Дело всей жизни

      На свою окраину возвращались молча. Отчасти потому, что то и дело проверяли, нет ли слежки; отчасти потому, что каждому было нужно обдумать услышанное.       Шэй думал о том, что мистер Бенджамин Франклин, сам того не зная, много раз спасал мир от краха. Ну, может, не мир, но Америку — точно. И сохранив в свои весьма почтенные годы ясность мысли и интерес к жизни, возможно, спасет еще раз. Такому человеку можно было бы с чистой совестью доверить Америку, но ведь он откажется — и сделает это абсолютно искренне, в отличие от Вашингтона. И Шэй бы попробовал его уговорить, пошел бы на многое, чтобы старик согласился, но какой в этом смысл? Франклин, хоть и бодрится, болен и стар, для него каждый день может стать последним из дней, а нервотрепка, связанная с управлением такой большой и неорганизованной страной, может приблизить печальный исход. На карту поставлено многое, но Шэю бы просто не хватило совести отплатить мистеру Франклину такой монетой.       За размышлениями и машинальными приемами ухода от преследования Шэй почти не заметил, как добрался до халупы на краю города, и только теперь посмотрел на спутников осмысленным взглядом. Лицо Хэйтема, как обычно, было непроницаемым, зато Коннор, кажется, о чем-то искренне переживал. Сведенные в напряженном изломе брови, отсутствующий взгляд...       Вечерело, и в поднимающемся ветре отчетливо чувствовалось дыхание осени. Дни еще стояли теплые, но ночью становилось все прохладнее, и Шэй поежился, представив, как придется провести ночь в этой развалюхе, продуваемой всеми ветрами. Лишь бы дождь не пошел...       Мистер Кенуэй первым зашел внутрь и констатировал:       — Топить придется по-черному, печная труба повреждена.       — Чем топить? — мрачно вопросил Коннор у него за спиной. — Здесь все насквозь отсырело, только дымить будет, даже если плеснуть чем-то, что горит.       — Вот и сходи за дровами, — не проникся Хэйтем. — А заодно принеси что-нибудь, что можно с наименьшим риском употребить в пищу.       Коннор поймал взгляд повернувшегося отца и замотал головой:       — Нет.       Шэй видел, что мистер Кенуэй собирается возмутиться, однако Коннор объяснил:       — Вас видели, но меня — нет. Я пробирался за вами со всеми предосторожностями, так что не хочу рисковать и показываться на глаза людям, давать себя рассматривать. Если кто-то и сделал какие-то выводы, пусть не будет уверенности, что я тут был.       — Справедливо, — заметил Шэй.       Хэйтем немедленно перевел взгляд и резюмировал:       — Защищаешь? Вот и сходи тогда сам.       Мистер Кормак открыл было рот, чтобы возмутиться... Но вместо этого рассмеялся. Идти все равно придется, так зачем же спорить?       — Так и быть, — произнес он вслух, отсмеявшись. — В конце концов, это задача самца: добыть пропитание для своей пары и детеныша.       Коннор резко развернулся и поглядел обескураженно:       — Шэй, я вполне способен и сам...       — Сейчас не способен, — отрезал мистер Кормак и без паузы перевел взгляд на любовника. — Если тебя возмущает такая постановка вопроса, то я охотно тебе уступлю.       — Иди уже, — процедил мистер Кенуэй.       Шэй удрал побыстрее. Номер не сработал, Хэйтем возмутился недостаточно, чтобы пойти самому. Не то чтобы Шэй уж слишком надеялся...       Лавки уже, конечно, позакрывались, но через квартал мистер Кормак отыскал приличный домик с уютными освещенными окнами и ухоженным садом. Открывший хозяин дома, высокий мужик с испещренным оспинами лицом, выслушал наспех сляпанную историю о возвращении в Филадельфию в пустой дом, где ни дров, ни еды. На лице хозяина не дрогнул ни один мускул, и Шэй был уверен, что тот захлопнет дверь молча, поэтому после жалостливой истории выкатил самый надежный аргумент:       — Плачу пять фунтов.       — Подожди пять минут, — на лице хозяина впервые появилось что-то вроде эмоции и этой эмоцией была проступающая жажда наживы.       Дверь захлопнулась, лязгнул засов, но Шэй ждал спокойно. Был уверен, что мужик обернется куда быстрее, чем за пять минут, ведь на улице и другие дома есть. А заработать такую сумму захотят очень многие.       Он не ошибся, уже через пару минут мужик вышел обратно. Под мышкой у него было зажато короткое обрубленное полено, а во второй руке был увесистый куль с чем-то.       — Полкурицы и горшок бобов, — коротко объяснил хозяин дома. — У меня тоже жена и сын, наш ужин.       — А сами-то вы как же? — не удержался Шэй.       — А сами мы при британцах на одном хлебе сидели, — не смутился собеседник. — Жена сейчас другую половинку запечет, печь еще не остыла. Брать-то будешь? Только деньги вперед.       Шэй и сам понимал, что деньги надо вперед — потом руки заняты будут. Он тщательно отсчитал пять золотых монет и стопкой сложил на ступеньке крыльца — взять деньги мужику было нечем.       Оказавшись счастливым обладателем ужина и полена, он не стал даже смотреть, что там делает мужик и поспешно направился по улице обратно, хотя чувствовал на себе подозрительный взгляд. И верно, дальше-то только развалюхи вроде той, где остались Хэйтем и Коннор, так что легенда про жену и сына трещала по швам, но этим Шэй пренебрег. Такие, как этот мужик, в жисть не проявят гражданской ответственности, потому что за патриотизм не платят.       В халупе раздавались звуки спора, и Шэй еще больше поспешил, однако оказавшись в полутемной комнате, увидел, что и отец, и сын Кенуэй не выглядят раздраженными. Значит, спорили привычно, выверенно.       — Еда, — Шэй подбросил куль на локте. — Но выдам только тому, кто расколет вот это, — он подбросил полено под мышкой.       Хэйтем приподнял бровь:       — Чем? И потом, мистер Самец, ни один добытчик в живой природе не притаскивает в свою нору или гнездо что-то, чем невозможно воспользоваться.       — Отец! — Коннор возвысил голос. — У меня есть томагавк, я сделаю сам.       — Основное умение ассасинов, — съязвил мистер Кенуэй. — Этому мистер Дэвенпорт тебя выучил отлично. Если бы то же можно было сказать о твоем знании истории Братства и политики...       Коннор молча забрал полено у Шэя и вышел. Мистер Кормак выглянул за ним вслед и увидел, как тот с остервенением заносит томагавк — как будто собирается откромсать врагу голову.       — Где будем есть? — вернувшись, практично спросил Шэй. — При соприкосновении с поверхностью этого стола любая пища станет непригодной.       — Об этом я... побеспокоился, — слегка запнувшись, произнес вдруг Хэйтем. — Пока ты помогал мистеру Франклину спуститься с лестницы, я выкупил у миссис Моррис тонкое льняное покрывало. Как скатерть вполне подойдет.       Шэй нахмурился и оглядел любовника с сомнением:       — Ты подумал о том, что нам понадобится скатерть? Не верю.       — Нет, я подумал о том, что здесь нет постельного белья, — раздраженно откликнулся мистер Кенуэй. — Но в условиях пониженного уровня жизни эта тряпка сгодится и на скатерть, и на простыню. А укрыться можно плащами. И не надо так на меня смотреть.       — А что еще ты выкупил у миссис Моррис? — участливо осведомился мистер Кормак. — Надеюсь, масло для жарки, а не полироль для паркета.       Мистер Кенуэй не счел нужным отвечать на провокацию. Он отвернулся и отволок стол подальше от печи и дыры в полу, а потом и расстелил на столешнице светлую тряпку. Шэй с облегчением плюхнул сверху изрядно надоевший куль. Развязав узел, он обнаружил, что куль — это женский платок, а внутри зажатая между двух тарелок половинка курицы и большой горшок бобовой каши.       В животе мигом заурчало, но Шэй понимал, что такого ужина хватило бы мужику с женой и малолетним сыном, а вот на троих здоровых мужчин — маловато, поэтому не посмел оторвать кусочек и стрескать. Делить — так поровну.       Коннор вернулся с разъезжающимися дровами под мышкой и с облегчением пихнул их в раззявленную пасть печи. С неудовольствием оглядел «пейзаж», аккуратно переложил поленья и заметил:       — Разжигать нечем. Ни шишек, ни хвои, ни газеты.       — У меня есть ром, — ляпнул Шэй. — Но жалко, потому что никакой воды у нас нет, а запивать чем-то надо.       — Твоим ромом трудно что-то запивать, — усмехнулся Хэйтем. — Его тоже хочется запить чем-нибудь.       — У меня есть чай, — вздохнул Коннор. — Не очень много, чуть больше пинты, но на троих хватит понемногу.       Шэй улыбнулся и протянул ему флягу. Коннор осторожно плеснул на дрова и вернул флягу, а потом и повернулся:       — А спички? Ты же куришь, Шэй, у тебя наверняка есть. Но если нету, то я просто из пистолета пальну.       — Не надо, — немедленно среагировал Хэйтем. — Мистер Кормак...       — Есть, есть, — Шэй улыбнулся еще шире. — Держи.       Огонь полыхнул бодро, но поленья лизал неохотно. Коннор с величайшей осторожностью поддувал, удерживая капризное пламя, и спустя четверть часа добился своего — небольшой костерок в печи весело полыхал, светил и грел. Чадил, правда, тоже неслабо, но по халупе гуляли сквозняки, так что даже при отсутствии нормальной трубы вытягивался дым хорошо.       