Дело всей жизни

      Шэй заметил движение боковым зрением и недовольно вскинулся, а потом и поднялся.       — Не ерзай, — строго произнес он и подтянул плед любовнику под подбородок.       Хэйтем грозно нахмурился, но приступ хриплого кашля свел на нет всю воспитательную деятельность, после чего мистер Кенуэй только севшим голосом возразил:       — Читать неудобно.       — Давай я сам прочту тебе вслух что нужно, — не смягчился мистер Кормак. — Хочешь еще чаю?       — Я предпочел бы бренди, — скривился Хэйтем. — На чай я скоро смотреть не смогу.       — И еще считаешь себя англичанином? — поддел его Шэй и, забрав из руки любовника ворох бумаг, плотнее приткнул плед.       — Англичане гарантированно пьют чай только на файф-о-клок, а не круглосуточно, — мистер Кенуэй, очевидно, устал спорить и расслабленно откинулся на спинку кресла. — Читай.       Шэй доломал печать на верхнем конверте, вытащил оттуда бумагу, исписанную изящным почерком с завитушками и вензелями, и размеренно начал читать:       — «Уважаемый магистр! Очередной сбор Конгресса проследил тенденции изменения стоимости континентальных билетов. По официальным данным на 1 марта 1778 года стоимость упала в 1,75 раз относительно так называемого доллара; на 1 сентября 1778 — в 4 раза; на первое марта 1779 — в 18 раз, а на сегодняшний день — в 40 раз. После подведения итогов велись громогласные дебаты о распределении активных средств в случае, если война будет успешно окончена; особое внимание было уделено средствам, причитающимся армии и рабам, так или иначе послужившим делу Конгресса. Также была дана официальная оценка предполагаемой инфляции, если война продолжится еще год, три или пять. Если вам требуется более подробный отчет, готов предоставить в течение двух дней. Р.», — Шэй помотал головой и спросил — уже от себя: — Что это за ахинея?       — Это отчет мистера Рутледжа, — расслабленно отозвался Хэйтем. — Ничего нового я не узнал, но предпочитаю быть в курсе. Мне нравится жизнерадостность Конгресса. Во-первых, они надеются, что после войны будут какие-то активные средства, а во-вторых, оптимистично рассчитывают, что Америка выдержит еще пять лет войны.       — Ну, меньше года это точно не займет, — рассеянно пробормотал Шэй. — Письмо сжечь?       — Сожги, — махнул рукой Хэйтем и снова сбил плед. — Ничего в нем важного нет, но надо же чем-то топить. Что там следующее?       Шэй поднялся, прицельно бросил скомканный шарик из бумаги в жарко растопленный камин и упрямо подтянул на возлюбленном плед. И сломал печать следующего письма, машинально приметив на ней оттиск тамплиерского креста.       Письмо отличалось от первого, как кавалер Ордена Святого духа — от портового пьяницы. Скверная сероватая бумага, небрежные каракули, местами слегка потекшие. Шэй аккуратно расправил послание на коленке и с легким трудом вчитался в нескладные строки:       — «Приветствую, магистр! Надеюсь, ты пошел на поправку. Чего не скажешь об армии Вашингтона. Больше месяца мы проторчали безо всяких вестей с «большой земли», потому что занесло нас так, что сюда волки не добирались, не то что кони. Среди солдат шутили, дескать, свои сапоги и то съесть нельзя, потому что от сапог уже ни черта не осталось. Позавчера нам наконец доставили провиант и долгожданные письма. С прискорбием сообщаю, что за этот месяц я не удержался и дважды сцепился с Вашингтоном. Один раз потому, что эта скотина пожаловалась, мол, копченый лосось закончился, а второй раз — просто потому, что он кретин. Роберт опасается слать тебе письма, за ним по-прежнему приглядывают. Так что сообщу и то, что узнал он. Поскольку театр военных действий все больше смещается на юг, ходят слухи, что Вашингтон собирается отправить часть армии куда-то в южные штаты. Учитывая, сколько осталось той армии, не слишком разумное решение, тем более что на южные штаты его власть не распространяется. Но может, сейчас я неверно оцениваю, потому как в том сугробе, где мы живем, стратегически можно наметить только путь до ветру».       Хэйтем прижал руку ко лбу и снова сбил плед.       — Чарльз в своем репертуаре, — хрипло простонал он. — Читаешь ты, а мне кажется, что я слышу его голос. Много там еще?       — Уже не очень, — оценил Шэй оставшийся текст. — Видно, спешил.       — Нет, он всегда так пишет, — мистер Кенуэй вздохнул.       — Зато куда понятнее, чем Рутледж, — припечатал мистер Кормак и, не дожидаясь возражений, продолжил: — «Из Конгресса Вашингтону пришло требование отчитаться о тратах»...       Мистер Кенуэй снова перебил:       — А это французы. Вашингтон же их послал... в Конгресс. Они — люди дисциплинированные, потому что подневольные, так что туда и пошли. А потом сообщение с лагерем Вашингтона прекратилось, так что письмо дошло только теперь. Надеюсь, Его Величество Людовик не решит, что его деньги тратят... нерационально.       — «... и наш главнокомандующий целый день считал, — закончил предложение Шэй. — Мне он не докладывался, но ходил мрачнее тучи, а мистер Грин потом за фляжечкой сообщил, что у Вашингтона что-то не сходится. Тысяч на десять фунтов стерлингов не сходится».       А вот теперь мистер Кенуэй распрямился в кресле, и пушистый мягкий плед окончательно стек с его плеч к локтям.       — На сколько?! — произнес он сиплым полушепотом. — Это... Это скверно. Понимаю, многие испытывают затруднения, так что нецелевые расходы более чем объяснимы. Но такая сумма... Тут не только король Людовик, тут любой еще сто раз подумает, прежде чем ссужать деньги колониальной армии.       — Десять тысяч фунтов стерлингов, — послушно перечитал Шэй, и добавил от себя. — Я со своей флотилии такую сумму в год зарабатывал. Это если чистыми, конечно.       — Ты себя с Вашингтоном не равняй, — фыркнул Хэйтем. — Ты хотя бы не скрывал, что пират и бандит.       — Не бандит, — возразил Шэй. — И даже не пират! Капитан с каперским патентом, видишь разницу?       — Вижу, — согласился мистер Кенуэй. — Легализованный бандит и пират. Читай дальше.       Шэй даже спорить не стал и уткнулся в письмо:       — «Вашингтон распорядился устроить внутреннее расследование, но оно ни к чему не приведет, готов поставить предпоследние сапоги. Кенуэй, если у тебя есть возможности, отследи, как отчет Вашингтона воспримут в Конгрессе», — тут Шэй запнулся.       Мистер Кенуэй недовольно нахмурился:       — Что еще?       — Буквы расплылись, — ляпнул мистер Кормак. — Ато... Уто... А! «А теперь о хорошем».       — Ну наконец-то, — прокомментировал Хэйтем, однако Шэю было нечем его утешить:       — «Пуговкам очень нравится снег. Для солдат их игры — одно из немногих развлечений. Я опасался, что пуговки не захотят есть конину, но едят и рычат, как большие. А еще я выучил их подавать лапку и прыгать через ногу. Когда увидимся, покажу. На том прощаюсь и надеюсь, что больше таких перерывов в переписке не будет. Когда все растает, приплывайте вместе с Кормаком. Думаю, с водой перебоев не будет, нас просто затопит. Твой друг, и да направит нас Отец Понимания».       