“Я всегда дрожал от страха перед людьми. Будучи неспособным чувствовать наименьшую частичку уверенности в своей способности общаться и вести себя как человек, я держал всю боль в груди. Скрывал тоску и смятение, осторожно, чтобы не оставить следов. Я симулировал невинный оптимизм; постепенно совершенствовался в роли смехотворного чудака.”
— Дазай Осаму, «Исповедь "неполноценного" человека».
Состояние напарника ещё волновало Дазая. Рыжеволосый спит около трёх дней после миссии, где Дазаю едва удалось нейтрализовать Порчу. Так много вины, что сложно осмыслить случившееся. Голову заполняют мысли о том, что если и я почти проиграл. Он изо всех сил пытается удержаться на стуле. От беспокойства трясутся ноги, а руки сжимают друг друга, словно для того, чтобы переиграть друг друга в этой отчаянной игре и наконец снять бинты. Дазай проделывает те же самые, словно выученные, движения; думая о смерти; желая умереть. Он так глубоко внутри своей головы, что Чуя перед ним как пятно. Для меня не осталось надежды. Я — обуза. Я притворяюсь, блять, притворяюсь. Он сжимает руки сильнее, не в силах откинуть переживания. Вина вина вина. Обуза. Всё, что он делает, всё, что чувствует — никогда не вызывает положительных эмоций — это просто ещё одна глупая, глупая досада для всех вокруг него. Я — пустая трата времени. Безрассудный. Никудышный. Абсолютно никчёмный, и глупый, и безнадёжный я. Мне следует отгородиться от всех и вся. Я занимаю слишком много места. Потерявшие надежду пузыри, что символизируют счастливые моменты, короткие, а то и вовсе невозможные, в порочной энергии; его нога продолжает дрожать и подпрыгивать. Он не может замедлиться; его мысли, его ноги. Это слишком больно. Он хочет спать, лечь и спать. Окутанный теплом одеял, как в гробу. Хочется остаться так навсегда, никогда не просыпаться. Он падает. Падает быстро или медленно, не может разобраться, потому что бесконечно сбит с толку и не знает, с чего начать. Дазай вспоминает, как Одасаку советовал ему организовать свои мысли, сделать передышку, расслабить мышцы. Одасаку, чёрт возьми, не был дипломированным терапевтом, но это то, с чего следует начать. Сделать сейчас и увидеть, к чему это приведет. Он хочет, чтобы Чуя наконец проснулся… Я должен перестать молить. Он подносит сцепленные руки ко лбу и прижимает их с достаточно сильным давлением, чтобы почувствовать боль. Надежда бесполезна, и жизнь меня этому научила. Он знает, что это не его голос, но он убедительный, успокаивающий, понимающий и спасительный. Не знаю, что делать. Я напуган. И ненавижу эту жизнь. Мысли ошеломительны — всё его состояние такое. Боль истощает и вызывает уколы в руках. Он сворачивается в кресле, подтягивает колени к груди и прячет лицо. Нужно взять себя в руки. Прекрати думать! Прекрати думать! Мори скоро вернётся. Нельзя показывать слабость, иначе Огай воспользуется им и эксплуатирует его. Блять, блять, блять… что я делаю? Почему так сложно сосредоточиться? Он стискивает зубы и почти кричит, но бессознательная, мучительная гримаса лица Чуи отвлекает его. Мысли Дазая задерживаются, словно в тумане, и он уже не обращает внимания на Накахару. Туман так же неподвижен, как попытка ударить по ветру метлой в надежде, что он уйдёт; Дазай ни за что не цепляется, не находит выхода. Он всё больше погружается в свои мысли, позволяет миру плотно сомкнуться вокруг его сознания. Забыться, ни о чем не думая. Достаточно, этого должно быть достаточно. Но Мори поймёт, увидит это, он всегда понимал. Мантра поддерживает и резонирует с прибытием Мори. Дазай остается тихим, даже произнося слова громче, чем цокающие туфли и доктор, идущий возле него. Он отключается, когда Мори парит над Чуей. Требуется тяжесть всего мира, чтобы сосредоточиться на боссе, когда к нему обращаются. Два желания в одном разуме; продолжать мантру, слушать слова, которые он не хочет слышать. Их понимание объединяет обе мысли. Ему нужно будет поспать как минимум два дня после такого, особенно это чувствуется в его костях. — Вся банда, — начинает Мори. Больше говорить и не нужно. Дазай встречает стальные фиолетовые глаза. — Они окружили нас. У меня не было других вариантов. — Я уверен, ты мог бы найти другой способ, если бы хотел, — тон Мори интригует. Дазай чувствует знакомую дрожь в своем теле и безмерное желание убежать. — Но, конечно, ты заставил его использовать Порчу, — он бросает взгляд на Чую, — и чуть не потерял его, я