Открыть дверь в мир — понять, что ты один И никому среди уверенно идущих С тобою в ногу, в этот самый миг, Ни одному из них ты, друг, не нужен.
Фран спит на боку, свесив с узкой кушетки одну руку, а вторую положив под голову. Сейчас из ощущений, охвативших его пару часов назад, не осталось и следа. Пару капель крови, оставшиеся на белом халате подсохли, и смотрятся словно специально нанесённые узоры, ярко-ярко красные брызги. Дрожь ушла из тела и охладевшие руки, недавно до побеления костяшек сжимающие скальпель в судорожном страхе, сейчас расслаблены, бездвижны. В голове парня лёгкий туман, обволакивающий пространство серым шлейфом, из-под которого очертания комнаты и обшарпанные обои с цветочными узорами замыленные и плавные. Комната, погружённая в этот туман, охвачена первыми утренними лучами, пробивающимися сквозь окно, зашторенное прозрачной занавеской. Хотелось бы выглянуть на улицу, но там ничего нет, только свет, только воспоминания, только кухня квартирки его детства. Потрескивает массивный холодильник, этот треск сродни треску цикад в росистой зеленой траве в темное время суток; но Фран не помнит ни цикад, ни травы, только смрад многолюдной хрущёвки и неугомонный кашель города, из-за которого звуки сливались в какофонию, своим кряхтящим месивом. Холодильник в этом случае трещит громче цикад, будто вот-вот развалится на части. Звуки отовсюду: часы громко отсчитывают каждый вздох, каждый шорох, а гул машин, где-то за пределами света из окна, проникает в форточку с дорожной пылью, и кажется, будто квартира превращается в пустыню, пыльную и желтую. Женщина в длинном бордовом халате с чёрными цветами, похожими на маки, ходит возле стены, проводя по ним ладонью, как перед глазами незрячего. Она прислоняется ухом, прислушивается, трещащие холодильника громче всех возможных звуков, но из стены она слышит помехи, как на неисправном радио, сыпучие, прерывающие трансляцию какой-то информации. Из-за этих жутких помех нельзя разобрать слов говорящего. — Ты слышишь? — встревожено полушёпотом спрашивает она, а глаза бегают по комнате в страхе, словно пытаясь отыскать выход из пространства. — Там ничего нет, — спокойным тоном отвечает Фран, за этим спокойствием скрывая свою глубокую безнадёжность и боль: ещё детскую, острую, задавленную здравым рассудком и возрастом. Его взгляд грустный, руки сложены ровно за обеденным столом, ноги абсолютно замерзшие, со стороны будто статуя, усаженный на стул манекен. — Тише, — зло шепчет женщина — его мать, и прислушивается более настороженно, — они слышат. — Там ничего нет, — снова повторяет парень, не изменившись ни в лице, ни в позе, словно эту фразу ему приходится говорить на автомате, как боту, у которого есть заранее заданный текст для воспроизведения. — Как ты можешь знать? Они хотят меня забрать, — она все же чуть повышает голос, как-то сразу съёжившись, испуганно комкая руками пояс халата, не сильно затянутый на талии. — Никто не хочет тебя забрать, всё в порядке, — Фран поднимает на неё взгляд, но в нем нет никакой надежды, ни уверенности, ничего, абсолютная пустота, никак не выражающая внутреннее состояние. — Ты просто с ними за одно, ты, — её рот дрожит, слова вылетают жесткие и с придыханием, словно она делает паузы, чтобы не закричать со злости, лицо перекошено ненавистью и исхудавшее маленькое тело едва скрывает сильную агрессию. — Почему ты так думаешь? Я просто говорю как есть, ты снова говоришь бред. — Твои слова бред, я вполне понимаю, что ты в сговоре с ними и меня не считаешь за человека, не считаешь за мать. Ты меня продал и промерял. Что они тебе обещали, что ты так со мной поступил? Где они спрятали их? — женщина в суматохе шарит руками по стене, срывая кусками обои, открывая тем самым её цементную наружность. Её ногти с противным скрипом отслаиваются, цепляясь за открытое пространство, а на покрасневших стертых подушечках выступает кровь. — Что ты ищешь? — Фран не реагирует