Не вернуть

Янтарные глаза в зеркальном отражении казались покрытыми золотой пыльцой, создавая прекрасный и в тот же момент отвратительный эффект. Принцесса склонялась больше ко второму варианту. Взгляд опускается чуть ниже, по-новой изучая черты собственного лица: впалые щеки, острые скулы, тонкие губы, покрытые ярко-красной помадой и, кажется, больше ничего лишнего. Роскошная сдержанность или жалкая скупость. Тонкая открытая шея, выделяющиеся на ней жилки и аккуратное, но весьма яркое и дополняющее образ украшение, к которому привыкнуть пока не кажется возможным, взгляд вновь и вновь к нему возвращается. Будет ложью сказать, что украшение редкой красоты не пришлось принцессе по духу, сказать больше — принцесса в восторге. Но, благо, хватало воли сдерживать свою радость, дабы не сиять счастьем в благодарность за столь невероятный подарок, но строгость и высокие требования к собственной персоне не позволяли этого сделать. — Нравится? — наконец раздается за спиной мужской голос и девушка чувствует, как широкая улыбка загорается на его лице. — С днем рождения, принцесса. Сатору опускается на корточки, дабы быть на уровне сидящей на пуфе девушки, и едва кладет подбородок на тонкое плечо перед носом. Хитрые аметистовые глаза цепляются за золотое украшение на девичьей шее, про себя мужчина подмечает, что его подарок был высоко оценен, даже если прямо ему об этом никто не скажет. Взгляд поднимается выше и вдруг встречается с холодными золотыми глазами в отражении зеркала. Этот контакт продолжается еще с полминуты, как девушка сдается первой, пока что не научившись выдерживать пытливый напор старшего брата в полной мере. — Спасибо. — негромко и сдержанно отвечает девушка. — Эх, лисенок, — Сатору ведет головой из стороны в сторону и посмеивается, поднимаясь на ноги. — Надеюсь, что ты еще помнишь о том, что я в отличии от тебя считываю не только отрицательные эмоции. Хотя, — мужчина делает паузу. — То, как влияют на тебя твое душевное насилие и внутренние оковы — вряд ли можно назвать чем-то положительным. — Узумаки хотел до конца выдержать маску криводушного безразличия, но рвущуяся наружу тоска берет свое. — Ты слишком строга к себе, Мито. — Ты как всегда дьявольски проницателен. — девушка не сменяется в эмоциях, порой даже кажется, что отторжение всяких эмоций происходит уже само по себе, уже не по воле. — Я лишь подстраиваюсь под желаемое восприятие окружающих и мир, который выстраивает с каждым днем новые правила. — Под желаемое восприятие окружающих? — с улыбкой переспрашивает и прощупывает каждое сказанное сестрой слово Сатору, улыбка быстро пропадает с лица и вместо нее появляется неприятная гримаса, будто была прокусана горькая кожура лимона. — За всеми не угнаться, Мито, и тебе ли не знать об этом? Для кого-то ты ужаснейшая стерва на свете, для кого-то милейшая тварь, посланная с выше. Для кого-то ты и вовсе миф! И множество прочих вариантов, перечислять можно бесконечно. И ты пытаешься оправдывать все это? Насколько бы Сатору не был убежден в собственной наблюдательности и вечной правоте, он не сможет ответить, если спросить вдруг, когда и как его младшая сестра превратилась из маленькой, жизнерадостной и яркой малышки, которая зажигала всех вокруг — и старшего брата в том числе ярким огнем — в безразличную, покрытой толстой коркой льда Юки-онну, которая без лишних вопросов сделает все, что требуется и обязательно не оставит вас без ледяных ожогов своего равнодушия. Сатору безалаберно упустил момент, когда Мито еще можно было спасти от заточения в этой лишенной свободы тюрьме, что была собственно выстроена самой принцессой Узумаки. — Красота в глазах смотрящего. — ведя плечом, негромко произносит девушка, касаясь кончиками тонких пальцев украшения на шее. — Каждый будет видеть то, что ему видеть угодно. Я же себя веду так, как угодно уставленной картине. Все просто. — Это ты так завуалированно прячешься за навязанными установками, что всю жизнь порождали и умножали в тебе комплексы и оковы? Но Мито отвечать уже не торопилась, деликатно игнорируя все последующие реплики старшего брата. Однако, Сатору очень часто забывает о том, что в то самое время, когда Мито теряла себя — сам Сатору находился на перепутье тысяч дорог и не знал, какая из них может быть верной. Сам Сатору находился в состоянии, когда и понятия не имел, кто он. Кажется, это было время, когда Мито только-только вступала в переходный возраст и как раз тогда же Сатору выходил из него, ступая на новую, более пустую и потерянную ступень своей жизни. За последние несколько лет не было в жизни старшего Узумаки и дня, когда бы он не корил бы себя за преступное безучастие в становлении личности своей младшей сестры и не помог найти ей свое предназначение в жизни. Хотя, за них двоих все уже давно было предрешено. И слишком часто Сатору забывал о том, что ему самому требовалась помощь, которая не была оказана ни одной живой душой в нужный момент. — Не расскажешь о своей поездке? — спустя некоторое время, не вытерпев, нарушает тишину Мито, обращаясь к старшему брату, который за время молчания нашел себе занятие, уже увлеченно вычитывая какой-то свиток, обнаруженный на рабочем столике сестры. — Что, так не терпится? — с лукавой улыбкой Сатору отвлекается от рукописей сестры, переводя на нее взгляд и замечая это пассивное недовольство в золотистых лисьих глазах. — А о чем ты желаешь узнать больше? О своем будущем муже или о несчастном смертоносном отродье из чакры, которым родители пугают своих непослушных детей? — мужчина не упускает возможности в лишний раз попоясничать, сестра давно к этому привыкшая, но все же бывают моменты, когда и показную милость требуется сменить на гнев. Все же, именно такой реакции искусный провокатор в лице старшего брата и добивается. — Ты сам знаешь, о чем я желаю узнать больше. — девушка яростно хмурит алые брови в переносице и в ее золотистых