Хэйтем снова зашелся тяжелым кашлем и, прерываясь и переводя дыхание, процедил:       — Это, конечно, самое важное. Нет, я очень рад, что питомцам Чарльза нравится снег, но если это единственное хорошее... Шэй, ты не можешь держать меня вечно под одеялом.       — Я бы не отказался, — улыбнулся Шэй.       Любовник мрачно на него посмотрел:       — С микстурой и грелками? Нет, спасибо. Мне нужно работать.       — Если свалишься с осложнениями, проваляешься до мая, — тревожно отозвался мистер Кормак. — Поработать могу и я, а ты будешь раздавать указания, как и положено великому магистру. И плед поправь.       Мистер Кенуэй раздраженно натянул плед обратно и потребовал:       — Дальше!       — А это письмо сжечь? — на всякий случай поинтересовался Шэй.       — Оставь, — сразу сбавил тон Хэйтем. — Может, потом перечитаю. Дай сюда.       Шэй только покачал головой, когда возлюбленный спрятал сероватый лист куда-то в недра под пледом.       Следующее «письмо» оказалось куда хуже предыдущего. С первым, от Рутлдежа, эту писульку даже сравнивать было нельзя. Бумага — бывшая в употреблении; с той стороны, где печать — кривым почерком выведен счет за чьи-то посиделки. Судя по суммам — заведение так себе. Однако и это послание оказалось запечатано чуть смазанной печатью с тамплиерским крестом. Шэй сразу вляпался в жирное пятно, отер руку о домашние штаны и аккуратно развернул записку, опасаясь повредить ее еще больше.       «Могистр! — гласило письмо. — Карабли с пристани уходют. Не все но самые жырные точно. Пытался падпоить ихних капетанов перед отплытьем но они ссуца росказывать куда их паслали. Один спьяну зболтнул што хочит трахнуть южную кросотку с медными грудями когда доплывет. Новерно на карибы собрались или еще куда туда. В кабаке балакали што мужыкам из порта типерь денег не заработать патаму што флот бифштексов уходит. Напишу когда узнаю ещо. Ваш верный член Ордина».       — Мистер Дербишир, конечно, — ровно отозвался Хэйтем на этот «отчет». — Между прочим, не так уж мало тут сказано. Британский флот отправляет лучшие корабли на юг. Вряд ли на Карибы, в письме Чарльза говорилось о южных штатах. Вирджиния, Джорджия... Что-нибудь из этого. И, конечно, стоит принимать в расчет тех, кто зарабатывал на жизнь в порту. Этим людям всегда было наплевать, лоялисты или патриоты... На настроения бедняков мало кто обращает внимание, а они представляют собой своеобразную силу. Когда-то такими были «сыны свободы».       — Значит, тамплиерский перстень Дербишир еще не пропил, — одобрительно отозвался Шэй о соратнике.       — Я плачу достаточно, чтобы не пропивал, — поморщился Хэйтем. — Правда, мистеру Хики я тоже платил немало, но ему этого не хватало. На этот раз я учел свои ошибки. Недаром мистер Дербишир так гордится своей принадлежностью к Ордену. Была бы его воля, он бы и чернилами на лбу это выбил.       Шэй машинально посмотрел на собственную правую руку и усмехнулся:       — Мне повезло, что я по молодости с каким-нибудь мастером иголки не напился. А то бы так и ходил с ассасинским символом.       — Можно сказать, что мне тоже в этом повезло, — Хэйтем улыбнулся, но из груди его рвался кашель, и улыбка быстро померкла. — Есть там что-то еще? Вроде бы писем было три. И да, сожги. Самое главное я уяснил, а читать точно не буду. В кои веки не у меня кровь из глаз от его писем.       Шэй уже совсем было собрался сжечь послание и доложиться, что корреспонденция закончилась, как в последний момент перед отправкой в камин вдруг почувствовал, что пальцы как-то уж слишком сильно скользят по такой бумаге, на которой обычно пишут счета. Он приостановился, вгляделся внимательнее и, послюнявив пальцы, отделил от листа еще одну записку. Эта вообще отличалась от предыдущих как небо и земля.       Мистер Кормак вздрогнул. Такие послания, на почти полупрозрачной бумаге, которую легко было смять и уничтожить, обычно посылали в Братстве. И Шэй почти успел забыть легкие, как крылья бабочки, листочки.       Письмо Дербишира он кинул в камин, а в тонкую бумагу всмотрелся до боли в глазах. Она была сложена вдвое, но все равно почти ничего не весила, и все-таки именно из-за того, что была сложена, слов на ней было не разобрать. Шэй аккуратно развернул послание. Там значилось всего две летящих строки, таким знакомым почерком, похожим на почерк Хэйтема: «Буду к десяти. Если позволите, переночую». Подписи не было.       — Что там? — хрипло спросил Хэйтем.       — К нам собрался зайти Коннор, — Шэй взглянул на часы. — И, если все пойдет, как он запланировал, то будет через несколько минут.       — К вечерней почте подгадал, — с присвистом кивнул мистер Кенуэй. — Знал, что ужинаем мы в девять, и все правильно рассчитал, ассасин. Знать бы, как сюда доставили это письмо. Вызвать, что ли, Энни? Или командира охраны?       — Оставь командира охраны, он похож на деревянных болванчиков из моего детства, — фыркнул мистер Кормак. — А вот Энни может пролить свет на это темное дело. Но думаю, что Коннор и сам просветит нас об этом. Интересно, из какой дыры его ждать?       — Из окна, конечно, — слабо улыбнулся Хэйтем. — Я очень хочу узнать, что он нам скажет. В прошлый раз он только напился. Надеюсь, в этот раз...       Под окном раздался едва слышный шум, приоткрытое на щелочку окно дрогнуло, заскрипело, а потом в вечерней весенней темноте раздался и голос:       — Отец? Ты... болен? Что с тобой?!       — Окно закрой до прежнего положения, — немедленно потребовал Шэй. — На улице еще холодно.       Коннор торопливо грохнул створом окна и развернулся, глядя тревожно и почти испуганно. Мистер Кенуэй ответил усталым взглядом и раздраженно произнес:       — Не о чем беспокоиться, Коннор. Редко, но бывает. Должно быть, я переохладился; или продуло... Лихорадка прошла, но хрипы в груди еще остались.       — Вряд ли это заразно, — озабоченно глянул на любовника Шэй. — В доме больше никто не заболел, но все-таки лучше поберечься. Коннор, ты что, за все то время, что съехал отсюда, ни разу не болел?       Коннор скинул лук и плюхнулся в кресло.       — Да, маялся пару раз, — с явным облегчением выдохнул он.       — Тогда что тебя так удивляет?       — Не удивляет, — Коннор запнулся и отвел взгляд. — Просто... Я видел, как Раксота так же сидит в кресле под пледом, а потом доктор Лайл сказал мне, что у него отказали ноги. Я... я не успел ничего подумать.       — И на том спасибо, — буркнул Хэйтем и снова закашлялся. — Может быть, объяснишь, как твое ассасинское послание оказалось среди вечерней почты?       — Это не секрет, — Коннор окончательно успокоился и расселся свободнее. — Поймал почтальона за пару домов от вашего, дал денег.       — А ведь я ему доплачиваю, чтобы внимательнее относился к моей корреспонденции, — нахмурился мистер Кенуэй.       — Так я же не просил отдать мне твои письма, — возразил Коннор.       — Можно подумать, ты бы в принципе стал просить, — поморщился Хэйтем.       — Стал бы! — возмутился Коннор. — Поначалу — точно.       — Пожалуй, стоит отправлять на почту солдат. Во избежание, — сделал вывод Хэйтем.       