полагаю. Глупо. — Я… Я не… — О, но ты это сделал, Дазай-кун. Ты знаешь, что сделал, — Мори огрызается на него. Мафиози пытается добраться до него, что Дазай прекрасно осознаёт. Прервать зрительный контакт и зажмуриться в защиту — уже стало рефлексом. Всё, что он может сделать, это покачать головой, смотря как Мори продолжает наклоняться над ним слишком близко… — Чего вы добиваетесь? — Осаму выдыхает. — Твоего полного подчинения, — заявляет Мори так, как будто это очевидно. Со щелчком дверь закрывается, и Дазай наконец-то может нормально дышать. Теперь он ещё больше себя ненавидит. Не из-за того факта, что Чуя почти умирает, не из-за слов Мори… Из-за себя. За то, что он принял решение вернуться в Портовую Мафию, чувствуя себя максимально опустошённо, чтобы это могло его спасти, Дазай ненавидит свою силу воли больше, чем когда-либо. Какой-то шорох привлекает его взгляд к Чуе, который… не так неподвижен. Дазай неуверенно моргает, наблюдая за подёргивающимися пальцами и шарканьем плеч, затуманенный мозг слишком медлителен, чтобы понять, что сейчас происходит. Дазай внезапно осознает, что замечает едва открытые глаза Чуи, и наклоняется ближе к напарнику. Всего три дня, это неплохо, он жив, и слава богу. — Чуя, — Осаму шепчет, и он хватает Чую за руку, сжимая так сильно, как только осмеливается. Глаза Чуи устремляется на нем, напрягаясь, поскольку его голова не следует за ним. Он поднимает другую руку, и Осаму сразу же понимает, что нужно. Он берет стакан воды и помогает Чуе немного отпить. Парень наконец расслабляется в своем кресле, когда Чуя сглатывает. Он понимает, что должен что-то сказать, но не может. Сколько раз он произносил это за всю свою жизнь… Можно сосчитать по пальцам… один. — Прости, — говорит искренне, от чего глаза Чуи расширились. Дазай смотрит вниз, на их переплетённые руки, Неполноценный Человек активно пульсирует через его руку в Накахару, подавляя гнев Арахабаки. — З-за что? — Чуя прочищает горло, но голос по-прежнему остается сухим. — Потому что… почти потерял тебя. За то, что почти опоздал, — признаёт Дазай. — Ну, я здесь, не так ли? Какая разница, что ты почти опоздал, чтобы остановить Порчу? И… честно говоря, эти слова тебе не подходят, так что не произноси их, пожалуйста. Конечно, я прошу прощения. Ты чуть не умер. Почему ты меня прощаешь? После всего, что я сделал, как ты можешь меня простить? Дазай напрягается, чтобы не уснуть и быть в сознании, сосредотачиваясь на лице Чуи, на принятии его расслабленного выражения, как будто не о чем беспокоиться и некого бить. — Я могу помочь тебе, но ты должен хотеть помощи. Что? Помочь мне? Дазай пытается думать о множестве причин, почему, и каждую правдоподобную идею, от которой он отказывается, потому что, конечно, они не так уж плохи, чтобы ему была нужна помощь? Он может пройти через это самостоятельно. Зачем Чуе помогать, когда этот же человек каждую секунду выражал свою ненависть к Дазаю? Для него это не имеет смысла, а у Дазая не было ни энергии, ни умственных способностей, чтобы понять, почему он предлагает помощь. — Ты так запутался, но всё же отказываешься что-либо с этим делать. Очевидно, что тебе больно. Ты прячешь это за шутками и восхитительными идеями о том, как ты хочешь умереть, не позволяя никому вспомнить, что ты действительно хочешь умереть, — молвит Чуя, и то, как он говорит об этом, заставляет Дазая пошатнуться. — И что? В мире много таких же, как я. — Ну да, — Чуя закатывает глаза, — но это не значит, что тебе не стоит бороться с этим. Восстановиться всегда можно. И дело не только в суицидальных наклонностях. Твое прошлое по-прежнему оказывает на тебя негативное влияние и чрезмерно сильно, так, что его сложно терпеть. В конце концов, ты снова в мафии. — Чуя поворачивает голову, смотрит прямо на Дазая, в его душу, его разум, видя всё, что он хочет скрыть. — Мы можем не говорить об этом? Это глупо в любом случае. Давай сменим тему, — Дазай ёрзает на стуле, отводя глаза от пристального взгляда Чуи. Кого волнует, что случилось в его прошлом? Это было много лет назад и уже неважно. — Тогда расскажи мне хоть что-нибудь? Скажи мне что-нибудь, и сегодня я оставлю тебя в покое, — он настаивает. И Дазай видит, что даже простое слово заставит Чую успокоиться, пока Дазай не соберётся. Может… может быть, сказав правду хоть раз, она немного облегчит боль. — Хорошо… Я чувствую, что застрял. Я чувствую себя застрявшим, и всё это время все продолжают двигаться дальше без меня. У них есть свои пути, они не заблудились. Они не застыли на одном месте, — им не нужно думать о Хозяине, им не нужно каждую ночь видеть сны о Его присутствии. Им не обязательно видеть сны о Мори тоже. Дазай сказал свое. Теперь он может умолкнуть.________________________________________