Вместо стульев были две длинные лавки. Шэй опустился на одну такую с осторожностью и был крайне напряжен, когда рядом сел Хэйтем. Однако лавка выдержала. Коннор уселся напротив чуть позже — он внимательно осматривал «свою» лавку. Видно, не хотел плюхнуться на пол еще раз.       Шэй угадал правильно. Стоило Коннору усесться, как он заметил вслух:       — У меня, наверное, на спине синяк размером со спину. Когда в окно гостиницы лез, очень хорошо чувствовал, что у меня есть спина. Обычно я об этом не думаю.       Слова о гостинице мигом пробудили у Хэйтема нужные мысли, и он поинтересовался:       — Ты добился того, чего хотел?       — Я... — Коннор задумался. — Не знаю. Честно говоря, я рассчитывал на большее. То есть я был уверен, что Вашингтон написал что-то такое, что позволит его... уличить.       Мистер Кенуэй покачал головой:       — Так вряд ли могло получиться. Конечно, Вашингтон применил уловку, когда отправлял письмо, но раз они с Франклином до этого не общались лично, он бы не написал ничего... такого. Неужели ты не читал их переписку? Почему думал, что Вашингтон будет раскрывать какие-то серьезные планы?       Коннор сердито засопел:       — Отец, я ассасин, а не штатный читатель переписок. Кое-что до меня долетало, но я не мог знать, что отправленное подобным образом письмо — первое. Оно было первым, о котором я узнал — исключительно потому, что меня обеспокоило оживление в Маунт-Вернон. Таких писем могли быть десятки.       Хэйтем отступился и замолчал. Видно, до этого он рассматривал ситуацию под каким-то другим углом. Шэй воспользовался паузой и предложил:       — Давайте поедим. Бобовая каша — и без того редкая гадость, а холодная вообще отвратительна. Хэйтем, разделишь?       Однако мистер Кенуэй отрицательно качнул головой и отмахнулся, о чем-то раздумывая. Шэй на себя эту роль тоже брать не хотел, поэтому вопросительно поглядел на сына. В темной комнате сомневался, что тот поймает и правильно расценит взгляд, но увидел отражающийся в темных глазах огонек костра — и сын послушно склонился над припасами.       Курицу Коннор накромсал на примерно равные части скрытым клинком, и им же выгреб кашу в две тарелки. Итогом всей этой мучительной деятельности стало то, что в тарелках и в горшке было примерно поровну. Шэй одобрительно улыбнулся.       Хэйтем вынырнул из размышлений и явно не заметил того, что Шэй подтолкнул ему тарелку.       — Мне это не нравится, Коннор, — вдруг произнес он. — Ты прикрылся индейцами, как щитом, и Франклин очень серьезно это воспринял. Я понимаю, ты не мог раскрыть истинных причин своего беспокойства. Но теперь внимание Франклина будет акцентировано на индейцах, а дело далеко не в них. Точнее, не только в них. Это лишь малая часть.       — Ничего другого в голову не пришло, — признался Коннор. — К тому же, это правда. В этом — все то, что мне не нравится в Вашингтоне. Человека очень видно в том, как он относится к тому, кто слабее него. Наши племена состоят из таких же людей, которые хотят мира и свободы, но индейцы долгое время следовали своим собственным путем, и не их вина в том, что им пришлось вооружаться против «огненных палок». О чем я?.. А, так вот. Если человек спасает кошку, то его нельзя сразу считать хорошим, потому что неизвестно, кого он хотел спасти: кошку от гибели или себя от косых взглядов. Нельзя считать человека плохим, если он проходит мимо гибнущей кошки, ведь неизвестно, куда он спешит или умеет ли спасать кошек. Но если человек мучает кошку, то это ничем нельзя оправдать. Я, наверное, непонятно говорю, да?       — Да нет, как раз все понятно, — уронил Шэй. — Но твой отец прав. Франклин воспринял твои слова об индейцах очень серьезно и, если он утрясет вопрос об этом с Вашингтоном, он может решить, что все остальное в порядке. А оно не в порядке. Потому что, продолжая твой ряд, можно даже убить кошку — например, если она больна или взбесилась. Но послать кого-то ее зарубить и считать, что твои руки чисты, потому что на них в прямом смысле нет крови — это другое.       