Шэй не стал дожидаться, пока эти двое поругаются из-за ерунды, и предложил:       — Коннор, хочешь выпить?       Сын немного смутился:       — Я бы не отказался, но, боюсь, отец не позволит после прошлого раза.       — Когда-то я тебе говорил, что если хочется набраться, то лучше дома, — не терпящим возражений тоном заметил мистер Кенуэй и повернулся к мистеру Кормаку. — Кстати, я бы тоже не отказался.       Шэй не смягчился:       — Пару ложек в чай, не больше, Хэйтем. Помнится, когда я тут валялся переломанный, это был тот максимум, что ты мне предлагал.       Коннор, услышав такие речи, озорно сверкнул глазами, но высказаться не посмел, справедливо опасаясь отцовской отповеди. Шэй поднялся и пощупал бок оловянного чайника пальцем. Тот уже не был обжигающим, но сильно остыть не успел, а потому мистер Кормак счел, что можно обойтись без горничных. Он налил чай в опустевшую чашку любовника — не до конца — и поднялся, чтобы достать бренди. Первая же попавшаяся бутылка была початой, открывать ее с треском не пришлось, и Шэй щедрой рукой плеснул аж три ложки в чашку. Принимая чайную пару в руки, Хэйтем бросил на него такой взгляд, что мелькнула мысль положить под подушку нож — на всякий случай.       Когда все расселись, мистер Кенуэй-старший уныло заглянул в чашку и поинтересовался самым светским тоном, только сипло и хрипло:       — Что же послужило вам причиной для сегодняшнего визита, мистер Коннор?       — Всякое... — сын пожал плечами. — Много чего обсудить хотел, да и не виделись давно.       Хэйтем кивнул:       — Мне докладывали, что ты не появлялся ни в Нью-Йорке, ни в Бостоне. Таинственные ассасинские дела?       Коннор вздохнул:       — В целом, нет. Все, что смогли собрать в Дэвенпорте в помощь пострадавшим племенам, я отправил на север. Я искал наемников, которые бы согласились сопровождать груз в те земли, но большинство отказывались. Или просили такие деньги!.. И я подумал договориться с племенем онейда об охране обоза. Точнее, обозов, потому что я решил, что лучше доставлять небольшими партиями. Если груз пропадет, то хотя бы не весь сразу. Но обошлось. Позже мне передавали благодарности, когда грузы дошли. Но я понимаю, что это ни в коей мере не искупило того, что натворил Салливан.       Хэйтем пошевелился в кресле, отпил чая, скривился и произнес успокаивающе:       — Коннор, возможно, тебе будет приятно услышать, что мистер Вашингтон искал моего общества, чтобы обезопасить себя от тебя. Я отказал.       Шэй видел, что эти слова определенно пролили бальзам на душу сына, и тот почти улыбнулся — впервые за время разговоров об индейцах:       — Спасибо, отец. Я не собираюсь... его убивать. Я вообще не хочу даже разговаривать с ним. Но мне немножко легче от того, что он опасается меня. Возможно, это убережет Вашингтона от новых «экспедиций», потому что мистер Брант успокаиваться не желает. В январе и феврале он разорил несколько поселений колонистов, но погибли только ополченцы. Хотя бы смертей среди мирного населения удалось избежать. Хотя это сомнительное утешение.       — Может быть, большим утешением тебе послужит то, что отчет Салливана об экспедиции крайне холодно приняли в Конгрессе? — предположил Хэйтем. — Такие меры поборникам свободы не по нутру, а потому они сделали вид, что категорически не одобряют методы генерала Салливана. Хотя нам прекрасно известно, что приказ Вашингтона был ясен и четок.       Коннор отпил бренди и даже рукой махнул:       — Это значит только то, что Вашингтон разменял Салливана, как карту в раскладе. Если это дело опять всплывет, то окажется, что Салливан вольно воспринял приказ главнокомандующего. Или недопонял, или еще что-нибудь, а руки в крови только у него, но никак не у Вашингтона. Это может обмануть Конгресс, но не меня. И... — тут Коннор запнулся.       Шэй нутром почувствовал, что сын скрывает что-то, и потребовал:       — И?.. Не говори загадками.       Коннор недовольно пошевелился и в этот момент стал ужасно похож на Хэйтема:       — Не уверен, что это стоит говорить, но... Но может быть, вы что-то знаете? У меня с Конгрессом не складывается. Мистер Адамс, который Сэмюэль, охотно мне помогает, но его сейчас больше занимает Конвент Массачусетса, а остальным...       — Остальным ты не можешь доверять? — насмешливо приподнял бровь Хэйтем.       Голос его несколько смягчился от горячего чая, а может, и от бренди, и уже не звучал так надсадно и хрипло.       Коннор насупился:       — Дело не в том, могу доверять или нет. Меня, конечно, видели в Конгрессе, с некоторыми я даже знакомился, но я не могу прийти к ним и потребовать отчетов. Моя деятельность не на виду, у меня не так много публичных знакомств. И вот как раз эта деятельность... Моя организация, «Кольцо Калпера», докладывала, что среди колониальной армии, по всей видимости, есть предатель. Это видно по мелочам: о чем-то британцы слишком хорошо ознакомлены; пару раз пропадали люди...       Хэйтем покачал головой:       — Ты должен понимать, сын, что в Америке смешались десятки народов. При этом кто-то за колонистов, кто-то за Корону, а кому-то наплевать, кто у руля, лишь бы были деньги. Есть и более неочевидные случаи.       — Нет, — с достоинством возразил Коннор. — Те люди, о которых ты говоришь, не могут действовать масштабно или долго. Либо одно, либо другое. Это должен быть человек, который много знает, а это означает принадлежность к высшим кругам. Кто-то из тех, кто близок Вашингтону или Конгрессу. Мы думали... предполагали... что это может быть генерал Салливан. Тогда я не знал, что ему пришлось понести ответственность за приказ главнокомандующего перед Конгрессом, тогда я думал, что его подкосил сам факт того, что ему пришлось сделать.       — Одно другому не мешает, — бросил Шэй.       — Ну да, — Коннор благодарно ему кивнул. — Но мы следили за Салливаном — и убедились, что он ни при чем. Он действительно выглядит плохо и явно разочарован, но мы буквально были свидетелями, как один из британских офицеров предлагал ему отличные условия — и Салливан отказал. Я лично читал эту переписку! Правда, о том, что ему предлагали, Салливан тоже ни слова не передал командованию. Но он не тот человек, которого мы ищем.       Шэй проницательно посмотрел на сына и горько улыбнулся:       — Тебе хочется его убить, но не за что?       Коннор посмотрел прямо в глаза, остро и почти болезненно:       — Он военный, он получил приказ. Нет, я не хочу его убивать. Я хочу узнать, кто предатель, но у нас в руках нет ни одной нити. Это ведь и в ваших интересах — выявить, кто это. Вы что-то знаете?       Шэй молчал, предоставив право говорить Хэйтему, а тот свел брови и медленно проговорил:       — О том, что кто-то обязательно продаст своих — с любой стороны, я, конечно, знаю. Такова человеческая натура, большинство людей слабы. Но из сведений у меня сейчас только то, что Вашингтон обнаружил колоссальную растрату. Вполне возможно, что это звенья одной цепи.       Коннор задумался и вздохнул:       — Может быть. Могу навести на мысли Толмеджа, но в целом такое отследить почти невозможно. Если узнаешь что-нибудь насчет этого, отец, пожалуйста, дай знать.       — Взаимно, — Хэйтем кивнул. — Если об этом появятся сведения, я тоже хотел бы знать. Если хочешь, Коннор, я выскажу свои соображения.       — Конечно, — тот с готовностью вытянулся в кресле.       — Если все это связано, то этот неизвестный готовит что-то... как ты говоришь, масштабное, — четко и веско проговорил Хэйтем, и это лучше всего говорило о том, что он идет на поправку. — Нам известно пока только о пропаже денег, но сумма такова, что если у нее один обладатель, то этот человек не разменивается на мелочи. Более того, если в деле о возможном подкупе мелькают такие деньги, то их не платят за какие-то маловажные детали. Пропажа пары людей... Если бы пропал кто-то из ключевых фигур, даже теневых, я бы знал. Раз этого не случилось, значит, это еще ждет нас впереди. И в наших интересах это предотвратить.       Коннор кивнул:       — Про армию я сейчас знаю не многим больше, чем про Конгресс, но скоро буду знать больше. А у вас там и сейчас свои люди, насколько мне известно. Например, Чарльз Ли.       — И мистер Блессингтон, — улыбнулся Хэйтем. — Кстати, он просил передать благодарность тебе и некому неизвестному доктору из ассасинов.       — Ты же прекрасно знаешь, кто этот доктор, — засопел Коннор, но в голосе его против воли зазвучали довольные нотки. — Передам. Он неплохой парень, ваш Блессингтон. Мне докладывали, что когда он был у нас, то лежал тихо, ни с чем не спорил, ел что дали, предписания врача выполнял. В общем, этот тамплиер мне нравится куда больше, чем Чарльз Ли.       — Чарльз тоже по-своему неплох, — фыркнул Хэйтем и даже потянулся к халату, где, как знал Шэй, спрятано письмо.       — И мистер Рутледж тоже неплох, — съязвил Коннор. — Для мистера Адамса. А уж мистер Дербишир — вообще просто очарователен.       Шэй не выдержал:       — Откуда знаешь про Рутледжа?       — Слышал, как Сэмюэль отчитывает кузена, — слегка порозовел Коннор. — А уж что он ему сказал, я даже повторять не стану.       — Надеюсь, ты понимаешь, что распространяться об этом не следует, — металлическим тоном потребовал Хэйтем. — Полагаю, мисс Картер очень дорожит своим незаконным заведением...       — Оставь Добби в покое, — буркнул Коннор. — Я никому ничего не скажу. Только об этом половина Конгресса, наверное, в курсе.       — Вас, мистер Кенуэй, это не касается, — вежливо возразил Хэйтем. — Даже если об этом в курсе Георг Третий, Людовик Шестнадцатый и Папа Римский.       — Если они и мистер де ла Серр в курсе о заведении Добби, то это тоже не повод, — не остался в долгу Коннор и вдруг ляпнул: — Кстати, вы же знаете, что Франция отправляет в Америку экспедиционный корпус графа де Рошамбо?       Об этом Шэй слышал от Хэйтема, но когда прилетело письмо от Франсуа, мистер Кенуэй был еще здоров, а потому читал сам и не слишком распространялся по своему обычаю.       — Да, — тем не менее сдержанно ответил мистер Кенуэй сыну. — И мне докладывали, что это весьма неплохой флот и даже сухопутная армия. Надеюсь, они будут собираться меньше, чем маркиз д’Эстен.       — Конечно, меньше, — брякнул Коннор с крайне уверенным видом — и вдруг замолчал.       Хэйтем снисходительно усмехнулся:       — Ты обзавелся шпионами во Франции?       — Нет, — помотал головой Коннор. — Просто мистер Лафайет... писал мне. Он собирается отбыть вместе с Рошамбо, а мистер Лафайет не таков, чтобы годами выжидать. Готов поспорить, к началу летних боевых действий Рошамбо будет здесь.       — На что спорим? — буднично поинтересовался Шэй.       Коннор с сомнением глянул на отца, но поддержал:       — Если проспоришь, с тебя пять фунтов тянучек. А тебе что?       Шэй тоже с сомнением глянул на недовольного любовника и ограничил аппетиты:       — А если ты, то с тебя десять унций хорошего табака.       — Действительно хорошего, — встрял Хэйтем. — Если проиграешь, проконсультируйся со мной. И, кстати, Коннор... Могу я узнать, какие отношения тебя связывают с мистером Лафайетом? Раньше я полагал, что вы общались только в рамках военной кампании Вашингтона, но теперь узнаю́, что он пишет тебе письма... лично тебе. И это в то время, как он сам наверняка очень занят — ведь его возвращение во Францию вызвало фурор.       — Это вовсе не то, о чем ты думаешь! — запротестовал Коннор, хотя вот Шэй, например, ничего не думал. — Жильбер — хороший человек. Он верит в свободу и готов создавать ее своими руками. Когда мы с ним сидели за бутылочкой лафита, он говорил, что хотел бы, чтобы на его родине так же защищали простых людей.       — Это все, что нужно знать про стремления Братства, — философски заметил Хэйтем. — Вы сидели и обсуждали свободу простых людей за бутылкой французского вина ценой в пару фунтов стерлингов.       Коннор немедленно засопел:       — Это не я покупал вино. Жильбер сам принес и предложил отметить успехи. Я не спрашивал, сколько оно стоит.       Шэй глянул на любовника и негромко произнес:       — Хэйтем, этому Лафайету самому чуть больше двадцати, как и Коннору. Конечно, они отлично друг друга понимают.       — Ему... двадцать два, — Коннор сощурился, подсчитывая. — Но дело не в этом. Просто он хороший человек. А еще он оценил то, что я хорошо пишу и читаю по-французски, и говорю почти без акцента.       — А, так вот на чем вы сошлись, — фыркнул Хэйтем.       Шэй слегка улыбнулся. Французскому Коннора учил Хэйтем, который в юности прожил во Франции несколько лет... Шэй, который тоже по общему счету прожил во Франции немало, таким знанием языка, как у сына, похвастаться не мог.       — Ну, это только в самом начале нашего знакомства, — пожал плечами Коннор. — Жильбер мне рассказывал про Париж и Францию. Мне было интересно, я же там никогда не был. А потом мы поняли, что у нас схожие взгляды на жизнь.       — Разумеется, — с показной услужливостью поклонился Хэйтем, сидя в кресле. Чай в его чашке подходил к концу, а приступы кашля почти прекратились. — Он — из французской аристократии, ты — родом из ганьягэха, что же тут непонятного.       — Не из ганьягэха, — вдруг посерьезнел Коннор. — Пусть лучше будет — «из могавков». После того, что я видел в племени онейда... После того, что мне сказали, я... Я — родом из них, да, но они правильно изгнали меня. Я буду защищать всех мирных людей, и индейцев — в первую очередь. Но я больше не могу считать себя одним из них... Давайте лучше о чем-нибудь другом! В Дэвенпорт на мое имя пришло письмо из Лондона от мисс Скотт. Она написала и Раксота — оказывается, он уже писал ей много лет назад. Я не знаю, в чем тогда было дело, но сейчас он очень ругался, когда прочел ее письмо. И сразу спалил, прямо над свечой, даже пальцы обжег. А я ушел и читал на крыше. Она очень умная... и добрая. А вам она не писала?       