Не вернуть

— Как спалось на новом месте? — вкрадчиво интересуется Хаширама, ловя на себе заинтересованный прямой взгляд пурпурных глаз Сатору. — Очень даже неплохо, Хаширама-сан! — благодушно воскликнул молодой человек. — Благодарю, что поинтересовались. Но, сказать с душевной честностью, спать одному было крайне непривычно. — Узумаки расплывается в веселой улыбке, оценивая свою иронию с двойным дном. Не на удивление никому, Тобирама, тихо шедший все это время рядом, не поспешил разделять радости красноволосого и высоко оценивать его чувство юмора. Младший Сенджу лишь криво усмехнулся, отводя взгляд в сторону. Но такая реакция только больше позабавила Сатору, вдруг он поймал себя на навязчивой мысли о том, что ему не на шутку нравится действовать на нервы этого столь нелюдимого и прескверного человека, как Сенджу Тобирама. «Это будет довольно интересно.» — в мыслях пропел Узумаки, смиряя серебристоволосого хитрым прищуром. Но, шутки шутками, отчего-то Хаширама был готов согласиться с этим. Спать вторую ночь в одиночестве без теплых, нежных ладоней, в своих пустых объятьях, ощущая холод с пустой половины кровати и мирясь с этой пустотой было в самом деле непривычно. Видеть пустую подушку, пропитанную родным ароматом жасмина, было непривычно. Больно. Пусто. Сатору очень захотелось отметить, что намного приятнее спать, когда за окном не орут чайки, зловонно не несет с берега пахучей рыбой и солью. Но человеку, прожившему почти всю жизнь у шумного залива, когда окна его комнаты всегда выходили на берег, очень не хватало морского прибоя и свежести воды. Но жить так всегда легкому на подъем Узумаки было непросто, от того он и был рад довольно часто отправляться в походы и путешествовать по интересным странам. Повидав на своем пути очень многие и крайне разнообразные ландшафты, передвигаясь по песчаными барханам Страны Ветра, покрываясь мурашками от мороза в сугробах Страны Снега, теряя бдительность в густом тумане Страны Воды, карабкаясь по скалам в Стране Молнии, теплолюбивый наследник Узумаки все же пришел ко мнению, что мягкий климат Страны Огня ему больше всего по душе. На самом деле, если бы он сильно не был привязан к родному острову не только чувством долга и необходимостью рано или поздно занять место своего отца, то можно было бы и как-нибудь перебраться в Страну Огня. По возможности поселиться в каком-нибудь небольшом домике у берега шумной реки... Но, вдруг опомнившись, Сатору вспомнил, что такая жизнь и подобные картины точно созданы не для него. В лучшем случае, можно было бы подумать о старости в похожих условиях, но это тоже не представлялось возможным, потому что Узумаки прекрасно знал — старости у него не будет никогда, даже если бы он очень сильно этого хотел. Демон Узумаки привык жить в движении, жить в суматохе, жить в агонии. Если всего этого нет в жизни — мужчина потухает словно сожженная спичка. Как бы то ни звучало, Сатору нравится жить в такое время, когда происходят вечные межклановые войны, пусть об этом он и не говорит в слух. Но опять же, вот незадача, клан Узумаки намеренно не вступает в войны, ведь никто их и не тревожит по таким поводам. Не то чтобы неугомонному Узумаки нравится убивать людей или привлекает смерть. Нет, не совсем. Война — это активные действия. Война не дает сидеть смирно на месте. Война — это то, что вынуждает поднять свою тяжелую задницу с тепло насиженного места и хоть что-то начать делать. Даже если Сатору было напрочь запрещено отцом без острой необходимости участвовать в кровопролитии, то он и не против хотя бы наблюдать за чужим, пусть и откровенно бессмысленным, кровопролитием со стороны. Собственно, он ведь здесь как раз для того, чтобы посодействовать клану Сенджу в вечной войне против Учиха и косвенно поспособствовать очередному и напрасному кровопролитию. Сатору