глазах загорается пламя, которое так и будоражит Сатору. Узумаки в любом случае выдал бы любимой сестре обо всем, что узнал сам хотя бы по той причине, что именно по ее же просьбе он рванул за десять земель в поиске информации. Хотя, мужчина бы отправился в путь и без желания сестры, но, в любом случае, Сатору был не против сделать одолжение и предоставить свои услуги. Но, к сожалению или счастью, Мито было плевать на будущего мужа. Она давно смирилась со своей судьбой, что была предрешена другими людьми и она была готова принять этот сценарий почти что с гордо поднятой головой и практически без всяких сожалений. — Очень жаль. — мужчина с показательной тоской громко выдыхает и пожимает плечами. — Сенджу Хаширама весьма приятный человек и чертовски интересная личность. Вскоре ты и сама это поймешь, помяни мои слова, лисенок. — по коже Мито проходит ток, как она ощущает глубину и озабоченность в голосе брата, как речь заходит о том, с кем была связана ее судьба. На удивление, эти слова обретают немалый вес для младшей Узумаки. Сатору далеко не из тех людей, которых так просто можно заинтересовать и заставить говорить о своей персоне так. — Но, если настаиваешь… — мужчина настраивается на серьезный разговор, но пока получается у него это с трудом. — Ты была права, последние годы он плотно обосновался на просторах Страны Огня и прибрал к своим когтистым лапам один из самых непроходимых лесов в мире, что находится на севере Страны Огня, практически у самой границы со Страной Водопада и который с недавних пор зовется Лесом Бакегицунэ, — Сатору делает акцент на последнее слово и цокает языком. — Другими словами — Лес Монстра Лиса. — Монстра Лиса… — завороженно повторяет одними губами Мито. — Сроки поджимали и до самого Леса Бакегицунэ я не добрался, прости меня. — почти искренне кается Узумаки, но не считает нужным говорить в чем — а вернее в ком — заключалась его задержка и спешка в обратный путь. — Однако, я узнал много интересного от местных жителей близлежащих деревушек. Оказалось, что не мы одни заинтересованы мифическим Девятихвостым и Страна Молний ведет свою охоту на него не первый год уже как. Кто-то из высокопоставленных лиц Страны Молний поручил двум братьям-головорезам, которые возымели дурную славу на родине, задание по поимке Девятихвостого Лиса. Но вот не задача, — Сатору улыбается и отчаянно сдерживает смех. — Что с ними произошло? — уловив этот лукавый тон, Мито понимает, что Сатору дает ей возможность догадаться о том, что было дальше — старший брат любил так делать, но всем своим видом девушка дает понять, что она не в настроении играть в интриги. — Поговаривают, сожрал их Лис. — мужчина не спускает забавной улыбки с лица и пожимает плечами. — Бедолаги. Я немало слышал о них, пока странствовал по свету и не решил посетить Страну Молний несколько лет назад. Вроде дураками и слабаками не были, да и сомнительно, что пошли на Девятихвостого голыми руками. — уже серьезнее продолжает мужчина. — Так что, если мы не хотим стать очередной закуской неуравновешенной многовековой силы с девятью лисьими хвостами — нам будет нужно все обдумать и хорошо подготовиться. — Ты прав, старший брат. Читая в детстве сказки о мифологических Хвостатых Демонах в звероподобных образах своей младшей сестре, Сатору и подумать не мог, что настанет время, когда он всем сердцем зажжется маниакальной идеей находиться в процессе одного только поиска и добыче информации о Хвостатых, не говоря уже о мысли владеть хоть кем-то из них. Сбежав из дома в свои пятнадцать, Сатору попал на материк и учился выживать, находил связи, знакомства, добывал информацию и умел ею владеть. Приблизительно в то же время на слуху Сатору впервые закрутились разговоры о сказочных сгустках божественной чакры из тех самых книг, которые были десятки раз перечитаны с детских лет. Узумаки знал всех Хвостатых Зверей наизусть, знал кто как выглядит и у кого сколько хвостов, поэтому умело складывал пазл из получаемой информации и слухов. И только в восемнадцать лет, находясь проездом в Стране Земли, Сатору прослушал множество баек местных о громогласном ржаче Хвостатой Гориллы где-то за дальними скалистыми горами в пустыне или о грохоте копыт Хвостатой Лошади с головой дельфина у редких лесных регионов. В Стране Молний, где-то лет в девятнадцать, Сатору параллельно разговорам о Золотом и Серебряном братьях слышал немало сплетен о буйстве Хвостатого Осьминога с бычьей головой и все же смог добыть точную информацию от нужных людей о том, что неугомонный Восьмихвостый все же был уже запечатан. Однако, Сатору посчастливилось собственными глазами увидеть синее пламя Хвостатой Кошки в последний день своего пребывания в горных хребтах Страны Молний. И в те же годы, во время своих многочисленных путешествий Сатору набирал только больше полезных связей с влиятельными людьми разных деревень и стран, к примеру, одним из таких был таинственный Рето из Страны Ветра, с которым молодой Узумаки достаточно быстро нашел общий язык несмотря на разницу в возрасте и смог узнать, что Хвостатый Тануки тоже обрел своего джинчуурики. И Узумаки все же упустил из внимания момент, когда и младшая сестра настолько сильно увлеклась темой Хвостатых Зверей, а в частности Девятихвостым Лисом. Может оно и в самом деле не было в рамках нормального, но все же Сатору был рад, что они с Мито нашли значимую точку соприкосновения, которая их достаточно сильно смогла связать. И все же, Сатору по сей день не были до конца известны истинные мотивы младшей сестры на долю Девятихвостого и делиться с этим Мито не спешила. — Ты не передумала? — этот вопрос не впервые звучит из уст старшего брата и ответ сестры остается не измененным. — Мне всегда казалось, что у нашего отца достаточно детей с инородной заразой внутри. У одного из них выбора, конечно, особо не было, а вот у второй он есть и она так беспечно пытается избавить себя от