никак на суматоху недалеко от себя, сильнее сжимает руки, даже не надеется на адекватный ответ. — Ты сам знаешь, — будто огрызается женщина, усерднее раздевая несчастные стены. Клочки бумажного покрытия летят на пол у её ног, оседают, как легкие перышки, в кусочках известки. — Там ничего нет, — снова говорит парень, на секунду прикрывая стеклянные глаза, с застывшим в них отчаянием. — Там провода, по всему дому, — речь её причудливо дрожит, в голосе злость и уму непостижимая уверенность в правоте. Когда человек безумно верит во что-то, это воистину пугает, когда любое сказанное слово переворачивается в нужную человеку выгодную позицию для перемешивания, лжи, в таком случае лучше не говорить ничего — это Фран понял давно. — То, что ты говоришь — невозможно. Подумай логически, кому это нужно? — их разговоры не приходят ни к чему, но парень не перестает пытаться достучаться до здравого сознания матери, построить вместе с ней логическую цепочку событий, отвечая на все её вопросы. Жаль, что результата нет. — Сейчас все возможно, они могут быть даже невидимыми, это потому, что технологии сейчас такие, — её никак не переубедить. Никак не опровергнуть то, во что человек верит больше, чем в реальность. Когда сама реальность заменяется вымышленным миром, событиями, людьми. В такой ситуации человека нужно лечить. Учить его видеть и ощущать реальность, избавляясь от своих иллюзий. Однако Фран бы ненавидел себя, сдай он мать в психушку. Он бы жил с этой мыслью, с этим осознанием всю свою дальнейшую жизнь. Ничего не делать и терпеть, даже осознавая, что происходящее приносит ему невыносимую боль, было единственным выходом, так думал парень тогда, пока женщина не попыталась убить его. — Хватит, — говорит он тихо, будто не замечая, как слеза стекает с уголка глаза, очерчивает тонкую щеку. Он не ощущает, что плачет, не ощущает эмоций, потому что привык к их подавлению. Мышцы на лице женщины напряжены, а взгляд направлен прямо на него. Смотрит она так, словно хочет увидеть насквозь, от такого взгляда ни увернуться, ни спрятаться, невозможно его не почувствовать. Взгляд человека, уверенного в своём безумии на все сто процентов, неопровержимым ничем. Можно бы было на секунду подумать, будто парень действительно врет, заслужил всё это, а сейчас пытается ловко выкрутиться, но сведённая челюсть женщины, губы плотно сжатые в кривую линию, словно она съела что-то очень кислое и кривится, выдают бушующий в её голове психоз. Состояние неуравновешенности, подавленности, столько энергии выплескивается наружу вместе с этим безумием, вся кухня в дыму улицы словно наэлектризована, и вот-вот взорвется изнутри, разнеся всю коммунальную квартирку вместе со старым разрушающимся домом. — Ненавижу тебя! — кричит она и начинает истерически рыдать, ниспадая у стены, как песочная башенка, рассыпаясь в ничто. Завывания, всхлипы и гортанные придыхания, с хриплыми призвуками, словно звук царапает гортань, прежде чем выплеснуться наружу из с силой сомкнутого рта, заполняют это пространство вокруг иголками, нитями, натянутыми как на минном поле. Едва коснёшься — рванет. — Успокойся, — говорит Фран чуть слышно, но женщина едва бы уловила этот тихий звук средь бушующей истерики, в острой пасти горячего горя. Её тело разрывает изнутри, коробит, отчаяние пожирает каждый кусочек живой плоти, она не может сдержать эту боль. Руки сжатые в кулаки с силой бьются о стену, словно она виновата во всех горестях и страданиях, которые подкинула суровая жизнь. — Успокойся, — губы шевелятся, а слова застревают, как под водой теряют свои обертоны, как-то издалека отдаваясь слабым шорохом. — Хватит, — уже мысли звучат, никак не передаваемые телом, звуком по воздуху, просто мысли заливающие сознание снова и снова, замыкая в вакуум, где просто крутится «хватит, успокойся, хватит», Фран тает, как иней на окнах, становится пустым и бесформенным, прозрачным насквозь. Его стирает из этого мира, словно