мог бы и противиться этому, из принципа не прикладывать руку к новым смертям, но он не из тех, кому было бы жаль. Это не его война. Эгоистично? Да, вполне. После высказанных ярких впечатлениях о Стране Огня и выраженного желания когда-нибудь здесь поселиться со стороны гостя, Тобирама моментально себя поймал на едких мыслях о том, что он лучше поделит пищу и кров с любым из Учиха, чем жить по соседству с Узумаки Сатору! Лучше уж меньшее из двух зол. И, сказать к слову, с одной из Учиха он в самом деле, возможно, был бы не против разделить кров. Сенджу сам себя корил каждый раз, как только подобные мысли приходили на ум, но не думать об этой чертовке он просто не мог. Это было необъяснимо, сложно, местами дико и крайне чуждо. Сказать более, это было противоестественно! Ибо только мысли о возможном союзе между Сенджу и Учиха уже не могли являться естественными. В голове не укладывалось до сих пор, Тобирама сам себя не узнает. Вдруг вырывает из мыслей о принцессе гнусный голос Узумаки, что младшего Сенджу заставляет вернуться к малоприятной реальности и обратить их с братом внимание на нескольких шиноби из клана, что стоят вдоль линии тренировочного полигона, сохраняя некоторую дистанцию и поочередно складывая нужные печати для одной из нескольких техник, что любезно были предоставлены Сатору в качестве стартового презента в честь будущей большой дружбы. Вообще, наследник Узумаки человек по своей натуре очень щедрый, особенно когда делает на что-то большую ставку и твердо уверен в том, что в будущем это обернется чем-то хорошим. Сатору твердо намерен выдать свою младшую сестру замуж за главу Сенджу, конечно же, преследуя за всем этим свои личные цели. — Эта техника создает защитные барьеры на любой территории и при определенных условиях и печатях дает возможность заблокировать не только саму атаку противника, но... — аметистовый взгляд невольно проскользнул по ярковыраженным нитям вен по смуглой коже на тыльных сторонах ладоней Хаширамы и по его крепким, сложенных на груди, рукам. На миг Сатору посчитал, что он перестал дышать и вовсе разучился это делать. Будь он человеком искусства, то сравнил бы образ Сенджу Хаширамы с чем-то великим, божественным, созданным самой матушкой природой. Будь Узумаки поэтом, он посвятил бы только одной эстетике этих могучих смуглых рук тысячи стихов и романов. Будь Узумаки художником или скульптором, то увековечил бы этот нечеловеческий образ в картине или скульптуре из крепчайшего камня. И никогда и никому не позволил бы узнать объект своего вдохновения, оставив весь этот эпохальный образ эгоистично одному себе. И этот миг растворился в момент, как только до Узумаки дошел факт того, что он оборвал свое объяснение на половине и умолкнул на непозволительно долгие секунды! Действительность происходящего в самом деле уничтожительна. Мужчина вернулся к реальности, чувствуя внутри что-то приятное и в тот же момент болезненно жгучее. Странные мысли и ощущения. — Но... Для полного убеждения и подкрепления своих достаточно для себя парадоксальных размышлений Узумаки вновь, как бы случайно, бросил взгляд на кисти старшего Сенджу и подметил про себя непозволительно красивые костяшки. И продолжил: — Но и тот поток чакры, которую пользователь направляет для создания техники. — попутно объясняет красноволосый. — Она достаточно легка в освоении и питает немногого количества чакры, но требует максимальной концентрации. Тобирама удивленно наблюдает за тем, что техника действительно работает у некоторых шиноби даже на начальном этапе изучения, от части довольствуясь тем, что от Сатору в самом деле есть толк и что он бывает серьезен и достаточно сосредоточен в нужный момент. — Только единственное, — с сомнительной паузой продолжает он. — Для шиноби, не имеющих определенного опыта эта техника займет