него, практически добровольно бросаясь в пасть дикого лиса. — Сатору мог бы сделать и сказать что-то против, но сколько бы усилий не было приложено, он знает — все бесполезно. Если Мито что-то для себя решила — она будет стоять на этом до последнего. — Ты чокнутая, Мито. — Это у нас семейное. — вдруг с улыбкой отвечает принцесса и вновь отворачивается, возвращая внимание на свое отражение в зеркале. Сатору с теплом принимает слова сестры и возвращает улыбку, которую Мито чувствует, пусть и напрямую не видит. И так было всегда. Брат с сестрой безусловно дорожат друг другом как никем другим в жизни, потому что практически никого в их жизни никогда и не было. Они всегда справлялись с любым ненастьем вместе. Но если помимо Мито у Сатору был Цуранаги — кузен и по совместительству лучший и единственный друг, который имеет большую ценность для Сатору, — то у Мито отношения с кузиной Цуранами были ни к черту. Тихая война между кузинами длиною в жизнь уже давно почти никого не волновала и их отношения касались только их самих, не приходясь уроном для окружающих. Даже сестрами вне кровного родства их было сложно назвать, ни то что подругами или близкими людьми. А вот сам Сатору даже с кузиной Цуранами был весьма и весьма близок. Возвращаясь к Сатору и Мито, можно смело сказать, что подростковый возраст для каждого из них пришелся непростым периодом жизни, так и для их отношений тоже. Ближе всего брат и сестра были друг к другу именно в детстве, когда все казалось простым, красочным и теплым, когда они оба не успели столкнуться с жестокостью этого мира и собственного предназначения в жизни. Практически самостоятельно Сатору воспитывал Мито, оберегал ее, учил читать, писать, держать в руках кунай, складывать ручные печати и махать кулаками. Но когда пришло время учить отличать черное от белого, плохое от хорошего, незначительное от важного и все в таком духе — Сатору потерялся сам на своем жизненном пути. Как следствие, на этом пути потерялась и Мито. И вот тогда они оба утеряли связь друг с другом, став чужими людьми даже для самих себя. Стоит, наверное, даже поблагодарить Демона Лиса за то, что одним своим существованием вернул Демону Узумаки его лисенка. — Я... Я знал ее три дня, а уже был готов преподнести к ее ногам весь мир. — неожиданно для себя, выговаривает Сатору спустя некоторое время повисшей тишины и громко выдыхает. Хотя, сказать откровенно, Узумаки клялся самому себе, что он отпустил эту ситуацию и если когда-нибудь вернется к мыслям и сожалениям о несбывшейся любви, то это будет ой как нескоро. И вновь Сатору осмелился соврать самому себе. Но рядом с Мито порой становилось так легко, что без сомнений хотелось выложить все то, что накопилось на душе. — Она смотрела на меня такими глазами, какими никто никогда не смотрел... Словно... Словно видела и чувствовала то, что происходит в голове, на сердце и душе... — мужчина опустил голову к полу и прикрыл глаза, рисуя в голове образ девушки, которую готов назвать любовью всей жизни, и сценарии с ней, которые никогда больше не сбудутся. — Мы провели вместе целую ночь. Нет, мы не переспали... мы практически даже не касались тел друг друга... мы словно касались душ... Мы гуляли всю ночь вдоль реки в лесу, болтали, смеялись... Мечтали. Строили планы. — Ты полюбил ее? — понятия не имея о чем и ком говорит старший брат, но, все внимательно выслушав, интересуется Мито. На душе Сатору накопилось многое и младшая сестра чувствует вес этих эмоций, пусть она и не особо любит это, но на сей раз она позволит брату выговориться и, быть может, поможет добрым словом. Хотя, все же сомнительно, что старший Узумаки нуждается в чем-либо, кроме того, чтобы элементарно сбросить груз с плеч. Они оба понимают, что один этот разговор ни то что не решит, но и не облегчит душевных страданий. — Да... — непривычно тихим и пресным голосом выдает Узумаки, пряча взгляд в пол за алыми прядями волос. — Думаю, что да... Полюбил. — А она тебя полюбила? А сказать честно — Сатору и понятия не имеет, полюбила ли Минори его в самом деле или же нет, но искренне хотелось бы верить, что да, полюбила. К сожалению, поговорить о чувствах друг к другу они так и не успели, ни то что закрепить их. Но отчего-то Узумаки крайне сомневается в том, что люди, что не испытывают друг к другу сильных взаимных чувств, вряд ли будут часами говорить о том, как было бы прекрасно увидеть вместе мир и разделить друг с другом лучшие моменты жизни. Ненароком в ту лунную ночь их разговор вдруг зашел и о детях, которых до встречи друг с другом они даже не планировали, но зато успели подобрать несколько имен для мальчиков и девочек. Сатору и Минори сошлись на том, что было бы потрясающе иметь двух сыновей и одну дочку — и обязательно, что дочка была младшей. Еще важным условием было, чтобы имя каждого ребенка на последнем слоге шло с буквой «Р». Старший сын родился бы осенью, имя ему бы было Хикару — светлый и яркий, как золото осенней листвы. Младший сын весной, в идеале, в период цветения сакуры — в конце марта или в начале апреля, и назвали бы они его Момотаро. И самая младшая — дочка Нацури, что родилась бы в самый разгар лета и всю жизнь несла бы солнечное тепло. Как же странно и забавно одновременно это было. Говорить о совместном будущем, о доме на берегу моря, о трех детях с красными макушками и синими морскими глазами было намного проще, чем сказать о том, что они могли или могли бы чувствовать по отношению друг к другу. Выбирая имена детям или место для проживания — чуть ли не споря об этом, озвучивая все плюсы и минусы, сильные и слабые стороны всех вариантов, Сатору и Минори заливались громким смехом прямо посреди леса клана Сенджу, но более того — они почувствовали друг с другом то самое ощущения дома и чего-то родного. Минори была согласна покинуть свой клан по возвращению Сатору, чтобы они смогли посвятить себя друг другу. Даже если Сатору