Дело всей жизни

      В дверь постучали, и Хэйтем раздраженно махнул рукой, всем своим видом делегируя Шэю право встретить незваного гостя или гостей.       Шэй прислушался. Вроде бы вокруг гостиницы пока было тихо, но... береженого Бог бережет, а иногда и Отец Понимания, так что дверь мистер Кормак приоткрыл таким образом, чтобы посетителю не было видно зажатого в руке пистолета.       Однако на пороге обнаружилась всего лишь хозяйка гостиницы, миссис Моррис. Она была столь невысокая и миловидная, что Шэй, ожидавший недружелюбно настроенных мужчин, не сразу понял, что смотреть надо ниже.       — Мистер Кормак, — девушка слегка поклонилась, отчего кружева на ее «рабочем» чепце смешно колыхнулись. — Я пришла предупредить, что на соседней улице уже... небезопасно, и вам было бы лучше захлопнуть ставни и запереть дверь. Каминная вытяжка вполне справится, сейчас не зима. Так будет безопаснее, сэр, а я ближе к вечеру принесу ужин.       — Благодарю вас, мэм, — Шэй отлепился от косяка и убрал пистолет обратно в кобуру. — Но такие предосторожности излишни.       Хэйтем, разглядывающий что-то в окно, бросил через плечо:       — Такие меры предосторожности, скорее, следовало бы принять вам, миссис Моррис. В конце концов, эти люди хотят только денег, а у вас — благополучная гостиница.       — Муж уже запер двери, — вздохнула та. — Но то и дело приходится отпирать, потому что приходят... м-м-м... новые гости. Из тех, кто раньше проживал в Стейтон Хаусе, сэр.       Хэйтем повернулся и движением подбородка указал на окно:       — Скоро здесь будут совсем другие гости, миссис.       Девушка прерывисто вздохнула и заспешила:       — Тогда я пойду, мне еще нужно предупредить остальных. И... Я ни в коем случае не настаиваю, уважаемые господа, но будет лучше, если бы не станете подвергать опасности остальных гостей, если вам захочется... выйти на прогулку.       — Мы запрем двери изнутри, а за ужином спустимся сами, — заверил ее Хэйтем.       Миссис Моррис благодарно кивнула, снова поклонилась, и почти бегом отправилась дальше по коридору, постукивая каблучками. Шэй вздохнул и действительно запер дверь.       — А вот и первые плоды свободы, — заметил Хэйтем, жестом позвав Шэя к себе. — Можешь полюбоваться.       Мистер Кормак с интересом уставился на то, что так задумчиво разглядывал Хэйтем. Видно было плохо, под окнами и через улицу еще все было спокойно, но дальше, за зеленеющим свежей листвой сквером уже мелькали потрепанные синие мундиры и вроде бы раздавались выкрики.       — Свобода хороша только тогда, когда в кармане есть хотя бы несколько пенсов, — заметил Шэй. — Когда мне было шестнадцать, я был как раз настолько свободен, что впору утопиться.       — Конгресс выплатил примерно пятую часть задолженности армии, — хмыкнул Хэйтем. — Но этого — почему бы вдруг? — не хватило.       — Возможно, потому, — в тон подхватил Шэй, — что уважаемые конгрессмены не равняют армию по себе и думают, что деньги поделили по-братски. О том, что большая часть осела в карманах офицеров, а солдатам досталась дуля без масла, не догадываются.       — А может быть, они считают, что раз армия официально распущена от второго июня текущего года, то и задолженности как будто и нет, — язвительно добавил мистер Кенуэй. — Нет армии — некому платить.       — Честер так под твой халат прячется, — фыркнул Шэй. — Голову прячет, а жирная задница наружу торчит.       — Как бы то ни было, — гораздо серьезнее произнес Хэйтем, — Конгресс довел ситуацию до такой точки, что простыми методами дела не решить. Что для меня остается несколько... непонятным, поскольку доходы с продажи земель были достаточно ощутимыми финансовыми вливаниями.       — А что Гамильтон? — уточнил Шэй. — Вы же вроде бы договорились?       — Не я, а Эдвард, — заметил Хэйтем. — Я вступил несколько позже. Договорились, конечно, но мистеру Гамильтону придется разобраться во всех бумагах за все годы войны. Как ты догадываешься, документация... в легком беспорядке.       — То есть в состоянии полного развала, — машинально сделал вывод вслух Шэй и прислушался — орали ближе. — И что ты планируешь делать?       Хэйтем устало вздохнул:       — А что тут сделаешь? Коннор прав — если погасить эти расходы, то дальше легче не будет, а суммы весьма немалые. Взять кредит Конгрессу просто неоткуда... К тому моменту, как Гамильтон разберется в бумагах, все эти люди, — он кивнул на окно, — возьмут свое сами. Я уже вызвал Роберта письмом. Британцы сдали управление Чарльстоном и Саванной колонистам и ждут приказа генерала Карлтона, а тот, в свою очередь, ждет окончательного заключения мира и соответствующих условий. Так мы ничего не достигнем.       Шэй уселся на подоконник, покачивая ногой, и рассеянно бросил:       — И что?       — Очевидно, что Коннор не в состоянии управиться со свалившейся на Америку свободой, — недовольно проговорил Хэйтем. — Хотя это как раз его вотчина и его, так скажем, доля в общее дело. Пока мы занимаемся организацией финансов, мог бы и взять на себя своих сотоварищей, у которых осталось оружие, но не осталось целых портков.       — Магистр Кенуэй, — поддел его мистер Кормак, — нехорошо сваливать работу на ассасинов. Ты же знаешь, как они ее выполняют.       — Пока... — Хэйтем красноречиво взглянул на улицу, по которой уже неравными группами рассредоточились солдаты, заставляя лавочников с треском захлопывать двери, а глупых ротозеев — разбегаться по закоулкам. — Пока никак. Но у меня есть определенные мысли.       Шэй заинтересованно подался вперед и даже ногой качать перестал. В голосе любовника прозвучало что-то такое... знакомое. Хэйтем явно не собирался оставаться наблюдателем.       Мистер Кенуэй явно заметил интерес и сощурился:       — Думаю, ты согласен, что пытаться тут что-то изменить — пустая трата времени. Этим пусть занимается Конгресс, Вашингтон и Братство. Как ты думаешь, «Морриган» еще способна пересечь океан?       Шэй удивленно приподнял брови. Он давно уже не совершал переходов дальше, чем из Бостона в Нью-Йорк или в Филадельфию. Однако на вопрос ответил:       — Думаю, после небольшого ремонта... выдержит. Эта красотка уже не девочка, конечно, но и списывать ее со счетов пока рано. А ты собрался?..       — В Париж, — как ни в чем не бывало бросил Хэйтем. — Я думаю, нам было бы не лишним присутствовать при заключении мирного договора. Это будет полезным в плане налаживания связей — как только война будет окончательно завершена, нашим соратникам будет гораздо проще получить контроль. Над всем: над финансами, над «народными» лидерами, над исполнительной властью. А кроме того, свободную Америку наверняка возжелают посетить множество меценатов — Лафайет, Франклин... Это выгодно со всех сторон.       