какое-то время для подготовки. — И сколько времени нужно? — подключается младший Сенджу, переводя на Узумаки выразительный взгляд. — От пяти до пятнадцати минут, — невозмутимо отвечает мужчина и ведет плечом. — Зависит от уровня подготовки и времени освоения. Например, Вы, Тобирама-сан, мне кажется, можете освоить эту технику за довольно короткий срок и тем самым на поле боя на подготовку к ней может уйти как раз пять минут. Сенджу кивает и задумчиво хмыкает. Выглядит и звучит все это интересно и очень заманчиво. Все же, серебристоволосый готов признать, что лицо Сатору даже самую каплю приятно видеть, когда на нем не горит яркая улыбка и даже хочется вести конструктивный диалог. — А Вы, Хаширама-сан, тоже вполне можете за короткий срок освоить эту технику при желании, — Узумаки вдруг умолк, сощурив глаза и задумчиво сведя тонкие брови в переносице, о чем-то раздумывая и, возможно, что-то задумывая. — Это даже может сработать иным образом... — как-то размыто продолжил мужчина, бросив на старшего Сенджу заинтересованный взгляд. — Ваша стихия дерева ведь может отнимать чакру противника? Глава клана, не до конца понимая, к чему ведет гость, дает свой ответ. И вопросительно вскидывает бровь, наблюдая на лице Узумаки хитрую, задумчивую ухмылку. Что он задумал? А вот Тобирама бойко уловил ход мыслей Сатору, вновь поймав себя на мысли о том, что этот хитрец не так и глуп, каким желает казаться. Младший Сенджу был непритворно удивлен разносторонностью и лицемерием Узумаки. Это более, чем обычное двуличие! Но все же, Сатору получил ответ Хаширамы и сослался на то, что они обязательно вернутся к этому разговору. Сказать начистоту, совмещение этой техники и уникальной способности стихии дерева в высасывании чакры может дать новый, более интересный и действенный эффект. — Сколько времени уходит на это у Вас? — вернувшись к основной теме, спрашивает Хаширама, оценивающе глядя на тренирующихся соклановцев. — Секунды три. — Сатору пожимает равнодушно плечами и хлопает аметистовыми глазами. — Собственно, как многие другие техники, что я могу активировать моментально. Эту технику я создал за пять месяцев, когда мне было четырнадцать лет и дал ей название «Небесные сети», просто красиво звучит, — мужчина вновь улыбается. — И, конечно, я ее совершенствовал все эти годы, особенно, после того, как один кретин из Учиха пять лет назад смог ее обойти. Красные брови яростно сошлись в переносице, как Узумаки вспомнил о не самом приятном эпизоде из прошлого. Заметив сетование на лицах Сенджу, Сатору расслабленно улыбнулся и повел ладонью. — Но не беспокойтесь! Сейчас она работает отлично, можете не переживать, отдаю на отсечение свою прекрасную голову. Тобирама усмехнулся, в принципе, переживать он правда не спешил, Сатору звучал весьма убедительно и, что касалось дела, внушал доверие. Узумаки на первый раз предоставил в качестве презента клану Сенджу четыре своих собственных техники, что уже было неплохо и достаточно заманчиво. Все же, младший Сенджу немного задобрился и уже не испытывал особого нежелания находиться рядом с гостем. Однако, в голове уже успели всплыть несколько имен тех, кто мог когда-то встретиться с Узумаки на поле боя и умело обойти его. Одно из них вынудило даже слегка поежиться, как в голове вновь всплыла малоприятная, старая и, будь она проклята, кличка и голос этого шиноби... — Конечно, мой отец показал бы вам для первого раза чего-нибудь покруче и помасштабнее, чем эти четыре техники, — продолжает он. — Но и я могу вам предложить еще оче-ень многое. — с некой таинственностью в голосе пропевает Сатору и на его лице загорается дьявольская ухмылка. Хаширама отчего-то неприятно поежился, внутри окутало непонятное и странное чувство, появились некоторые сомнения, если не сожаления. Все так резко настигло старшего Сенджу