сильно хотел — он не смог бы все выложить младшей сестре, как есть. Не имел на это банального права и нарушил бы негласный договор с Сенджу Хаширамой. Тем более, эта данность уже и не имела ровным счетом никакой значимости, а значит и Мито не было нужды знать о том, что у ее будущего мужа был роман на стороне достаточно длительное время с женщиной, с которой по иронии судьбы оказался навек повязан душой Сатору. Связав все нити и собрав пазл путем своих наблюдений и умозаключений, Сатору все же пришел к выводу о том, что Сенджу Хаширама нарушил условия договора, что был заключен много лет между Узумаки Ашиной и Сенджу Буцумой о браке их наследников — Сатору был в бешенстве. В отместку за это Узумаки подставил Сенджу с техникой «Небесные сети» и почти сразу подумал о том, что погорячился, но было поздно сдавать назад, поскольку Сатору изначально знал, что и его младшая сестра нарушила условия этого договора, заведя роман с другим мужчиной. Хотя, если бы он хотел по-настоящему отплатить по счетам, то Сенджу не сладко бы пришлось в тихой войне с Демоном Узумаки. До этого не дошло только из-за заинтересованности Сатору к Сенджу Минори и по совместительству к самому Хашираме — и недобросовестности Узумаки Мито. — Нет в мире печальнее вдруг полюбившего Бога Смерти. — неожиданно со стороны раздается плутоватый юношеский голос и в покоях принцессы Узумаки появляется тот, кто никогда не имел права переступать порог дома их семьи. — Нынче нету в мире том странней, чем Бог, возжелавший бы человека. — Нету в мире том странней, чем жалкая пешка, возомнившая, будто чего-то стоит. — сталь в голосе Сатору подкрепляется демонической энергетикой, что практически материально ощущается в стенах покоев принцессы Узумаки. Аметистовые глаза, искрящиеся адским пламенем поднимаются на оппонента и прожигают его всем своим дьявольским неестеством. — Пошел вон. — отделяя каждый слог, сменяя тон на рык, произносит Сатору. — Или тебе мало трех переломанных ребер, сукин сын? — Ну что ты, Сато-чан, горячишься? — чувствуя свое учащенное сердцебиение и пытаясь не подать вида, что штаны промокли по нитки от одной тяжелой ауры в комнаты, с улыбкой отвечает юноша. — Я пришел с добрыми намерениями к драгоценнейшей Мито-сама. В миг сократив расстояние и впечатав кретина в стену, оставив вмятину и трещину, Сатору сжимает длинные пальцы на юношеской шее, готовый вот-вот перейти черту и наконец лишить жизни отморозка, посмевшего украсть сердечное расположение принцессы, прямо на ее же глазах в качестве одолжения, вклада в будущее и, в конце концов, милейшего подарка на восемнадцатилетие. Хватка на шее становится все сильнее и Сатору для этого даже не прикладывает особых усилий, а лицо юноши краснеет стремительнее с каждой секундой и его сцепленные пальцы на кистях Демон Узумаки даже не ощущает. Но тут же током проходится касание девичьих пальцев даже сквозь одежду, Сатору не акцентирует свое внимание на этом, продолжая начатое. — Старший брат, пожалуйста, не делайте этого... — голос Мито дрожит и вся ее стоическая выдержка катится ко всем чертям, как только она замечает демоническую улыбку на лице Сатору и огонь в глазах. — Прошу!.. Сатору! — кашель и болезненные стоны жертвы бросаются в слух девушки и она срывается на панику, зная о тяжести отношений между братом и ее возлюбленного. — Пожалуйста! Не нужно! — Мито крепко хватается за руку старшего брата в попытке оттянуть его от юноши. Но Сатору ничего не слышит и не видит. В последний раз встреча Сатору и Аякаши закончилась тем, что первый с помощью манипуляции природного тяготения выбросил последнего в море с самой середины острова, попутно раскрошив в порошок пару ребер и просто сломав несколько из них, только потому что тот посмел коснуться плеч Мито. Обычно именно так и поступал Сатору при каждой встречи с Аякаши, которого с самого детства он на дух не переносил из-за скотского поведения и отношения, так последний еще и с годами положил глаз на принцессу Узумаки. И конкретно это распалило гнев внутри Сатору до колоссальных размеров, что каждый раз он находится чертовски близок к тому, чтобы раз и навсегда покончить с бессмысленным существованием Аякаши на этом свете. В такие моменты, когда Сатору срывается на гнев, демоническую силу и дьявольскую сущность внутри себя он сдерживать не намеревается, позволяя ей на мизерную долю силы выходить наружу. И Эмма этим с большой страстью довольствуется, благодаря подавленные эмоции внутри его сосуда за благосклонность. Сатору каждый момент своей жизни ходит по краю и далеко не всегда осознает масштабы собственной трагедии и последствий, что могут его настигнуть. — Отец! Пожалуйста, сделайте что-нибудь!.. — и это было последнее, что на слуху уловил Сатору из уст сестры, прежде чем упасть на колени, а после и всем телом на пол и грянуть в сон под действием нейтрализующей силу Эммы и самого Узумаки техники, к которой время от времени прибегал отец для усмирения собственного сына. Минуло двенадцать часов, как Узумаки открыл глаза и столкнулся с ночной тьмой в чужой постели, в которой в свое время провел немало ярких ночей. За окном в своем буйстве шумела морская вода, бьясь об волны и скалы. Третий день мая не радовал солнечной погодой, год из года даруя жителям острова Узушио чуть ли не смертоносные штормы и дожди. Сатору отлично помнит этот самый день восемнадцать лет назад, когда у матери начались преждевременные схватки в момент, пока отец в другой части острова вел ожесточенную схватку с инородной сущностью, что объявилась из неоткуда. На свет появилась наследница Узумаки Ашины ровно в тот же момент, когда его наследник заточил в себе Владыку Ада и свалился в долгий сон. На следующее утро, четвертого мая, было известно, что жена главы клана — Узумаки Юри покинула остров и пересекла море, исчезнув в неизвестном направлении. И с того момента про Узумаки Юри ничего больше известно