“Зависимость, пожалуй, — болезнь духа.”
— Дазай Осаму, «Закатное солнце»
Дазай хватается за плечо, похоже, пулю уже удалили. Кровь продолжает медленно течь. Гвалт битвы звенит в ушах. Крики наконец начали стихать. Но, тем не менее, охранник — первым обнаруживший их после разрушения штаба — остался в вертикальном положении, а рядом дымящиеся оружие, прохладное от выстрела. Дазай всё испортил. Расстрел не был частью какого-либо заранее составленного плана, который он намеревался использовать. Их целью было уничтожить здание и хранящиеся в нем файлы. С помощью порчи миссия была выполнена. Эффект, что отразился на Чуе, не так ужасен, но он ранен, измотан и нуждается в отдыхе. Ещё есть время бежать, как-то затащить Накахару к месту эвакуации и ждать подкрепления. Люди, оставшиеся в живых после развала, пока не собрались, и в сию минута тишины Осаму следует поторопиться и позаботиться о рыжеволосом. Он вынужден игнорировать человека, который стрелял в него. У охранника не было патронов и он получил немало ранений. Словом, у него не было и шанса. Если бы только Чуя не был таким вспыльчивым. — Ты ранен; тебе нужно отдохнуть, — юноша умоляет. Он пытается схватить Чую свободной рукой, но едва может сжать кулак вокруг рубашки. Голубоглазый бросает один взгляд на рану Дазая — смотрит на него таким образом, что заставляет дрожать, — прежде чем сбросить руку и повернуться лицом к растущим рядам людей перед ними. — Я, блять, ненавижу тебя, — сказал он, отталкиваясь. Как он стоит? Как он держится на ногах? Мафиози наблюдает, остолбеневший от закрученных алых меток, что покрывают кожу. Нет, остановись! Ради него? Из-за одной простой раны; одна маленькая ошибка. Дазай качает головой, но Чуя уже уходит, уничтожает сотни людей чёрным шаром энергии. — Ты должен прекратить… Земля дрожит под ногами, выводит из равновесия. Он, пытаясь не упасть, смотрит вверх, чтобы увидеть бойню, кровь— Чуя нуждается в нем сейчас. Дазай блуждает по нестабильной местности. Рыжеволосый на исходе. Больше некому бороться. Почему ты так поступаешь, опять думает парень. Твое тело столько не выдержит. А я не смогу добраться до тебя вовремя! Усталость, увечья, потеря крови замедляют. Однако Чуя готов ударить по новой. Дазай прячется, он прячется, когда он должен быть там. И всё же приседает за обломками, сталью и трупами, ожидая возможности, когда Чуя ослабит внимание, чтобы Осаму смог спасти его и спастись сам. Беспорядочная кровь льется изо рта, ушей и ран на лице. Времени не осталось. Но пока нет, пока нет. Он не может двигаться, дрожит как ягнёнок, совершенно беспомощный в своем ожидании. Потому что это всё, что можно сделать. Ждать. Ждать, пока Чуя испытывает боль и почти умирает. Эспер оборачивается, даря напарнику шанс. Дазай набрасывается сзади, тянет Чую на себя. Порча исчезает, и затем бушующий гул в голове Осаму рассеивается и оставляет за собой леденящую кровь тишину, которая интенсивно пульсирует в животе. Он чувствует себя больным. И хочет спать. — Идиот. Тупой слизень, — шепчет кареглазый. Расстояние, скажем, не разделяет их. Он опускает Чую на спину, обхвативши его на коленях. Они не проиграли бой. С надеждой, что его демоны могут остаться в стороне — те, кто кричит о поражении. Но Мори будет взбешён. Организация, которую Чуя только что разгромил, должна была остаться в живых, чтобы босс мог поиграть с ними дольше. Накахара бьет по неповреждённой руке. За ударом нет силы или тепла. Шатен проводит рукой по лицу, цепляясь за темноту, полностью поглощающую глаз. Он не может смотреть на него, даже когда ему больно. Внушает страх и тот факт, что Чуя ему доверяет — даже после четырёх лет ненависти друг к другу, после предательства. Но как бы то ни было Дазай — единственный, кто в состоянии спасти от агонии Порчи, и доселе не было никаких сомнений, когда Чуя активировал темную сторону Смутной печали. Как может кто-то не сомневаться, что Дазай обязательно спасёт? Дазай, который, как известно, отчуждённый и равнодушный, мало заботится о своих товарищах за пределами их практического использования или для его собственных больных поручений. Чуя бьет его, снова. Его рука опускается вниз, и Осаму стоило бы посмотреть на искалеченного напарника. — Ты. Дазай пугается. Обращение заставляет сосредоточиться на лице Чуи. — Ты мне просто нужен сейчас, — каждое слово ласковое и вырванное, словно он использует всю свою жизненную энергию, чтобы говорить. Внезапное — как гром среди ясного неба — заявление застало его врасплох. Его рот открывается, когда они вглядываются друг другу в глаза. Чуя совершенно искренен. Дазай сглатывает и молиться всем богам. Как, чёрт