в тот самый момент, когда он просто не был к этому готов. Глава переживает уже второй день крайне непривычный и очень болезненный для себя период. Так еще и Сатору заставляет ощущать двоякие чувства и иметь очень разнообразное мнение о себе, настоящие эмоциональные качели, к которым Хаширама точно не привык. И, к слову будет сказать, это далеко не те эмоциональные качели самого же Хаширамы, о которых частенько любил говорить и над чем подшучивать Мадара, когда они еще были мальцами и перекидывали «блинчики» по воде. Было сложно приспособиться не только к поведению своенравного Узумаки, но и к его необычной и диковинной энергии. Это было непросто объяснить и найти слова, но правда возникал некий дискомфорт, будучи находясь рядом с красноволосым дьяволом. Сатору рассказал в общих чертах о некоторых техниках его клана, но решил выделить одни из мощнейших: запечатывающий стиль восьми триграмм и печать четырех символов, но Узумаки решил деликатно упустить факт того, что последняя из этих печатей есть у него самого и красуется на его животе практически всю жизнь. Мужчина посчитал, что пока Сенджу знать об этом необязательно. Аметистовый взгляд вдруг цепляется за приятную фигуру на тренировочном полигоне и дьявольски симпатичное личико наследника Узумаки озаряет широкая и яркая улыбка. Тобирама замечает, что их с братом собеседник неожиданно отвлекается на кого-то и, подобно Сатору, переводит внимательный взгляд в ту сторону, в попытке понять, что же так ярко привлекло драгоценное и неуловимое внимание неугомонного шиноби. Долго разглядывать и думать не пришлось, там, конечно, было несколько человек, но нужно быть редким дураком, чтобы не понять — Узумаки зажегся только увидев своего сопровождающего. Младший Сенджу, хочет искренне верить, что он ошибся, хотя это невозможно. — Минори-сан! У Вас отлично получается! — не стесняясь через все поле кричит Сатору, приложив ладонь в перчатке к губам, обращая на свою нескромную персону нужное внимание нужной девушки.

せいり

Зоркие черные глаза поочередно мечутся между двумя абсолютно равнодушными по отношению друг к другу фигурами в комнате. Мадара и Мизуми, стоявшие в нескольких метрах друг от друга, были заняты ни друг другом, ни даже скучающим в одиночестве Изуной, что сидел за столом, опустив подбородок на сложенные руки, и внимательно наблюдал за старшими братом и сестрой, которым было интереснее что-то вычитывать на пыльных страницах каких-то свитков, чем уделить время друг другу и младшему брату. Старшие Учиха не обронили ни слова за все то время, что они находятся рядом друг с другом. Конечно, Изуна не дурак и со зрением и внимательностью у него всегда все было очень хорошо, поэтому он прекрасно видел то, что творилось между его родными уже очень много лет. Такое показательное равнодушие и внутренний антагонизм по отношению друг к другу уже стал частью обыденной жизнью. Понятное дело, что Мадара и Мизуми порой обменивались парами слов, но только при необходимости. А чтобы просто спросить, как дела, как самочувствие или настроение, как это бывало раньше — уже нет, уже непросто. Они привыкли жить так. По-отдельности. Изуне это не нравилось, но все же он считал, что это куда лучше, чем громкие ссоры, настойчивые попытки друг друга перекричать и мериться тем, кто ярче и больше будет плеваться огнем. Однако, младший порой грустил, раньше они были одной большой семьей, когда все братья были живы и когда между Мадарой и Мизуми не было безмолвной войны и тихой ненависти. Сейчас казалось, что они уже не семья, а черт пойми что. Младший брат довольно часто предпринимал всяческие попытки вывести старших на конструктивную беседу, заставить волноваться друг за друга. И детский восторг, и радость, что ярко давали о себе знать блеском в глазах и румянцем за щеках, окутывали Изуну, когда