Коннор оглядел свой горшок с едой, но ни ложек, ни вилок не было, а потому он сложил руку лодочкой и зачерпнул едва теплую кашу прямо так. Поморщился, конечно, но ничего на этот счет не сказал, а ответил Шэю:       — Теперь у меня будет возможность переписываться с Франклином. И я, надеюсь, смогу направить его мысль в нужную сторону, если вдруг окажется, что Вашингтон... Я даже не знаю, что. Зачем-то ведь он пригласил Франклина к себе? Интересно, будет ли поливать меня грязью, и что на этот счет подумает Франклин.       — Я бы посоветовал тебе добиться с Франклином встречи после того, как он побывает в Маунт-Вернон, — трезво заметил Хэйтем. — В письме можно что-то скрыть, а при личной встрече это сделать гораздо сложнее.       Тут Шэй заметил, что любовник озадачен. Есть, как сын, используя ладонь как ложку, он не мог, а как иначе можно есть кашу в отсутствии приборов, явно не догадывался. Шэй ему помог — подхватил свою тарелку и, держа ее на уровне рта, скрытым клинком сгреб немного на край. Может, это выглядело и не слишком прилично, но зато руки не пачкались.       От Шэя не укрылось, как передернул плечами мистер Кенуэй, но голод был сильнее, и способ он воспринял. И, проглотив первую порцию, упреждающе объявил, внимательно оглядев в полутьме и сына, и любовника:       — Одно слово — и любой пожалеет об этом слове.       — Мы молчим, — заверил мистер Кормак, но голос подвел, дрогнул.       — Молчи, Шэй! — прошипел Коннор, но и это шипение прерывалось, как будто не хватало воздуха.       Мистер Кенуэй длинно выдохнул и распрямил плечи. Шэй постарался успокоиться и не ржать, но было очень трудно. И только усилием воли подумав про Франклина, Шэй нашел в себе силы ровно произнести:       — У нас есть более важные дела, Хэйтем.       Мистер Кенуэй тоже взял себя в руки и дальше ел уже вполне непринужденно, хотя то и дело окидывал собеседников подозрительным взглядом. Шэй постарался справиться с кашей и курицей побыстрее. Курица была вкусной, каша — нет, но в любом случае, наесться такой порцией было нельзя. Шэй вылизал тарелку и вызывающе глянул на любовника. Тот на взгляд не среагировал — слишком сильно страдал.       Наконец с мучительным ужином было покончено, и Коннор вдруг брякнул:       — Надо будет утром вернуть горшок и тарелки.       — Чего? — Шэй поглядел на него с возмущением. — За пять фунтов? Да за такую сумму можно пол-лавки гончара выкупить, а курицу на сдачу взять.       Хэйтем раздраженно отставил тарелку и оценил сказанное иначе:       — За пять фунтов мог бы и ложку попросить. Хотя бы одну на всех.       Шэй вздохнул. Не подумал, конечно...       — Ладно, — Хэйтем подвел итог и поерзал на скрипнувшей лавке. — Итак, у нас есть Франклин и индейцы. Что у нас с индейцами на данный момент? Когда ты, Коннор, уезжал из Нью-Йорка в прошлом году, в этом плане намечались какие-то подвижки, и результатом, насколько мне известно, стал договор с Союзом Шести. Договор я читал, но подробности мне не известны.       Коннор мрачно вздохнул:       — По договору и так все видно. У наших племен отняли множество земель, которые принадлежали индейцам всегда. Конгресс распродал земельные наделы, но после этого договора — ничего не потерял. Наоборот, выиграл! Если все пойдет такими темпами, то уже через несколько десятков лет нашим племенам милостиво дозволят жить где-нибудь за забором, куда белые время от времени будут бросать кости со своего стола. Прости, отец, но этот договор... отвратителен.       — По нему онейда и тускарора лишились немногого, — заметил Хэйтем, как будто не заметив вспышки сына.       — Да, — Коннор кивнул. — Потому что поддержали верную сторону в войне. И это, по-своему, справедливо... Знаешь, еще лет пять назад я бы обвинял. Потому что племена вряд ли понимали, на что идут и кому верить. Но сейчас я так уже не скажу. Потому что либо индейцы — дикари, и тогда с ними можно поступать так, как поступал Вашингтон. Либо они вполне в курсе дел — и тогда договор справедлив. Но истина, как сказал Франклин, лежит посередине, и это... грустно.       — А Брант? — заинтересовался Шэй. — Он участвовал в переговорах?       — Пытался, — Коннор хмыкнул. — Анэдэхи не могла поехать в форт Стенвикс, где собирались представители Союза Шести и американцев, поэтому она наказала братьям писать всё как можно подробнее. Про Бранта читать было смешно. Он пытался влезть в переговоры, но не вышло. На него представители Нью-Йорка реагировали, как лисица на мышь, и онейда и тускарора — как первые представители индейцев — потребовали, чтобы Бранта отстранили. Он спорил и даже бросил брату Анэдэхи вызов на дуэль.       — И что? — несколько встревожился Хэйтем. — Брант наверняка лучше владеет дуэльным мастерством, чем любой из индейцев.       — И ничего, — хмыкнул Коннор. — Ваккалийо не очень разбирается в вызовах на дуэль, поэтому просто врезал ему по морде. Завязалась драка, но их разняли. И Мать Рода призвала других Матерей Рода распорядиться судьбой спорщиков. Бранта отстранили, а Ваккалийо пригрозили гневом богов.       — Надо полагать, он не очень испугался? — фыркнул Шэй.       — Он больше боялся гнева Анэдэхи, — Коннор смешливо сощурился. — Но она, я видел, ему написала, что он молодец, хотя больше так делать не следует. Брант после этого обратился к мистеру Халдиманду, губернатору Квебека... У него с ним какие-то очень личные отношения. В общем, мистер Халдиманд выделил для ганьягэха земли в Канаде на Гранд-Ривер, и Брант уехал и увел за собой многих*. Возможно, это и к лучшему, потому что на земле Соединенных Штатов ганьягэха теперь будет трудно. Но то племя, где я... рос, осталось. Ганадогон передал мне письмо. Он... выразил признательность за то, что я и моя жена поддержали Союз Шести. Но знаешь, отец, если бы он дал мне пощечину, это было бы легче, чем то письмо. Анэдэхи очень мне помогла, потому что мне... Мне было больно получить такое сухое и официальное послание от человека, которому я когда-то поверял свои мысли и мечты.       — Которые не высказывал даже мне, — печально вздохнул Хэйтем.       — Все равно из них ничего не вышло, — Коннор неловко пожал плечами. — Это было глупо. Тогда я думал, что для того, чтобы договориться, достаточно честно поговорить. Я ошибался, все гораздо сложнее.       — А иногда самое главное — вспомнить, что для того, чтобы договориться, достаточно просто поговорить, — заметил Шэй. — Не все об этом помнят.       Коннор мотнул головой и потянулся за флягой с чаем. Отпил и протянул флягу отцу, а потом вздохнул:       — Об этом должны помнить обе стороны, но сейчас все так перепуталось, что об этом никто не помнит. И это тоже правильно, Шэй. Но так или иначе, договор был составлен, хоть и несправедливый, но подписанный обеими сторонами. Ты же это хотел узнать?       Мистер Кенуэй слегка повел подбородком, отпил из фляги... Шэй почувствовал, как нагревшийся металл ткнулся ему в ладонь — Хэйтем честно поделился чаем.       — Мне жаль, что так вышло с твоим бывшим другом, — мистер Кенуэй произнес это искренне. — Но иначе не могло быть.       — Да, иначе быть не могло, — как эхо, повторил Коннор. — Я — образованный землевладелец Массачусетса, болтаю на французском и зачем-то умею отличать шабли от шардоне. А ему приходится воевать за каждый акр и за каждую курицу. Но знаешь, отец, все могло быть хуже. Ты же знаешь, почему белые согласились на переговоры? Все из-за Жильбера. Это он отправился в Долину Могавков, он убеждал наши племена сплотиться. Если бы не он, все те, кто воевали на стороне британцев, не посмели бы обратиться в форт Стенвикс к онейда, а я не мог прийти к ним, потому что они бы не поверили мне. Кто я? Предатель, ренегат. Изгой, Шэй. Теперь я понял твои слова о Братстве. Как это тяжело — пытаться спасти тех, кто готов тебя убить. Прости, что раньше не понимал.       Шэй едва не захлебнулся воздухом. На какой-то миг прошлое накрыло с головой. Мистер Кормак уже много лет не вспоминал об этом — Братство в лице Коннора было не просто терпимым к нему. Братство... Один из подручных Коннора сегодня принятым у ассасинов жестом показал, что не опасен — и Шэй понял этот жест слету, и даже не заметил того. Но когда-то было иначе.       Шэй вряд ли осознавал, что делает, когда развернул лежащую на столе руку и протянул ее открытой ладонью сыну. И тот крепко вцепился в ладонь, как в детстве.       — Все в порядке, Коннор, — каким-то чужим голосом выдохнул мистер Кормак. — Все в порядке. Не забывай, я тамплиер.       — А я — индеец, — Коннор взглянул в глаза, и даже в темноте было видно, как болезненно кривится его лицо. — Это же ничего не меняет.       Хэйтем не мешал, хотя Шэй знал, что тот всегда остро воспринимал то, что Шэй куда ближе Коннору, чем родной отец. И только тогда, когда Коннор забрал у Шэя флягу, Хэйтем позволил себе заговорить:       — Мистер Лафайет не только в этом отличился, не так ли?       Коннор наконец перестал сокрушаться о жизни и вскинул голову:       — Ты о чем? — произнес он с нарастающей подозрительностью. — Если ты о том, что он проводил много времени с Анэдэхи перед родами, то это чушь! Не верь сплетням, они с Адриенной многое сделали для моей жены. И он вовсе не делал ей непристойных предложений!       — Я про это слышал, — хмыкнул Хэйтем. — Но не поверил ни на гран. Кто же делает непристойные предложения в присутствии законной жены? Но я знаю, откуда пошел этот слух. Пока ты носился за той девочкой-рабыней и оставил свою жену и детей в доме, который снял Лафайет, мисс Адриенна один раз отлучилась на два дня — отправилась к приятельнице еще с военных времен. Иного времени она найти не могла, потому что приятельница приехала ненадолго и почти сразу собиралась уезжать вместе с мужем, а мистер Лафайет, давший тебе слово заботиться об Анэдэхи, не мог отправиться с женой.       — И что? — раздраженно переспросил Коннор. — Как раз об этом я прекрасно знаю. Анэдэхи оступилась в саду на кротовой норе и подвернула ногу. Она не видела из-за живота, куда ступает. У нее только и хватило сил, чтобы аккуратно опуститься на землю и позвать на помощь. Нога сразу стала опухать...       — И мистер Лафайет донес ее на руках, — усмехнулся Хэйтем. — И задрал на ней платье до приезда врача, чтобы приложить холодное. А вместе с доктором прибыла миссис Бланш, сестра милосердия и старая ведьма. Уж она-то не могла не оценить оголенной до колена ноги в руках мистера Лафайета. А мне об этом рассказала возмущенная Энни, когда вернулась из аптеки. Ей пришлось ждать больше получаса, пока миссис Бланш со страстью пересказывала все это аптекарше: и что детей не постеснялся; и что воспользовался тем, что имеет дело с дикаркой, хоть и прилично одетой; и что все они, французы, такие.       — А я-то все думал, откуда этот бред, — буркнул Коннор. — Когда я вернулся, был в растерянности, потому что Жильбер сразу бросился объясняться и оправдываться, Адриенна меня убеждала, что ничего быть не могло, Анэдэхи плакала... Конечно, ей до этого не доводилось в Нью-Йорке сталкиваться со слухами на Манхэттене... Правда, она тогда почти все время плакала. Наверное, это у женщин перед родами так, потому что в Дэвенпорте мне говорили, что она и перед рождением Патрика и Дженнифер плакала. Но тогда доктор Лайл счел, что это она от страха.       — Кстати, как Аннабель? — наконец вклинился Шэй.       — Хорошо, — довольно отозвался Коннор, несколько отойдя от печальных разговоров про индейцев. — Вот она похожа на меня! Все так говорят. Уже начала ходить, постоянно во что-то врезается. Ужасно похожа на пьяного боцмана.       — Так на тебя или на пьяного боцмана? — поддел Хэйтем. И улыбался.       — Мы только что выяснили, что отец — я, а не пьяный боцман, — набычился Коннор.       — Я всего лишь имел в виду, что разница не слишком велика, — фыркнул мистер Кенуэй. — Хотя, конечно, ты капитан, я помню.       Коннор немного посопел, а потом вдруг неожиданно выдал:       — Мистер Кенуэй, ваши слова удивительно похожи на гнусные инсинуации, которые ставят под сомнение верность моей супруги. Так, по крайней мере, я должен был бы сказать, если бы меня воспитывал только ты, без Шэя.       — Можешь вызвать меня на дуэль, — одобрительно отозвался Хэйтем. — С удовольствием покажу ассасину настоящее мастерство.       — Отец, — Коннор рассмеялся. — Я не могу рисковать собой, у меня Анэдэхи и трое детей. И тебе не следовало бы... Потому что Шэй расстроится.       — Нет, я не понимаю, — мистер Кормак картинно воздел руку. — Кто здесь ирландец, я или вы? Назревает драка, а меня не пригласили?       — Ты ирландец или как? — пошутил Хэйтем. — Не надо ждать, пока тебе драку на дом принесут, надо самому организовывать.       — Аннабель забавная, — Коннор переключился на серьезный лад. — Анэдэхи назвала ее Йонихьо, Радуга. Она замечательная девочка, и я ее очень люблю. Наверное, когда родились Патрик и Дженнифер, я чего-то не понимал. Как будто не сразу понял, что это мои дети. Нет, то есть я заботился о них, учил их, играл с ними, но как будто что-то ускользало от меня. А теперь я понял, что они все — моя кровь. Твоя кровь, отец. Наше будущее, Шэй.       