“Негоден как человек. Теперь я полностью прекратил быть человеческим существом.”
— Дазай Осаму, «Исповедь “неполноценного” человека.»
Человек? Что значит быть человеком? Это только несколько из онтологических вопросов, что Дазай задаёт себе каждый день. Они, конечно, меняются, в соответствии с ситуацией. Но на многие есть ответ; только недостаток энтузиазма сдерживают их от кончика языка, забитого в горле, такой же тесной клетке, как и удерживающая власть Мори. Прижатый к коже нож. Проснувшись, человек сглотнул. Ужас в широко раскрытых глазах, отвисшая челюсть. Громкое дыхание. Такое же, как у Дазая, дыхание, что соответствует ритму и жизни. Что такое человек, кроме как инструмент в руках имеющих власть? Кровь разбрызгивается, скрывая бледность кожи, жёстко имитируя недостижимые желания Осаму. То могла быть перерезана его шея, взята его душа. Увы, ему не позволено умереть. Нет… Его сердце должно биться, кровь должна течь. Даже против его желания. Ещё одна одиночная миссия, и ещё один успех. Меньшего и не ожидалось от Демонического Вундеркинда, предполагаемого преемника Мори, его протеже и его врага. Что значит время, если каждый час ощущается одинаково? Он трясётся, дрожит, паникует. Одно и то же, одно и то же. Всегда одно и то же. Монотонная мешанина. Один винтик в тщательно и безупречно созданном механизме Мори. Настолько совершенен, что отдельные винтики не могут сломаться, непременно подталкиваемые другими, не способные вращаться в другую сторону, и изменить направление всей схемы. Что мне делать, стоит ли ниткам оборваться? Движения словно призрака; безжизненного, бесчувственного, бесцветного. Едва ли двигается, потакая команде кукловода. Без автономии¹, морали, личности. Именно так, как нужно боссу. Он полагает, без ниточек останется лишь безвольная кукла, человеческая оболочка. Где бы я был без моего творца, который наставлял меня? Борьба под тяжестью мира, эмоций и ожиданий Агентства, решений и обязанностей, которые усталый разум игнорировал, не давая возможности обдумать. Принимать решения не должно быть так сложно. Убить или спасти. Встать с кровати. Питаться. Сбежать из этой адской дыры. Без Мори, где бы я был? В лучшем месте, пожалуй.________________________________________
Взгляд уставлен в нескончаемый водоворот звёзд — редкое зрелище в Йокогаме, которое нельзя принимать как должное. Луна освещает море сверкающим белым мерцанием, окуная силуэт мафиози мощным светом. Здесь уличные фонари бесполезны, перед лицом луны, перед лицом сокровенных, вечных мучений Дазая. Если бы он захотел, прямо сейчас бы уже тонул на дне океана. Одинокая, болезненная смерть. Будут ли оплакивания сопровождать его в могилу? Глупо надеяться. Волны мчатся к порту, увлечённые луной в мирной слякоти. Звуки убивают некоторые из невыносимых мыслей, заглушая дьявольский голос, что отказывается уходить. Разве возвращение было не ради того, чтобы избавиться от него? Его собственного голоса, излучающего только сладкие страдания и нежные кошмары? Я здесь навсегда. Я знаю, — уныло думает Дазай. Он закрывает глаза от солёного ветра, снова вспоминает клетку вокруг головы. Змей извивается сильнее, нашёптывая ему проповеди Мори. Дазай-кун, где бы ты был без меня? Дазай-кун, ты немного уныл; как насчёт убийства, чтобы подбодрить тебя? Раньше это всегда срабатывало. Дазай-кун, Дазай-кун, ты вырос, — напевает Мори голосом, что сочится ядом. Дазай-кун, Дазай-кун, это мускул? Вау, как и ожидалось от моего дорогого протеже… Он хватается за бинты, безуспешно стягивая их вниз. Но его рука — душа — слаба. Власть Мори нерушима. Ты Дазай, если ты настроишься, всё возможно. Я не верю тебе, Чуя, — раздраженно думает Дазай. Его собственный голос возвращается, но он верит в тебя. Дазай вздрагивает, не желая принимать это за правду. У Чуи нет причин верить в кого-то столь же безнадёжного, как он. Голос сказал об этом, но теперь он искажает слова, вселяя в Дазая глупую надежду, которая скоро будет разбита. Я бы хотел, чтобы это было правдой. Когда он пьет за звёзды, то надеется, что это правда; что, возможно, их разрушенные отношения можно было исправить. Что он мог бы исправить свои ошибки, возместить упущенное время и бесчисленные оплошности. И он сделает всё, чтобы это оказалось правдой. Верить — свойственно человеку. А Чуя, который боролся с собственной человечностью, способен понять Дазая на уровне, непонятном для других. — Та же сцена, только другой день, — комментирует Чуя, падая на камень и опираясь на руки. Дазай усмехается, а в глазах нарастает незнакомое прежде напряжение. Он чувствовал такое только единожды, когда Одасаку умирал. Никогда раньше