старшие действительно волновались друг о друге. Как Мизуми наедине с младшим братом сама заводила разговор о том, что беспокоится о самочувствии Мадары и об его зрении. Как Мадара взволнованно сидел у постели младшей сестры, в моменты того, как она попадала в неприятности. Изуна в такие моменты понимал — им друг на друга не плевать, а это значило уже многое! Но все же помирить их было крайне нужно, младшему Учиха было сложно находиться в такой угнетающей обстановке, что была большую часть времени в кругу любимых брата и сестры. Хотя, казалось бы, на что Изуне еще жаловаться, когда лично у него отношения со старшими по отдельности просто прекрасные? — Завязывайте с этой хренью! — отчаянно выдыхает Изуна, больше не в состоянии насильно терпеть все это, и несильно ударяет ладонью по поверхности деревянного стола, привлекая внимание старших. — О чем ты? — интересуется Мадара, переводя ленивый взгляд с расплывчатых столбцов иероглифов на младшего брата. Изуна хмурит брови и надувает губу. Маленький ребенок, ей Богу. Но младшего злит полное беспристрастье, будто он правда ничего не понимает! Мизуми так же переводит взгляд на младшего брата, не понимая, о чем идет речь и что так срочно скучающему юноше понабилось, но вступать в беседу она пока не спешила. — Прекратите, вы оба, вести себя так словно вы чужие люди! — нетерпеливо и трепетно восклицает молодой человек, будто правда маленький и глупый мальчишка. — Изуна… — тяжко выдыхает принцесса и устало закатывает угольные глаза, вертя головой из стороны в сторону. — Мы ведь уже говорили об этом. И не раз. Если бы это еще как-то волновало младшего Учиха. Для него это весьма невесомый аргумент. И Изуна был таким всегда. Одни из очень немногих, но достаточно действенных методов, чтобы Изуна в самом деле отступил от задуманного и наконец закрыл свой рот, даже если на какое-то время — это тяжелый взгляд матери и сильный подзатыльник тяжелой ладони отца. Но ни Мадара, ни Мизуми не имели на младшего брата такого влияния и не были в глазах младшего такими же авторитетами, как умершие родители. Если Изуна что-то задумал, если в чем-то до конца уверен, на чем-то твердо стоит — значит будет стоять до последнего. Учиха поклялся помирить самых дорогих себе людей в жизни, и он просто обязан это сделать. Даже если ценой своей жизни! Как бы громко то ни звучало. Ничего важнее для него не было. — И что с того, старшая сестра? — Изуна закатывает темные глаза, на манер сестры, и по-детски цокает. — Вы не выйдете из этой комнаты, пока не поговорите друг с другом по душам! Вам ясно? — тон младшего твердый, властный и требовательный. Парень сцепляет руки на груди и откидывается спиной на спинку стула. На самом деле, что Мадару, что Мизуми всегда фантастически поражало то, как Изуна, будучи практически самым младшим в семье — пятым из шести детей, всегда умудрялся брать верх в спорах над старшими братьями и сестрой и всегда строить их в ряд, а они благодушно позволяли это делать, но время от времени это переходило границы. Мадара медленно, но верно начинал закипать. Старший брат всегда мог позволить очень многое, практически все на свете младшему брату, но он никогда не любил, когда на него кто-либо откровенно давил и вынуждал делать то, что не хотелось вообще. С Мизуми уже давно у них сложились такие отношение и, казалось бы, это устраивало уже обоих, как некая безмолвная договоренность. — Изуна, — глухо прошипел мужчина, сжимая твердыми пальцами основание свитка в своих руках. По одному только категоричному тону Учиха давал знать, что ситуация складывается далеко не так радужно, как хотелось бы. — Завязывай лучше с этой хренью ты. — Мадара нахмурил брови в гневном оскале, убирая свиток в сторону. — Кента не хотел бы этого! — посчитав, что ненавязчивое упоминание старшего брата и его мастерское