Рассуждения казались логичными, но Шэй чувствовал, что любовник не договорил.       — А еще? — прямо спросил он.       — А еще, полагаю, ты согласишься, что нашим соратникам будет гораздо проще сделать это, если здесь не будет лидера Братства, — невозмутимо добавил мистер Кенуэй. — В этом плюс моего non officielle положения. В мое отсутствие Орден продолжит работу в полном объеме; в то время как Братство останется без решающего слова.       Шэй немного подумал и улыбнулся:       — Какая же ты сволочь.       — Мне больше нравилось «бездушный интриган», — усмехнулся Хэйтем. — Так что нам следует разыскать Коннора и предложить ему посетить Париж вместе.       — Хорошо, — Шэй кивнул. — А как ты собираешься его искать? Учитывая то, что творится там, — он кивнул на улицу, — у нас может не быть времени гоняться за ним по всей стране.       — Гоняться по всей стране не будем, — кивнул Хэйтем. — Навестим Конгресс. Если Коннора даже сейчас в городе нет, ему непременно доложат, что видели нас, а там он сам нас найдет.       — Но хозяйка просила не открывать лишний раз дверь... — ляпнул Шэй и осекся.       Ну и глупость — думать об обещании, данном какой-то хозяйке гостиницы, когда ведется такая игра! Однако мистер Кенуэй пожал плечами:       — Я обещал леди, что мы запрем дверь изнутри и до ужина не будем открывать. Я всегда держу слово. Так что на прогулку придется отправиться менее элегантным путем.       Он решительно распахнул створку окна и слегка улыбнулся:       — А ты-то еще способен на подвиги?       Не успел Шэй оскорбиться, как мистер Кенуэй спланировал вниз, в какой-то изящный куст, которые с такой любовью разводила миссис Моррис. И выбрался из куста с самым независимым видом. Шэю не оставалось ничего иного, кроме как последовать за ним.       Оказавшись за не слишком крепким забором гостиницы, Шэй привычно оценил обстановку. Хэйтем решительно шагал впереди, и на него никто не нападал. Более того, даже не пытался задеть. Возможно, это было вызвано тем, что бывшие солдаты — колониальная армия — все-таки не ставили перед собой цели навредить тем, кого так усердно защищали ранее. Возможно, также не последнюю роль играло то, что мистер Кенуэй был отлично вооружен — не чета потрепанным, отощавшим солдатам. И, конечно, коронная уверенность Хэйтема — даже если мятежники имели основания полагать, что мистер Кенуэй — один из заседателей Конгресса, никто не спешил к нему приближаться.       Несколько успокоившись, Шэй нагнал любовника и продолжил наблюдать. При ближайшем рассмотрении мятеж — или беспорядки, как назвать — выглядел как-то... пугающе. Мистер Кормак насмотрелся такого в свое время. Как обычно выглядят бунтующие? Пылающие яростью люди, уверенные в своей правоте и в своем праве на что-то; вдохновленные собственной смелостью и смелостью товарищей; взбудораженные, некоторые — пьяные...       Мятежники из бывшей колониальной армии были трезвы — все до единого. Они вовсе не напоминали бостонских бунтовщиков в начале войны. Изможденные, отчаявшиеся, они больше напоминали скот. В голову невольно лезли сравнения с рабскими восстаниями в Луизиане.       Шэй сочувствовал им — эти парни имели полное право на то, чего добивались. Просто потеряли надежду добиться этого законным и честным путем.       Однако чем ближе к Конгрессу, тем больше сочувствие сменялось настороженностью. Рассредоточившиеся по краям площади бойцы провожали странную пару недобрыми взглядами. И, хотя не нападали, Шэй чувствовал, как клокочет в воздухе ярость. Ненависть — к таким, как мистер Кенуэй и мистер Кормак — к богатым, сытым и чистым.       Вокруг Стейтон Хауса разместилось настоящее оцепление. Шэй с уважением и тревогой одновременно подумал о том, что конгрессменам действительно есть, чего бояться. Несмотря на то, что все эти парни-солдаты были скверно одеты и явно жили едва ли не впроголодь, позиции они заняли безукоризненно выверенно. Вот что значит — боевая подготовка. Наверняка половина этих парней не умела даже читать, но познавать искусство войны им приходилось на практике, рискуя собственной шкурой, и они, раз выжили, этот урок усвоили крепко. Возможно, Конгресс до того просто не представлял себе, что это значит — люди, умеющие убивать.       Хэйтем решительно подошел к главному входу и обратился к тому, кого признал главным:       — Позволите войти, сержант?       Тот внимательно и цепко оглядел Хэйтема и процедил:       — Войти — да, выйти — нет.       Мистер Кенуэй кивнул, как будто иного не ожидал, и задал следующий вопрос:       — Чего вы добиваетесь сейчас?       Этот вопрос заставил окружающих подтянуться чуть ближе, хотя постов мятежники не покинули — просто хотели побольше расслышать.       Сержанта, кажется, вопрос ввел в задумчивость, и он усмехнулся:       — А что, вы, сэр, можете заставить их выполнить требования?       Настала пора Хэйтема задуматься перед тем, как ответить.       — Пожалуй... нет, — он покачал головой. — Но у меня есть небольшой шанс заставить некоторых обдумать то положение, в котором они оказались. И тогда они захотят побеседовать с вами и выслушать список требований. Разумный список, потому что неразумные требования выполнить невозможно, а стало быть, этот пункт можно пропустить.       — Нам нужны обязательства и сроки выплат, — подумав, сообщил сержант и, скривившись, выдохнул. — И хотя бы немного — в первую очередь! Наши семьи голодают. Больные и слабые — умирают.       — Я передам, — с достоинством кивнул Хэйтем.       Шэй тем временем торопливо прикинул, сколько с собой наличных. Не так уж мало, учитывая, что деньги даже в самой лучшей гостинице мистер Кормак, наученный горьким опытом, оставлять бы не стал.       — Эй, — произнес он негромко, пока мужик не отправился раздавать приказы и пропускать незваных гостей. — Держи.       Кожаный мешочек брякнул, оказавшись в заскорузлых, покрытых трещинами ладонях.       — Здесь около пятидесяти гиней, — так же тихо произнес Шэй. — На всех не хватит, но, я думаю, ты распорядишься ими лучше, чем генералы.       Вокруг немедленно воцарилась тишина, а сержант хрипло и даже возмущенно спросил — он даже не шевелился, не в силах, видимо, отказаться от денег, и не желая их принимать:       — Это в счет Конгресса считать или просто... как подаяние?       — Как хочешь, — поморщился Шэй. — Но лучше — не так и не так. Милостыню я здоровым мужикам не подаю, а за Конгресс рассчитываться как-то не имею желания. Я капитан... Пират, если проще, и я знаю, какой ценой достаются победы.       — Тогда возьму, — мужик упрятал кошель на пояс. — Если нас всех не перевешают, кого-то ты, парень, точно заставишь еще на этом свете помучиться. Благодарить не буду — либо все, либо никто.       Шэй кивнул и старался не обращать внимания на то, что ему в спину глядят — кто-то восхищенно, а кто-то и презрительно. Но для Шэя это не имело значения — он считал, что прав.       Но когда двери распахнулись, и Стейтон Хаус встретил обоих темным холлом, первое, что увидел Шэй — это нацеленные прямо в лицо мушкеты, и понял, что ничего хорошего здесь не ждет.       — Представьтесь, господа, — вежливо, но несколько нервно потребовал один из солдат, охранявших Конгресс. — И сообщите о своих намерениях.       — Хэйтем Кенуэй, член городского совета Нью-Йорка, — бесстрастно ответил Хэйтем. — Со мной мой друг, капитан Шэй Кормак. Мы хотели бы поговорить с членами Конгресса.       — Вы от имени... тех пришли? — еще более нервно поинтересовался предводитель, но взмахом руки приказал своим опустить оружие. Шэй отметил в полутьме, что на солдатах форма колониальной армии, но новенькая и чистая, в отличие от тех лохмотьев, в которых ходили бунтовщики.       — Нет, мы не от имени «тех», — покачал головой Хэйтем. — Но нам есть что сообщить уважаемым членам Конгресса.       Предводитель солдат решился:       — Тогда проходите в ассамблейный зал. Вы бывали здесь, знаете, где это? Нам поручено охранять вход, и если вас не нужно проводить...       — Мы знаем, — ответил Шэй, уже направляясь в сторону зала. В здании Конгресса царил полумрак, коридоры были тихи и пустынны, и даже из-за дверей ассамблейного зала не доносилось звуков спора или обсуждения. Что же они там делают? Ждут, что ли, пока все само собой как-то устроится?       Мысли Шэя прервались, когда Хэйтем распахнул двери ассамблейного зала. Шэй отметил, что народу здесь не очень много — около пяти-шести дюжин человек. Значит, многие уже успели удрать, когда в городе начались волнения — либо вчера вечером, либо сегодня утром.       Навстречу прибывшим поднялся пожилой человек, и Хэйтем обратился к нему:       — Добрый вечер, мистер Хэнсон.       Шэй вроде бы слышал раньше это имя, но не мог вспомнить, кому оно принадлежало. Вроде бы Рутледж говорил... Мистер Кормак поискал соратника среди заседателей Конгресса, но того здесь не было — значит, он как раз удрал. Вряд ли причиной тому была трусость. Уж скорее, нежелание оказаться в ловушке без возможности влиять на события. Из знакомых лиц здесь были только мистер Гамильтон и мистер Адамс. Остальных Шэй, если и видел раньше, то лично не знал.       Тут Шэй обратил внимание и на то, что с появлением «новеньких» в зале стихли все разговоры, отголоски которых было слышно, пока распахивались двери. Очевидно, забаррикадировавшиеся конгрессмены считают их... кем? Дипломатами со стороны бунтующих?       — Добрый вечер, мистер Кенуэй, — наконец отмер мистер Хэнсон. — У вас... новости?       Хэйтем как будто слегка задумался, прежде чем ответить, и это дало Шэю возможность внимательней оглядеть собеседника. Тот был уже очень немолод и выглядел довольно скверно. Шэй пришел к выводу, что он страдает каким-то хроническим заболеванием, а может, и не одним. Лицо мистера Хэнсона было нездорового изжелта-бледного цвета, а худая и морщинистая, как у черепахи, шея, была старательно прикрыта буклями седого парика, отчего тот напоминал старого пуделя.       Шэй отметил так же и то, что держался мистер Хэнсон по-европейски и обладал отличной выправкой, но, кажется, это ему давалось с трудом.       — Я прибыл в Филадельфию по своим делам, — наконец ответил мистер Кенуэй. — Но когда начались беспорядки, не мог остаться в стороне. Когда что-то подобное происходило в Нью-Йорке, я прилагал все усилия, чтобы нормализовать обстановку и добиться диалога. Кое-какой опыт у меня имеется.       — И поэтому вас пропустили? — почти утвердительно произнес мистер Хэнсон. — Что ж, откровенно говоря, нам никакая помощь будет не лишней. Но ведь у вас, наверное, есть и свой интерес?       — Разумеется, — кивнул мистер Кенуэй. — Вопрос финансовый, и мне бы хотелось побеседовать с мистером Гамильтоном. У нас есть общий проект по созданию банковской схемы.       — Мистер Кенуэй! — мистер Хэнсон вскинул руку и не смог погасить в голосе раздражения. — Это отличное начинание, но сейчас оно нам не поможет. Эти люди, — он указал подбородком на огромное окно, прикрытое тяжелыми дорогими гардинами, — хотят денег немедленно.       — Это верно, — бесстрастно согласился Хэйтем. — Но, кажется, в последнее время Конгресс зарабатывал на продаже земель в Массачусетсе? До меня доходили подобные слухи. Я навел справки и выяснил, что почти все покупатели — из Нью-Йорка, в то время как через городской совет ни одного запроса не проходило.       Желтоватое лицо мистера Хэнсона немедленно покрылось пятнами нездорового румянца:       — Это так, однако у нас были более приоритетные цели. Обмен пленными почти разорил нас, поскольку потребовал средств на доставку и основные нужды бывших британских заложников. Мистер Вашингтон присылал запрос на возмещение затраченных средств... Счет был почти на полмиллиона, мистер Кенуэй! И это сейчас, когда монетизировать любые доходы не просто трудно, а почти невозможно!       Тут поднялся Гамильтон, разговор с которым Хэйтем указывал причиной своего появления в Конгрессе. Мистер Кенуэй и раньше общался с ним лично, но Шэй тогда на встречу идти отказался — и при этом прямо сказал, что заснет в первые четверть часа обсуждения. Не ошибся — Хэйтем вернулся спустя добрых шесть часов и вид имел настолько энергичный и бодрый, что мистер Кормак даже представлять не хотел, какие разговоры велись на встрече.       — Прошу прощения, что вмешиваюсь, — ровно произнес мистер Гамильтон, но голос его едва ли не звенел от сдерживаемого напряжения. — Но я говорил, господа, что счет мистера Вашингтона — при всем моем уважении к главнокомандующему — может немного подождать.       — Господа! — воскликнул мистер Хэнсон — и тут Шэй вспомнил, что Рутледж называл его президентом Конгресса. — Давайте вернемся к конструктивному обсуждению. Счет мистера Вашингтона мы обсуждали вчера и сегодня с утра, и это ничуть не приблизило нас к решению проблемы.       Шэю показалось, что Хэйтем слегка усмехается, самым уголком губ, но это были видно только вблизи. Для остальных мистер Кенуэй, вероятно, казался невозмутимым.       — Мистер Гамильтон, — обратился он. — Не уделите ли нам с мистером Кормаком четверть часа вашего времени? Возможно, когда я сделаю некоторые выводы, у меня появятся и более конструктивные мысли.       — К вашим услугам, сэр, — успокаиваясь, выдохнул мистер Гамильтон. — Пройдемте, пожалуйста.       