Дело всей жизни

      Шэй огляделся, ощущая нечто сродни ностальгии. Наверное, остальные участники банкета испытывали что-то схожее, поскольку, заходя в зал, приостанавливались на пороге, оглядывались, рассеянно улыбались...       В неприкосновенный Зал Независимости не допускали никого, кроме делегатов количеством пятьдесят пять штук (хотя теоретически их должно было быть семьдесят шесть), но здесь, в ассамблейном зале, приглашенных было куда больше. Еще не все делегаты успели «перетечь» из Зала Независимости, многие переговаривались и задерживались, и у мистера Кормака было достаточно времени, чтобы уделить внимание каждому.       Почти все лица были Шэю знакомы. Две трети этих рож можно было наблюдать и в Конгрессе, переехавшем в Нью-Йорк, но здесь присутствовали и иные представители. Событие, что и говорить, почти эпохальное.       — Интересно, где Коннор, — вполголоса произнес Хэйтем у самого уха. — Не мог же он сюда не явиться?..       — Вообще-то мог, — заметил Шэй. — Конституцию вполне успешно подписали бы и без него, и я не удивлюсь, если он где-нибудь на другом конце страны кого-то убивает. Или отдыхает от трудов в Дэвенпорте.       — Не полюбоваться на дело рук своих? — Хэйтем качнул головой. — Я был бы готов спорить с тобой на ящик шабли, что он придет.       — Почему именно шабли? — не согласился Шэй. — Лучше на ящик хорошего виски.       — Смотря кто выиграет, — дипломатично заметил мистер Кенуэй и вдруг слегка улыбнулся. — Спорим?       — Спорим, — охотно кивнул Шэй. — Тем более что все равно покупаем и то, и другое. Надо было на кабак спорить.       — Тебе кто-то мешает туда пойти? — фыркнул Хэйтем.       — Нет, на то, чтобы тебя туда отвести, — объяснил Шэй. — А то ты-то меня в театр таскаешь, а самого в таверну не затащишь.       — Что сделано, то сделано, — картинно развел руками мистер Кенуэй. — Раньше надо было думать.       Тут в зал зашла большая компания с Вашингтоном во главе, и Шэй отвлекся. Наблюдать здесь бывшего главнокомандующего было... странно. Тем более что ни сам Шэй, ни Хэйтем, ни — тем более — остальные члены Ордена так и не узнали, что же именно произошло между Коннором и Вашингтоном. Сын в одно из своих посещений Кенуэй-холла только коротко отрезал, что «договорились», но подробностей говорить не захотел. Впрочем, Хэйтем не оставлял надежды это выяснить — особенно теперь, когда в Соединенных Штатах появилась Конституция, а вместе с ней и надежда избежать анархии и гражданской войны.       Вашингтон узрел среди приглашенных Хэйтема с Шэем и резко сменил траекторию движения, с улыбкой отмахиваясь от тех, кто пытался его задержать.       — Доброго вечера, господа, — мягко улыбнулся мистер Вашингтон. — Как вам представление?       — Пока не началось, — хмыкнул Хэйтем.       — Да нет же, оно с мая месяца длится, — вымученно улыбнулся Вашингтон. — Самый длинный спектакль за всю мою жизнь. В трех актах: весна, лето и осень.       Шэй подумал о том, что самым длинным спектаклем Вашингтона была непосредственно война за независимость, но прикусил язык — мистер Кенуэй разговаривал уж больно дружелюбно. Не исключено, что Хэйтем желает выудить подробности сделки с Коннором, раз уж сам Коннор молчит.       — Я последнее время занимаюсь иными представлениями, — великосветски отозвался мистер Кенуэй. — Не желаете ли посетить театр, когда будете в Нью-Йорке?       — С удовольствием, с удовольствием, — рассеянно протянул Вашингтон и глянул чуть более осмысленно. — Да ведь мне говорили, что театр на Джон-стрит восстановлен, и даже называли имя мецената — ваше имя, но я не придал этому значения, простите. Столько всяких дел!..       «Как же, не придал, — про себя хмыкнул Шэй, — когда у него от фамилии «Кенуэй» скоро нервная икота начнется». А вслух вполне мирно предложил:       — Не желаете ли шампанского? Отметить достижение?       — Желаю, но чуть-чуть позже, — Вашингтон огляделся и осторожно уточнил. — А где мистер Кенуэй-младший? Он обещал... гм... обязательно явиться, чтобы поздравить меня с возвращением «ко двору».       Шэй с досадой поморщился и ляпнул:       — Плакал мой виски. Придется покупать шабли.       Хэйтем остался на высоте. Он пожал плечами и уверенно ответил Вашингтону:       — Если Коннор обещал быть, то он будет. Мой сын всегда держит слово.       — Да-да, — Вашингтон явно утратил интерес к разговору. — Прошу меня простить, мне еще столько всего нужно обсудить!.. Что же до Нью-Йорка, то я попрошу у вас контрамарку, когда буду в столице. Или это слишком нескромно?       — Отнюдь, — Хэйтем сделал безукоризненно вежливый жест рукой. — Вам будет достаточно назвать имя — и вам предоставят место в моей ложе, она всегда зарезервирована за мной.       — Крайне любезно с вашей стороны...*       Шэй видел, что Вашингтону уже глубоко наплевать на этот разговор. Беспокойство его ощущалось едва ли не физически, и Вашингтон отошел в сторону, так же беспокойно оглядываясь.       — Однако, — пробормотал Хэйтем. — Крепко же его прижало...       — Коннор, наверное, опять на больную мозоль наступил, — Шэй пожал плечами. — Хэйтем, дай слово, что когда мы спорили, ты по своим каналам не знал, что Коннор здесь будет.       — Даю, — мистер Кенуэй смешливо сощурился. — Строго говоря, у тебя и сейчас есть шанс на твой виски, поскольку Коннора здесь пока нет.       Одним из последних в зал вошел Франклин. Он стал еще более тучен, передвигался с трудом и то и дело норовил остановиться и передохнуть. Под локоть его поддерживал мистер Нокс — он был хоть и более толст, зато куда моложе. А вместе оба могли бы выглядеть нелепо и даже смешно, если бы Шэй не сочувствовал старику Франклину. Ведь даже помереть спокойно не дадут! Франклин председательствовал на конвенте до появления Вашингтона, а после благополучно свалил на него эту нервотрепку.       Хэйтем немедленно оживился, и Шэй подавил улыбку. Мистер Кенуэй «в охотничьей стойке» выглядел таким родным...       — Подожди, — тихо сказал мистер Кормак. — Он сейчас тут всем нужен будет, трудно будет вести тайные беседы.       — Если бы не он, я бы вообще сюда не поехал, — так же тихо отрезал мистер Кенуэй. — Так что нужно побыстрее его поймать. Но ты прав, придется ждать.       Шэй и сам не обладал добродетелью терпения, поэтому искренне любовнику сочувствовал, но тут в зал зашли последние ожидаемые делегаты — и Хэйтем отвлекся.       В этой компании, как Шэй оценил по головам, было около десяти-двенадцати человек, и, пожалуй, в ней собрались все самые молодые члены Конвента, хотя и не только они. Рядом с мистером Гамильтоном шагал мистер Рутледж. Еще Шэй узнал мистера Мэдисона — соратника Гамильтона...       Шэй покачал головой. Это Хэйтем легко справлялся с двойным или даже тройным дном политики, а вот для мистера Кормака было многовато: Рутледж использовал Гамильтона, ограниченно посвященного в дела Ордена; Гамильтон использовал Мэдисона втемную; а Мэдисон, в свою очередь, использовал какого-то недалекого антифедералиста, Патрика Генри, которого называл другом, хотя их, скорее, можно было считать врагами... Шэй потряс головой — так и свихнуться недолго.       Гамильтон выглядел недовольным, а вот мистер Рутледж лукаво улыбался и явно думал о чем-то своем. Хэйтем сделал шаг вперед и кивнул Эдварду, недвусмысленно приглашая на разговор. Тот встряхнулся и потянул Гамильтона под локоть, что-то торопливо объясняя.       От компании отделились пятеро: трое знакомых Шэю, еще один мужчина лет сорока пяти, которого Шэй вроде бы видел когда-то, и кто-то пятый, его Шэй не знал. Но понимал, почему тот оказался «избранным» — мужчина был молод, а значит, следовало предполагать, что он отличается энергичностью и более живым умом, чем у тех заплесневелых политиков-патриотов, которым не терпелось отгрызть себе кусок денег и власти побольше и почивать на заслуженных лаврах.       — Мистер Кенуэй, член Легислатуры Нью-Йорка, — громко представил соратника мистер Рутледж. — Мистер Кормак, его друг и соратник.       