умение сплачивать людей и весь мир вокруг себя может послужить предельно весомым аргументом для другого старшего брата. Однако, это только больше разозлило последнего. Кента всегда был для Изуны кумиром. Кумиром, в том плане, что Изуна всегда тянулся к нему, вдохновлялся, хотел следовать за ним. Кента научил быть младшего брата связующим, ярким и солнечным звеном. Конечно, Изуна понимал, что будь старший брат жив он бы никогда не допустил такого в семье. Если бы Кента был здесь и сейчас с ними, то Мадара и Мизуми помирились бы давным-давно. — Не нужно спекулировать Кентой! — сквозь зубы рычит старший Учиха, опираясь руками об угол стола, за которым сидел Изуна. Младший само собой предполагал, что Мадара вновь может разъяриться, как только он заведет речь о том, что ему нужно помириться с Мизуми, но чтобы настолько… Тем не менее, Изуна отступать не собирался, пусть даже ему в глубине души стало страшно. Мизуми и Изуна далеко не единственные, кто последнее время наблюдает за главой клана резкую смену настроения, странное поведение, плохое самочувствие. Конечно, все вокруг сказывалось. Главная проблема — слепая пелена перед глазами. Даже сейчас, в упор смотря в лицо брата, старший Учиха не мог, как раньше, разглядеть линии красивого, миловидного личика Изуны, как бы ни хотел. Отсутствие возможности увидеть даже собственные ладони перед лицом Учиху злила, раздражала, выводила из себя, так тут еще этот мелкий щенок вновь запевает свою песню. Принцесса растерялась. И она ненавидела свою беспомощность и чувство бездействия, озадаченности и опустошения внутри, что окутывало сердце в груди, болезненно сжимая его. В такой момент никто не придет ей на помощь. Не было лучшего решения, чем взять все в свои руки и встать между братьями, пока это не перешло в нечто похуже. Да, действительно, Изуна рот на замке держать не умеет явно и не умел никогда — неужели Мадаре об этом не знать! — Мадара. — решительно выговаривает девушка, делая несколько шагов вперед, подходя к брату. — Ты — не Кента! — но, кажется, мужчина не слышит уже никого, пожирая младшего брата диким взглядом. Стоит отдать Изуне должное — он отлично держится, так же твердо глядя в слепые глаза старшего брата, а вот сестра остается проигнорированной. — И никогда им не станешь. — отделяя каждое слово паузой, выговаривает Мадара, в момент ударяя тяжелой ладонью по поверхности стола, что он подскакивает на месте. Учиха не дожидается чьего-либо ответа, быстро покидая свой же кабинет с характерным хлопком двери, оставляя младших одних. Но никто ничего говорить ему в след и не собирался, потому что, честно сказать, слов не осталось. Изуна молчит, опустив глаза к полу, нервно переплетая длинные пальцы под столом. На вид кажется вполне спокойным, пусть и откровенно подавленным. Мизуми смиряет парня оценивающим взглядом и нервно закусывает нижнюю губу, думая с чего бы начать беседу. Младший подозрительно спокоен, а внутри все сжимается от жгучей боли, маленькие капельки скапливаются в уголках темных глаз, которые он быстро смахивает и отворачивается в сторону. До глубины души было обидно, больно, тяжко. — Ты ведь знал, что так и будет, — негромко произносит девушка, садясь напротив брата. Ее слова не звучат как упрек, ибо упреком и не являются. В ответ тишина. Слышен только подавленный всхлип. Младший Учиха все так же молчит, сверля глазами какой-то сторонний предмет, все что угодно, лишь бы не поднимать на сестру влажный взгляд. Изуна ненавидел слезы — ни свои, ни чужие, хотя довольно часто был готов разреветься, казалось, что были веские поводы, как, например, сейчас. Будь он один, то точно бы разревелся, но показывать слабость перед Мизуми он не собирался. Даже если старшая сестра всегда убеждала братца, что слезы — не есть слабость, но у него иное мнение на этот