Шэй отвернулся, чтобы Коннор ничего не прочел в глазах. Хэйтем, конечно, писал сестре. Более того, он отправил ей ту самую брошь в виде тамплиерского креста, которую некогда мадам де ла Серр подарила «мсье О’Райли». Носить ее Шэй, конечно, не стал, а Хэйтем имел с сестрой давние споры, а потому не мог не отправить этой язвительной леди чисто тамплиерскую благодарность за помощь. И так же естественно, что она сначала молчала несколько месяцев, а потом прислала гневное послание, в котором едко и метко прошлась по брату и по его семье. Как и многие женщины, мисс Дженнифер била точно и больно. И с тех пор Хэйтем так и не собрался написать ей в ответ.       — Писала, — наконец проговорил мистер Кенуэй. — Но ко мне она далеко не столь добра, как к тебе. Хотя в уме Дженнифер, конечно, не откажешь. Коннор... Я всегда рад тебя видеть в своем доме, но сейчас я очень устал.       Шэй перевел обеспокоенный взгляд на любовника и увидел, что тот держится с трудом. Да, голос его стал звучать чище, но последствия болезни еще дают о себе знать — слабость и «бледный» вид к ночи все видней.       — Тебе надо лечь и отдохнуть, отец, — обеспокоенно поднялся Коннор. — Я могу переночевать здесь? Если нет, меня не затруднит найти убежище в городе, не беспокойся.       — Можешь, Коннор, — кивнул Хэйтем. — Как обычно — уйти нужно будет тихо, очевидных следов не оставлять.       — Это понятно, — откликнулся тот.       Шэй встал и, не поворачиваясь, бросил сыну:       — Поднимайся в свою комнату, Коннор, я приду чуть попозже. Если ты не против, конечно.       — Я... — Коннор с сочувствием посмотрел на то, как мистер Кенуэй устало поднимается с кресла. — Конечно, я буду рад поболтать с тобой, Шэй. Если отец не против.       — Лучше вы оба напьетесь здесь, чем в городе, — язвительности у мистера Кенуэя не убавилось, а в плед он завернулся, как патриций в тогу. — У меня сейчас нет сил нести мистера Кормака до постели.       — Ты обещал, что в следующий такой раз я буду спать на коврике у двери, — улыбнулся Шэй и поддержал, несмотря на раздражение любовника.       В спальне Хэйтем довольно небрежно разделся и улегся в постель, напоследок напутствовав:       — Шэй, если ты с Коннором все-таки наберешься, не буди, ложись на коврик.       Шэй подоткнул одеяло и, склонившись, коснулся губами его виска:       — Если Коннор скажет что-то важное, передам.       — Иди, — обессиленно произнес Хэйтем, его явно клонило в сон. — Если сумеешь не набраться, можешь уснуть у меня на плече.       Шэй улыбнулся и удалился, плотно затворив за собой дверь. Из-под двери сына был виден свет, и это был единственный свет на этаже, а зайдя в бывшую детскую, мистер Кормак убедился, что Коннор отлично подготовился — на тумбочке поблескивали пара бутылок бренди и прихваченные из гостиной стаканы, а кресло для Шэя было удобно пододвинуто и стояло прямо напротив кровати. Сам Коннор устроился на кровати, сложив ноги по-турецки. Он был почти раздет, в одном нижнем белье, и, видимо, из-за этого волосы его растрепались и торчали во все стороны. Но сыну это ни капли не мешало.       — Садись, — Коннор поерзал. — Если хочешь, на кровать.       Шэй охотно воспользовался приглашением — в кресле он уже насиделся. Плюхнулся на нижний край постели, забрался с ногами и устроился так же, как Коннор. И глубокомысленно спросил:       — Ну?       Коннор вздохнул и глубокомысленно произнес:       — Ты ведь уже все понял, да?       Шэй принял из его рук наполненный почти до краев стакан и помотал головой:       — Я понял только то, что ты чертовски хочешь что-то сказать, но не могу понять, почему не говоришь. Если это из-за Хэйтема, то говори. Если по другой причине, тоже говори, сейчас со всем разберемся и все решим.       Коннор наплюхал бренди и себе, после чего немного потянулся вперед и даже предложил тост:       — За понимание, Шэй, — а едва стаканы со стуком соприкоснулись, как немного помрачнел. — Да, я в основном пришел из-за этого. Хотел с тобой поговорить. Про Анэдэхи.       — Эта мысль у меня тоже мелькала, — Шэй отсалютовал и со вкусом отпил. — Не томи уже, рассказывай. Что у вас там случилось? Ее племя тебя прогнало? Или она ждет от тебя ребенка?       — Шэй! — Коннор даже голос возвысил, но быстро поник. — Нет, ни то, ни другое. Я просто... Я просто не знаю, как мне все это понимать!       — Что понимать-то? — добродушно спросил мистер Кормак.       — Я с начала начну, — засопел Коннор. — Тогда, в сентябре, я поехал в племя онейда. То есть не очень в сентябре, потому что поехал в сентябре, но в Дэвенпорт, а когда добрался до онейда, был уже октябрь.       Шэй понял, что такими темпами разговор получится слишком долгим — настолько, что ночевать точно придется на коврике.       — К черту историческую точность, — фыркнул он, перебивая сына. — Давай по смыслу.       — А по смыслу... — Коннор свел брови и сосредоточился. — Я приехал в ее деревню. На меня там смотрели косо, но приняли. Раньше ведь уже принимали! Я рассказал, что отправил обозы на север в помощь пострадавшим племенам. И хотя эти племена были теперь онейда враждебными, это здорово помогло. Потом... Я задержался. Не хотел уезжать, и меня не гнали. Я всем сказал, что хочу дождаться ответа с севера, ведь мне бы вряд ли кто-то стал писать в Дэвенпорт, я не афишировал, откуда помощь. А охрана обозов как раз была из их племени, я же их позвал... Так вот. Анэдэхи сначала в деревне не было, она с отрядом была занята лазутчиками британцев на Гудзоне. Ко мне относились странно — как к белому, наверное. То есть кормили, устроили в доме, но... Как будто я был вообще не знаком с их обычаями. Может, я действительно не слишком разбираюсь в обычаях онейда, но не настолько же! Так что когда Анэдэхи вернулась, сразу стало проще. Мы ходили вместе на охоту. Много говорили, но... ничего такого не было, Шэй.       Мистер Кормак внимательно вслушивался в рассказ. Индейское «окружение» здорово сбивало с толку, но, в общем, все укладывалось в одну систему. Но пока Коннору сказать было нечего, и Шэй произнес понимающе:       — Вы проводили много времени вместе. Но дальше ведь еще что-то было?       Коннор нервно отхлебнул бренди и торопливо произнес:       — Мы действительно много времени проводили вместе. Я даже пару раз ходил с ее отрядом как рядовой воин. Мне... Шэй, мне с ней настолько же легко, насколько трудно.       — Я... понимаю, — глухо проговорил мистер Кормак — ему мгновенно, от одной этой весьма точной фразы, вспомнилось знакомство с Хэйтемом и начало их общения. — В чем с ней легко — не знаю, но это твое дело. А в чем трудно?       — Я не могу объяснить! — Коннор отчаянно пригладил волосы свободной рукой и сбил косичку на сторону. — Она... приветлива со мной. Когда мы несколько раз рисковали вместе, она рассказывала мне такое, что, наверное, не рассказывают тем, кто не близок. Не думай, не про что-то непристойное! Просто о переживаниях, о боли, о порывах аверьяса... А мне... Мне было трудно не показать, что она мне — про мечты о будущем племен, а я думаю только о том, чтобы не видно, что... Ну, ты же понимаешь, Шэй!       Мистер Кормак даже поправил торчащую дыбом косичку и уверенно проговорил:       — Ничего, Коннор, разберемся. Да, я понимаю. Это неловко, когда тебе — про прекрасное будущее, а ты вынужден следить за штанами.       — Это не всегда, но, в общем, да, — Коннор шумно выдохнул и снова присосался к стакану. — Так довольно долго продолжалось, я не хотел уезжать, хотя у меня были дела. Потом пришло послание от онейда, которые остались на землях колонистов, но выжили. Те охранники, что доставляли обозы, разумеется, в первую очередь заботились о родственных племенах. Во вторую очередь — наверное, в благодарность — о ганьягэха... Могавках. И родичи клана Анэдэхи писали, что в их деревнях почти все выжили, кроме стариков и раненых. И... Шэй, она была такая счастливая! Конечно, скорбела о тех, чьи жизни можно было бы сохранить, но все-таки знакомые имена тех, кто жив и здравствует, привели ее в самое светлое расположение духа. Она... Она обняла меня, Шэй. И я чувствовал, как стучит ее сердце.       Мистер Кормак подавил вздох. О чувствах некогда увиденной им индейской девицы он пока не знал ни черта, но то, что сын влюблен — это вне всяких сомнений. Даже если он сам начнет это отрицать. Щеки Коннора раскраснелись, а в уголках губ засела неистребимая, но мечтательная улыбка.       — Но ведь это тоже не все? — почти утвердительно произнес Шэй.       — Да, — Коннор запнулся, и улыбка слегка погасла. — Потом она представила меня своей семье. Отец ее погиб пять лет назад. Про мать она не хотела особо говорить, и я понял, что отношения у них... не очень. Во многом потому, что Анэдэхи стала воином. А еще у нее есть три брата. Оказалось, я с ее братьями уже в отряде вместе ходил, только не знал, что они братья, они мне ничего не сказали... В общем, она меня представила. Как друга. Так и сказала, что я — кровь ее крови, близкий друг, который помог. Я уже многих ее родственников знал, в племени нельзя отгородиться, и они ко мне относились нормально, но тут... Они как будто что-то поняли, а вот я чего-то не понял, наверное. Они не очень обрадовались. Я стоял под взором Матери Рода и не знал, что сказать.       Шэй собрался было перебить, но Коннор взмахнул рукой и немного громче продолжил:       — Они меня... почти допрашивали, Шэй. Кто я, из какой семьи, где жил, кто мои мать и отец. Не знаю, для чего. Или это ритуал, которого не было у ганьягэха, или это... приобретенное. Война ведь... Шэй, я не нашел в себе сил лгать. Я отвечал честно. Сказал, что моя мама погибла, когда я был маленьким. Что у меня есть отец — из белых и колонистов. Что у меня есть... ты. Я нарушил слово, Шэй. Я рассказал про вас.       — И как к этому отнеслись онейда? — усмехнулся Шэй.       Впрочем, сейчас ему было восхитительно все равно: что о нем подумают в индейском племени, как-то не слишком его заботило.       — Никак, — с явным облегчением пожал плечами Коннор. — Они явно все поняли, но не расспрашивали. Шэй, я вообще мало знаю насчет таких обычаев! Ну, брачных. И всех, что к этому относится... Я же маленьким уехал. А потом уже у ганьягэха считали, что я... ну, что я белый, и что буду жить по их обычаям. Это я теперь только понимаю...       — Ну и что решили насчет тебя?       — Когда меня спрашивали, я называл имена отца и матери, и назвал и твое имя, — неожиданно уверенно отозвался Коннор. — Я не думал, что это имеет значение, но... Мать Рода сказала, что тот, кто звал себя Шэй Кормак, Подобный Ястребу, когда-то спас деревню, в которой Матерью Рода была ее родная мать. Нынешняя Мать Рода помнит тебя, хотя ты ее вряд ли видел — она была с новорожденной дочерью, и завоеватели не взяли ее в заложники, потому что ребенок стал бы кричать. Они сказали, что ты когда-то спас их деревню, Шэй! Ты, видимо, тогда был в моем возрасте?.. Ну, примерно...       Шэй покосился на стакан с бренди, пытаясь вызвать нужные воспоминания — и вдруг как огнем озарило. Сразу вспомнилась индейская деревня с забавными домиками и настилами на деревьях, короткий бой и старенькая сухонькая женщина, которая провела его к тайной пещере, на которую Шэй возлагал столько надежд. А потом, немало помотавшись по миру и вернувшись, узнал, что в тайном хранилище нет ничего, кроме древнего странноватого индейского костюма, который и по сей день, наверное, пылится на чердаке их уже общего с Хэйтемом дома.       — Нет, я был чуть постарше тебя, — ляпнул мистер Кормак. — Надо же, как причудлива жизнь... Когда я бросился спасать от французов индейскую деревню, еще не мог знать, что... Что у меня будут Хэйтем и ты. И что тебе понравится девчонка из этого племени...       — Ты спас дочь Матери Рода, — сосредоточенно ответил Коннор. — И ее дочь — будущую мать Анэдэхи. Когда я сказал, что Шэй Кормак — мой приемный отец... В общем, тебя там помнят. С самой лучшей стороны. И, если приедешь, примут как дорогого гостя. Меня после этих разговоров вообще переселили в дом Матери Рода.       Шэй ошарашенно помотал головой. Воспоминания об индейской деревне племени онейда были смутные, неясные. Он вспомнил женщину-вождя — как он тогда счел; помнил, что представлялся, называл имя. Ему самому было тогда, кажется, двадцать пять. Или двадцать шесть...       — А с твоей Анэдэхи что? — наконец пришел в себя Шэй. — Что она на все это сказала?       — Ничего, — помрачнел Коннор. — Но мы продолжили ходить вместе на охоту. Она стала больше спрашивать о моем отце, о тебе. Я уже ничего не скрывал, нечего было.       — Но ведь про Братство не рассказал?       — Нет, — Коннор помрачнел еще больше. — Знаешь, когда мы с ней разговариваем, я вообще как будто на время об этом забываю. Как будто я... как будто я свободен, Шэй. Ты мне говорил — не упустить, если мне действительно это надо. Но что я могу сделать?       Шэй усмехнулся:       — Я говорил тебе слушать сердце.       — И что? — горячо возразил Коннор. — Я слушаю! Я за тем сегодня и пришел. К черту политику и шпионов. Что мне делать, Шэй? А вдруг она думает, что я ей только друг?       — Это вряд ли, — задумчиво произнес Шэй. — Похоже, неглупая девушка. Иные не становятся воинами, не несут ответственности за собственный выбор. Не разочаруй ее, если она такая, какой я ее видел и какой ты ее описал. И знаешь, Коннор, наверное, Хэйтему уже стоит обо всем этом знать.       — Да... — протянул сын и сгорбился. — Наверное. Даже если ничего не получится. Ладно, расскажи отцу.       — А сам?       — Не могу, — вздохнул Коннор. — Понимаю, он уже вряд ли будет меня упрекать... но не могу. Ты расскажешь, Шэй?       — Хорошо, скажу ему завтра.       — Вот приеду в следующий раз, и пускай уже издевается как хочет.       — Он не будет, Коннор, — покачал головой Шэй.       — Я знаю, — снова вздохнул сын. — Когда все настолько плохо, он уже не издевается.                            3 марта 1780, Нью-Йорк              Шэй еще только начал просыпаться, но уже улыбался, смутно осознавая, что снилось что-то очень приятное. И не просто приятное — телом владела чувственная истома, а утреннее «приподнятое» настроение ощущалось особенно ярко.       