Шэй вопросительно поглядел, и Эдвард исправился:       — Мистер Дэйтон, Нью-Джерси, — он указал на самого молодого и, слегка усмехнувшись, добавил, глянув на старшего, — и мистер Джон Рутледж, будьте знакомы.       — О, — мистер Кенуэй с интересом посмотрел на того, кого представили Джоном Рутледжем. — Полагаю, вы...       — Брат, — тот скупо улыбнулся. — Старший и несоизмеримо более умный брат.       Шэй внимательно оглядел Рутледжа-старшего. Красивое, как и у Эдварда, лицо, только более... грубое, строгое. Хотя это, возможно, просто характер наложился. Высокие залысины, твердый подбородок, потрясающе ровный профиль — хоть римских патрициев с него лепи. Отличная осанка, но не военная... Шэй был почти уверен, что этот человек никогда не носил мундир. Интересно, он знает о том, как широко простирается влияние младшего брата?       — Несоизмеримо более умный, неделикатный и грубый брат, — поправил его Эдвард.       — Но справедливый и снисходительный, — припечатал Джон и повернулся к Хэйтему. — Прошу прощения, мы с Эдвардом придерживаемся разных мнений относительно политических методов, однако единодушны в целях.       Мистер Кенуэй явно оценил и речь, и язвительность собеседника, потому что был весьма благодушно настроен. Даже приподнял уголки губ:       — Так значит, это вы засвидетельствовали ваше общее мнение с Эдвардом относительно Конституции?       — Именно, — Джон кивнул. — Эдвард не озаботился тем, чтобы быть приглашенным на Конвент не в качестве слушателя, а в качестве делегата от Южной Каролины, и мне пришлось добираться сюда в обществе этого недоумка, мистера Пинкни. Я простил мистеру Пинкни его чудовищную глупость только потому, что после его высказываний мои выглядели куда более продуманными и весомыми.       — Чем же так нехорош мистер Пинкни? — полюбопытствовал Хэйтем.       — Хотя бы тем, что убавляет себе годы, как стареющая красавица, — фыркнул Эдвард.       — Он пытался оспорить мое право называться самым молодым делегатом Конвента, — смешливо фыркнул мистер Дэйтон. — Не то чтобы я так уж радел за этот титул, но мы все, чтобы получить право подписи, должны были засвидетельствовать свои личности, а в метрике мистера Пинкни фиолетовым по желтому указан год рождения — 1757-й.       — Стало быть, вы моложе? — усмехнулся Хэйтем.       Шэю крайне не понравился взгляд любовника — оценивающий.       — Мне двадцать шесть, — брякнул мистер Дэйтон и осекся. — Но это ни в коем случае не относится к делу.       — Для дела было бы лучше поговорить с мистером Генри, — подал голос мистер Мэдисон. — После того, как мы общими усилиями развалили его «план Мэриленда», он вполне может добавить нам проблем. И даже если это так, то нужно поговорить и расставить все точки над «i».       — Пожалуй, — мистер Рутледж-старший мигом принял серьезный тон. Складки вокруг носа очертились резче, между густыми бровями пролегла одна глубокая морщина. — Эдвард, я понимаю, это твои друзья, но не задерживайся надолго. Нам с мистером Мэдисоном может потребоваться твоя помощь, особенно если мистер Генри опять попытается настроить делегатов севера и юга против друг друга. Конституция подписана, но еще не ратифицирована, расслабляться рано.       — Я присоединюсь позже, — кивнул Эдвард.       Рядом с Хэйтемом остались только двое — сам Эдвард и мистер Гамильтон. Мистер Кенуэй проводил Джона Рутледжа взглядом и негромко уточнил:       — Я так понимаю, мистер Джон... в курсе о некоторых ваших слабостях, Эдвард?       — Полностью, — кивнул соратник и искоса посмотрел снизу вверх на мистера Гамильтона. — Джон даже взял на себя заботу о моей жене и сыне. И дочери, конечно, которой сейчас четыре года... А дома я не был семь лет. Джон — судья в Южной Каролине, он редко покидает Чарльстон.       — А.... — начал было Хэйтем, но Эдвард мягко ему улыбнулся:       — Нет, мистер Кенуэй. Про Орден Джон не знает. И дело вовсе не в том, что он бы не поддержал принципы и стремления Ордена, наоборот. Я молчу об Ордене ради его же блага. Джон излучает спокойствие и действует уверенно только тогда, когда считает, что знает все. Малейшая неуверенность выбивает его из колеи, и он теряется. Не говорите ему, это наш семейный секрет.       Хэйтем немного помолчал, укладывая в голове новые сведения, и приветливо обратился к Гамильтону:       — А вы, мистер Гамильтон? Что скажете о конвенте? Кажется, вы не проронили ни слова сегодня?..       Мистер Гамильтон устало покачал головой:       — Наверное, я исчерпал лимит своего красноречия на дебатах. Я докладывался обо всем Эдварду... простите... мистеру Рутледжу. Ни на что другое у меня просто не находилось сил. Знаете, мистер Кенуэй, стадо баранов трудно направить в нужную сторону, но еще труднее — собрать стадо мартышек.       — Но я читал предварительный текст Конституции, и он... весьма неплох, — почти недоуменно отозвался Хэйтем. — Чем же вы так недовольны?       — В текст нынешней ночью внесли еще пару поправок, — невозмутимо объяснил за него мистер Рутледж. — Они были приняты без обсуждений. Сами понимаете, мистер Кенуэй, на это потребовались нервы и время... Хотя мы планировали провести ночь более приятно.       — Эдвард, — укоризненно покачал головой Гамильтон. — Любое ночное времяпрепровождение лучше, чем тайные вылазки. И если бы не твой брат, это вышло бы нам боком.       — Джон председательствовал на Конвенте с июля, — объяснил мистер Рутледж. — И хотя он был категорически недоволен нашей... самодеятельностью, согласился, что поправки необходимы. Они касаются запретов для штатов на свою валюту, или каперские патенты, или дворянские звания... Власть должна быть в одних руках, кого бы ни выбрали президентом.       — И она будет в одних руках, — мистер Гамильтон поглядел на любовника с улыбкой, а потом перевел посерьезневший взгляд на Хэйтема, а потом и на Шэя. — Капитализация нашего банка достигла пяти миллионов долларов. Я уже сейчас слышал разговоры делегатов о возможных займах. Это было бы очень кстати. Даже если эти деньги никогда не будут возвращены... Особенно если они не будут возвращены, это позволит в прямом смысле владеть самоуправлением штатов.       — Отличные новости, — Хэйтем даже улыбнулся. — Вы отлично поработали, приятно слышать. А что же насчет... предполагаемого противника?       Мистер Рутледж и мистер Гамильтон переглянулись, и Эдвард решительно отозвался:       — Ничего, мистер Кенуэй. Либо вы... преувеличили его влияние, либо основной удар еще впереди. Мистер Берр спокойно занимается своей прокурорской практикой в Нью-Йорке, активно обвиняет богатых и знатных людей. Ему самому дополнительные средства не требуются, своих достаточно, поэтому деньги идут на поддержку низших слоев населения. Он предпринял попытку выставить свою кандидатуру на конвент...       — Про это я знаю, — перебил Хэйтем. — Но это было настолько нелепо, что его кандидатуру даже не рассматривали в Легислатуре.       — Верно, — кивнул мистер Рутледж. — Мистер Тёрнер сообщал, что мистер Берр наводил справки о том, что требуется для создания своего социального общества, якобы ставящего перед собой цель помогать иммигрантам, но в этом нет ничего противозаконного. И вряд ли это будет трудно... Финансы от его деятельности довольно неплохие, а с обществом ему энергично помогает мисс Дебора Картер — миссис МакГрегори по мужу. Ей эта тема должна быть близка.       — Кто бы сомневался, что она выйдет замуж за кого-нибудь униженного и оскорбленного, — хмыкнул Шэй. — Какой-нибудь ирландец без портков?       — Мистер МакГрегори? — удивленно приподнял брови Эдвард. — Что вы, Шэй, он держит ирландские банды Нью-Йорка железной хваткой.       — А, — Шэй не удержался, заржал. — С этими я сталкивался, когда пошел в кабак без Хэйтема. Сначала попытались содрать с меня денег, но услышали, как я говорю — и отстали. Очень грамотно отстали, мне было бы жаль их убивать, свои же.       — То есть такие же ирландские бандиты, — «перевел» мистер Кенуэй. — Эдвард, мне это не нравится. Отдайте приказ мистеру Тёрнеру, чтобы глаз не сводил с Берра. Орден должен знать, что он ест, пьет, с кем спит и сколько раз за ночь использует ночной горшок.       — Приказ? — мистер Рутледж тонко улыбнулся. — Я бы назвал это «настоятельной просьбой». Я не магистр, мистер Кенуэй.       — Сколько раз я говорил вам то же самое? — парировал Хэйтем. — Пусть будет настоятельная просьба. Главное — чтобы она была исполнена в точности. Можете, конечно, воспользоваться помощью Блессингтона...       — Он в Бостоне, — возразил Рутледж. — Туда, обратно... Лишний месяц. Не беспокойтесь, я найду нужные слова.       — Не сомневался в вас, — склонился мистер Кенуэй. — Мистер Гамильтон, мне с моего места видно, что Вашингтон подбирается к Мэдисону. Это же ваш казначей? Держу пари, мистер Вашингтон желает решить какие-то финансовые дела, потому что ничто больше его с Мэдисоном не связывает.       — Вашингтон — финансовые дела? — Гамильтон фыркнул. — Мистер Кенуэй, как владелец банка я могу сказать вам абсолютно точно: мистер Вашингтон — самый богатый человек в Америке. Я не проводил оценки его поместья, рабов и ценностей, но почти уверен, что если найти на них покупателя, то он в одиночку может погасить не меньше двух третей государственного долга Штатов. Но вы правы, это подозрительно... Пойду поддержу Джеймса, он один с Вашингтоном не справится. Шутка ли — живая легенда? Эдди, это ненадолго, обещаю. Не отвлекайся от дел Ордена, я тебя сам найду. И не пей много шампанского, у тебя будет болеть голова.       — Алекс, — мистер Рутледж нахмурился. — Не позорь меня перед великим магистром. Моя голова вполне выдержит немного шампанского.       Шэй отвел глаза, чтобы не пялиться... слишком. Высокий, широкоплечий мистер Гамильтон и подчеркнуто изящный мистер Рутледж составляли на вид красивую, гармоничную пару, а сам тон, которым они общались, позволив себе немного больше, позволял предположить, что и в отношениях они отлично дополняют друг друга. Вот только... На Эдварда было не слишком похоже — позволять себе вольности в чьей-то компании.       Однако стоило мистеру Гамильтону раствориться в толпе празднующих, как мистер Рутледж улыбнулся, и на левой его щеке обозначилась ямочка.       — Простите, господа, — и в голосе прозвучало что-то обезоруживающее. — Алекс слишком раздражен всей этой бесконечной канителью с Конституцией. Я предпочел пренебречь некоторыми правилами приличий, чтобы вселить в его душу немного больше умиротворения. В конце концов, это ради блага Ордена — нам еще работать и работать.       — Ради Бога, — Хэйтем взмахнул рукой. — Тем более во имя блага Ордена.       — И кстати, про Орден... — Эдвард немного помолчал и вздохнул. — Передайте, пожалуйста, мастеру-ассасину, что он может более не избегать меня. Я... Мистер Кенуэй, я в свое время повел себя слишком резко, неразумно. Но, в конце концов, если бы мистер Коннор не убил мистера Тарлтона, я бы мог всю жизнь мучиться от... неразделенности, и никогда бы не посмотрел на Алекса. Все это, конечно, не означает, что гибель Мортимера была... справедливой, но в жизни хватает несправедливостей, а у меня наконец появилось достаточно душевных сил, чтобы это признать.       Шэй видел, что возлюбленный... взволнован. Даже дыхание участилось, но мистер Кормак не среагировал — это было возбуждение совсем иного толка, да и к Рутледжу Шэй давно уже не ревновал. И Хэйтем его ожидания оправдал.       — Эдвард, я очень ценю то, что вы мне это сказали, — произнес он медленно и веско, подчеркивая собственные слова. — Для этого требовалось определенное мужество, но главное — опыт и переоценка ценностей. Разумеется, Коннору я передам. Но меня радует даже не то, что вы готовы отказаться от вражды, а то, что вы вообще задумались над этим. Не скажете, что же стало причиной? И заранее прошу меня извинить — если вопрос слишком личный, то я снимаю его.       Однако мистер Рутледж отрицательно покачал головой:       — Вы имеете право знать, поскольку только ваша... гм... тактика позволила сохранить то, что, наверное, можно назвать миром. Я заплатил за это должностью великого магистра... Не думайте, я теперь все понимаю. Но для меня так же не секрет, что мне вы доверяете больше, чем Роберту. Роберт — замечательный исполнитель, но у него, как и у многих военных, не хватает фантазии, он не справится один. А посмотреть с иной стороны мне позволил Алекс. Я тоже заранее прошу прощения, что вам приходится это слушать, но иначе вы не поймете. В отношениях с моими бывшими... друзьями я всегда искал кого-то, кто был бы как Мортимер. То есть мужчину, который бы, так скажем, мог заставить меня ничего не решать. Мое амплуа в Ордене заставляет меня ежедневно принимать решения, и мне хотелось... Надеюсь, мне не придется произносить это вслух. И когда я обратил внимание на мистера Гамильтона, мне казалось, что в нем это воплотилось: блестящий военный, который, как бы пошло это ни звучало, сможет носить меня на руках. А когда мы с мистером Гамильтоном зашли уже довольно далеко, оказалось, что все мои мечты были весьма наивны. Алекс, несмотря на его рост, силу и потрясающую карьеру, тоже... хм... так скажем, искал того, кто сможет носить его на руках — хотя бы образно. И нам обоим пришлось пересмотреть свои взгляды, а это, само собой, заставило и иначе взглянуть на прошлое. Я не спрашиваю Алекса про мистера Лоуренса. Он не спрашивает... Ничего не спрашивает. Но я понял самое главное — никто, кроме тебя самого, не может сделать мечту реальностью. А уже эта мысль заставила меня признать, что в своих мечтах прежде я уподоблялся незамужним девицам. Осознать это было трудно и даже обидно, но прятать голову в песок — не лучше. Я смог это преодолеть, а вместе с этим — и многое другое.       Речь мистера Рутледжа, который обычно изъяснялся ясно и полно, прозвучала довольно скомканно, но Шэй, в общем-то, прекрасно понял, про что толкует соратник. Хэйтем обычно не приветствовал подобную откровенность, но на этот раз только одобрительно кивнул:       — Рад это слышать от вас, Эдвард. Умение анализировать — необходимое качество для великого магистра, а умеренная рефлексия помогает грамотно оценивать возможности. И поверьте, оценить врага куда проще, чем оценить себя, так что если вы научились последнему, то и с противниками у вас сложностей не возникнет.       — А я просто рад за тебя, — хмыкнул Шэй. — И за Гамильтона. Не хотите переехать на Нижний Манхэттен? Мы с мистером Штойбеном будем замечательными соседями.       — Все может быть, — Рутледж улыбнулся. — Но пока не планировали. Хотя Алекс хочет завести пару собак, и тогда потребуется дом с садом — как раз как на Манхэттене.       — Может быть, Чарльз...       — Нет, — собеседник рассмеялся. — Я тоже в первую очередь предложил. Но нет, мистер Гамильтон предпочитает крупных бойцовых псов, так что мистеру Бенвиллу придется распродавать своих шариков кому-нибудь другому.       Тут Эдвард оглянулся на любовника и поспешно продолжил:       — А теперь прошу меня простить. Несмотря на то, что мы пока вам не соседи, в Нью-Йорке у нас будет больше возможностей для неторопливых бесед, а сейчас мне нужно поддержать мистера Гамильтона. Мистер Кенуэй, если узнаете, каковы планы Братства на Вашингтона, сообщите мне как можно быстрее. Это начинает меня беспокоить куда больше, чем мистер Берр.       — Понимаю, — Хэйтем кивнул. — Не смею больше задерживать...       Он не закончил. Осекся и напряженно всмотрелся в толпу. Шэй даже успел уловить момент и увидеть, как возлюбленный щурится — значит, использует особое зрение. Шэй проследил за взглядом и без всяких особых способностей отметил знакомую косичку. На этот раз прилично сплетенную, без бусин.       — Еще буквально минуту, Эдвард... — пробормотал Хэйтем и двинулся наперерез фигуре с косичкой.       