не было. Став сосудом дикой силы и очнувшись через несколько недель, первый человек, которого желал всей душой увидеть и крепко обнять Сатору была мать, которой давно и след простыл. И Сатору ждал, как приступа начитавшись, что однажды в любви побеждает искренность. И над сердцем даже смерть не властна. В груди погром, и, чтоб открыть свое нутро, он сорвал с себя тут же маску. И тогда внутри стало скверно. Взглянув в его лицо, она познала ужас сути самой смерти. Тоску и боль, и ее тут же сожмет ими, как тисками. Увядая, опадает засохшими лепестками. Сатору провел множество дней и ночей в смирении с собственным предназначением в жизни и не заметил, как прошли годы. И если бы только не Узумаки Мито, что с детской наивностью и любовью ко всему миру смотрела на старшего брата такими глазами, словно он и был для нее всем миром, то, Сатору кляниется, он бы отдал всего себя тьме и ненависти, что с каждым годом сильнее окутывала его. Всю накопленную в себе любовь и свет он отдал младшей сестре, что на тот момент была ярчайшим лучом солнца в жизни. Но тьма внутри Сатору никуда не отступила и становилась только сильнее, питаясь душевной слабостью и всеми отрицательными эмоциями, которые всю жизнь переживал их сосуд. В один момент не выдержав вес собственных чувств осознания несовершенства мира и людей, что живут в нем, Сатору просто отключился, приняв тот факт, что он — сосуд и вселенское зло, каким его привык воспринимать каждый и тогда же он решил, что без проблем способен вписываться в привычную картину мира и самого себя, оправдывая ожидания других и на нужный случай затаив множество неприятных сюрпризов. В моменты, когда он больше всего не хотел быть один, он все так же оставался одинок. Чувство одиночества и опустошения обрушились на него со всех сторон. Каждую ночь это ужасное чувство забирало его в свои объятья, и в итоге он провалился в эту бездну целиком. Однако, Узумаки всегда с любопытством наблюдал за жизнью и всем дьявольским нутром желал быть ее частью, но находил это мучительно трудным. Я хотел иметь якорь, опору, думал он. Но знать не желал, что это делает человека уязвимым вдвойне. Никто никогда не мог коснуться сердца Демона Узумаки, однако, желающих было много, но одна только Минори в осознании не желала этого, а коснуться смогла, пробудив внутри него все давно подавленные и утраченные чувства, что были давно заперты за десятью замками внутри темной души. Одним вечером Сатору осознал, что хочет касаться ее, он вдруг не боялся этого чувства, скорее наслаждался тем, как оно вылизывает его с головы до пят. Был уверен, что знал, что она чувствует ровно то же самое, но молчал, знал, что она жаждет осязать грани, скрываемые им от всех, жаждет открыть тайны граней, скрываемые собой от всех. Уверен, что из них вышел бы изумительный тандем, нечто большее, чем всякие приторные, именуемые чувствами, потуги. Если бы он только знал, когда видел ее в последний раз, что это последний раз, он бы постарался запомнить ее лицо, походку, все, связанное с ней. И, если бы он только знал, когда в последний раз ее целовал, что это — последний раз, он бы никогда в жизни не остановился. Пребывая в долгом сне под действием техники, Сатору босыми ногами бежал по рассветному берегу моря, в попытке догнать убегающую от него Минори, что заливалась громким смехом. Узумаки чувствовал себя до боли счастливым, когда женский смех разлетался по всему берегу, как соленные морские капли плескались ему на лицо, как вокруг орали чайки в попытке заглушить двух влюбленных. Наконец догнав Минори, Сатору в объятьях валит ее в воду, наблюдая за тем, как в тщетных попытках она намеревается вырваться из стальной хватки, как намокает тонкая ткань ее рубашки, прилипая к телу и просвечивая светлую кожу. Мужчина зацеловывает красивое лицо, изящную шею, тонкие ключицы, аккуратные руки, что гладят его широкие плечи. Минори отвечает на поцелуи, тяжело выдыхает, когда бесстыдные руки исследуют ее тело, сжимая бедра и талию сквозь воду, оголяя желаемые участки тела, и в свою очередь пытаясь стянуть с мужчины такие ненужные в этот момент элементы одежды. Прекрасно осознавая, но в какие-то моменты гоня от себя эти лишние мысли, о том, что это всего лишь сон — Сатору просыпаться не желал. Узумаки знает, что «навсегда» не существует, но после этой жизни он обязательно найдет Сенджу в следующей, где у них точно будет шанс исправить ошибки жизни прошлой. Жизнь не более чем движение, безуспешно пытающееся угнаться за собственной формой. Любое человеческое усилие, будь оно религией или преступлением, в конечном счете повинуется этому безрассудному желанию, состоящему в том, чтобы придать жизни отсутствующую у нее форму. Чем больше живет человек, тем яснее становится ему, в какую ловушку он попал, имея неосторожность родиться и Сатору стало намного легче, как только он осознал и принял эту истину. Узумаки проживет вечность, наблюдая за ходом чужих жизней и будет брать из чужого опыта свои стоящие уроки, он будет наблюдать, как новые люди приходят на свет, прожигают собственную жизнь и после падают в небытие. Вроде как, Сатору для себя это давно принял и научился с этим жить, но с каждым разом становилось только хуже. Смерть — это естественно, но от боли и сожалений это не избавляет. Выстраивать и сохранять узы — сложно, но куда сложнее их терять и не иметь их вовсе — невыносимо. Поэтому жить без этого Сатору не смог и не сможет никогда. Несмотря на убеждение в том, что он один и всегда один будет, помимо Минори — и до нее, и будут после — люди, которыми Сатору безусловно дорожил, даже если никто никогда не разжигал в нем такие чувства. Он любил сестру, кузенов и даже отца несмотря ни на что. Рано или поздно Сатору займет место Ашины в роли главы клана Узумаки, неся за них ответственность — и это его долг по праву рождения. Сатору к этому готов. — Наконец-то ты очнулся. — раздается над