Он первым направился в угол зала, где было устроено что-то вроде «уголка отдыха». По крайней мере, тут стояли несколько кресел и стол, уставленный набитыми пепельницами. С краю стола поблескивала чья-то забытая фляга. Учитывая, что на столах заседателей повсюду стояли бутылки с водой, Шэй сделал вывод, что тот, кто забыл флягу, пил не воду.       От пепельниц немилосердно воняло. Хэйтем недовольно поморщился, а Шэй уселся и сразу полез за трубкой. В конце концов, залу заседаний уже ничто не повредит. И, кажется, в этот раз Хэйтем ничего против не имел — уж лучше запах крепкого табака, чем вонь от сигарных окурков.       Мистер Гамильтон долго устраивался в кресле, поддергивал полы сюртука, а потом извлек из внутреннего кармана что-то вроде сигарной коробки, но вытащил оттуда не сигару, а довольно тонкую сигариллу. Шэй прикурил и машинально предложил ему зажженную спичку, хотя, надо сказать, рисковал — после трубки половина спички сгорала сразу, так что шанс обжечь пальцы был очень велик.       Мистер Гамильтон слегка замялся, глянул на Хэйтема, но к огоньку склонился и, пыхнув сигариллой, отвел взгляд и откинулся в кресле. Шэй торопливо взмахнул рукой — и вовремя, от спички осталось около десятой доли дюйма.       — О чем вы желали поговорить, мистер Кенуэй?       Хэйтем приподнял бровь, но тон принял:       — В первую очередь я бы хотел выслушать ваше мнение по поводу солдатского бунта.       Мистер Гамильтон затянулся и покачал головой, выпуская дым в сторону.       — Я и сам военный офицер, сэр. И я всегда знал, чем живут солдаты, а потому мне их претензии более понятны, чем большинству заседателей. Надо сказать, что то, что сейчас происходит, не было для меня сюрпризом. Эти люди, сэр, из Ланкастера, Пенсильвания.       — Все? — удивленно перебил его мистер Кенуэй. — Несколько сотен человек?       — Нет, — мистер Гамильтон сбился, но попытался объяснить. — Часть — те, кто расквартированы в самой Филадельфии. Но, так скажем, наши, хоть и не были, разумеется, довольны ситуацией с выплатами, не бастовали. Я получил известие о том, что в Пенсильвании происходит неладное, еще две недели назад. Тогда же я поставил вопрос на обсуждение, но обсуждения не состоялось, потому что у Конгресса были более важные задачи. Спустя неделю в Конгресс пришло письмо от солдат Филадельфии с требованием выплат, но мое требование поднять этот вопрос было не просто проигнорировано, а... Мне дали понять, что если я продолжу педалировать эту тему, то меня могут обвинить в том, что я пытаюсь управлять Конгрессом с помощью толпы недовольных. Мне пришлось уступить, однако когда мне сообщили, что группа солдат из Ланкастера выступила в сторону Филадельфии, я понимал, что они идут сюда... не с благими целями. Я попросил защиты милиции у Высшего Совета Пенсильвании, но получил отказ. Я обратился к военному совету с просьбой перехватить недовольных — и получил только отписку, что сделать этого не удалось, — он все больше распалялся и говорил все громче. — А когда солдаты Пенсильвании вступили в заговор с солдатами Филадельфии, я открыто высказался на совете, что находиться в Стейтон Хаусе становится небезопасно — но и это предупреждение было проигнорировано!       — Мистер Гамильтон, — окликнул его мистер Адамс. — Простите, что вмешиваюсь, но вы же почти кричите. В свете последних событий мы готовы признать, что вы были правы... Но что делать-то теперь?       Мистер Гамильтон нервно затянулся и с шумом выпустил дым:       — Я отправил письмо мистеру Вашингтону. Сегодня утром, пока Стейтон Хаус еще не был блокирован. Написал не от имени Конгресса, а от себя лично. В конце концов, мы с главнокомандующим... если не друзья, то товарищи, и я надеюсь, что он не откажет мне в просьбе прибыть сюда.       Среди конгрессменов наступило молчание. Все переглядывались, но общее мнение рискнул высказать только мистер Адамс:       — А это... не слишком радикальная мера?       — К радикальным мерам бастующие могут прибегнуть в течение нескольких дней, — отрезал мистер Гамильтон. — У них теперь и выхода другого нет.       — Это, конечно, так... — тоже довольно громко произнес Хэйтем. — Однако хватит ли у мистера Вашингтона влияния? В конце концов, требования солдат вполне материальны, в то время как Вашингтон может их утешить только бесплатно.       — Может расплатиться с ними своим полумиллионным счетом, — едва слышно буркнул Гамильтон, а громче произнес совершенно другое: — К тому моменту, как прибудет мистер Вашингтон, нам, представителям Конгресса, нужно будет сформировать некое общее мнение, которое позволит хотя бы на время успокоить бунтующих.       Мистер Кенуэй оглядел присутствующих, которые подтягивались все ближе, с тем, как обсуждение мало-помалу становилось общим. И внятно и четко проговорил:       — Бунтующие озвучили мне свои требования. Они хотят долговых обязательств в долгосрочной перспективе и минимальных выплат — прямо сейчас.       Мистер Адамс открыл было рот, чтобы что-то сказать, однако мистер Хэнсон сориентировался быстрее:       — Но мы не можем выдавать долгосрочные долговые обязательства! Строго говоря, Конгресс — это временное правительство. После заключения мирного договора будет, наверное, какое-то иное правительство, ручаться за которое мы не можем! Мы не вправе давать подобные обещания!       Мистер Гамильтон свел брови и жестко проговорил:       — В новом правительстве, уважаемый председатель, будут те же самые люди. Или другие, если нынешних бунтовщики перестреляют ко всем чертям.       — Грубо, но метко, — охарактеризовал высказывание мистер Кенуэй. — И потом, мистер Хэнсон, у вас же хватало прав продавать земли, хотя, если вы позиционируете себя исключительно временным правительством, распределять земельные наделы...       — Все это есть в Статьях Конфедерации, — отрезал мистер Хэнсон. — Мы не собираем налогов и не имеем права управлять армией.       — Но мы можем организовать минимальные выплаты с того небольшого резерва, что у нас есть, — предложил мистер Адамс. — Это единственное, что мы можем сделать, чтобы сделать хоть какие-то выплаты сразу. А потом... Можем запросить помощи у южных штатов. Там британцы уже покидают Чарльстон и Саванну, а значит, дела должны идти полегче.       — А если они откажутся? — с убийственной прямотой вопросил мистер Хэнсон. — Им сейчас придется восстанавливать все то, что разрушили англичане. Война окончена, и у нас больше нет рычагов давления.       