возьми, я должен ответить? Более того, как, чёрт возьми, я должен это понимать? Я никому не нужен. Ты всегда говорил мне это, верно? Этот факт не может измениться. Чуя просто бредит; не в своем уме. Но не удается удержать беспокойство и слёзы, из-за чего Чуя вздрагивает. Эмоция должна быть очевидной, ибо Накахара старается скрыть свой шок, хоть у него и не получается. Осаму быстро отводит взгляд и борется с румянцем. — Ты меня обнимешь? — Чуя легко толкает. Шатен замер. — Правда? — Дазай отказывается верить, что он пискнул. Голубоглазый отвечает глупым, оскорблённым рычанием. Этого не может быть. Он в любом случае выполняет просьбу и ложится рядом с Чуей, притягивая его к себе. Накахара хочет ощутить Неполноценного Человека, — а Дазай вспоминает остальные моменты, когда такое происходило, — и он не желает ничего, кроме этого. Только его способность. Только так. Чуя тёплый, и Осаму не прочь, чтобы это не кончалось, но он не вправе. Охота плакать, так как, несомненно, Чуя хочет его — нуждается в нем — больше, чем в его способности, но он не способен позволить слезам упасть. Это ложь, говорит он себе. Рыдания — это слабость, а Дазаю необходим пустой ум, чтобы уведомить Мори. Вот бы выскользнуть из сознания, впасть в облегчающее состояние сна, как только что сделал Чуя, но он обязан отчитаться в первую очередь. Впрочем, Дазай не встанет сейчас. Он намерен максимально насладиться теплом и игристым чувством в груди. Можно позволить себе несколько минут, возможно, не теряя надежды… Это зависимость, в которой он погряз? Жаждать чувств, которые испытывает? Желать большего, когда получает что хотел? Конечно… конечно это не что иное, как болезнь духа.________________________________________
— Эй, всё хорошо? Чуя? Чуя! — Дазай отпустил руку голубоглазого и вновь бросился к нему, когда тот начал использовать порчу. Багряные метки, что скрывают в потусторонней силе. Что-то благочестивое, что-то высшее, почти… божественное. Божественное, но дьявольское одновременно. Враги уничтожены за считанные секунды, ландшафт разрушен до неузнаваемости. Кровь, плоть, органы и другие ужасные вещи, по мнению Дазая, из-за которых пришлось лишить себя чувствительности. Было противно. Хотелось блевать. Бежать. Как он остался жив? Вся эта сила и смерть и он был ещё жив!Да, ему дьявольски повезло. Он хотел попросить Чую — или что бы то ни было — прикончить его тоже. Но было чувство, что он один может спасти напарника из лап Арахабаки. Когда Порча — как он думал — наконец-то оставила Накахару в покое, Дазая поразило нечто иное, чем самоубийственное отчаяние. — Я в порядке. Чуя отвернулся, но боль, звучащую в голосе, было сложно не заметить. «Нет необходимости притворяться со мной», — думает Дазай, но не решается произнести вслух. Чуя поймёт это как жалость. Он в ней не нуждается. — Заткнись и сядь, — он отказывается принимать нет за ответ. Не то, что Дазай обычно говорит, но ситуация требует этого. Срочно. И страх определенно не есть фактором. Если был шанс, что это так, тогда в настоящий момент он просто в бреду. При себе он называет свое действие защитой для необходимого преимущества, а не заботой. Чуя практически падает на последнем слове, Дазай ловит его. Он осматривает все порезы и синяки, шумно вздыхая. Много крови; он может убрать её позже, когда они благополучно вернутся домой. — Больно, — при нежных прикосновениях он шипит. Осаму хмурится. Накахара никогда не признает боли. Это должно быть на совершенно другом уровне, выходящим за границы болевого порога Чуи и заставляющим его кричать. Дазай догадывается, что боль скорее внутренняя, и полностью убеждается в этом, когда рыжеволосый сгибается жёсткими, порывистыми движениями. Дазай думает, что он должно быть под кайфом — или боги ненавидят его, — когда он не может удержаться от того, чтобы снова сказать: «Я знаю». Парень мысленно съеживается от того, как тихо он звучит, но он чувствует, и он не знает, как с этим справиться. — Сейчас будет больнее, ладно? — Чуя скулит и мрачнеет. Дазай замечает, что сердце замирает. Слабый. Глупый. — Я… Чуя… Мне жаль… Он, вероятно, знал о порче. Пожалуй, он также знал, что её использование означало смерть, и что только Дазай мог предотвратить появление ультиматума. Если бы Осаму не было здесь, не был бы он жив, Чуя не рискнул бы, не испытывал кошмарной боли прямо сейчас. Это его вина. Его вина. — Я рад, что ты здесь. Дазай резко дышит, смотря на собеседника. Чуя уснул, и Дазай шаг за шагом старается обрабатывать раны несмотря на бушующие эмоции. Сам. Но… Эмоции… У него они есть. Делает ли это его — он осмелился подумать — человеком? Нет… Невозможно.