ухом женский нежный голос, как Сатору окончательно открывает глаза и тянется за фужером с водой. На коже ощущается касание женских рук и девушка властно тянет Узумаки к себе. Не особо сопротивляясь да и не особо горя энтузиазмом, Сатору ватным телом накрывает кузину, которая тут же касается губами его губ, забираясь руками под его блузку. — Что я тут делаю? — спрашивает Сатору, спустя полминуты оторвавшись от нежных губ и подавляя напор кузины. — Ты чуть не убил Аякаши. — со слабой заинтересованностью отвечает Цуранами и пожимает плечами, откровенно не понимая к чему лишние вопросы и разговоры, когда можно заняться более интересными делами. — Твой отец тебя вырубил и ты заснул. — Это я помню. — Сатору на детские повадки закатывает глаза. — Что я делаю конкретно тут? — акцентирует внимание мужчина на последнем слове, имея ввиду конкретно покои самой Цуранами. — Ах... Ты об этом. — лукаво улыбается девушка и поглаживает предплечья кузена, забираясь пальчиками под ткань темных перчаток. — Ашина-сама не хотел оставлять тебя одного, тем более в твоих покоях, пока на острове гости из Страны Воды, поэтому с милостью согласился на мою услугу оставить тебя под моим наблюдением. — Сатору через силу согласно кивает. — Поскольку ты выяснил, что хотел, теперь дай мне то, что хочу я... — девушка вновь с силой притягивает кузена за шею к себе и тянется к его терпким губам, пока не сталкивается с сопротивлением и раздраженно вздыхает. — Что, черт возьми, происходит, Сатору? Мужчина убирает женские руки со своего тела и переползает на другую сторону постели с целью сбежать от кузины и ее напора. Но улыбка сама собой загорается на его лице, Узумаки всегда нравилось действовать на чужие нервы, особенно если это кузина Цуранами, а после наблюдать за ее раздражением в его адрес. Цуранами была божественно красива и чертовски желанна — она сама отлично это знала и осознавала силу своего влияния на противоположный пол и всегда этим ловко пользовалась. Особенно, она знала с каким рвением кузен Сатору поддается ее чарам, но откровенно не понимала, почему именно сегодня кузен сам не свой и не ластится к ней как это обычно бывало. Из-за красоты и харизматичности Узумаки Цуранами порой многие воспринимали, как принцессу и наследницу клана, пока не становилось известно, кто на самом деле носит этот титул и прибывали в ярком недоумении. — Если бы отец знал, что при каждой удобной возможности ты домогаешься до его сына и, по совместительству, своего двоюродного брата, — натягивая на ноги сандалии, говорит Сатору и чувствует, как за его спиной кузина загорается в оскале. — То вряд ли с былой милостью пошел тебе на встречу и принял эдакое одолжение. — Домогаюсь?! — громко выговаривает Цуранами и в миг бросает в кузена, что уже успел подняться на ноги, первое, что попалось под руку, однако, Сатору умело уворачивается от летящей в него маленькой подушки, наблюдая за кипением красавицы. — Теперь ты это так называешь? Что-то ты так не разговаривал, когда из раза в раз сам при каждой удобной возможности запускал руки мне под юбку и прижимал к любой стене. — Да... — с довольствием улыбается и выдыхает Сатору. — Были времена. — И что изменилось? — Ничего, сестренка. — не спуская улыбки, на манер кузины Сатору пожимает плечами, активно делая вид, что все действительно по-старому и ничего не поддалось изменениям, хотя на деле изменилось слишком многое после последней вылазки на материк. — Все как обычно, ты по-прежнему прекрасна и желанна мной... просто мне нужно идти. Пока! Вглядываясь в собственное отражение в зеркале, изучая каждый маленький кристаллик в аметистовых глазах, Сатору, несмотря на всю трагичность положения, он не смог сдержать улыбку. Узумаки не знает, кто ввел его в этот мир, ни что это за мир, ни кто он сам такой. Он невежествен во всем. Не знает, что такое его тело, его чувства, его душа, ни даже та часть самого себя, которая придумывает то, что он говорит, размышляет обо всем и самом себе, но знает себя не лучше всего остального. Видит пугающие просторы вселенной вокруг себя, а привязан к одному уголку этого широчайшего пространства и не знает, почему находится в этом месте, а не в другом. Не знает и того, почему отпущенный ему изначально краткий срок должен быть прожить именно в этот, а не в другой отрезок вечности, которая была до него и останется после него. Видит бесконечности со всех сторон; они окружают его как песчинку, как тень, которая появляется на миг и больше не возвращается. Он знает лишь то, что должен был когда-то умереть по истечению своего отведенного срока, но меньше всего знает о смерти, которой никогда не сможет не избежать. Цель жизни — самовыражение. Проявить во всей полноте свою сущность — вот для чего мы живем. А в наш век люди стали бояться самих себя, думает Сатору. Они забыли, что высший долг — это долг перед самим собой. Разумеется, они милосердны. Они накормят голодного, оденут нищего. Но их собственные души наги и умирают с голоду. Люди утратили мужество, а быть может, его никогда и не было вовсе. Боязнь общественного мнения, эта основа морали и страх перед Ками, страх, на котором держится религия, — вот что властвует над людьми. А Сатору так жить не хочет. — И как же ты собираешься жить, сопляк? — вновь дает о себе знать склизкий голос в голове, возвращая Сатору почти к реальности. Узумаки вновь с головы до ног обливается ледяной водой, чувствуя, как мороз разливается по телу, стекая каплями по оголенным мышцам плеч, груди, рук, пресса и бедер, как алые локоны впитывают и тут же выпускают влажность. Откинув огненные пряди с лица назад, Сатору возвращает взгляд к зеркалу, где сталкивается с самим собой и дьяволом внутри себя. Узумаки ощущает демонический оскал и возвращает ему улыбку, глядя прямо в отражение зеркала, в котором Эмма глядит прямо на него. — Как и всегда, — Сатору с забавой хмурит брови. — С надеждой на новый