его и нет. «Успокойся». Шорох шагов и скрип двери пробивается сквозь темноту перед глазами, чайник кипит. Поднимаясь с кушетки Фран видит Суперби, который в ожидании с чашкой стоит у столика. — Проснулся, мясник А-класса, — шутит он, снимая чайник с подставки, когда тот издал легкий щелчок, оповещая о готовности. Огненная вода заполняет чашку, растворяя в ней кофе; ароматный витающий пар наполняет комнату. Врач на удивление в довольно приподнятом настроении, что в данной ситуации странно. — Не смешно, — констатирует парень, убирая волосы с лица. После снотворного в голове такая каша, она кажется тяжелой и запылённой, требуется время, чтобы связаться с реальностью. Глаза слипаются, немного опухли по ощущениям, но на деле с парнем все нормально, просто действие медикаментов играет свою роль и отпускает не сразу. — Уже вечер практически. Заваривай кофе, пока вода горячая и рассказывай, — главврач уселся на кресло возле стола с бумагами, а Фран присел на ту же кушетку, держа обеими руками чашку только заваренного кофе. Суперби и впрямь был в достаточно приподнятом настроении, что могло означать только одно — не возникло проблем с транспортировкой тела, а как итог — не возникло проблем ни у кого из них. — Я не могу объяснить, — отчаявшись говорит Фран. — Приму тебя за сумасшедшего? — насмехается Скуало, делая глоток кофе. — Вполне, — парень смотрит на свои ладони, воспроизводя в памяти все события последнего вечера, пытаясь выстроить из них хоть какую-то логическую цепочку, но понимая, что получается хоть какая-то связность слабо — глубоко вздыхает. — Ты принимаешь какие-то препараты? Скажу прямо, употребляешь ли наркотики? Спиды, стимуляторы, кофеин в больших дозах? — мужчина спросил серьезно и похоже был сильно озадачен этим вопросом. Однако произнес это мягко и с толикой заботы, если это слово имело место быть в данной беседе. — А похоже? — Фран закатывает глаза, словно подобное утверждение самое последнее, что он ожидал услышать от своего наставника. — Скорее похоже, что ты сидишь на лирике или на какой-то дряни в этом роде, вечно с каменным лицом, как в параллельном мире, — не было намека на то, что типичное поведение Франа является чем-то плохим, но Скуало явно решил подстебать его, хотя парню сейчас было явно не до шуток. — Это мое обычное выражение лица, если что. И с чувством юмора у вас проблемы, — язвительно отозвался парень. — Да знаю я, привык. Поэтому для тебя, примерного работника и ученика, такой вот инцидент довольно необычен. Были отхода? Или галлюцинации? — последние слова парня Скуало предпочел проигнорировать, вернувшись к теме. — Я ничего не принимаю, — раздражительно уверил Субперби Фран, — но не могу ответить по поводу второго. Я уже ни в чем не уверен. Это было странно, — прозвучало заговорщицким тоном, а по спине парня пробежали мурашки лишь от воспоминания взгляда трупа на секционном столе. — Ну, расскажи, насколько странно это было, пока я не решил найти нового стажера, — главврач скрестил руки на груди. — Мне показалось, что он живой. Открыл глаза и смотрит, точнее глазницы вместо глаз, пустые, причём всё в этот вечер было странно: дверь закрылась, у покойника свисла рука, хотя тело окоченело, — он не пытался в деталях передать то, что и сам уже не помнил и не был уверен в том, что видел на самом деле, а что ему привиделось или показалось. — Может ты ручку не в ту сторону дёргал? — Скуало не удержавшись захохотал, достаточно громко и низко, что для него было не удивительно. — Если продолжите издеваться лучше сразу меня увольте, чтобы я не терпел это унижение, — Франу было обидно за этот стеб на пустом месте, а еще за то, что сенсей ему не верил. — Никуда ты не денешься, уж больно умный для своих лет, но одновременно и тупой, как все стажеры. Сходи к психиатру, вот что тебе скажу. И я даю отгул на две недели, тебе нужно оправиться от этого случая, — серьезность вернулась к Суперби и он довольно добродушно и