Снился Хэйтем. Если бы Шэй сейчас соображал получше, то уже пришел бы к выводу, что все вполне логично — с тех пор, как мистер Кенуэй обеспокоенно сообщил, что чувствует себя неважно, а через несколько часов свалился с жаром, ломотой и ознобом, прошло уже не меньше пары недель, и все это время ни о какой близости не могло быть и речи. Но спросонок Шэй подумал только о том, что любовнику еще требуется время, чтобы восстановиться после болезни, а значит, добиваться его немедленного расположения преждевременно. Одновременно с этим Шэй осознал, где держит руку, и попытался осторожно убраться, пока Хэйтем спит. Когда проснется, будет поздно оправдываться, что спал.       Однако стоило чуть сдвинуть кисть и выскользнуть из тела любовника (и когда только умудрился расстегнуть и стянуть исподнее?), как раздался недовольный стон, а потом и угрожающий, слегка хрипловатый голос мистера Кенуэя:       — Если ты сейчас встанешь и сбежишь в ванную, я тебе этого не прощу.       Судя по голосу, давно уже не спит. Несколько минут — точно.       — Хэйтем, — Шэй и сам со сна говорил хрипло, — я не... Прости. Тебе нужен покой, а я... Я просто не успел проснуться.       — Вот и спи дальше, — мистер Кенуэй явно тяжело дышал. — Я вполне пришел в себя и не собираюсь провести еще полгода с компрессами и микстурами.       Эти слова напомнили мистеру Кормаку о том, как он сам когда-то валялся на этой постели добрых шесть недель без близости, зато с диетой и напутствиями о необходимости «окрепнуть». В душе тотчас же зародилась гремучая смесь из заботы и мстительности.       А потому Шэй с заботой дорогостоящего доктора погладил любовника по ягодице и прочувствованно проговорил:       — Я не настолько жесток, чтобы требовать от тебя чего-то. Ты и сейчас дышишь с трудом.       — И кто-то еще обвинял меня в бездушии? — раздраженно бросил Хэйтем и подался навстречу руке. — Или тебе нужны комплименты? Изволь. Мне трудно сохранять ровный ритм дыхания, когда ты спишь — и при этом трахаешь меня пальцами. А еще я склоняюсь к мысли, что зря проявлял к тебе снисходительность, когда от ран лечили тебя.       Шэй сразу понял, что Хэйтем тоже припоминает те самые времена, и немного сдал позиции — ведь, в самом деле, под конец продолжительного лечения возлюбленный несколько раз примирительно брал в рот исключительно в рамках обмена на то, что капитан Кормак не попытается встать с постели раньше положенного. Ну и «комплимент», само собой, свое дело сделал...       — На войне как на войне, магистр Кенуэй, — Шэй даже улыбнулся и придвинулся ближе, уткнувшись носом в изгиб шеи и плеча. — Но условием капитуляции с моей стороны будет то, что ты будешь соблюдать умеренный режим и останешься дома. На улице сейчас слишком холодно и ветрено, как будто не март, а начало февраля.       В это было почти трудно поверить. В комнате, с наглухо закрытым окном и протопленной с вечера, было ничуть не холодно — и Шэй почти не возражал, когда любовник отбросил общее одеяло. В отличие от куцего покрывала в лагере Вашингтона, одеяло было большим и теплым, и под ним заняться любовью было бы жарко.       — Вот именно поэтому я обычно не проявляю снисходительности, — выдохнул Хэйтем, и Шэй чувствовал, как он прижимается, ловя движение бедрами. — Мистер Кормак, я согласен на ваши условия, за исключением возможных обстоятельств непреодолимой силы.       — Нет, — шепнул ему в растрепанный затылок Шэй. — Никаких обстоятельств непреодолимой силы, потому что ты объявишь таковыми что угодно.       — Черт с тобой, — лихорадочно выдохнул мистер Кенуэй. — За исключением пожара, наводнения, землетрясения или нападения Братства всем составом. Шэй...       Голос его прервался, и мистер Кормак понял, что это — максимум, которого можно достичь. И без того Хэйтем повел себя откровенно и открыто, а такого добиться обычно непросто. И подобные порывы должны быть вознаграждены.       Расстегнутые портки любовника Шэй просто стянул до колен. Свои расстегнул, но, подумав, тоже с тихой руганью спустил до середины бедра, чтобы потом не мешали. Хэйтем уперся локтем в подушку, но голову опустил, уткнувшись лбом в предплечье, и так вызывающе изогнулся, что Шэй громко сглотнул и был вынужден приостановиться, чтобы унять нетерпение и колотящееся сердце. Когда чуть попустило, Шэй торопливо облизнул пальцы и опустил руку. Следовало позаботиться о любовнике, раз уж прошлый раз был достаточно давно.       Однако, коснувшись, Шэй с легким смятением понял, что «доделывать» почти не придется. Уж что конкретно снилось, мистер Кормак не помнил, но сделать успел... многое. Неудивительно, что Хэйтем буквально вздрагивает под прикосновениями и жадно выгибается навстречу.       Шэй многообещающе приласкал, и убрал руку, машинально потянувшись рукой между подушек. Пузырек с маслом обычно валялся именно там, но с тех пор, как Хэйтем почувствовал себя неважно, Шэй об этом не вспоминал и не проверял. Более того, кровать с тех пор трижды перестилали горничные — первые ночи мистер Кенуэй спал плохо, метался... И все же Марта и Дороти заботливо возвращали пузырек на место — и сейчас Шэй сразу на него наткнулся.       И сжимал зубы, когда пришлось отстраниться на добрый фут — чтобы свободно воспользоваться маслом. Прикосновения к члену были почти мучительными, а еще Шэй видел перед собой сведенные лопатки любовника и соблазнительный изгиб, и это заставляло спешить и неосознанно плотнее сжимать ладонь на естестве.       Наконец торопливые приготовления оказались позади, и Шэй подтянулся выше, чтобы устроиться удобнее. Любовника он властно придержал за бедро и почти слепо толкнулся членом между ягодиц. Хэйтем хрипло простонал и легко подстроился.       Шэй чувствовал, как тесно сжимает плоть тело любовника, и подался вперед, входя глубже и плотней. Хэйтем постанывал, охотно принимал, и Шэй надавил сильнее, а потом и раздвинул ему ноги шире, подхватив под колено и спуская исподние штаны ниже. Хэйтем еще раз глухо простонал и двинул бедрами. Шэй не позволил ему перехватить инициативу и почти прижал собой к постели. И начал двигаться, вызывая тяжелые хриплые вздохи.       Шэй чувствовал, что любовник вздрагивает, исступленно подается навстречу, отдается почти безумно — давно хотел. И это было взаимно, Шэй его больше не щадил. Входил настолько глубоко, насколько позволяла поза, двигался резко и сильно.       Но и этого было мало, чертовски мало! Шэй несколько раз смещался, пытаясь найти положение удобнее, и когда Хэйтем мучительно охнул под ним, понял, что наконец попал. Было не слишком удобно, но уж такое Шэй выдерживать умел, да и собственные ощущения отвлекали, а потому остался на месте и теперь уже брал так, как хотел. Того, что любовник замирает под ним, что почти умоляюще стонет, Шэй просто не замечал. Теперь уже хотелось... Просто хотелось!       Разогнавшись, мистер Кормак даже не сразу понял, что Хэйтем замолчал. Это могло означать только одно, но до Шэя дошло только тогда, когда любовник вздрогнул и напряженно дернулся, изгибаясь. Только это уже ничего не изменило. Ослепленный желанием Шэй продолжал двигаться, пока не почувствовал, что глаза закрываются сами, а наслаждение накрывает с головой, как волной во время шторма. Он кончал долго, а едва ощутив, что это закончилось, осоловело оттолкнулся в сторону, вызвав судорожный вздох.       — Неплохо, тамплиер Кормак, — услышал он расслабленный — и абсолютно чистый — голос любовника. — Но есть над чем поработать. Полагаю, вы вернетесь к работе над ошибками в ближайшее время.       Шэй ухмыльнулся, глядя в потолок, но не позволил себе высказать вслух то, что думает. Не потому, что если высказать, то не обломится. Просто... Шэй еще ассасином предпочитал действовать на свой страх и риск, так зачем же беспокоить великого магистра?       — К вечеру смогу вернуться, — фыркнул он вслух. — Если ваше состояние, магистр, позволит вам такие перегрузки.       Мистер Кенуэй промолчал. Не просто промолчал, как сделали бы многие. Он промолчал так веско и внятно, что не оставалось сомнений, что он думает насчет заботы о своем здоровье.       Привычная полуигра вдруг напомнила о том, каким Хэйтем был много лет назад, когда Шэй еще не слишком уверенно пытался с ним флиртовать, и это вдруг напомнило о другом. Когда-то он сам, Шэй Кормак, вел себя, как идиот, пытаясь произвести впечатление на Хэйтема. Сейчас в этом же положении Коннор. И наверняка эта индейская девчонка, если она действительно не дура, ждет, когда же ее ухажер на что-то решится...       А сам Шэй был связан обещанием. И пусть время «не самое оптимальное», как говорит мистер Кенуэй, уж лучше сразу.       — Хэйтем...       Любовник еще лежал на боку, но стоило его позвать, как повернулся и констатировал:       — Раньше у меня еще была возможность подняться и отправиться в ванную. Теперь, благодаря тебе, горничным придется в очередной раз перестилать белье. Надеюсь, что у тебя есть достаточно веская причина, чтобы настолько подозрительно меня звать.       — Не знаю, насколько она веская, — честно отозвался Шэй. — В общем, ты и сам сейчас все поймешь. Хэйтем, Коннор вчера приходил не для того, чтобы побеседовать с нами о войне. Он приходил, чтобы поговорить со мной.       Мистер Кенуэй резко приподнялся на локте и хмыкнул:       — Я это предполагал. Точнее, не предполагал, а мог предполагать. И пусть я действительно чувствовал себя не слишком хорошо, мне бы хватило сил, чтобы провести вечер вместе с вами. Но я счел, что будет лучше самоустраниться. Говори, что не так с Коннором. Разочаровался в идеалах ассасинов? Решил уехать в Старый Cвет? Женился?       — Пока нет, — ляпнул Шэй.       — Что именно — нет? — как Хэйтем ни старался, в его голосе прозвучали тревожные нотки.       — Та девочка, из индейцев... — не очень умело начал Шэй. — Помнишь, мы ее видели при Монмуте? В общем, Коннор в нее влюбился. Но пока не женился!       — Лучше бы он разочаровался в идеалах ассасинов, — процедил Хэйтем и скривился. — А я ведь как чувствовал! Кровь она ему со щеки вытирала... И про онейда он в последнее время говорил уж как-то слишком предметно, не просто как о союзном колонистам племени. Как же он не вовремя, мало мне проблем... И чего нам теперь стоит ждать, Шэй? Корзинки с младенцем на пороге?       — Нет, — Шэй перестал шутить. — Не факт, что он на ней женится. Коннор ей еще даже про Братство не рассказывал. Просто... Хэйтем, я помню, как это — быть влюбленным. Когда я влюбился в тебя, чувствовал себя полным дураком. И Коннор сейчас чувствует себя так же. Но даже по его рассказам я так и не знаю, что думает она. Я посоветовал действовать.       — Хороший совет, — саркастически хмыкнул мистер Кенуэй. — Типичный совет от мистера Кормака! Ох, Шэй... Когда-то, когда Коннор был юн, я надеялся, что найдется юная леди, что его образумит. Когда он обмолвился про Авелину де Гранпре — я выяснил про нее все, что мог, и постарался мысленно с этим примириться.       — Коннор говорил, что Авелина ему в свое время очень нравилась, — согласился Шэй. — Но для Коннора это осталось только увлечением.       — И сейчас я готов признать, что лучше бы он влюбился в нее, — признал Хэйтем. — А в случае с девушкой из онейда я ему ничем помочь не могу. Шэй, я тоже... помню, что такое — быть влюбленным.       — Коннор сказал, что ему с ней «настолько же хорошо, насколько плохо», — вздохнул Шэй.       — Вот и мне так с тобой было, — ответно вздохнул Хэйтем, задумался, а потом резко встряхнулся: — Из этого состояния только два выхода: либо Коннору со временем станет настолько хорошо, что любое «плохо» будет забываться в ее обществе... Либо наоборот. Шэй... Я...       Мистер Кормак встревожился. В голосе возлюбленного прозвучала растерянность, а это было так непохоже на язвительного и уверенного в себе Хэйтема...       — Да? — он повернулся и даже накрыл руку любовника своей ладонью. — Что-то не так? Я пока сам не знаю, чем это закончится. И Коннор не знает. И никто не знает.       — Нет, дело не в этом, — Хэйтем горько покачал головой. — Почему мне рассказываешь об этом ты? Почему не сам Коннор? Неужели он настолько не доверяет мне?       — Он просто не уверен в себе, — вздохнул Шэй и крепче сжал его ладонь. — Если бы Коннор был уверен, что эта девица — это судьба, он бы пришел и заявил тебе... Ну, ты знаешь, как он это умеет. Но он сомневается, растерян. И с этой бедой он, конечно, пришел ко мне, потому что... Потому что я ему никогда не говорил про «хорошую партию». Но он хотел, чтобы и ты узнал.       — Шэй, я всегда думаю, что говорю, — Хэйтем поморщился. — И в состоянии распознать, когда он что-то переживает, а когда ему шлея под хвост попала. Но раз уж ты стал его душеприказчиком, то скажи мне, стоит ли эта девица того? Это действительно настолько серьезно? Не очередное увлечение Коннора?       — Не очередное увлечение, но насколько это станет серьезным, я не знаю, — честно отозвался Шэй. — Я понял только то, что она далеко не дура. Она воин, а значит, смелая и решительная. Она пошла против традиций, когда стала воином — у индейцев с этим для женщин, как я понял, тоже не все просто. А еще пошла против своей семьи, когда Коннор стал ей кем-то вроде друга. Его у онейда так себе принимали, а она его там обнимала и откровенничала. Что я еще про нее знаю? А, ну еще то, что ее зовут Анэдэхи. Я быстро запомнил, имя не очень сложное. А, и еще оказалось, что Анэдэхи была рождена только потому, что я когда-то спас деревню онейда. Она, кажется, правнучка той Матери Рода, что я видел. Если бы я не смог или промедлил, то род бы прервался.       — Ты рассказывал, — нахмурился Хэйтем. — Я помню... О Боже, Шэй. Наследный принц ганьягэха влюбился в наследную принцессу онейда. Напоминает дурную пьесу.       — Ганьягэха от него ведь отреклись вроде как, — ответил Шэй, по-прежнему глядя в потолок. — А девчонка его, если чего-то захочет, то родню слушать вряд ли станет.       — Может быть, — беспокойно завозился на постели Хэйтем. — Но знает-то она некого Радунхагейду. Стать женой ассасина — это совершенно другое. Не знаю, как нужно любить, чтобы пойти на такое. Хотя... история знает немало тому примеров. Мне нужно поговорить с Коннором.       — Это если он не сбежал, — Шэй откинулся на подушку. — А утро уже позднее.       — Если сбежал, я сам напишу в поместье Дэвенпорт, — безапелляционно отозвался Хэйтем. — Ты чего лежишь? Утро уже действительно позднее.