчас выпустив зонт из руки. Сумка на длинном ремне слетела с плеча, он упал плашмя на асфальт, стесав обе коленки и ладони, завозившись в воде кое-как встал, рванув ещё быстрее. Дверь общежития ударилась о стену, кажись продавив в ней дыру. Подбежав к стойке консьержа он не мог связать два слова. — Ты что творишь в такое время?! Людей разбудишь, — сначала говорит пожилая женщина, выглядывая из-за стекла, а затем обомлев с шоком на лице выдаёт. — С тобой что такое? Напился что ли? Или тебя избили? — Позвоните в полицию, — выдыхает Фран, немного успокоившись. Сжимает себя руками, что есть силы. — Да что случилось? Объясни хоть! Ты как-то вообще не в себе! — она даже не утруждает себя выйти из-за стойки, чтобы посмотреть в каком состоянии парень, боится, не хочет брать на себя лишнюю ответственность. Фран молчит. В горле что-то неприятно саднит, будто крик, который он не решился издать, впился в связки и теперь не даёт им сомкнуться. — Так что случилось? Зачем полиция? Что мне им сказать то? — женщина звучала возмущённо и явно не осознавала всю тяжесть и стремность этой ситуации. — Успокойся тебе говорю! — прикрикнула она на парня, что тот на секунду вернулся в реальность и вздрогнул. — Переулок, — выдавил он из себя, — я шёл там, звук какой-то странный, кровь под ногами, взгляд в темноте, — не меняя интонации пустым голосом. — Ты что-то принимал? — скептично спросила женщина, придвинувшись чуть ближе к стеклянному окошку, недоверчиво оглядывая парня, будто ища на его теле доказательства неадекватного состояния, которых как раз в его состоянии было предостаточно. — Да что вы несёте? — не выдержал Фран. — Позвоните в полицию! Там точно случилось что-то страшное! — он схватился за голову, вцепившись у корней в мокрые темно-зеленые пряди. С кончиков вода капала на пол. — Позвоню, сейчас, — согласилась наконец-то глупая консьержка и набрала на телефоне короткий номер полиции. Фран не особо вдавался в то, что говорила женщина полицейским по телефону, не совсем понял, что происходит, когда два офицера зашли в общежитие и начали с ней разговор. Мир вокруг сомкнулся в вакуум, где звуки теряли свою громкость и тембр, все было где-то далеко и за пределами сознания парня. Он не боялся трупов, не боялся увечий, но одно дело видеть мертвых людей. Мертвые ничего тебе не сделают, они ни на что не способны, бояться нужно живых. Внутри отпечатался взгляд темноты, смотрящий из ниоткуда, из самой бездны, взгляд самого страха, видящий его насквозь, но который он увидеть был не способен.Вещи приятней. В них нет ни зла, ни добра внешне. А если вник в них — и внутри нутра.*