день, который одарит меня азартом и новым смыслом жизни и позволит двигаться дальше. Ну и конечно, как я могу отказать себе в удовольствии вновь и вновь действовать тебе на нервы? Большая роскошь. — А ты по-прежнему до смешного самоуверен и противоречив. — В чем же мое противоречие? — делая вид, что не понимает о чем говорит Владыка Ада, Сатору примеряет вновь маску глупца. — В том, что ты живешь полной жизнью, любишь, наслаждаешься, тянешься к теплу и в тот же момент тебя цепляет смерть, ненависть, одиночество, холод и тьма. — Эмма прекрасно чувствует каждую эмоцию, каждое биение сердца своего сосуда. — Ты отдал бы девчонке той целый мир, и она знала, но сразу же погибало все, что бы ты ни дарил. Отвергаемый каждый раз — коль не видели, то поверьте: И в самом деле нет в мире печальней вдруг полюбившего Бога Смерти. — Таких, как она — нет и никогда не будет. — и Сатору в это действительно верит. — Ты говорил так всегда, как только позволял себе что-либо чувствовать. — Эмма помнит каждый из моментов, когда Сатору впускал внутрь себя эмоции, схожие с любовью. — Ты ведь и сам знаешь — ты выше любви, ты сильнее ее, ты больше. Ты не создан для любви и прочих человеческих чувств, которые присущи этим жалким существам. Ты — часть меня, ты несешь, хранишь и приумножаешь мою силу, которую смело называешь своей и я ведь не просто так позволяю это делать. Коль больше не полюбить, то приказано уничтожить! — Позволяешь? — гневается Сатору, впечатывая с силой пальцы в зеркальную поверхность. — Ты слишком много о себе думаешь, раз считаешь, что хорошо меня знаешь и понимаешь... Раз убежден в том, что твоя сила — не моя. Восемнадцать лет назад ты проиграл дряхлому старику — пусть и сильнейшему из живых, и стал жалкой марионеткой в его руках. И был выбран я для того, чтобы приструнить неугомонного Дьявола и воспользоваться его силой внутри себя. Не забывайся, Эмма, ты все еще внутри меня только потому что именно я позволяю тебе существовать и прожигать свою вечность в мире «жалких существ». Эмма некоторое время молчит, но в какой-то миг Сатору начинает трясти от дикого хохота на краю сознания, вызывая у сосуда очередной приступ. Это всегда приходится по душе дьявольской сущности, наблюдая как под его манипуляциями сердце Узумаки буквально находится в чужих когтистых руках. — И это ли я о себе много думаю? — через хохот интересуется Эмма. — Ты живешь только по моей прихоти. Узумаки действительно сильны на фоне всех остальных, кто населяет нечистый мир, но этого точно мало, чтобы хоть на ступень быть ближе к нам. И ты действительно убежден в том, что печать на твоем животе — помеха для меня? Тогда ты куда глупее, чем я думал. Вы, шиноби, только и способны кичиться тем, что пошли от великой силы Богов с луны, силу которым дали именно мы и наша чистая энергия. Раз даже Великая Прародительница чакры продула собственным сыновьям, которые запечатали ее с помощью силы моей матери, то вы, все ее потомки, точно ничего из себя не представляете, даже если стоите выше обычных людей. — Ты распинаешься так, словно я действительно понимаю о чем ты говоришь. — несмотря на дрожь в теле, Сатору находит в себе силы создать впечатление, что держит ситуацию под контролем и давит ухмылку. — Кагуя-сама была запечатана твоей матерью? — Мать природа. — непринужденно выговаривает Эмма, изнутри щекоча сердце Сатору. — Вот она, самая настоящая Прародительница всего живого, Создательница энергий Инь — духовного, и Ян — материального. Всевластвующая и всемогущая. Она находится везде и властвует над всем — над землей, водой, воздухом, над пространством и временем. Ничего нет и не будет мощнее природной энергии, и вся она подвластна одним законам, которые невозможно изменить и над которыми стоим только мы — существа Иного Мира. Боги. — Не сладко же тебе небось вдали от мамкиной юбки. — скалится Узумаки, чувствуя, как хватка на сердце становится мощнее. — И что ты сделаешь? Остановишь мое сердце, чтобы вырваться и наконец вернуться в Изнанку, чтобы успеть домой к ужину? Вдруг маменька рассердится и накажет такого плохого мальчика, как ты? — мужчина скрывается на кашель и харкает кровью. — Ая-яй! Как плохо обижать тех, кто слабее тебя... — Сатору хватается за грудь и шею, кашель становится сильнее и дышать становится все сложнее. — Что же скажет на это мама?.. Эмма был близок к тому, чтобы Узумаки Сатору навсегда закрыл свой рот, но все же было весьма ощутимо, что последний намеренно ослабил действие печати и позволил первому немного побаловаться с внутренними органами сосуда. Что-что, а страсть к физической и душевной боли у Сатору присутствовала всегда и Эмма был в курсе этого. Однако, Владыка Ада был весьма впечатлен выдержкой своего сосуда и что даже в такой момент Сатору не отвернулся от себя и не молил о пощаде. И, чтобы забыть бы все навсегда — он решил посмотреть в свою пустоту и, надеясь свести с ума ненавистную оболочку, но от того, что он увидел, только треснуло зеркало на кусочки. — С каждым разом ты превосходишь свой предел и все так же не знаешь, когда нужно остановиться. — довольствуется Эмма. — Я не из тех, кто оставит дело, не доведя его до конца и сдастся прежде, чем скажет все то, что вертится на языке. — Сатору, удостоверившись в том, что может крепко стоять на босых ногах, поднимается во весь рост и возвращает улыбку. — Ты же меня знаешь. Даже, наверно, лучше, чем я себя знаю сам. — Хоть иногда ты говоришь стоящие вещи. — и все же, Эмма действительно порой чувствует некие отголоски гордости за этого кретина. — Восемнадцать лет наблюдений дают о себе знать. Кстати говоря, с годовщиной тебя, Сатору. Узумаки готов по пальцам одной руки сосчитать моменты, когда Эмма называл его по имени и, так быть, по пальцам двух рук сосчитать, сколько раз сам Сатору называл Владыку Ада по имени. Годовщина сотрудничества Сатору и Эммы ровняется тому, сколько Узумаки Мито живет, поэтому