искренне изложил парню дальнейшее развитие событий. — Две недели слишком много! — студент аж подскочил с места на кушетке, ошарашенный этим заявлением. — Могу дать отгул навсегда, — прозвучало грозно, однако более мягко Скуало добавил, — слушай, Фран, я не просто советую, я настоятельно рекомендую, чтобы ты отдохнул и проконсультировался у специалиста. После недолгой паузы, возникшей на последних словах главврача Фран все же спросил: — Вы злитесь? — Что за школьные замашки пошли? — не выдержал Скуало, — может родителей в школу не вызывать или скажешь сейчас «я больше так не буду»? Я врач, всё-таки, был им всегда, понимаю, что психика может учудить и не такое, тем более в сфере нашей деятельности. Не спущу с рук, потом будешь отрабатывать по две смены подряд, а пока марш с глаз моих долой в свою общагу и что б был тут через две недели ровно с заключением психиатра. — Спасибо вам большое, — Фран едва улыбнулся, вставая с места. — Было бы за что, свободен, живо! — Понял. Парень переоделся, оставил испачканный халат на вешалке, но уже уходя решил спросить, пока Суперби вдумчиво не закапался в бумагах, которые он уже доставал из папки. — Можно единственный вопрос? — Ну валяй, — ответил Скуало, переворачивая лист, скрепленный с остальными, назад. — Того покойника уже отправили на кремацию? — сам не понимая почему его так жутко интересует эта ситуация с загадочным «живым» телом, Фран сильно хотел узнать что же случилось после всего. — Приехали за ним, как только ты отрубился. Хорошо хоть не спросили ничего, забрали как ни в чем не бывало, нездешние, кстати. Я его заштопал, насколько это было возможно в сложившейся ситуации, а Шоичи наложил грим. Претензий у них не возникло. Говорить о том, что данное развитие событий Франа удивило он не стал. Поэтому попрощался и покинул морг, направляясь домой. Уже смеркалось.***
Маленькое помещение дешевого бара в кумаре от горького сигаретного дыма. Хаято сидит за барной стойкой на высоком стуле, и маленькими глотками пьёт второсортный виски с уже почти растаявшими кубиками льда. Пепельно-серые волосы, чуть длиннее подбородка, на вид грязные, мужчина проводит по ним рукой, зачёсывая назад. Медленно наклоняет голову в бок, прикрывая глаза, сразу же лениво принимая прежнее положение. В пепельнице перед ним тлеет сигарета, испуская к потолку тоненькую струйку дыма. Светло зеленые глаза безразлично наблюдают за ней, с какой-то непонятной едва заметной тоской во взгляде, направленной в прошлое. Его выражение лица едва сосредоточенно, хотя в нем ясно виднеется уже привычный отпечаток нахмуренности, за счёт слегка сведённых бровей и опущенных уголков рта. На идеально белой рубашке, выглаженной с усердием, закатанные рукава, а чёрный пиджак в цвет брюк висит на спинке соседнего стула. Длинный рабочий день знатно вымотал Гокудеру, а и без того нелёгкая жизнь до сих пор не отпускает своими настырными ностальгическими фрагментами, появляясь то во вьющейся ниточки сизого дыма, то в желтоватом свете висящей лампы со стилизованным под бумагу абажуром, в трещинках на лакированном дереве барной стойке, в этом воздухе. — Тут не занято? — улыбчиво спрашивает девушка, обращаясь к Хаято. — Свободно, — отвечает он, забирая пиджак со стула, укладывая его себе на колени. — Отлично, — она присаживается слева от него, постукивая длинными ногтями по стойке в ожидании. Гокудера не поворачивает голову взглянуть на неё, но чувствует сильный запах едких цветочных духов, исходящий от девушки. Подходит бармен, она заказывает себе мартини (кто бы сомневался) и вежливо обращается к Гокудере снова. — Вы тут одни? — довольно глупый вопрос, учитывая, что мужчина сидит в одиночестве и пьёт виски, по виду довольно уставший и немного отрешенный. — Видишь кого-то ещё? — за грубым ответом следует жадный глоток из стакана и жестом мужчина просит бармена повторить, а сам достаёт из пачки мальборо сигарету и подкуривает от зажигалки зиппо. В его