Мистер Гамильтон раздраженно бросил, хотя больше таких грубых выпадов не делал:       — А я говорил, господа, что Статьи Конфедерации... неполны. Ни одно правительство не может обойтись без налогов, поскольку ни одно правительство не может эффективно управлять, если у него нет ни денег, ни прав. Речи о всеобщей свободе хороши ровно до тех пор, пока никто не бунтует. Но недовольные будут всегда, и у нас должны быть рычаги управления для того, чтобы удовлетворять нужды, а не сбегать от собственных солдат.       — Чем бы ни закончилась эта история, Стейтон Хаус в любом случае стоит покинуть, — заметил Хэйтем. — Во-первых, этот прецедент позволит любым недовольным решить, что их требования будут выполнены. Во-вторых, господа, здание в таком состоянии, что находиться в нем небезопасно даже без угрозы извне.       — Хорошо, — мистер Хэнсон сдался. — Можно поставить на голосование вопрос о резерве... Даже при отсутствии кворума. Обстоятельства не позволяют поступить иначе, поскольку бунтующие блокировали входы и выходы. Но в любом случае до выплат пройдет не меньше нескольких дней, и кому-то придется отправиться к мятежникам, чтобы им не пришло в голову, что настало время радикальных мер. Может быть, это будете вы, мистер Кенуэй? Если вам удалось с ними договориться... Если у вас есть опыт погашения бунтов в Нью-Йорке...       Шэй взглянул на любовника, однако тот хранил все то же невозмутимое выражение лица. И проговорил бесстрастно:       — При всем моем уважении... Нет, мистер Хэнсон. Я сумел уговорить их не требовать всего и сразу, а быть гарантом исполнения обязательств, на которые я не могу повлиять... Прошу прощения, но нет.       — Выйти к солдатам могу я, — вдруг громко предложил мистер Гамильтон. — Пусть ни с кем из них я лично не знаком, но мне знакома жизнь в лагере, и я лично водил людей в бой. Думаю, я сумею найти нужные, хотя и, возможно, непечатные слова. А позже нам нужно будет перебраться куда-то, где более безопасно, чем здесь. Мистер Кенуэй прав. Башня почти развалилась, а в моей спальне мне пришлось поставить тазик в углу, поскольку в дождь там капает.       Эти слова вызвали гул одобрения и, как показалось Шэю, восхищения. Большинство из заседающих никогда не были в бою, а выйти к бунтующим солдатам — для них подвиг не меньший, чем гладиаторский. Про гладиаторов, выходящих на бой с дикими зверями, Шэй читал, когда валялся раненым — и это чтение было не скучным.       — Это очень смело, — заметил мистер Адамс. — Проголосуем, господа?       Мистер Гамильтон отмахнулся, и столбик пепла упал на ковер:       — Свое мнение я уже озвучил, позвольте мне закончить разговор.       Спорить с этим не стал даже мистер Хэнсон, который, по наблюдениями Шэя, был тем еще канцеляристом. Возможно, ему действительно управление Конгрессом давалось с трудом, и он стремился избежать любых решений и потрясений. Но Хэйтему этого не объяснить, любовник всегда безжалостен — и к себе, и к остальным.       Конгрессмены расселись, шуршали бумагами, что-то обсуждали... Шэй уже не слушал, поскольку Хэйтем проводил их взглядом и обратился к визави негромко:       — А что касается банка? Есть у вас какие-нибудь успехи?       — Пожалуй, — мистер Гамильтон даже слегка улыбнулся. — Я не могу сказать, что двигаюсь к цели гигантскими шагами, однако кое-чего мне определенно удалось достигнуть. Я нашел нескольких людей, которые готовы осуществить крупные вклады. Мистер Рутледж особо настаивал на том, чтобы акций не было много, а следовательно, вкладчики должны вносить весьма серьезные суммы. И таких, надо сказать, немало, но... Есть одна трудность.       — Какая же? — заинтересовался Хэйтем. — Возможно, я сумею ее разрешить?..       — Едва ли, — Гамильтон еще раз глубоко затянулся и раздавил остатки сигариллы в пепельнице, погребая ее под слоем пепла. — Бо́льшая часть этих людей готовы только теоретически. Практически они будут готовы это осуществить только тогда, когда будет заключен окончательный мир, а будущий банк приобретет гарантии от государства. Как вы видите... В нынешнем виде Конгресс ничего толком гарантировать не может.       — Что ж, это общая цель, — задумчиво кивнул Хэйтем. — Возможно, мне удастся на это повлиять... Возможно, я даже отправлюсь во Францию...       — О? — мистер Гамильтон явно удивился, но быстро взял себя в руки. — Не предполагал, что ваше влияние простирается настолько далеко. Тогда я тем более горжусь тем, что имею честь считать вас своим союзником. Надо сказать, что очень немногие разделяют мои взгляды на будущее управление, а я никогда не был мастером убеждать. Если бы мистер Лоуренс не пал жертвой войны за независимость Америки, он мог бы... Вот уж кто умел говорить и вдохновлять! Но увы, мне придется... самому.       — Я знаю, мистер Гамильтон, — склонил голову Хэйтем. — Мы приносим вам соболезнования.       — Почти год прошел... — натянуто вздохнул Гамильтон. — Я привык к этой мысли. Но я принимаю ваше участие. Что же касается вас, мистер Кенуэй... Не желаете ли стать одним из инвесторов?       Неожиданно Хэйтем слегка улыбнулся:       — Не откажусь. И, полагаю, мистер Кормак не откажется тоже.       Шэй от неожиданности даже глубоко вдохнул дым, едва не подавился, но пожал плечами:       — Сейчас мне несколько странно об этом говорить, поскольку в данный момент у меня с собой денег нет. То есть настолько, что я не могу даже взять пинту эля в таверне.       — Ничего, если желание выпить эля будет непреодолимым, то я поухаживаю за вами, мистер Кормак, — фыркнул Хэйтем. — А в перспективе?       Мистер Гамильтон немедленно оживился и вдохновенно произнес:       — Обещаю, мистер Кормак, дело будет прибыльным! Британские инвесторы получают около тринадцати-четырнадцати процентов дивидендов, и у нас будет не хуже. Возможно, не сразу, уйдет несколько месяцев после учреждения, но финансист из меня многим лучше, чем оратор. Мы планируем монетизировать около семисот тысяч долларов, а среди предполагаемых вкладчиков есть и плантаторы, что сразу приносит нам не только непосредственные вклады, но и займы.       — Стоп, — Шэй вскинул руку с дымящейся трубкой. — Я все равно в этом ни черта не понимаю, так что слова мистера Кенуэя более чем достаточно.       — А... Хм... Да, — мистер Гамильтон снова тактично отвел взгляд. — Разумеется. Вы, кажется, близко общаетесь с мистером Рутледжем? Если примете решение вложиться, вам не обязательно разыскивать меня, слова Эдварда мне тоже будет достаточно. То есть... Я не хотел сказать...       Хэйтем озадаченно свел брови, пользуясь тем, что собеседник в глаза не глядит, но произнес абсолютно невозмутимо:       — Мы учтем. В таком случае до встречи, мистер Гамильтон. Рад был услышать хорошие новости.       