не так сложно запомнить эту дату и счет прошедших лет. За эти годы Эмма хорошо изучил свой сосуд, строение его тела и чакры внутри него, прощупать и прочувствовать его душу, характер, привычки, повадки и все прочее, с чем плотно оказался повязан. Эмма редко напоминал о себе и еще реже вступал в разговор с Сатору, но каждую секунду жизни находился рядом. Наблюдая всю жизнь за тем, как Сатору становится с колен на ноги, как вновь падает, как учится жить, выстраивает связи и рушит их, как соблазняет женщин, как соблазняет мужчин, как притягивает к себе людей и как их отталкивает, как всех вокруг покоряет своей нечеловеческой силой, влиянием и харизмой, Эмма только убеждался все больше в том, что сделал правильный выбор. — С годовщиной, Эмма. — даже с не натянутой и непритворной улыбкой произносит мужчина. Узумаки Сатору силен и телом, и духом, даже если временами ломался под тяжестью жизненных обстоятельств. Сила Владыки Ада как родная вписалась в красочный арсенал Сатору, только дополнив весь послужной список. Но Эмма уверен, что никто бы из живущих в нечистом мире не смог так заинтересовать и привлечь его внимание настолько, чтобы захотелось посвятить свою вечность простому человеку. — Коль не спишь в столь поздний час, сын? — ощутив чужое присутствие в своем кабинете, Ашина отвлекается от переписывания старых свитков и поднимает старческий взгляд. — Спасибо, уже выспался. — выдает Сатору и свободно падает в просторное кресло в кабинете главы клана, давно забыв про правила приличия и субординации в обществе отца. — И об этом милодушно позаботился любимый папочка. — Это была вынужденная мера. — практически бесстрастно отвечает Ашина, уже готовый к этому разговору по пробуждению сына. — Ты теряешь в гневе над собой контроль и все грани стираются не по воле. Какая никакая управа на тебя требуется в такие моменты. — Поэтому ты всегда таскаешь с собой нейтрализаторы, находящие управу ни сколько конкретно на меня, сколько на Эмму? — переводя внимание на неприметную статуэтку какой-то божественной сущности с близстоящего стола и бездумно вертя ее между пальцами. — И даже поручил моим, черт дери, подчиненным всегда быть настороже и в нужный момент вырубить меня. — Ты в любой момент можешь выйти из себя. — выговаривает Ашина, параллельно с этим возвращаясь к прежнему делу и продолжая выписывать столбцы на свитке, и предсказывает следующие слова сына. — Это бы не требовалось, если бы ты, папенька, не обрек когда-то меня на то, чтобы я в любой момент мог потерять на собой контроль и выйти из себя. — как бы Сатору не убеждал себя в том, что давно ужился с мыслями, что ничего не изменить и больше не поделать с тем, с чем оказался повязан грузом на шее и душе, то в обществе отца при каждой возможности он оказывался беззащитен перед лицом накопленных обид и Ашина тоже был вынужден с этим мириться. — Крайне надеюсь, тебе это принесло должное счастье. — Мне должно было это принести счастья? — Не знаю, — Сатору пожимает плечами и не находит в себе желания поднять взгляд на отца, который так и ждет контакта. — Иначе я не понимаю зачем и почему ты сделал то, что сделал, навсегда лишив себя детей и даже жены. — воспоминания о матери вызвали смешок у мужчины и сдержать веселья он не смог. — Мне правда жаль, что ты — та часть меня, которую мне никак не понять. — И не поймешь. Ашина ощутил под сердцем этот укол. Старик понимает, что сыну нужно не в лишний раз позубоскалить и насчет последнего происшествия двенадцатичасовой давности и в целом сложившихся жизненных обстоятельств. И так было каждый раз, когда отец и сын говорили друг с другом наедине, хотя и в присутствии других людей Сатору не отказывал себе в удовольствии высказать свои недовольства и подрывать авторитет лидера клана. Пожалуй, Ашина давно привык к этому и даже выстроил некоторый иммунитет, но это по ясным причинам не избавляло старика от болезненных укоров совести за упущенные возможности. Ему не жаль за все свершенное и в свое время он даже был готов к тому, что рано или поздно придется столкнуться с последствиями в качестве потерянных уз с родными детьми и вряд ли в то время он смог поступить иначе. Свой выбор он сделал. Ашина был убежден, что только Сатору был способен в своем потенциале обуздать гнев и силу Эммы и свою ставку он сделал тоже, даже если для этого пришлось и еще придется многим пожертвовать. — Лучше поведай мне о своем походе. — сменяя тему, Ашина сердечно надеется на благосклонность сына. — А то у нас не нашлось время обсудить это. Сатору усмехается, улавливая ход мыслей отца, который умело переходит от одного к другому, дабы переключить внимание и сын позволит это сделать, даже не подав виду, что все кристально ясно и лежит на поверхности. Да и потом, сам Узумаки не горит особым желанием в данный момент перерывать прошлое и вновь высказывать обиды. — Ну... Что я могу сказать? — Сатору вытягивает руки вперед и зевает. — Хоть иногда ты делаешь правильные ставки, могу тебя поздравить! Откровенно сказать, ты и сам знаешь, какое у меня отношение было по поводу вашего давнего договора с Сенджу Буцумой и это тоже сильно влияло на то, как я к тебе относился. Однако, тут я оказался не прав, каюсь, — Узумаки показательно кланяется, даже не прилагая усилий для того, чтобы оторвать свое самодовольное седалище с насиженного места. — Кто бы мог подумать, что мы можем сорвать такой куш? Кандидата на роль будущего зятя лучше, чем Сенджу Хаширама и быть не может. Я согласен на то, чтобы отдать Мито замуж за Хашираму. — Я рад это слышать. — приподняв складчатые уголки губ в улыбке, отвечает Ашина. — Никогда бы не подумал, что о ком-то из живых ты будешь говорить с таким восторгом. Значит, все так, как и должно быть. Желал бы я тоже повидаться с Сенджу-саном. Я многое о нем слышал. Сенджу в самом деле заключили мир с кланом Учиха? — Сенджу Хаширама строит новую эпоху.

КОНЕЦ ПЕРВОГО ТОМА