движениях считывается автоматизм и слабое раздражение. — Тогда стоит бы спросить почему вы один? — девушка не отстаёт, прилагая усилия завязать беседу, хотя поводов для отступления было уже достаточно и факт того, что человек напротив не настроен на диалог слишком очевиден в данной ситуации. — А почему нет? — Хаято пожимает плечами, затягиваясь и все же переводит взгляд на девушку. Яркий макияж уж слишком аляповатый для её довольно невинных черт лица, скрывает молодость, придавая даже некой безвкусицы в купе со всем образом. У неё русые волосы, закрученные в легкие локоны, даже небрежно разбросанные по плечам и спине, короткое платье на бретельках с корсетом подчеркивает её фигуру, выделяя декольте. — Разве не приятней скрашивать вечера в компании, а не в одиночестве? — она легко улыбается, не отрывая взгляда от мужчины, а он безразлично отворачивается, делая глоток из только наполненного стакана. — Приятно осознавать тот факт, что проституция все ещё незаконна в нашей стране, — ничуть не изменившись в лице после этой фразы Гокудера вновь затягивается сигаретой, медленно выпуская клубы дыма в свет лампы. А вот мимика девушки резко меняется и она сильнее сжимает ножку круглого бокала с мартини. — Дамам такие вещи говорить неприлично, знаете? — не особо уверенно, с плохо скрытой обидой говорит она, но Хаято как-то все равно на её реакцию, да и в целом на эту ситуацию. — Констатирую факт, на личности я не переходил, — ловко отвечает он, — по всем правилам и нормам я должен бы был арестовать тебя, для выяснения обстоятельств и выплаты штрафа. — Ты коп? — она резко подскочила на стуле, ухватившись за сумочку рядом с собой, будто собираясь в любой момент бежать. — Я детектив, но не суть. Тебе хоть сколько лет? — усталый выдох как-то смиряет девушку и она остаётся на месте, стыдливо и тихо отвечая. — 18. — А если честно? — Не вру, мне 18, — она чуть подтягивает платье, стараясь немного прикрыть бёдра. — Угораздило же тебя, — с неким сочувствием говорит Хаято. — Жизнь не выбирают, господин полицейский, иногда приходится идти на крайние меры, чтобы выжить. У меня маленький брат дома, родителей мы не видели уже несколько лет. Если закон и запрещает заработок таким образом, то пусть даёт людям возможность жить. У меня не было выбора, и я такую судьбу не выбирала, — нахмурив брови она говорила с укором, будто мужчина перед ней был отчасти виновен в том, что её жизнь сложилась таким вот образом. — Не трави душу, — с безразличием говорит Гокудера, взглянув на девушку пустым взглядом, — я не просил тебе рассказывать свою маленькую несчастную историю, да и не осуждал тебя. Подумай о том, чтобы поменять сферу деятельности, хотя не мне тебе об этом говорить. Просто будь осторожна. В последнее время много людей пропало без вести, в городе орудует маньяк и такого поля ягоды для него легкая добыча, — одним глотком он допил содержимое стакана и накинул пиджак, покидая своё место. — Ну спасибо, — боязливо, но мягко проговорила девушка. Оставив деньги за выпивку Хаято направился к выходу, не взглянув в её сторону. Работы было много, а сил не было вообще.***
По приходу консьержка оглянула его, как вернувшегося с войны, но парню было безразлично, что эта мерзкая женщина, вечно сующая нос в чужие дела, думает о нем. Упав на кровать он практически сразу же отрубился. Проснулся засветло, на часах и 6 утра нет, но сон больше не принимал в свои покои, так что не осталось выбора, как валяться на кровати в ожидании рассвета. Провалявшись ещё около часа парень всё-таки встал, собираясь в университет. Времени было немного, но вполне достаточно, чтобы провести всё необходимые манипуляции и выглядеть по итогу нормально. Хотя отёкшее лицо и пустующий взгляд за чистой футболкой и поверх выглаженной клетчатой рубашкой скрыть было невозможно. Своему стилю парень не изменял, потому что кроме джинс в обтяжку и кед у него в принципе не было особо одежды. Пару рубашек, да футболки: вот и вся составляющая гардероба студента сироты. Бабушкины сбережения закончились ещё в первый год обучения и теперь Фран полностью отвечал за свою жизнь, во всех смыслах этого слова. Пары тянулись долго, а из головы парня не выходил образ загадочного мертвеца. Он и сам себе не мог ответить зачем его понесло сегодня в учебное заведение, если общая тревожность жутко мешает элементарно сидеть на месте. Он то постукивал карандашом по конспекту, то дергал ногой в такт, сминал волосы на затылке, а из головы не выходил образ открытых окровавленных глазниц трупа. — Ты не спал? — спросила Рей на перемене, изучая парня взглядом. — Скорее сильно выспался, — ответил он, не желая рассказывать о произошедших событиях. — Все ещё думаешь о том переулке? — допытывалась девушка, глядя своими большими карими глазами, подведёнными карандашом. — Почему-то мне кажется, что это связанно, — говорит Фран, не до конца осознав, что озвучил мысли, которые должны были прозвучать только в его голове. — С чем связано? Что связано? — в недоумении глядит на него Рей. — Ничего, забей, это я сам с собой, — отмахивается парень, вставая с места. — Пойду проветрюсь, что-то мне нехорошо сегодня. На последней паре не жди. — Эй, так что связано? Фран! — девушка не отстаёт, но он просто уходит, оставив её в замешательстве. Фран стоит на крыше, облокотившись локтями о невысокое ограждение в сетку (едва выше груди) и ветер курит сигарету за него. Ощущение, что зубастая пасть череды неудач поглотила его в себя и пережевала — не покидает. Сейчас на высоте в пять этажей все вокруг отдаёт паскудством и серостью, пустошью, в таком живом на первый взгляд городе — всё мертво. Люди, шагающие по узким улочкам с битым асфальтом, эти старые дорожные знаки, перекошенные под весом лет, облизанные ржавчиной, покоробленные, стены цементных коробок с окнами кричащими о своей безнадежности и пыльности. Всё живое начало умирать в глазах Франа, как и он сам. Путаница мыслей, страх, непонимание, грызущее ощущение неизбежного одиночества и жалость. Он скучал по бабушке, так сильно и отчаянно. Пустота вокруг, несуразное и тонкое тело, собранное из косточек, углов и детского непонимания, зудящей подавленной боли где-то внутри. Слова, эмоции и мысли несказанные в нужный момент волной накатывали, сильнее, сильнее. Если пару лет назад это была просто легкая печаль, ностальгия, лень, как парень успокаивал сейчас, усталость. То сейчас волна превратилась в цунами, сбивая с ног в момент, и утягивая Франа под плотную толщу воды, на глубину. Дым паскудный: горький, терпкий, дешевый. По сигаретам, которые курит человек, можно много сказать о нем. Парень не курит в целом, но курит, когда ему отчаянно никак и ничто вокруг не может пошатнуть эту пленку безнадежности, откупорить, чтобы увидеть цвет, почувствовать запах, услышать звук. Едкий дым остаётся во рту обжигающим облаком наполняя легкие, серым, пыльным, так себе представляет парень, вытянув руку перед собой с тлеющей сигаретой, горящей на самом кончике рыжеватым цветом. Если б сейчас можно было материализовать мысли в его голове, на что бы это больше походило? Грузные тучи, снующие вдалеке — нет, слишком неправдоподобно и объемно, спутанные линии в клубке отчаяния — прозаично и банально, вот опавшие листики, размокшие в дождевой воде — в самый раз. Смешались с мокротой дорог, мыльной, пузыристой, сами превратились в месиво, вот так же ощущал и Фран, облокотившись на перила ограждения, которое отделяло его от края крыши. «Отчего же все так запуталось?», — думал парень: «я ничего не понимаю. Поступил, как последний трус, меня просто заглючило. Если это были реальные галлюцинации и у меня едет крыша? Завтра нужно на учебу, я не могу пропускать пары, я не должен». Ключевая фраза «я не должен», даже сложно предположить, насколько сильно она ломает восприятие того, что человек собирается сделать. «Ты эгоист, не привык делать ничего для других, ты не