и никогда с тех пор. Однако причина теперь другая. Не сокрушительное, тошнотворное горе, а чувство… благодарности? Он отворачивается, ладонь впивается в глаз, яростно стирая влагу. Судорожный вздох шокирует и отвлекает Чую от его бессвязной болтовни — что-то о засаде и глупых ворчаниях, и о том, никогда не было ни единой возможности, что Дазай поймёт из-за его вечно «отсутствующего» вида. — Эээ… Дазай? — неловко спрашивает Чуя, и тот хихикает. — Ничего подобного, я просто… — Он фыркает. Просто что? Дазай добавляет это в свой список вопросов, на которые нет ответа, и на один он никогда не ответит, а другой обязательно забудет. Что бы Мори об этом подумал? — Ты выяснил другую причину? Одна неделя. Прошла одна неделя после их последнего разговора, а они оба постоянно были на заданиях. Дазай бы соврал если бы сказал, что не думал о Чуе последнее время. Те нежные прикосновение не покидали его мысли ни одного дня, тепло, его мягкие волосы — и нрав. Он думал о их разговоре. Не только о последнем, но и о том около реки. С тех пор он почувствовал это желание… Нет, просто желание, безымянное, пугающее искушение, которому он отказывается покоряться. Осаму встречает чужой взгляд, голубые глаза, освещённые луной, наполненные жизнью, огнём и энергией. Их пальцы так близко, Чуя больше не сутулился, руки переместились по бокам. Дазай позволил повязке ослабить хватку, и его рука опустилась рядом с рукой Чуи. Близость — ничего особенного, напоминает себе Дазай. Она вызывает приятные покалывания по позвоночнику, прикованные в животе. — Не выяснил, — он лжёт. Острая боль вспыхивает в груди от подавленного выражения лица Чуи и удручённого вздоха. Ему никогда не стоит иметь такое выражение лица, он никогда не должен так звучать, это совершенно неправильно. Стоит от этого избавиться, заменить на что-нибудь получше. Дазай незаметно придвигается ближе, решительно подбирая пальцы к пальцам Чуи. Уныние сменяется замешательством, милой складкой бровей, открытостью и уязвимостью, а свидетелем может быть только он. Осаму чувствует себя самодовольно из-за того, что застал такую реакцию. Он собирает неведомую храбрость, чтобы выплюнуть слова, которые забивали ему горло четыре мучительных года: — Прости, — раздался тихий шёпот. Чуя резко поднимает взгляд, подавляя резкий смех: — Я уже второй раз слышу, как ты это говоришь, знаешь? — это не то, чего Дазай хотел. Его душа вопит, пока Чуя отказывается смотреть на него, положив руку ему на колени; неудобно. — И я имел в виду это ещё в первый раз, — умоляет Дазай, — почему всё по-другому? Чуя вскакивает, глядя на него сверху вниз: — Потому что мы знаем друг друга так давно, а ты ни разу этого не сказал. А через четыре года после твоего отъезда, я слышу это дважды. Дважды! Извиняться — чертовская наглость с твоей стороны, особенно когда ты отказываешься давать мне ответы, притворяясь, что у тебя их нет. Это чертовски утомительно! — Дазай наблюдает за ним, его почти охватывает безнадёжность. Но он учится на своих ошибках, и уверен, что не позволит Чуе так легко уйти. — Подожди, Чуя! Пожалуйста, позволь мне объяснить, — кричит ему Дазай, бросаясь со своего места, чтобы догнать его. Сердце бьётся в тяжёлом ритме, руки дрожат быстро и громко. Чуя останавливается. — Мне очень жаль, что я сбежал четыре года назад. Я знаю, это непростительно, но я не ищу прощения. — Продолжай, — холодно заявляет Чуя, поворачиваясь к собеседнику, с непонятным чувством во взгляде. — Если бы я знал это — другую причину. Если б я знал, не думаю, что ушёл бы, — в голосе звучит отчаяние. Он хочет, нуждается в том, чтобы Чуя понял, если бы только обстоятельства сложились по-другому… — Я был настолько поглощён горем, болью и ненавистью, что не мог думать. Всё, что я знал, это то, что мне нужно уйти, — глаза Чуи блуждают, изучая, исследуя. Он медленно шагает вперёд, словно приближается к загнанной в угол собаке. Дазай впускает его, держится расслабленно, руки в стороны. Пусть его ударят, предадут забвению. Он заслуживает каждую каплю боли за то, что он сделал. Змея вокруг головы ослабляет хватку. Он провёл взглядом по вытянутой руке Чуи, проследил за ней до головы, до повязок вокруг. — Если ты действительно серьёзно, — раздражение в его тоне успокоило бешено бьющееся сердце Дазая. — Если ты действительно серьёзно, то сделай мне одолжение. — Конечно, — отвечает Осаму — столь же до тошноты послушно, словно то были команды Мори, — и выдыхает, когда напряжение с головы уходит, а бинты свернувшись падают на землю. — Не закрывай свое лицо. Ты красивее без повязки. Дазай не успевает ответить, как Чуя уже ушёл. В животе становится теплее.