Шэй поднялся вслед за любовником, и это не осталось незамеченным. Заседатели Конгресса отвлеклись от своих не в меру важных обсуждений, и мистер Адамс выразил общее изумление:       — Вы... уходите, господа?       — Да, — кивнул Хэйтем. — Это была крайне плодотворная беседа, но увы, нам пора.       — Но... как же? — мистер Хэнсон всплеснул руками с пергаментно-тонкой кожей. — Ведь бунтующие...       — Полагаю, нам удастся убедить их выпустить нас, — небрежно откликнулся Хэйтем. — Было приятно пообщаться, господа. Надеюсь, вам удастся без потерь справиться с этим досадным инцидентом.       Стоило Хэйтему закрыть за собой двери ассамблейного зала — он как будто давал понять, что разговор закончен и никого он вместе с собой не приглашает — как Шэй сразу же сказал:       — Хэйтем, я, конечно, могу попробовать их уговорить нас пропустить, но могут быть неожиданности. А мне вовсе не хочется убивать этих ребят.       — Никто никого не будет убивать, — отрезал мистер Кенуэй. — Давай поднимемся повыше. Думаю, там найдется подходящее окно... или, — он запрокинул голову, — судя по состоянию здания, даже хоть бы и дырка в стене, через которую мы сможем уйти незамеченными.       — Но ведь ты хотел, чтобы сюда явился Коннор... — задумчиво отозвался Шэй, уже поднимаясь вместе с любовником по лестнице наверх.       — Если Коннор в Филадельфии, то он сам нас отыщет, — покачал головой Хэйтем. — А если нет... Впрочем, посмотрим. Сначала нам нужно отсюда выбраться.       Подходящее окно нашлось быстро. Шэй повис на стене, цепляясь за декоративные элементы, и сказал Хэйтему, вылезшему из окна следом за ним:       — Можно пойти вправо. Вот там, кажется, есть удобное место для спуска. И сарай какой-то. Спустимся до него — и спрыгнем на крышу.       Хэйтем устало вздохнул, но отправился следом. Путь нельзя было назвать легким — то и дело приходилось то спускаться, то подниматься по стене, огибая все здание Стейтон Хауса и пробираясь в ту область, где их бы не увидели осаждающие. Декоративные элементы норовили осыпаться или раскрошиться под руками, а в лицо летела каменная пыль, и, добравшись до крыши сарая, Шэй, наконец, выдохнул. Здесь уже можно было считать себя в относительной безопасности, и он поглядел вниз. Поначалу думал воспользоваться Орлиным Зрением — но тут же увидел, что это ни к чему.       Хэйтем тяжело спрыгнул на крышу сарая, сразу отступил, потому что крыша доверия не внушала, и проследил за взглядом.       Внизу, между каретником и сломанной телегой стоял, опираясь плечом на стену, Коннор. На шаг позади торчал один из солдат, охраняющих Конгресс, и торопливо высказывал ему что-то почти на ухо, тыча пальцем в сторону Стейтон Хилл.       — Понятно, — хмыкнул Хэйтем, оглядев сцену. — Мистер Адамс не торчит в совете постоянно, а значит, Коннору нужен кто-то, кто может незаметно подглядывать и подслушивать, поскольку его знакомства больше... из народа, так скажем. Интересно, этот мальчишка — ассасин?       — Вряд ли, — поморщился Шэй. — Коннор, конечно, бестолочь, но не настолько же, чтобы набирать... таких.       На его взгляд, паренек выглядел совершеннейшим растяпой. Однако Хэйтем возразил:       — Ему удалось, как и нам, незамеченным выбраться из здания Конгресса. Либо у него неплохая физическая подготовка, либо он умеет уговаривать.       Шэй еще раз с сомнением оглядел паренька, но спорить не стал и вопросительно уставился на любовника, ожидая команды к действию. Не дождался. Хэйтем склонил голову, еще раз оглядывая сына... И спрыгнул вниз.       Шэй тяжело вздохнул. Ну что за привычка...       И Коннор, и его приятель разом замолчали, и Шэй видел, как Коннор махнул рукой, отпуская своего агента. Мальчишка шустро помчался к Стейтон Хаусу и, прячась за кустами, куда-то нырнул. Шэй не видел куда, кусты заслоняли, но, возможно, там подвальное окно или еще какая дырка...       — Отец, — недовольно приветствовал Коннор Хэйтема, слегка сдвигая капюшон. — Мне доложили, что ты пришел сюда и обвинил Конгресс в некомпетентности.       — Неужели это было так заметно? — фыркнул Хэйтем. — Вообще-то это не было моей целью. Моей целью был ты. И ты любезно явился сюда. Большое спасибо.       Коннор немедленно засопел — как и всякий раз, когда Хэйтем обходил его в чем-то.       — И что ты от меня хотел? — угрюмо буркнул он. — Если хочешь, чтобы я погасил этот бунт, то я не стану, так и знай. Солдаты имеют право требовать своего.       — Нет, этим пусть Вашингтон занимается, — удовлетворенно усмехнулся мистер Кенуэй. — Он через пару-тройку дней наверняка будет здесь.       — Вашингтон? — Коннор нахмурился. — А откуда тут Вашингтон? Он же торчит в Ньюпорте.       — А что, твой ассасин так скверно подслушивал? — вздернул подбородок Хэйтем.       — Вообще-то через дверь ничего не слышно, — возмутился Коннор. — Так что ему всего лишь раз удалось приоткрыть и подслушать. И он не ассасин, а так... помощник.       — Который, однако, в курсе, кто я такой, — не согласился Хэйтем.       — Я приказал докладывать о любом, кто сможет войти или выйти, — окончательно рассердился Коннор. — А когда я прочел имя...       — Прочел? — немедленно взял след мистер Кенуэй. — Значит, у тебя есть канал для передачи...       — Нет, — Коннор яростно сверкнул глазами. — Просто и те солдаты, что в Конгрессе, и те, что... на площади... Они все солдаты, и им гораздо проще понять друг друга. Отец... Отцепись, пожалуйста.       — Вашингтона тоже вызвали письмом, — смилостивился Хэйтем. — Когда господа конгрессмены садятся в лужу... А с ними это происходит с пугающей регулярностью... Они зовут Вашингтона, чтобы приехал и спас. Не знаю, что меня пугает больше: то, что это вообще происходит, или то, что Вашингтон действительно может их спасти.       — Это ненадолго, — буркнул Коннор. — До заключения мира с Британией. А когда мир будет заключен и ратифицирован, Вашингтон уедет в Маунт-Вернон. По крайней мере, он обязался это сделать.       — Именно тогда? — приподнял бровь Хэйтем. — Кажется, когда вы беседовали в Вест-Поинте, ни о какой ратификации мира еще речи не шло.       — Конечно, не шло... — рассеянно кивнул Коннор. — Но он мне писал в Нью-Йорк. Спрашивал, что я буду считать окончанием войны. Я ответил. И, в отличие от него, все прямо написал.       — Ты ему написал, что придешь и убьешь? — приподнял бровь Шэй. — Если это придется сделать, станешь государственным преступником.       — Шэй, — Коннор поднял тяжелый взгляд. — Я же тебе говорил, я не дурак. Но если Вашингтон писал мне исключительно о политике, то я ответил, что наша договоренность вступит в силу после подписания ратификации.       — Он может ее саботировать, — предупредил Хэйтем.       — Это вряд ли, — Коннор вздохнул. — Ему, конечно, не хочется выпускать власть... Но он понимает, что без мирного договора все его труды ничего не стоят.       — Вот об этом я и хотел с тобой поговорить, — припечатал Хэйтем. — Однако мне кажется, что здесь не самое безопасное место.       — Меня солдаты не тронут, — усмехнулся Коннор. — И тех, кто со мной, тоже, даже если они из городского совета Нью-Йорка. Но здесь и впрямь не очень удобно. Предлагаешь отправиться в Моррис Хотел?       Шэй хотел уже было предупредить, что забираться придется по стене, как Хэйтем неожиданно усмехнулся:       — В гостинице нас раньше вечера не ждут, а Шэй сокрушался о том, что ему хочется эля. Предлагаю зайти в первый попавшийся кабак.       — Первый попавшийся может оказаться не лучшим, — предупредил Шэй. — И тогда тебе придется договариваться и расплачиваться самому, потому что, напоминаю, у меня денег нет.       — Как — нет? — ляпнул Коннор. — Хотя... Прости, Шэй, это не мое дело. Я заплачу.       — Мистер Кормак просто проявил редкую для тамплиера широту сердца, — язвительно бросил Хэйтем. — И раздал солдатам все, что у него с собой было. Почему же ты, ассасин, так не поступил? Ведь простые люди страдают.       Коннор сощурился и усмехнулся в ответ:       — Если бы я им заплатил, никакого бунта бы не было, отец.       Он не дал ответить, развернулся и, прикрываясь сначала каретником, а потом и кустами, легко отправился к выходу с площади — туда, где между двух невысоких, но крепких домов, в сторону уводила кривая узкая улица.       — А он молодец, — хмыкнул Шэй.       — Действует примитивно, — поморщился Хэйтем.       Но на дальнейший обмен мнениями времени не было — был риск упустить Коннора из виду. Убравшись незамеченными с площади, оба проследовали за сыном, и тот безошибочно привел их к заведению, над входом которого вместо вывески покачивалась позеленевшая медная табличка, изображающая кружку с пивом. Сама кружка выглядела еще прилично, а вот «пивная пена» над ней от дождей страдала больше, поэтому казалось, что из кружки извергается что-то неаппетитно-зеленое. Однако это Коннора не смутило, и он первым толкнул дверь и зашел внутрь.       Шэй в этом заведении был впервые, а потому машинально размял руки, готовясь к драке, однако не пригодилось. В заведении было абсолютно пусто, только за стойкой стоял трактирщик, который вместо приветствия процедил:       — Деньги вперед.       Коннор подошел к стойке, положил на полированную столешницу серебряную монету и бросил:       — Лучшего эля на троих. И можно без сдачи.       — Простите, — буркнул трактирщик. — В такие времена живем! А сдачи у меня и нет, как вчера в кассу сдал, так сегодня всего несколько пенни добавилось. Ни у кого, кто сегодня заглядывал, никаких денег не было. Троих таких едва с сыновьями вытолкали. Так что лучше не шалите, мистер.       — На этот счет можете не беспокоиться, — бросил Хэйтем, выходя вперед и стягивая перчатки с таким видом, как будто никогда не дрался в тавернах.       — Тогда могу еще сыру подать, — кажется, мистер Кенуэй показался трактирщику более платежеспособным или менее опасным.       — Можете, — веско припечатал мистер Кенуэй.       Шэй вздохнул. Здесь наверняка нормальный сыр подают, вонять не будет.       Разместившись за столом по одну сторону с Хэйтемом и напротив Коннора, Шэй оглядел сына более внимательно и усмехнулся:       — Что, развиваешь идею индейских ассасинов?       — Это ты о чем... — начал было Коннор, а потом слегка покраснел и провел пальцами по вышивке на лацкане. — Это Анэдэхи. Дети немного подросли, и у нее появилось время. Мисс Эллен научила ее вышивать, а Анэдэхи обещала научить ее стрелять из мушкета.       — Вот как? — Хэйтем заинтересовался. — А дети? Ходят?       — Не только ходят, — Коннор фыркнул. — Даже бегают! По лестнице пока не умеют... Дженнифер первой научилась бегать, а Патрику не нравится. Но иногда он пытается ее догнать, и это выглядит смешно. Она обычно раньше не выдерживает. Уже два раза нос разбивала. Себе. Пока себе. Она все больше становится похожа на Анэдэхи, боевая такая! Патрик более задумчивый. И они оба наконец-то перестали мучить Лежащего Поперек. Разобрались, где у него лапы, а где хвост — и отстали.       — Приятно слышать, — Хэйтем слегка улыбнулся.       Коннор наконец скинул капюшон, и стало видно, что волосы у него уже отросли до более-менее приемлемой длины, но в косичку сбоку пока не собирались, а в хвост на затылке собирались не все, а потому выглядело это пока еще весьма странно.       Хмурый трактирщик принес все три кружки веером в одной руке, а во второй — тарелку с сыром. Это ни капли не было похоже на те сырные тарелки, что подавали мистеру Кенуэю в лучших лондонских ресторанах. Здесь на тарелке лежал просто большой ломоть, к которому даже ножа не предлагалось.       Пиво Шэй оглядел отдельно. Наверное, действительно лучшее, что могли подать в этом заведении. По крайней мере, пахло пивом, а не кислятиной. Да и пена была нормальная — крепкая, кремового цвета. Не зеленая, как на вывеске.       Хэйтем приподнял кружку вместо тоста и с шутливым сожалением произнес:       — Не удалось мне поухаживать за вами, мистер Кормак. Но я могу реабилитироваться в гостинице.       — Э-э-э... — Коннор вдруг смутился. — Прости, отец. Если досидим до второй кружки... Сам сходи, я не буду спорить.       — Хэйтем, — Шэй смешливо сощурился. — Мы еще вроде бы трезвые, так стоит ли... при сыне?       — Но ты был абсолютно трезв, когда ухаживал за Гамильтоном при мне, — возразил мистер Кенуэй.       Коннор неприлично хлюпнул пивом, сдул пену себе на нос, вытерся заботливо вышитым женой манжетом и, отдышавшись, ляпнул:       — Я... чего-то не знаю? Но это крайне интересно!       — Уймись, ассасин, — осадил его Шэй. — Всего-то помог прикурить. Не подумал, мысли другим заняты были.       — Другим? — Хэйтем явно прятал улыбку в уголках губ. — Неужели мистер Хэнсон?       — Хэйтем! — тут Шэй возмутился всерьез. — Просто не подумал! Я бы и тебе дал, если бы ты курил!       Коннор тяжело вздохнул и заметил:       — Шэй, ничего хуже этого ты уже не скажешь, так что давайте... Что там? Что вы хотели мне сказать?       Хэйтем снисходительно глянул на Шэя и усмехнулся:       — Мне и в голову не приходило... Но смотреть было не слишком приятно. Коннор, мой вопрос вот в чем: подписанный экземпляр договора вернулся во Францию еще весной, но, насколько мне известно по письму мистера де ла Серра, там опять возникли какие-то... сложности.       — Знаю, — откликнулся Коннор. — Лафайет писал.       — Меня это не устраивает, — продолжил мистер Кенуэй. — И тебя, полагаю, тоже. Я думаю, что нам с тобой стоит отправиться в Париж, чтобы ускорить этот процесс.       Коннор глубоко задумался, после чего с легким подозрением уточнил:       — А зачем ты предлагаешь это мне? Думаю, у тебя и у де ла Серра вполне хватит возможностей. Или все дело в том, чтобы выманить меня из Америки?       Хэйтем пожал плечами:       — Возможно, и хватит, а возможно, и нет. Если бы у де ла Серра хватало возможностей, он не отказал бы мне в дружеской услуге. Значит, не так это просто. Дело в другом. Я полагаю, что именно теперь, когда предварительный мир подписан, а окончательный — еще нет, кто-то может внести туда... неудачные для нас поправки. Текущая версия договора устраивает всех, не так ли?.. Ты ведь тоже его читал, несмотря на то, что не можешь похвастаться знакомствами в Конгрессе?       — Читал, — отрезал Коннор. — И все наши читали. Вроде бы в нем все в порядке. Но ты не ответил на мой вопрос.       — Я не знаю, с какой стороны могут образоваться трудности, — с обезоруживающей честностью проговорил мистер Кенуэй. — Мне может потребоваться твоя помощь. Вроде той... что ты оказывал нам в Лондоне.       — Кого-нибудь еще для вас убить? — хмуро буркнул Коннор.       — Шэй тоже будет готов, если потребуется, — «утешил» его Хэйтем. — Как ты смотришь на это предложение?       — Не знаю, — Коннор тягостно вздохнул. — Это не меньше трех месяцев. Мне не хочется оставлять Братство против тамплиеров. И Анэдэхи... Она хотела привезти детей летом в Нью-Йорк, а я тут застрял...       — На сборы уйдет не так уж мало времени, — заметил Хэйтем. — Как минимум нам еще нужно отремонтировать «Морриган», так что ты можешь вызвать супругу в Нью-Йорк. Что же касается Братства и Ордена... Дело твое, я только озвучил предложение. Сам я в любом случае отправлюсь во Францию. Вполне вероятно, что для меня это — последняя возможность там побывать. Я давно подумывал о благотворительной деятельности, и после войны наверняка куда-нибудь вложу деньги... Возможно, попытаюсь создать здесь театр. Но моей жизни не хватит, чтобы дождаться того, как американский театр достигнет уровня «Комеди Франсез».       — Отец... — Коннор опустил голову. — Хорошо, я поеду. Но это значит, что мне нужно решить множество вопросов. Если... Хм. Если сюда приедет Вашингтон, ты сможешь с ним пообщаться? Ты же понимаешь, что солдаты не должны уйти отсюда ни с чем? Конгресс должен расплатиться с этим долгом!       — У Конгресса нет денег, чтобы с ним расплатиться, — жестко откликнулся Хэйтем. — Конгресс не собирает налогов, не управляет армией, а заседатели способны только болтать про свободу. Не я ли говорил, что так будет? Если ты хочешь, чтобы у граждан Соединенных Штатов Америки были хоть какие-то гарантии, тебе придется что-то с этим делать! Но с Вашингтоном я, конечно, поговорю. В конце концов... Может быть, я не слишком хорошо знаю, что происходит в Ордене сейчас, но точно знаю, что Америке не нужна гражданская война.       — Нет, ну как-то это надо организовать, — протянул Коннор и с запинкой добавил. — То есть я имею в виду, что какой-то порядок необходим, иначе всегда найдутся те, кому надо больше. Я уже знаю, что Вашингтон запросил у Конгресса огромную сумму — и ее, в отличие от остальных долгов, выплатили.       — Подстраховался? — тонко усмехнулся Хэйтем.       — Конечно, — насупился Коннор. — Понимает, что как только будет вынужден стать пристойным фермером, его заслуги могут быть забыты. А пока он главнокомандующий, никто не посмеет отказать. Так и вышло.       — Как-то это... низко, — заметил Шэй. — У него наверняка хватает денег, раз есть плантация.       — Ну, доходы с плантации упали в несколько раз, — рассеянно отозвался Коннор. — Но они по-прежнему позволяют содержать семью вместе с внучатыми племянниками и несколько десятков рабов, так что... Вашингтон в чем-то прав, он действительно тратил на эту войну личные средства. Но те, кто сейчас вынуждены воевать против Конгресса, чтобы их семьи не умирали от голода, тоже отдали этой войне все. И даже больше. Знаешь, Шэй, у ганьягэха было что-то вроде пословицы. Про то, что последнее зернышко кукурузы больше, чем одно яблоко из целого мешка. К Анэдэхи приезжали ее братья. Я не застал, но она сказала, что среди племен Союза Шести эту войну называют «вихрь». Тот, что прошел и отнял все у обеих сторон.       — Но в ее племени хотя бы все живы? — обеспокоился Шэй.       — Кроме тех, кто ушел по возрасту, — на всякий случай уточнил Коннор. — Мать Рода не поехала. Боялась ехать по весне, потому что ее кости становятся хрупкими. Анэдэхи говорила, что она не боится смерти, но боится стать обузой для остальных. А братья, когда приехали, радовались. Вихрь прошел, но рождаются дети. И они передали Анэдэхи благословение Матери Рода, когда узнали, что она не охотится, а сидит дома с детьми. Хорошо, что меня тогда рядом не было! Анэдэхи рассказывала с улыбкой, но ей не понравилось.       — Она совсем не охотится? — нахмурился Хэйтем.       — Несколько раз выбиралась и была недовольна собой, — объяснил Коннор. — Говорит, что стала тяжелее и разучилась. Но это поправимо. Скоро детей можно будет оставлять с Кэтрин подольше, и тогда Анэдэхи вернется к охоте. Может быть... Может быть, когда я вернусь, она уже сможет похвастаться убитым оленем. Или вапити.       — Значит, решено, — подвел итог Хэйтем. — Тогда мы будем ждать тебя здесь... скажем, через месяц, если до того момента не придет обнадеживающих сведений из Парижа. Но есть и плюсы, Коннор. Повидаешься с мистером Лафайетом, узнаешь, как выглядит Франция... Это тоже полезно.       — Отец... — Коннор улыбнулся и попытался отпить из кружки, но там оставалась одна пена — трактирщик явно сэкономил. — Неужели ты совсем не можешь не работать на Орден? А как же рисование?       — Я рисую, — уверенно заявил Хэйтем. — И, надо сказать, у меня уже получается много лучше. Правда, самый удачный портрет я, к сожалению, не смогу тебе показать...       — Потому что это мой портрет, — фыркнул Шэй. — Кажется, это называется как раз по-французски — «ню».       — Шэй! — раздраженно скосил на него взгляд Хэйтем.       — Нет, ну а что? — мистер Кормак тоже допил эль. — Хорошо получилось, мне нравится, ты мне даже польстил. И вообще. У меня пиво кончилось, а ты обещал ухаживать. А здесь деньги требуют вперед.       — По-моему, тебе уже хватит, — язвительно сообщил ему Хэйтем, но поднялся. — Так и быть, принесу тебе еще кружку, хотя ты сегодня не заслужил.       — И мне, — вдруг попросил Коннор. — И я сделаю вид, что не слышал.       — Хм, — Хэйтем поднялся и одобрительно глянул на сына. — Делаешь успехи, ассасин. На эль заработал.