способен на сочувствие и понимание. Ты ни на что не способен», — слова матери всплывают осколками на чёрной глади воды, как весенний лед, холодные и острые. А гладь — сознание Франа, непроглядная и объемная. Разве это правда? Настолько ранимый и тонкий парень не умеет чувствовать эмоции, ни свои, ни окружающих. Он не верит в эти слова и не верит себе теперь тоже. Все вокруг превратилось в ложь. В реальности остался только он один. Маленький и хрупкий в этом огромном мире событий и поворотов. Осознание одиночества подползает все ближе и теперь Фран смотрит на него без страха, но с такой болью и жалостью, с осознанием — я один. Никто в этом мире не вступится, если ему нужна будет помощь, никому до него нет дела, ни одного близкого человека у него не осталось. Это не пугает, это ошарашивает своим значением, сбивает с ног, заставляя почувствовать себя песчинкой в безграничных объятиях космоса, самым мелочным и самым минималистичным в мире. Парень обнял себя руками и тихонько заплакал. События последних дней все же нахлынули, вскрывая еще более древние гнойники и сейчас нервная система дала сбой. Он просидел на крыше своей общаги до глубокой ночи, едва слышно плача и воссоздавая себя из кусочков настоящего и прошлого. Однако собрать все до конца ему, конечно же, не удалось. Казалось, что вся эта грязь, вся безнадежность и боль выразилась во взгляде покойника на секционном столе. В необъемлемом, пустом взгляде окровавленных глазниц, похожих на две беспросветные бездны.***
Вибрация телефона так отчетливо слышна с прикроватного столика, что детектив просыпается буквально за пару секунд с начала звонка, хоть и легкую беспокойную дрему с натяжкой можно считать за адекватный сон. — Гокудера-доно, нашли тело в двух километрах от центральной трассы. Девушка, все как в тот раз, — второпях докладывает Ямамото, подмечая самые важные детали. — Эксперты уже выехали? — сквозь сон спрашивает следователь. — Будут через час, ждём вас, — Такеши бросает взгляд на часы, оценивая примерное время. — Хорошо, я выхожу, — положив трубку мужчина зажмуривается и нехотя поднимается с кровати. — Почему именно в то время, когда я только ложусь поспать, — недовольное бормотание не мешает ему быстро привести себя в порядок, одеться и захлопнуть дверь своей квартиры. Он садится в машину, аккуратно маневрируя между стоящих рядом выезжает с парковки. Фотограф кружит возле тела уже минут пять, а Ямамото наблюдает с запалом будущего великого сыщика, хоть на лице его и плохо прикрытое отвращение. Зрелище действительно не из приятных: обнаженное тело девушки выпотрошено, ничем не прикрыто, в странной скрюченной позе лежит на земле, будто её выкинули из машины на большой скорости. Настырные мухи летают вокруг — никак не отогнать. Из вспоротого живота на землю выпали скользкие и влажные кишки, уже в пыли дороги, лежат на зеленой траве с грязью и естественной жидкостью из поврежденного организма. Крови под телом практически нет, что свидетельствует о том, что девушка была убита не тут, во всяком случае не именно на этом месте. У неё сломан позвоночник в шейном отделе, от этого тело сложено почти пополам, а волосы кусками вырваны с головы, об этом говорят красные пятна на висках и пустые проемы в прическе. — Осмотрели округу? — спрашивает детектив у Ямамото, оценивая данную картину на первый взгляд. — Этим занимаются ребята из отдела, начали полчаса назад, пока ничего не нашли, — занимательно, что младший полицейский будто уже насмотрелся на жертву преступления, и теперь наблюдает за тем, как наблюдает его сенпай. — Я бы предпочёл, что б этим занялся ты, — ничуть не поменяв тона ответил Гокудера, доставая и подкуривая сигарету. Вид у него побитый. — Если вы считаете, что это необходимо, сейчас займусь, — учтиво отвечает Такеши. — Пошли, — в сторону кивает Гокудера и напарник направляется за ним. Они осторожно обошли местность поблизости, но вокруг лишь тишь да благодать, ничего