Коннор не попытался удрать, когда понял, что замечен, а подошел сам. И даже вежливо поздоровался, хотя было видно — никакой радости от встречи с тамплиером не испытывает.       Мистер Рутледж с достоинством оглядел противника и негромко спросил:       — Прошу прощения, мистер Кенуэй... Могу я поинтересоваться, как вы попали сюда? Это закрытая сессия конвента, а вашего имени не было и не могло быть ни в списке делегатов, ни в списке их друзей.       — Действовал во тьме и скрывался на виду, — усмехнулся Коннор, а потом добавил куда спокойнее: — Неужели вы думаете, мистер Рутледж, что я раскрою вам свои секреты?       — Чисто по-человечески интересно, — парировал Эдвард. — Видите ли, еще перед началом конвента был принят свод положений, который предписывал запирать все окна и двери во избежание подслушивания. Персонал и охрану проверяли с особой тщательностью. А по дымоходу вы вряд ли могли пробраться, иначе бы не выглядели сейчас столь элегантно.       Шэй только теперь обратил внимание на то, что сын и впрямь прилично одет. Конечно, рожу индейскую не спрячешь, но вполоборота или со спины его вполне можно было принять за джентльмена из северных штатов, хотя таким ростом и сложением могли похвастаться очень немногие.       Коннор задумчиво оглядел мистера Рутледжа, но прямого ответа все-таки не дал:       — Я не политик, но даже мне очевидно, что раньше вы избегали меня, а теперь подозрительно дружелюбно настроены, мистер Рутледж. Это заставляет меня думать, что у вас есть какой-то план, и мне это нравиться по понятным причинам не может. Пока вы не объясните свой интерес, я не отвечу. И не гарантирую, что отвечу, даже если вы объясните свой интерес.       Шэй поймал взгляд Эдварда и кивнул. Тот тяжело вздохнул — видно, надеялся, что неприятную часть объяснений Хэйтем возьмет на себя, но сложилось так, как сложилось, и отступить было бы трусостью.       — Дело в том, мистер Коннор, — безукоризненно вежливо объяснил мистер Рутледж, — что определенные события в моей собственной жизни заставили меня иначе оценить вашу деятельность. Вы, сами того, возможно, не зная, когда-то убили близкого мне человека, и я — лично я, а не Орден — не мог вас простить много лет. Но боль потери со временем отступила, и я нашел в себе силы смотреть правде в глаза. Ваша деятельность, мастер-ассасин, мешает Ордену, но ведь верно и обратное? Так что если вы не настроены на соперничество, в котором выжить может только один, то я охотно... как это говорится?.. зарою топор войны?       Коннор поморщился:       — А трубку мира выкурить не желаете?       — Не курю, — улыбнулся Рутледж.       — Я тоже, — неизвестно зачем кивнул Коннор. — Что ж, я приму ваши слова к сведению. И не сочтите это за оскорбление, но буду их проверять. Если все действительно так... Я не стремлюсь к битве на выживание. Опыт мистера Кормака — лучшее доказательство тому, что природа не терпит пустоты. Сейчас я и мои соратники из Братства — все мы — идем к своей цели. Никто не обещал, что этот путь будет легким, но мы добиваемся того, что еще вчера казалось невозможным. Иногда нам по пути с Орденом, иногда — в противоположные стороны, но я знаю, что сейчас в Ордене состоят по-своему честные люди. Пока вы соблюдаете правила игры, можете быть уверены, что и Братство их не нарушит.       — У меня тоже есть здравый смысл, — тонко улыбнулся в ответ мистер Рутледж. — Со своей стороны я могу обещать вам нейтральное отношение — конечно, если вы говорите правду и не нарушите «правил игры».       Коннор кивнул и куда более расслабленно усмехнулся:       — Вы сделали первый шаг, второй надлежит сделать мне. Проникнуть сюда было совсем не трудно. Одна из ваших «тщательно проверенных» горничных когда-то оказалась на дне жизни, когда ее родители умерли, а старший сводный брат, пользуясь военной неразберихой, присвоил наследство целиком. Миссис МакГрегори — или, если вам так понятнее, мисс Картер — помогла ей на первых порах, обеспечила рекомендациями и работой. И девушка, конечно, не отказала Братству в небольшой просьбе... Прошу вас, не ищите ее, незачем. Эта мисс просто отплатила добром за добро, не более.       — А дальше? — полюбопытствовал Хэйтем.       — Смешался с толпой, — пожал плечами Коннор. — К тому же, многие здесь меня помнят, и никто не попытался выяснить, кто же меня пригласил.       — Изящно, — оценил Рутледж. — Мне приятно, что удалось достигнуть договоренности, но теперь мне точно пора.       Он поклонился и устремился к мистеру Мэдисону, тем более что его разговор с Вашингтоном проходил на все более повышенных тонах. Коннор поглядел тамплиеру вслед и хмуро буркнул:       — Тоже нацелились на Вашингтона?       Шэй точно знал, что Хэйтем прибыл сюда вовсе не из-за Вашингтона, однако мистер Кенуэй разубеждать сына не стал:       — Почему бы и нет?.. Раз уж ты решил воспользоваться им, то почему бы не попытаться переиграть?       — Я? — Коннор даже отступил. — Я вовсе не собирался им пользоваться.       Вид Хэйтема демонстрировал такое недоверие, что Коннор не удержался:       — Отец, все не так, как ты уже про меня решил. Если ты думаешь, что я собрался пойти путем наименьшего сопротивления и поступиться своим отношением к Вашингтону ради своих целей, то ты слишком плохо думаешь обо мне.       — А что я еще должен думать? — возразил Хэйтем. — Прошлым летом ты говорил, что его нельзя убивать — и при этом оперировал только практическими понятиями, а никак не моральными. А если нельзя убить, то что мешает разыграть? Комбинация оптимальна: карта крупная, но и потерять не жалко.       Коннор посмотрел на Шэя и потребовал:       — Шэй, объясни отцу, что я не такой!       — Лучше сам объясни, — посоветовал мистер Кормак. — Что у вас там такого произошло в Маунт-Вернон, что теперь тебя отец бесчестьем попрекает?       — Там вышло... плохо, — Коннор засопел. — Помните, я говорил, что поступил в Вест-Поинте глупо? Так вот в Маунт-Вернон я поступил не умнее, хотя, казалось бы, прошло несколько лет, и я стал опытнее. У меня такое ощущение, что рядом с Вашингтоном я глупею. Заразно это, что ли?       — Ты не эмоции, а фактуру давай, — фыркнул Хэйтем.       — Фактуру... — недовольно протянул Коннор. — Я прибыл в Маунт-Вернон с четырьмя соратниками, но их с собой на беседу не брал, сказал разместиться в саду и на крыше. Надо было хотя бы кого-то из них с собой взять, но тогда я думал, что лучше бы Вашингтону не знать, кто на меня работает. Вашингтон принял меня очень любезно, предложил кофе и вина, за столом меня обслуживали две рабыни, которые, надо сказать, ясно дали понять, что не против обслужить и после ужина. Я чувствовал себя фальшивым падишахом, и это было неприятно.       — Почему фальшивым-то? — удивленно ляпнул Шэй.       — Потому что я чувствовал себя... не на своем месте, — подумав, объяснил Коннор. — Я вообще против рабства, свободными должны быть все, а не по цвету кожи. Но тогда я не выступал, потому что это бы все равно ничего не дало, а мне надо было узнать, что затевает Вашингтон. А он... Болтал со мной на нейтральные темы, жаловался на здоровье, рассказывал, как ему удалось вырастить какую-то особую кукурузу, как осваивают письмо его внуки, как у него любимая лошадь потеряла подкову и охромела... Честное слово, Шэй, — Коннор поглядел прямо в глаза, — я не пил. Ни капли, даже кофе, потому что боялся, что мне что-нибудь подмешают. Но к концу ужина у меня уже вся голова была набита кукурузой и лошадьми.       Хэйтем внимательно посмотрел на сына и коротко вздохнул:       — Нельзя было дать себя заговорить.       — А как иначе-то? — Коннор с упреком воззрился и на него. — Это он меня пригласил, и я, по всем правилам охоты, ждал, пока он сделает первый выпад, чтобы суметь по нему сделать выводы, как обороняться.       — Ты слишком долго держал лук натянутым, — снова вздохнул мистер Кенуэй. — И, я так понимаю, когда пришла пора сделать выстрел, твоя рука дрогнула?       — Да, — мрачно отозвался сын. — Вашингтон заговорил о том, чем он занимается на своей плантации, и сделал это так... Что я даже не сразу понял, к чему клонится разговор. Ну ведь все одно к одному было: кукуруза, кобыла... А он из этого как-то вывел мысль о том, что война окончена — с этим очень трудно спорить. А потом заговорил и о том, что я запретил ему добиваться власти как главнокомандующему. Но поскольку он уже давно не главнокомандующий, а скромный плантатор, то почему бы плантатору не заняться политикой?       — И что ты ему сказал? — Шэй спросил, потому что Коннор замолчал.       — Я... — сын опустил голову. — Я возразил, что он и так занимается политикой — пишет письма, встречается с людьми, от которых зависит будущее Америки. И вот о будущем Америки я заговорил зря, потому что Вашингтон продемонстрировал мне кучу писем и приглашений — наверное, заранее заготовил — и посетовал, что он бы и хотел принять некоторые приглашения, но не может, потому что верен слову. Тогда я даже не сообразил, что он не слову верен, а боится меня, иначе зачем бы это было мне рассказывать? А еще надавил на то, что его военные успехи уже забыты, потому что дело теперь уже только за будущим Америки. Мне нужно было еще тогда встать и уйти, и если бы мне кто-то заступил дорогу, я и остальные ассасины могли бы бороться. Но я вступил в абсолютно бессмысленную полемику, и... Отец, в этом он меня обошел. Мне стыдно говорить об этом тебе, и я не хотел признаваться.       Как ни странно, мистер Кенуэй не поморщился презрительно, не вскинул бровь в нарочитом удивлении, не издевался. Напротив, довольно мягко проговорил:       — Ты же знаешь, Коннор, признать ошибку — сделать полдела для ее исправления.       — Тут уже ничего не поправишь, — Коннор махнул рукой. — С Вашингтоном я совершил столько ошибок, что эта только увенчала список. Мне стыдно даже не за это. Мне стыдно, что я так бездарно вел разговор, несмотря на все твои наставления. Ты ведь учил меня, как правильно отвлекаться и смотреть выше. Но тогда я спорил с бессмысленными аргументами, поставил себя на один уровень с Вашингтоном — и проиграл.       — Он просто забил тебя опытом, — посмеиваясь, добавил Шэй. — Ты всю жизнь действовал, а он, в основном, болтал. Это его поле битвы.       — И именно об этом надо было думать в первую очередь, — Коннор удрученно кивнул.       Хэйтем покачал головой:       — Ты слишком эмоционально к нему относишься, — объяснил он. — Возможно, это берет начало еще с тех пор, когда ты смотрел на него с восхищением. Потом ты резко изменил свое мнение, но, тем не менее, никогда не смотрел на него непредвзято, а от дурных привычек трудно избавиться, — он покосился на Шэя. — И до чего вы с Вашингтоном в результате договорились?       — Здравый смысл не совсем мне отказал, — вздохнул Коннор. — И поэтому добился я довольно странного результата. Мы постановили, что Вашингтон может принимать участие в политической жизни Соединенных Штатов, но только в том случае, если инициатива исходит не от него. Тогда мне казалось это логичным... Например, Вашингтона приглашали в губернаторское представительство Вирджинии — и он, согласно нашему договору, вполне мог согласиться. Но потом... Потом я подумал, что Вашингтона могут и на выборы будущего президента пригласить — и что тогда? Чего стоит президент, который не имеет права принимать самостоятельных решений? И нет, отец, я отказываюсь выступать «серым кардиналом». Решения должен принимать народ и его избранный лидер, а не я и не Братство.       Шэй припомнил декабрьский вечер прошлого года, когда Коннор буквально ворвался в Кенуэй-холл. Тогда Шэю и Хэйтему его поведение казалось странным, но сейчас многое объяснялось. Мистер Кормак даже улыбнулся, вспомнив поистине эпичную сцену: Коннор влетает в гостиную и сокрушенно восклицает что-то о том, что Вашингтона единогласно заочно избрали возглавить Конституционный конвент. И слова Хэйтема, стоящего за мольбертом и спустившего очки на кончик носа: «Разве не ты хотел народной власти, Коннор? Вот она».       Позже мистер Кенуэй, разумеется, не мог не воспользоваться полученной информацией — вовремя включился в игру и дал указания и Мэдисону, ставленнику Гамильтона, и Ноксу, который после раскрытого заговора против губернатора Клинтона крайне внимательно относился к словам мистера Кенуэя. Оба — и Нокс, и Мэдисон — единодушно дали юридическое заключение о законности съезда и присутствия на нем любых делегатов от Вирджинии, и только теперь становилось понятно, насколько выгодно можно воспользоваться страхом Вашингтона и оплошностью Коннора... Сын был прав, природа не терпит пустоты. И если он сам отказывается влиять на Вашингтона, это будет на руку Ордену.       Однако Хэйтем озвучил только часть этих размышлений:       — Не так уж это и страшно, Коннор. Разве настолько важно, кто станет президентом? Согласно принятой Конституции, президенту неоспоримо принадлежит только право вето, всё остальное в руках двух правительственных палат, а их, так или иначе, избирает народ. Только не удивляйся, когда увидишь, кого этот народ будет избирать. Об этом я тоже тебя давно предупреждал.       — Это вполне в руках Братства, — откликнулся Коннор. — Народ будет выбирать тех, о ком будет думать хорошо. И задача ассасинов — в том, чтобы народ знал правду.       — Это далеко не всегда помогает, — хмыкнул Хэйтем. — Если ты сейчас через газеты и циркулярные письма расскажешь всю правду про Вашингтона, ему поверят, а тебе — нет.       — Ничего, — Коннор поглядел упрямо. — У нас свои методы.       Мистер Кенуэй промолчал. Во-первых, потому что прекрасно знал эти методы. Во-вторых, потому что прекрасно знал, что и Коннору эти методы известны.       — Значит, с президентом определились, — подвел итог Шэй. — Если Вашингтона пригласят, его изберут. А его пригласят, потому что... Если спросить любого, кто первый человек в Америке, больше половины сразу назовут имя Вашингтона. Этого достаточно.       — Вот поэтому он все это время писал бесконечные письма, — поджал губы Коннор. — Выжидал, не давал о себе забыть. А я... Отец, твой Орден в сентябре прошлого года одержал победу. Только потому, что я, мастер-ассасин, думал о кукурузе. Шэй, тебе когда-нибудь хотелось провалиться под землю от осознания собственной глупости?       — Не раз и не два, — утешил Шэй. — И что ты теперь собираешься делать?       — А что делать? — философски изрек сын. — Все, что мог, я уже сделал. На ратификацию Конституции уйдет не меньше полугода. Это я по Парижскому миру сужу. До ратификации ничего значительного не произойдет... Потому что эта Конституция такая спорная, что все боятся, что что-то пойдет не так — и ее изменят не в пользу тех, кто боится. Южные штаты боятся за институт рабовладения, северные — за количество представителей в правительстве. В общем, я решил, что несколько месяцев после подписания Конституции — лучшее время, чтобы отвезти Анэдэхи в Париж.       — Что?! — вот сейчас Хэйтем даже позволил себе эмоции. — Ты уедешь? Сейчас?!       — А что? — сын пожал плечами. — Кто знает, что случится позже? В Америке постоянно что-то случается, так что мне надо успеть. Да и я ведь из Братства один уезжаю, остальные будут работать против тебя так же.       — Оставишь руководить Братством Шафо и Добби? — подмигнул мистер Кормак.       — Шэй, ты тамплиер, — Коннор улыбнулся. — И я тебе ничего не скажу.       Хэйтем вдруг раздраженно огляделся и потребовал, не глядя на любовника:       — Шэй, принеси хотя бы шампанского. Определенно не помешает.       — Вот, — сурово заметил Коннор. — Когда я выехал из Маунт-Вернон и ко мне присоединились мои ребята, меня все они спрашивали, как прошло. Для них все выглядело нормально — я жив, цел, тревоги не было. А я тогда только потребовал выпить, потому что не мог сказать, как все прошло. Среди нас была одна девушка, а при девушках такого не говорят.       — Она не девушка, она ассасин, — рассеянно ляпнул Шэй, нацелившись на ближайший стол с подносами. — Меня это еще в Братстве раздражало: я был слишком юным, чтобы при мне ругаться и обсуждать секреты Братства, а как кого пойти прирезать — так беги, ассасин Кормак... Минуту.       Он отлучился даже не на минуту, обернулся быстрее, но все равно не сразу понял, о чем пошел разговор. Говорил Коннор:       — ... и выяснилось — не лезет. Это было ужасно. Даже дети помалкивали.       — М? — Шэй кое-как впихнул в руки сына бокал с шампанским, а любовнику подал как положено — красиво.       Коннор машинально поблагодарил кивком и пояснил:       — Анэдэхи. В платья не лезет. То есть те, которые повседневные, ей до сих пор впору, а вот те, которые перед свадьбой пошили — нет. Для них же утягиваться надо, и их шили впритирку.       — Ничего, — смешливо утешил его отец. — Они все равно, наверное, немодные.       — Да, и это была моя вторая проблема, — укоризненно повернулся к нему Коннор. — Поэтому мы не могли бы выдвинуться сразу из Дэвенпорта. Сначала я думал отвезти Анэдэхи с детьми в Нью-Йорк после конвента, а потом подумал — чего зря время терять? В общем, совместил неприятное с бесполезным. Ой... Отец, только не говори Анэдэхи, что я так сказал, хорошо?       — Кажется, у меня появился неплохой компромат, — фыркнул Хэйтем. — Неприятное, я так понимаю, это конвент. А бесполезное — пошив платьев. А остановились где?       — В той же гостинице, куда вы меня с Франклином водили, — объяснил Коннор. — И мне миссис Моррис сразу сказала, в каком номере вы остановились. Мы с Анэдэхи заняли тот, что напротив. Хотели соседний, но там всего одна комната, а с другой стороны — занят.       — С этого надо было начинать, — наставительно бросил Шэй. — А то рассказывает тут про Вашингтона, кому он нужен. Мне вот больше интересно внуков потискать. А Лежащий Поперек? А эти, как их... пуговки?       — Лулу и Жужу, — напомнил Коннор. — Собаки поедут с нами, в Париже такими принято гордиться. А Лежащего Поперек оставили Годфри, не в том уже наш кот возрасте, чтобы его через океан таскать.       — Вы собираетесь жить у Лафайета? — утвердительно кивнул Хэйтем.       — Да, — подтвердил Коннор. — Мы с Жильбером переписываемся, и он нас пригласил. К тому же, Анэдэхи подружилась с Адриенной, и наши дети тоже отлично ладят.       — Твоим старшим ведь почти шесть лет, — вдруг рассеянно уронил Хэйтем. — Мне тоже было шесть, когда отец взял меня с собой во Францию. Я тогда думал, что наконец-то увижу, как отец управляется с огромным кораблем, но оказалось, что для того, чтобы пройти через Ла-Манш, корабль не нужен, и отец нанял лодку. Я был тогда... разочарован.       Коннор улыбнулся:       — Аннабель еще не понимает, а старшие, конечно, радуются путешествию через океан. Спрашивали у меня, будем ли мы кого-нибудь брать на абордаж.       — И что ты ответил? — лукаво уточнил Шэй, припомнив, как сам Коннор в детстве просился на «Морриган».       — Что вырастут — и сами будут на абордаж кого-нибудь брать, — хладнокровно отозвался Коннор. — Но сейчас я не рискну с кем-то конфликтовать на воде. Даже на «Аквиле». Лучше унизиться, чем рисковать семьей.       Шэй хотел было пошутить, но заметил, что Коннор имеет, скорее задумчивый вид. Возможно, даже встревоженный.       — Что-то не так? — Хэйтем первым сориентировался. — У тебя есть сомнения, брать ли детей в море?       — Не совсем, — Коннор вдруг нахмурился. — Они отлично переносят морские путешествия. В Филадельфию мы шли несколько дней, и ничто не испортило им ни аппетита, ни настроения. Патрик и Дженнифер просто по палубе носятся, а вот Аннабель явно нравится. Она даже за штурвал держалась — ну, докуда дотягивалась. И матросы ее любят — она сразу понимает, когда нужно отойти и не мешать. Меня тревожит другое. Особенно меня беспокоит Дженнифер. Анэдэхи научила обоих старших читать, и Дженнифер... стащила у меня письмо от Джейми. От мистера Колли. А там прямым текстом про Братство написано. Мало того что стащила и прочитала, так еще и Патрику показала. А когда я хватился письма, стала расспрашивать.       — Как ты это допустил? — недовольно поморщился Хэйтем. — Такие вещи надо держать под замком.       — Конечно, — сын даже не попытался оправдаться. — В Дэвенпорте я, как и ты, всю переписку держу в кабинете, если не уничтожаю сразу. Кабинет запирается, и стол запирается тоже. Но я получил письмо перед самым отъездом. Уничтожить не мог пока, и запер на ключ в шкатулке в каюте. Но... Когда живешь с женой и тремя детьми в одной каюте, очень трудно за всем уследить.       — А что было в письме? — уточнил Шэй. — Заметь, я не спрашиваю, какие там ассасинские секреты. Просто хочу понять, что узнала девочка о Братстве.       — Не так уж мало, — Коннор почти залпом отхлебнул сразу пол-бокала. — Что оно есть. И Джейми прямым текстом написал — «ничто не истинно, все дозволено». В контексте письма это логично и понятно, а без — я не могу объяснить, зачем он это написал. Но дети, конечно, заинтересовались, в какие такие игры играет их отец. И теперь я не знаю, что с этим делать. Пока я им только сказал, что это несколько человек, которые добиваются справедливости и мира во всем мире. Но и Дженнифер, и Патрик очень любознательные, надолго им такого объяснения не хватит.       Мистер Кенуэй вздохнул:       — Иногда даже жаль, что я не курю. Сейчас бы не помешало. Коннор, ты понимаешь, что это куда опаснее, чем страдания Вашингтона? Я могу сейчас в него метнуть нож — и это заметят не сразу. И это будет менее опасно, чем такое знание. И я вынужден снова спросить: что ты собираешься делать?       — Я собираюсь их учить, — сын распрямил плечи. — Это все равно бы случилось, рано или поздно. Они оба владеют орлиным зрением. Про Аннабель пока непонятно, а Патрик еще пару лет назад меня спрашивал, почему когда он очень хотел найти в траве ежа, мир вокруг померк, а ежик стал золотым. Это... От этого никуда не денешься, отец. Тебе ли не знать.       — Но разумно ли для них сейчас отправляться в незнакомую обстановку? — обеспокоенно спросил Хэйтем. — Сначала океан, потом большой город...       — За полтора месяца на корабле, — Коннор отвернулся, — у них будет время подумать. А у меня будет время подобрать слова и постепенно дать объяснения. Сколько раз я думал, что лучше бы узнал про все это раньше, а не в четырнадцать лет! Ну вот. Дождался.       — Главное — найди такие слова, чтобы дети молчали об этом, — вклинился Шэй. — В Париже в наше время это знание может быть смертельно опасным. Это здесь в каком-нибудь Нью-Йорке любой — от Рутледжа до Дербишира — только посмеется. В Париже все может быть не так.       — Не сгущайте краски, — Коннор даже слегка улыбнулся. — Я бы не повез своих детей в Париж, если бы чего-то опасался. Магистр де ла Серр — довольно неглупый человек, а ассасины не тронут детей, даже если лично я стану им чем-то неугоден. Что же до прочих, то дети часто болтают про свои фантазии, их никто не послушает.       — А что на этот счет думает Анэдэхи? — Хэйтем даже брови свел.       Коннор среагировал на удивление спокойно:       — Не то чтобы она была в восторге, конечно... Но у онейда детей начинают учить в четыре года тому ремеслу, которому обучены родители. Отец учит сыновей, мать — дочерей. Конечно, некоторые, вырастая, избирают другой путь, но для Анэдэхи все не выглядит так уж странно. Она — охотница, я — ассасин. Вполне логично, что наши дети научатся всему, что мы знаем. Анэдэхи с самого начала не предполагала какой-то... слишком мирной жизни для наших детей. А возраст, на ее взгляд, не помеха.       — Твоей жене тоже страшно, — вздохнул мистер Кенуэй. — Но ты прав, трудно было бы ждать чего-то другого. Особенно, если наши внуки унаследовали тайные особенности. Шэй?       — Лучше уж так,— мистер Кормак прямо поглядел на любовника, взгляд не отвел. — Тем более что у них есть все шансы перенять добрую традицию не убивать друг друга.       — Это тоже не всегда хорошо, — возразил Хэйтем. — Они должны понимать, что в любом другом месте убивают без раздумий.       — Я научу, — пообещал Коннор. — Даю слово, отец, Шэй. Потому что это, наверное, самая важная миссия, провалить которую нельзя. А Вашингтон... Да наплевать на Вашингтона. Я и без него справлюсь. И с ним тоже. Так что уехать сейчас — не так уж глупо. Вот только новые платья Анэдэхи пошьем. Она обещала, пока я буду на конвенте, посетить модистку. Или даже несколько, чтобы за неделю сшили несколько туалетов.       — Продуманно, — оценил Шэй. — А потискать-то этих мелких ассасинов когда можно будет?       — Анэдэхи взяла детей с собой, — неуверенно отозвался Коннор. — Нельзя же оставить в гостинице! А когда она вернется... Я ни разу не отпускал ее одну по магазинам. Либо был с ней, либо она гуляла, когда я был на Род-Айленде. Не знаю, сколько времени это занимает.       — Дети раньше захотят есть и спать, — усмехнулся мистер Кенуэй. — Так что, скорее всего, возвращаясь, мы застанем их уже на месте.       — Наверное, — Коннор с облегчением вздохнул. — Так, я вижу, что мистер Рутледж оставил в покое Вашингтона. Вашингтон мне нужен, я обещал его навестить. Пойду пугать.       — Не очень-то старайся, он и так пуганый, — хмыкнул Шэй.       Коннор махнул рукой, явно будучи уверенным, как правильно пугать будущего президента Соединенных Штатов, и удалился, умело маскируясь среди приглашенных на банкет. Явно собирался преподнести мистеру Вашингтону сюрприз. Такие всегда покупаются...       — Что скажешь, Хэйтем? — мистер Кормак повернулся к возлюбленному, однако тот резко повел подбородком:       — Что у меня крайне мало времени, чтобы побеседовать со Франклином. Не хочу, чтобы Коннор обратил внимание на то, что я делаю, значит, нужно успеть до окончания его беседы. Все обсудим потом.       Шэй принял приказ и предложил:       — Хочешь, я отвлеку тех, кто его окружает?       — Хочу, — Хэйтем выступил вперед, прикрываясь среди толпы не хуже, чем сын. — Но будь рядом, этот разговор может коснуться и прошлого.       Мистер Кормак воспринял и это. Хэйтем хочет — значит, получит Франклина хоть бы в подарочной упаковке.       Однако все прошло гладко. Мистер Франклин увидел старых знакомых и сам, грузно поднявшись, приветствовал их рукопожатием — на удивление крепким.       — Я догадывался, что вы здесь будете, — мистер Франклин улыбнулся и отсалютовал стаканом с водой. — Я помню ваше письмо, в котором вы интересовались моими опытами с электричеством. Желаете обсудить?       — Очень, — коротко и веско произнес Хэйтем. — Но это разговор не для посторонних ушей.       — Конечно, — тот улыбнулся. — Ваша организация не терпит огласки, я помню. Что ж... Кто-нибудь из вас курит? Тогда мы можем пройти на балкон.       — А вам не будет вреден дым? — Шэй даже обеспокоился здоровьем старика.       — Мистер Кормак, — тот с одышкой рассмеялся. — Мне восемьдесят один год. Мне по утрам вставать с постели вредно. Идемте.       Балкон на наспех отремонтированном здании Стейтон Хауса был только один, и там уже кто-то торчал, однако увидев новых «посетителей», незнакомцы разговор свернули и удалились. Возможно, тоже предпочитали беседовать без посторонних ушей. Мистер Франклин оперся на перила и благожелательно спросил:       — Что же вы хотели узнать?       Мистер Кенуэй сделал паузу, словно подчеркивал важность сказанного, и проговорил раздельно и четко:       — Мистер Кормак рассказывал мне про то, как вы сумели заставить Шкатулку «говорить». С помощью электрических молний вызвали проекцию земного шара.       — Все так, — кивнул Франклин. — Это был очень занимательный опыт, однако завершить мне его не удалось. А что, вы желаете повторить?       — Возможно, — мистер Кенуэй явно собрался с силами, как зверь перед прыжком. — Видите ли, в комплекте с этой Шкатулкой идет трактат...* Можно сказать, описание.       — А! — Франклин оживился. — Вы дадите мне его прочесть? Хотя бы часть?       — Нет, — Хэйтем отрицательно покачал головой. — Все наоборот. Вам сейчас кажется, что вы идете от общего к частному, но... нет. Одну минуту, я все объясню. Трактат написан на языке, который не известен никому. Не возражайте! Я скопировал пару абзацев оттуда с ювелирной точностью, но ни один из признанных лингвистов мира не смог даже примерно сказать, к какой группе языков это отнести и возможно ли это прочитать.       — Помилуйте, — мистер Франклин даже развернулся к нему. — Это в наш-то просвещенный век? Когда ученые раскрывают секреты древнейших иероглифов?       Мистер Кенуэй мягко ему улыбнулся:       — Да, я слышал про иероглифы и про то, что их пытаются расшифровать...* Но в данном случае мы, скорее всего, имеем дело с прародителями людей. Возможно, это язык тех самых Адама и Евы, если признать, что они существовали и восприняли речь и письменность от кого-то более совершенного. Но так или иначе, язык не похож ни на что.       — Я не сомневаюсь, у вас в друзьях лучшие ученые мира, — пробормотал Франклин. — А я — физик, а не лингвист... Так что же вы хотите от меня?       Шэй понял, что наступил момент истины. Или сейчас — или никогда. Точнее, или сейчас Франклин согласится помочь, или... Хэйтем хорошо относится к старику, но ни за что не допустит, чтобы носитель уникального знания не был подвластен ему.       — Видите ли, — мистер Кенуэй аккуратно цедил слова. — Я изучал этот трактат несколько лет. Не всегда у меня хватало времени, так что, наверное, можно сказать, что изучение не было планомерным, тем более что мне то и дело требовалось изучение вспомогательных материалов... Не буду отнимать у вас время, скажу только одно: я вывел из трактата достаточно много закономерностей. Не мне вам объяснять, что даже у текста на абсолютно незнакомом языке обязательно будут закономерности.       — Конечно, — сразу согласился Франклин. — Как минимум главы, их длина и насыщенность...       — Да-да, — Хэйтем кивнул. — К тому же в трактате хватает рисунков, правда, опять-таки, трудно определить, что именно нарисовано. Но я разметил текст на главы, сделал выводы о их примерном смысле, вникнул в предполагаемую этимологию языка... Теперь мне определенно не хватает чего-то еще, и я думаю, что с проекцией мне будет проще. Если мне удастся зафиксировать некие символы на земном шаре, то можно будет сделать какие-то выводы. Вы согласны со мной?       — Несомненно, — мистер Франклин вдруг улыбнулся, и Шэй увидел, что у того сохранились только восемь передних зубов, а дальше зияют провалы. — Оказывается, вы не только хороший политик, но и ученый? Мистер Кенуэй, вам не нужно объяснять политику и ученому смысл ваших изысканий. Конечно, я помогу. И даже не задам вам ни единого вопроса. Но...       — Но? — Хэйтем напрягся.       — Нет, ничего такого... — Франклин выглядел немного уязвленным, но любопытство в нем, похоже, перебивало все остальные чувства. — Я понимаю, исследование таких вещей растягивается на годы, если не на десятилетия. А то и столетия! Сколько бились ученые над иероглифами? И сколько будут биться... А мне уже восемьдесят один. Но если вдруг случится так, что вы сделаете открытие, дайте мне слово, что покажете мне патент. У меня их несколько десятков, но эта история со шкатулкой будоражит меня уже без малого сорок лет. Ах, как бы мне хотелось дожить до того, как ее секреты будут разгаданы! Увы, наверное, не суждено... Но надежда умирает последней.       Мистер Кенуэй немного помолчал, а потом произнес:       — Если вдруг я получу за это открытие патент, то, даю слово, приложу все усилия, чтобы побыстрее показать его вам. Но не буду скрывать: я потратил не один десяток лет — когда-то больше, когда-то меньше... А до разгадки, кажется, ближе не становится.       — Вы неправы! — вдохновенно воскликнул Франклин. — Сколько раз мне казалось, что то, чем я занимаюсь, бессмысленно. И что же? Иногда все вдруг складывалось само, в один миг. А иногда я открывал вовсе не то, что хотел понять. Не отрекайтесь заранее, мистер Кенуэй. Какие ваши годы? Это мне уже на Крайст Черч прогулы ставят, а у вас все впереди!       — Хотелось бы мне, чтобы все было так, — Хэйтем слегка улыбнулся. — Тогда я навещу вас. Вы ведь останетесь в Филадельфии?       — А куда мне уже ехать? — печально ответил вопросом на вопрос Франклин. — Разве что в Бостон, к моей великолепной Кэтрин, но что я ей теперь могу показать? Когда-то я рассказывал вам, мистер Кенуэй, почему стоит обращать сладострастные взгляды на женщин постарше, но сам, как только стал постарше, развернулся на сто восемьдесят градусов. И что же мне теперь продемонстрировать молоденькой мисс Рэй, которой всего пятьдесят пять? Растяжки на коже? Нет уж, пусть запомнит меня полным сил и... ого-го! А в вашем случае я и вовсе ошибся, но откуда же мне было знать, что дамам постарше вы предпочитаете мужчин помоложе? Увы, я ошибался чаще, чем того хотелось бы... Впрочем, все ошибаются.       — Спасибо, — Шэй, который до того молча курил, не удержался. — Конечно, «помоложе» в моем случае...       — Да ведь и вам не больше пятидесяти пяти, — отмахнулся Франклин. — Я в ваши годы!..       — Так и мы в наши годы еще весьма... — начал было Шэй, но его аккуратно прервал Хэйтем:       — Я всего лишь хотел сказать, что навещу вас, как только позволят обстоятельства, — усмехнулся мистер Кенуэй, не среагировав на рассуждения.       Шэй сделал вывод — речь о Конноре. Как только Коннор вместе с семьей отплывет к французским берегам, у Хэйтема сразу найдется время на эксперименты.       — Всегда рад видеть вас в своем доме, — щедрым жестом пригласил Франклин. — Я отдам приказ о том, чтобы подготовили площадку для опыта... Но вам стоит поторопиться. Уже сентябрь, а в октябре будут последние грозы, потом до марта не будет, а этого я могу уже и не пережить. Так что буду с нетерпением ждать.       — Я постараюсь поспешить, — абсолютно серьезно заверил его Хэйтем. — Потому что если не вы, то никто. Нам с Шэем не удалось повторить ваш опыт.       — Гм... — Франклин задумался. — Тогда я знаю, чем займу скучные вечера. Не все же писать аболиционистские статьи, право слово! Напишу вам подробную инструкцию. На всякий случай.       — Спасибо, — с искренней признательностью проговорил мистер Кенуэй. — Большое спасибо.                            В номере Моррис Хотел Шэй уселся в кресло, с неудовольствием и удовольствием одновременно подумав о том, что в Кенуэй-холле есть куда более удобное кресло-качалка. Спроектированное, кстати, тем же Франклином. Мысль, подстегнутая в нужном направлении, быстро увела в сторону нынешних событий. Шэй думал о Франклине, об эксперименте и о Шкатулке...       Мистер Кенуэй, усевшись в другом кресле и закинув ногу на ногу, читал газету и пил, несмотря на вечер, крепкий кофе, чтобы избавиться от паров шампанского.       Коннор обещал прийти сразу, как уладит все дела, чтобы пригласить на семейный обед — миссис Моррис приняла заказ на плотный ужин на четверых взрослых и троих детей и заверила, что все будет в лучшем виде.       Дверь скрипнула, и Шэй вскинулся. Обычно Коннор в таких случаях стучал, но мало ли?.. Однако на пороге показался не Коннор.       Шэй не видел внука с Рождества и теперь с гордостью отмечал, что тот вырос. И вообще как-то... оформился. Чуть больше полугода назад это был еще ребенок, шаловливый, хотя и не по годам внимательный. Сейчас же юный Патрик Кенуэй напоминал крошечного джентльмена. Особенно в чисто английской сорочке, заправленной в чисто английские портки карманного размера.       — Дедушка? — он поглядел на Хэйтема. — Можно?       — Заходи, — Хэйтем сложил газету и сел ровно. — А где твой папа? А мама, а сестры?       — Мама собирается, — бесхитростно сообщил внук. — Ей сшили платье такое... Ого! И Дженни собирается тоже, ей мама купила настоящие туфли. Женщины вообще долго собираются.       — Серьезный подход, — Шэй улыбнулся и, оперевшись локтем на колено, жестом призвал к себе ребенка. — Обниматься с дедушкой пойдешь?       — Конечно! — тот рванулся вперед и крепко обнял наклонившегося мистера Кормака за шею. — Дедушка Хэйтем?       — Иди сюда, — вздохнул мистер Кенуэй, но внука, так же, как Шэй, обнял крепко. — Что скажете, мистер Кенуэй? Как вам Филадельфия?       — Большая, — сосредоточенно сообщил ребенок. — Почти как Нью-Йорк. И ровная. Тут все улицы такие... идут...       — Параллельно, — подсказал Хэйтем. — Как сеточка.       — Да! — Патрик заулыбался, демонстрируя первый выпавший молочный передний зуб. — Город в клеточку. А вы знаете, что папа нас повезет в Париж?       — Знаем, — ответил Шэй. — Этот город еще больше, чем Нью-Йорк. Я там когда-то бывал. Огромный город!       — Ого, — Патрик явно заинтересовался. — Куда же больше?       — Увидишь, — пообещал ему Хэйтем. — А ты что, заскучал, пока дамы одеваются к ужину?       — Не совсем, — внук смутился. — Но... Я подумал, что потом так может не получиться. Папа нас увезет. Он знаете, какой? Если сказал, значит, увезет. А я хотел кое-что спросить.       — Валяй, — Шэй улыбнулся и, потянувшись вперед, потрепал внука по растрепанным волосам.       Волосами Патрик пошел в Коннора, чертами лица — в Анэдэхи, а вот серые глазки и взгляд — от Хэйтема...       — Понимаете, случилось... ужасное, — начал Патрик. И замолчал.       — Так уж и ужасное? — улыбнулся ему Хэйтем. — Рассказывай, мы все поправим.       — Ага, — Патрик кивнул. — Дженни украла у папы письмо. И это ужасно.       — Это нехорошо, — согласился Шэй.       — Совсем нехорошо, — мотнул головой Патрик и жестом попросился на колени.       Шэй подхватил внука, усадил на одной коленке и серьезно спросил:       — И что?       Патрик поерзал и заявил:       — Так делать нельзя. Папа много раз говорил, что нам нельзя трогать его бумаги. А она тронула!       — Совсем нехорошо, — согласился Хэйтем. — А что было дальше?       — Письмо она принесла мне, — Патрик засопел, как Коннор, но нашел в себе силы признаться. — И я тоже прочел. Никак не мог удержаться. Но сам бы я не тронул! А она...       Тут Шэй почувствовал, что что-то не так, и заглянул внуку в глаза:       — Ну-ка, — произнес он озабоченно. — Дело ведь не в том, что ты прочел? Или в том?       — И в этом тоже, — Патрик смутился. — Нельзя было читать... Но я прочел, а там было такое написано!       — Что же? — теперь и Хэйтем заметно озадачился.       — Там было написано, что... — Патрик нахмурился, прикусывая пухлую розовую губку. — Что можно делать все что хочешь. Или нет... Как-то не так. Что можно делать все...       — Все дозволено, — вздохнул Хэйтем. — И что с того?       Шэй с беспокойством поглядел на него. Несмотря на печальный тон, он принял обманчиво-расслабленную позу и откинулся в кресле. Шэй знал все эти позы и это выражение лица — но с кем Хэйтем собирается сейчас играть?       Патрик распрямился и внятно проговорил:       — Это неправильно. Нельзя так делать. Даже папе. Я Дженни это говорил, а она засмеялась. И сказала, что если бы не она, то папа никогда бы нам не показал этого письма. А это тоже неправильно. И я...       Шэй видел, что на мордочке внука отражается такое непонимание и такая недетская горечь...       — И что же ты сделал? — мягко спросил Шэй. — Рассказал папе?       — Нет, — Патрик шмыгнул носом. — Дженни поступает неправильно. Она часто так делает, не слушается и вообще. Но она — сестра, а сестру нельзя обижать, потому что она семья и девочка. Но... Дедушка Шэй, раз папа получает такие письма, значит, он тоже что-то делает неправильно. А я... Я так не могу.       Шэй в растерянности смотрел на то, как его внук, его Патрик, названный в честь мистера Патрика Кормака, плачет от своего первого детского горя. И тут раздался голос Хэйтема — и прозвучал он как-то жутко:       — Не все взрослые все делают правильно, Патрик. Конечно, ты прав, никто не может считать, что кому-то «все дозволено». И Дженнифер поступила опрометчиво. Но ведь ты-то это понимаешь? Значит, не ошибешься. Давай обсудим.