Возникла легкая пауза, и Коннор продолжил:       — Но вообще-то мы говорили про Жильбера,— он чуть помолчал. — И я, конечно, знаю, что, кроме выступлений перед индейцами, он внес смуту в Конгресс, когда выступил там с речью, призывающей к освобождению рабов. Это... Об этом многие думают, но мало кто говорит. И некому подать хороший пример. Вашингтон ни за что не отпустит рабов. Я бы мог заставить его... Но как раз это будет нечестно. Вашингтон проявил себя скверным главнокомандующим — и я лишил его тех возможностей, что открывались перед ним, когда война была выиграна. И выиграна далеко не им. Но дальше... Дальше он вправе поступать так, как считает нужным. А я вправе решить, что за этим последует, потому что я — мастер Братства. Но действовать угрозами глупо. Вашингтон понимает, за что его отстранили тогда, когда он был на гребне волны. Как только он перестанет это осознавать, его руки будут развязаны, и мне не останется ничего иного, кроме как его убить. А это неправильно. По крайней мере, пока Вашингтон выполняет условия нашего договора. И даже его переписка и «бальный сезон» не дают мне права что-то делать. Потому что это я недальновидно составил договор, а не кто-то другой.       — Хорошо, что ты это понимаешь, — сдержанно заметил Хэйтем. — Я читал циркулярное письмо Вашингтона, и там нет ни слова об освобождении рабов. Только о том, что Статьи Конфедерации «связали штаты подобно песчаным веревкам» — с образным мышлением у него все в порядке. И в своем сравнении он прав, толку от этих Статей... Я еще шесть лет назад говорил, что Америке нужна Конституция.       — А теперь над этим работает мистер Рутледж? — проницательно сощурился Коннор. — Они с мистером Гамильтоном составили на редкость гармоничную пару, как плохой и хороший стражники. Гамильтон действует грубо, одни его «Записки федералиста» чего стоят, а мистер Рутледж действует увещеваниями и улыбками.       Шэй был уверен, что Хэйтем не захочет акцентировать внимание на соратниках, поскольку вопросы финансирования и штаты Легислатуры вполне позволяли Коннору сделать лишние выводы насчет реального положения дел в Ордене, и мистер Кенуэй, словно повинуясь этим мыслям, свел разговор к ничего не значащему:       — И что же в этом дурного, Коннор? Мы с Шэем тоже когда-то составили довольно удачный тандем.       — Только без увещеваний и улыбок, — хмыкнул Коннор. — Шэй всегда действовал силой, а ты с помощью интриг можешь заставить работать на себя хоть короля, хоть нищего — и оба будут уверены, что это их решение, а не чье-то.       — А если вдруг убедить не удастся, то я этот вопрос решу, — хмыкнул Шэй и ловко перевел разговор. — Черт с ними, с улыбками. Скажи-ка мне, Коннор, ты действительно как мастер Братства собираешься решать «рабский» вопрос?       Коннор долго размышлял, после чего осторожно произнес:       — Это не основная цель. У нас с этим вопрос стоит не так остро, как на Юге, но, разумеется, если где-то я могу помочь, то я помогу. Как было с Пэйшенс.       — А кстати, — Хэйтем заинтересованно повернулся. — Что с мисс Гиббс? Насколько удачен был твой поход? Ради чего ты гонялся по Род-Айленду, а мисс Анэдэхи марала честное имя в объятиях мистера Лафайета?       Коннор раздраженно дернул плечом:       — Не могу сказать, что моя поездка была результативной. Пэйшенс я нашел достаточно легко — в Провиденсе везде плакаты с ее портретом были развешаны, да и... след тянулся. Ее там искали как опасную преступницу и воровку. Я так и не понял, то ли это мистер Джадж из своей Луизианы объявил награду, то ли она в Провиденсе так насолить страже успела... Не суть. В общем, я ее нашел, но... Она не захотела иметь со мной дел. Сказала, что ее волнуют только ее люди, а мне, богатому землевладельцу, она ничего не скажет и разговаривать со мной не будет. Еще и неприличный жест показала, чтобы я уж точно все понял.       — И ты не сумел ее убедить? — приподнял бровь Хэйтем. — Какую-то малолетнюю... дурочку?       Коннор покачал головой:       — С ней очень трудно разговаривать. И немного странно. Я бы действительно не назвал ее очень умной — об этом говорят ее действия, но в разговоре... Честно говоря, в разговоре она победила. Как будто заранее знала все, что я скажу, и смеялась над этим. Но если у нее есть что-то от Предтеч... Кое-какие выводы я все-таки сделал. Пэйшенс нельзя назвать ни умной, ни честной, но она умеет быть преданной. За своих людей она готова была мне глаза выцарапать, как только я заикнулся, что могу найти им дело. Наверное, она не видит разницы между службой и рабством. И еще понял, что Пэйшенс нельзя пугать, потому что она сначала делает, а потом думает. Не смотри так на меня, отец. Ну, и еще по мелочи... Авелина благополучно родила сына и написала, что готова заняться своей подопечной сама. Возможно, она уже добралась до Род-Айленда, не знаю. Надеюсь, к ней Пэйшенс будет более снисходительна, хотя Авелина теперь мадам Блан и тоже богатая дама. Уж не знаю, как они договорятся... Но отпускать Пэйшенс нельзя, с ней явно что-то не так.       — Если бы не слухи о наследии Предтеч, то я бы за такого человека ни пенни бы не дал, — сделал вывод мистер Кенуэй. — Но прояснить вопрос надо, тут не о чем говорить. Кстати, Коннор, полгода назад я изменил завещание. Внес в него мисс Анэдэхи и всех троих внуков, чтобы в самом печальном случае их не терзали дознаниями и разговорами.       — Мне бы тоже неплохо, — задумчиво уронил Шэй. — А то, не дай Бог, сдохну — и только в аду вспомню.       — Отец, Шэй, — Коннор качнул головой. — Не надо так думать. Мистер Штойбен ваш ровесник, но он поселился на Манхэттене с мистером Нортом, моим ровесником.       — И между прочим, составил завещание в его пользу, — насмешливо возразил Хэйтем. — Это нормальная предусмотрительность, жизнь по всякому может обернуться. Хотя ничего не скажу, иметь мистера Штойбена в соседях гораздо более... приемлемо, чем покойную миссис Дэллоуэй, которой до всего было дело.       — После войны я стал лучше относиться к нему, — заметил Коннор. — Он достойно завершил военную карьеру, и теперь его основной деятельностью является вице-президентство в Ордене Цинцинната, во время бессрочного отсутствия Вашингтона. Штойбен смог честно выйти из дела, не рассылает циркулярных писем и вообще ведет себя прилично, а его личные отношения мало кого волнуют. Герой все-таки.       — Нью-Йорк теперь столица, — хмыкнул Шэй. — Вот и набиваются туда всякие сомнительные элементы. В Париже так же. В Лондоне, я уверен, тоже.       — Вот поэтому мне больше нравится в Дэвенпорте, — усмехнулся Коннор. — Но оттуда нельзя приглядывать за Нью-Йорком, Бостоном, Филадельфией... Зато я там отдыхаю душой. Не хотите приехать в гости на Рождество? Познакомитесь с Джереми, мистером Майлзом-младшим. Дженнифер говорит, что он ее жених.       — Вот как? — приподнял бровь Хэйтем. — А у Патрика есть невеста?       — Нет, конечно, — хмыкнул Коннор. — Ему больше по нраву играть в войну. Надеюсь... Надеюсь, когда-нибудь дети в Америке перестанут играть в войну.       Мистер Кенуэй отрицательно качнул головой:       — Нет, Коннор. В войну не играют только тогда, когда воюют.       Коннор улыбнулся:       — Может быть, ты и прав. Шэй, если приедете, познакомитесь заодно и с Лулу, и с Жужу. Я отдал мистеру Бенвиллу за них целое состояние.       Шэй едва не заржал, когда увидел — даже в полумраке, — как изумленно глядит мистер Кенуэй:       — Почему Лулу и Жужу? Когда вы взяли щенков, у вас еще гостил мистер Лафайет?       — Нет, — Коннор фыркнул. — Просто Анэдэхи хочет в Париж. Учит французский язык. Адриенна дала ей несколько уроков, и я помогаю. А вместе Анэдэхи зовет и Лулу, и Жужу — boutons. От мистера Бенвилла подхватила. Они, и в самом деле, как маленькие пуговички. Обгрызли все, что могли, но Анэдэхи простила им даже новые туфли. Она вообще им все прощает.       — Не к добру, — бросил Шэй. — Если все разрешать, вы вырастите чудовищ.       — Да, нам это отлично знакомо, — фыркнул мистер Кенуэй. — Коннор, мы очень постараемся выбраться, но... Сам понимаешь, жизнь непредсказуема.       — Конечно, понимаю, — сын кивнул. — Мне еще нужно будет поймать Франклина после визита в Маунт-Вернон... От этого будет многое зависеть.       — Пора бы ложиться, — заметил Хэйтем. — Если хочешь, завтрашний день можно провести еще здесь, но потом тебе лучше отправиться в Бостон. Раз Вашингтон считает, что ты там, пусть тебя там увидят. А нам с Шэем нужно в Нью-Йорк.       — Я загляну, если приеду, — пообещал Коннор. — Спасибо, отец, Шэй. И... Я сейчас выгляну во двор, а потом до утра останусь в комнате. Ну... На всякий случай.       — Спасибо, — фыркнул Хэйтем.       Однако Шэй не мог не заметить, что любовник даже не попытался отпереться от сомнительной деликатности сына. И почему сдержанному мистеру Кенуэю так нравятся такие места? Но у Шэя и мысли не было отказаться. Во-первых, Хэйтему не повредит несколько пунктов к самооценке. Во-вторых, лучше заняться любовью в грязной халупе, чем не заниматься ею в роскошной гостинице, это Шэй знал точно.       А потому, когда Коннор удалился, переставил тарелки и горшок на пол, чтобы стянуть со стола импровизированную скатерть. И ни капли не удивился, когда Хэйтем потянул его за собой за запястье. Оставалось только надеяться, что все-таки масло, а не полироль.