необычного. Это была небольшая посадка возле дороги, безликие деревья в молчании внимали всему происходящему, хотя знали истину во всех красках. В таких ситуациях действительно становится жаль, что флора не имеет языка, понятного людям, чтобы изъясниться. Ведь насколько бы подобное развитие событий упростило бы задачу следователям в раскрытии преступления, если бы обстановка в качестве свидетелей могла бы рассказать о том, что видела. — Должны были остаться хоть какие-то следы, убийца же как-то принёс тело, это довольно далеко от дороги, а девушка всё-таки весит немало, должно было остаться хоть что-то или эти остолопы уже затоптали все улики, — детектив был раздражен и словно немного нервничал. Это была третья жертва за последний месяц, что для серийника уж слишком. Убийцы тщательно планируют свои злодеяния, на это уходит уйма времени и сил. Удивительно, что этот тип до сих пор умудрялся оставаться на свободе, с таким ажиотажем убивая когда ему вздумается. — Изначально ничего не было, я приехал с первой бригадой. Ни отпечатков шин, ни ног по дороге — пусто, словно её сбросили с вертолета. Гокудера задумался. — Есть хоть одна вертолетная площадка за пределами города? — повернувшись к напарнику спросил он. — Нет? — неуверенно ни то спросил, ни то ответил Такеши. — Вот именно, что нет, — раздраженно изрёк следователь, осматриваясь. — Нашли кое-что! — крикнул один из экспертов, Гокудера с Ямамото вернулись к телу. — Грязь под ногтями, красноватая, после исследования будет понятно откуда она, но думаю, что нездешняя и это точно не кровь. Волосы девушки мокрые, словно она попала под дождь, — эксперт со знанием своего дела нашел максимум на который можно было рассчитывать. — Дождь был позавчера, — констатировал напарник. — Да, вечером, — подтвердил Гокудера. — У девушки изъята печень. Причем это не варварский способ для трофея, орган извлечен с хирургической точностью, бережно. Возможно она была еще жива, когда убийца вырезал её, в данный момент сложно сказать что-то еще, — эксперт со смирением оглянул тело. — Зачем убийце извлекать орган столь аккуратно? — задал риторический вопрос Ямамото, сам же отвечая на него. — Может для продажи? — Вполне может быть. Но это требует таких стерильных условий и для извлечения и для хранения, не складывается все в одну картину, — Хаято убрал окурок в пепельницу, устало потер переносицу, прикидывая в голове хоть какую-то последовательность. «Убийца привел её в какое-то место, зафиксировал, вырезал орган, потом надругался над ней, совершил собственно убийство и затем избавился от тела. Но как он доставил тело сюда без малейших следов? Почему девушка не сопротивлялась? Может она его знала?», — вариантов было много, при этом был один факт — она мертва. Это больше всего удручало Гокудеру и злило одновременно. — Этот подонок чувствует себя безнаказанным. Тщеславный, самовлюбленный психопат. Ямамото сочувствующе смотрел, стоя рядом со следователем. — Вот ещё, нашли возле тела, — другой эксперт в перчатках развернул ламинированную карточку к следователю. — Студенческий? — скептично проговорил Гокудера, всматриваясь в находку. — Погодите, я знаю его, — спустя секунду воскликнул Ямамото, — он вызывал полицию вчера вечером, был не в себе. — Зачем он вызывал полицию? — резко спросил детектив. — Говорил, что видел в переулке кровь, мы осмотрели с Сасагавой, ничего не нашли. Подумали, может у него отхода или что-то вроде этого. — Внимательно осмотрели? Когда это было? — Позавчера, — тихо проговорил Ямамото, — в такой ливень фиг разберешь, но переулок был чистым, я вас уверяю. — Оставь экспертам адрес, возьмите на пробы грунт из того переулка и из-под ногтей этой девушки, сравните, быстро этого студента ко мне на допрос, — Хаято резко развернулся и направился к машине.Оставишь столб и бампер позади, Как дней бесчисленное множество минувших. Открой дверь в мир — пойми, что ты один. Но одному, возможно, быть тебе и лучше.