Дазай смотрит в воду, она мчится медленно, как время. Река сияет белым лунным светом, а прохладный ветерок заставляет воду мерцать. Дазай натягивает пальто вокруг себя и скрещивает руки. Ему тоскливо, он жаждет сна, вечного или до восхода солнца. Я привык верить, что никогда не заслуживал любви… И сейчас я знаю это точно: я никогда не заслужу любви. Так будет лучше. О, как легко он втянулся в свою демоническую личность, будто ему снова исполнилось восемнадцать, и он наслаждается болью, которую может извлечь из жертв. Всё, что потребовалось, — это приказ Мори и оружие в руке. Он жестокий. Слишком жестокий, чтобы жить, слишком жестокий, чтобы быть на стороне, которая спасает людей. Как я могу быть добрым, если могу делать только зло? Один шаг… Один шаг — всё, что нужно, чтобы достичь воды, упасть в её глубины и никогда больше не выходить на поверхность. Один шаг, чтобы почувствовать боль в лёгких, лишённых воздуха и замороженных прохладной водой. Один шаг — и тяжёлое пальто утащит его к руслу, как якорь. Один шаг, чтобы попытаться положить всему этому конец, попасть в ад, сбежать от живых. Искушение слишком велико, чтобы ему противостоять. — Собираешься утопиться? — Осаму не оборачивается. Это Чуя, рассерженный голос, похожий на сопереживающий. Шаги приближаются к нему, почти бесшумно, по траве. — Правда? — Ожидал чего-то другого? — он спросил. Ложь, он всё равно не попытается умереть сегодня. Но Чуя этого не знает, да и знать не обязательно. — Я дал тебе всё. Перед отъездом и даже сейчас, когда ты наконец вернёшься. Когда ты отплатишь мне? Дазай не способен ответить, слишком шокированный искренностью Чуи. Он поступил глупо, не обратив внимания на него. Его напарник прав, ему нужно как-то отплатить ему, вернуть то, что он всегда считал само собой разумеющимся. Всё это время он обращался с Чуей как с собакой, пользовался Порчей, командовал им, ни разу не отдавая контроль. Слишком сложно, слишком сложно продолжать, он отвратительный, никчёмный, не заслуживает жизни. Он должен сделать этот последний шаг, и он сделал бы, если бы не Чуя, который снова спас бы его, как и в любой другой раз, когда он это делал. — Почему ты пошёл в первый раз? — мягко спрашивает Чуя. Дазай может понять. Чуя верен. Он делает всё, чтобы защитить тех, кого любит, которым открывается, и делает всё, что они от него просят. Поэтому, когда Дазай ушёл после Оды… после смерти Оды, конечно, Чуя чувствовал себя преданным. Он слишком много чувствует, и не скрывает этого. Он, должно быть, был раздавлен внезапным уходом напарника. Дазай покачал головой. Как бы он ни хотел всё высказать, всё рассказать Чуе, он совсем не хочет говорить. Молчи, держи все взаперти, удержи его от страданий. — Я для тебя игрушка, с которой ты поиграешь и выбросишь? — Чуя срывается на крик. Ответа нет, Осаму пристально глядит на воду. Уходи пожалуйста. Мне очень жаль… но оставь меня умирать. Это то, чего ты хочешь, правда? Ты всегда говоришь о том, как сильно ты хочешь убить меня, хочешь, чтобы я умер. Как будто его мысли были высказаны вслух, и, возможно, они были, для Чуи. Его партнер уходит, шаги тише по мере того, как расстояние между ними увеличивается. Дазай съёживается от гнева, исходящего от Чуи. Он чувствует это отсюда. Без сомнения, Чуя направится куда-нибудь, чтобы начать драку и запить свою ярость. Следует принять его помощь, он действительно должен. Но он не может прийти в себя, когда Чуя вызывает в нем столько эмоций, что он не понимает, как сориентироваться. Это вселяет страх перед неизвестным. Прожив в темноте всю свою жизнь и по сей день, Дазай не может впустить свет. Он не может предсказать, к чему это приведёт, хоть и всегда знает, что случится дальше. Он не хочет, чтобы это было уничтожено. Однако ничего не делает, потому что не может принять помощь Чуи. Но… даже без этого всё ещё испытывает те же эмоции, от которых неймется убежать. — И это значит, быть человеком? — он шепчет, и тёплый след струится по его щеке, снова с одной стороны, затем с другой. Он протягивает руку, чувствует, как текут слёзы. — Если так, я не хочу этого.