счет. Девушка понимала, что на данный момент испытывает младший, что творится у него внутри, поэтому хотела быть рядом. Потому что Изуна сам всегда был единственным, кто был рядом с принцессой в подобные моменты. Учиха хочет ответить братцу тем же. — Изу… — начинает Мизуми, но вдруг ее обрывает отчаянной возглас. — Почему это так происходит?! — выкрикивает Изуна, уже без стыда показывая сестре заплаканные, красные глаза. — Почему старший брат себя так ведет?! Я же вижу, что с ним творится. Все видят! Учиха не сдерживал своего напора. На эмоциях выговаривает юноша, позволяя горьким слезам скатываться по щекам. А Мизуми и не думает даже вмешиваться, потому что понимает прекрасно, что младшему нужно выговориться, и она его внимательно выслушает. — Он опять втягивает себя и всех нас в очередную передрягу через два дня! — упоминает он о новом задании и плане, по сути которого нужно заполучить лакомую территорию, что клан Учиха присмотрел еще несколько месяцев назад. — Старший брат слепнет и может окончательно ослепнуть в любой момент! Я говорил ему о том, что готов пожертвовать своими глазами, но он разозлился еще больше, сестра! Брат еще некоторое время говорил о том, как же Мадара во многом не прав и жесток. Говорил о том, как бы все могло сложиться иначе, если бы все были живы, что они бы могли хоть как-то повлиять на старшего брата, который напрочь отказывается кого-либо слушать. Говорил о том, как же он ненавидит проклятых Сенджу и что будь у него возможность — он бы перерезал глотки каждому абсолютно. Говорил о Хашираме и даже почти был готов признаться в том, что он чуть ли не единственный, кто может повлиять на Мадару, что и было для Изуны страшнее всего, учитывая то, что от главы клана Сенджу ни раз приходили предложения о заключении мира. Изуна отказывался жить в том мире, где клан Учиха и Сенджу будут едины. К сожалению, с этим принцесса не была готова согласиться. Правда сказать, это было бы куда лучше вечной войны и напрасного кровопролития. — Он может погибнуть в любой момент… — подавив свою истерику, уже спокойнее и тише выговорил юноша, стирая влажные дорожки со своего лица. — И тогда вы никогда не помиритесь. Я не хочу, чтобы мы жили в ненависти… — Изуна сглотнул вязкий ком в горле и прикрыл глаза. Мизуми видела, как младший брат переживает за Мадару, оно и понятно. Принцесса только в лишний раз убедилась в том, что он любит старшего брата, как и она сама… Но все было так сложно. Намного сложнее, чем может показаться со стороны. Мизуми сильно виновата перед братом, но стоит признать, что ее вина не настолько велика, чтобы возненавидеть человека родной крови. И это было сложно уже простить для самой принцессы. — Мы с ним помиримся… — тепло произносит девушка, накрывая ладонь брата своей мягкой и такой горячей, что юноша сам почувствовал заразительную энергию. Изуна поднимает глаза на девушку и смотрит на нее в надежде. — Я обещаю тебе. Она улыбается, встречаясь взглядом с братом. Улыбается тепло, внушая доверие. И Изуна верит ей, возвращая родную улыбку. Старшей сестре всегда так нравилось видеть, как малыш Зузу улыбается. Его улыбка всегда была солнечная, полная энергии и счастья, полная безмятежности и свободы. Именно таким Учиха Изуна и был. Казалось, что все плохие и сложные ситуации в жизни принцессы сами самой разрешались, если рядом был довольный и счастливый Изуна и его ослепительная улыбка, что каждый раз давала новую мотивацию проживать новый день. Если бы у Мизуми однажды спросили о том, кто лучший человек в ее жизни — и она безоговорочно, абсолютно не задумываясь скажет, что младший брат. — Ты влюблена, Мими… — звучит как ненавязчивый вопрос, но на деле выходит утверждением, констатацией факта. — Я вижу это. — Изуна улыбается легко, а глаза все еще алые. — И что-то мне подсказывает, что не в Такео.