Когда заканчиваются сказки

      На следующий день Тандзиро узнал, что Агацума в бессознательном состоянии был доставлен в больницу и до сих пор не приходил в себя. Об этом им рассказал хорошо потрепанный Сабито с огромной из-за нескольких слоев ваты, бинтов и пластырей щекой: было видно, что он хочет рассказать о происшествии во всех его подробностях, но наложенные швы, рекомендации врачей и взволнованный взгляд Томиоки много говорить ему не давали. Сдерживаться рыжеволосому юноше было трудно, но как только он на эмоциях вдруг начинал громко ругаться или ворчать на врачей, Гию тут же мягко обнимал его и заботливо просил не горячиться, чтобы мимикой лица не тревожить свежую рану.       Тем не менее, из его лаконичных фраз о том, что произошло, всем все стало ясно. Было решено сразу же после занятий отправиться в больницу и разузнать о состоянии Зенитсу как можно больше. С этим решением был не согласен только Тенген. Лишь услышав от Сабито о произошедшем и допытавшись, в какую больницу увезли Агацуму, он тут же сорвался с места и торопливым шагом ушел. Тандзиро с сочувствием смотрел на его напряженную спину, пока тот не скрылся из виду – Узуи был взвинчен, весь на нервах, и о причине такого поведения догадывались все.       Ренгоку, выслушав рассказ друга, замолчал, уставившись в одну точку, и его лицо долго ничего не выражало: не было ни привычной улыбки, ни смеха, ни недовольства или злости. Старший Камадо, чувствуя неловкость от такой продолжительной паузы, сначала даже хотел взять его за руку, но внутренне себя остановил. Старшеклассник выглядел таким глубоко задумчивым, что ему наверняка было не до этих нежностей. – Но я не знаю такого демона, – неверящим тоном выдал он, будто очнувшись ото сна, и друзья, не сговариваясь, обернулись к нему. – Я знаю только человека по имени Хакуджи Аказа!       Находиться в больнице в компании друзей было не так неспокойно, но Тандзиро, держась рядом с Ренгоку, все-таки с некоторой неуверенностью шел по серому коридору. Погода снова стояла пасмурная, и белые стены учреждения выглядели тускло и уныло. С некоторых пор больничные стены ассоциировались у старшего Камадо с болезненным видом его отца перед смертью: последние дни он был совсем слаб, и его госпитализировали. Большую часть времени дети проводили с ним в палате. Так было вплоть до последнего дня. Но отца в живых уже не было, а в больнице теперь находился хороший друг Тандзиро.       Кёджуро, заметив нервное состояние мальчика, легонько приобнял его за плечи, на мгновенье прижав к себе. И это немое подбадривание придало подростку сил: он даже сумел выдавить из себя измученную улыбку. В коридоре, напротив нужной палаты, закинув ногу на ногу и нервно постукивая пальцами по колену, неотрывно глядя в пол, сидел Тенген. И, пребывая в своих хмурых раздумьях, он даже не заметил, что к нему подошли сразу несколько человек. – Тенген, что говорят? – первым решил подать голос Кёджуро, чтобы хоть как-то обозначить свое присутствие. Однако его товарищ даже не обернулся к нему, продолжив невидящим взором смотреть куда-то в пол. Сабито и Ренгоку переглянулись между собой, но тормошить друга не стали, понимая, что сейчас возможна любая реакция с его стороны. – Узуи-сан… – тихо проговорил Тандзиро, неосознанно стиснув рукав кофты Кёджуро. Неужели Зенитсу и Узуи за то короткое время, что они были знакомы друг с другом, стали так близки? Старший Камадо частенько слышал от Агацумы о «приставаниях» старшеклассника, но мальчик хоть и старался говорить об этом с недовольством в голосе, все равно был рад вниманию Тенгена. Тандзиро это чувствовал. Да даже по одному лишь виду Зенитсу, когда взгляд его падал на спесивого старшеклассника, можно было делать соответствующие выводы. Он заливался румянцем, если Узуи обращался к нему, однако в ответ все-таки чаще всего выдавал что-нибудь истеричное. «Для приличия», – улыбаясь, делал в голове пометку Камадо, наблюдая за этими двумя. А сейчас Зенитсу лежал без сознания за белыми дверями больничной палаты. – Эй, Тен… – начал было Сабито, однако его перебили. – Никто не знает, почему он до сих пор не очнулся, – с какой-то отчаянной злостью выплюнул Узуи и, разогнувшись из неудобной позы, прислонился спиной к холодной стене. Рыжеволосый сжал кулаки и плотно свел челюсти, чувствуя, как натягивается хирургически стянутая на щеке кожа. Перед его глазами снова появилось насмешливое лицо Аказы и его сумасшедший взгляд – сколько желания удавить его собственными руками кипело сейчас в крови Сабито! Если бы только его катана была с ним в тот час, он бы наверняка дал достойный отпор! – Не знают, что происходит! Все его повреждения вполне обычные, но почему он еще не пришел в себя, никто не возьмет в толк!       Он еще долго выговаривал сквозь зубы что-то про врачей, про их некомпетентность, про творящуюся вокруг чертовщину и прочее, а друзья молча слушали его, не перебивая, не спрашивая, но и не соглашаясь. В голове у каждого не давала покоя мысль о том, что произошедшая ситуация была из ряда вон выходящих. Почему случилось это неожиданное нападение? Каким образом Аказа оказался на противоположной стороне жизни? Зачем совершил это злодеяние? И самое главное: что теперь будет с Зенитсу?..       Прошла неделя. Никаких изменений по-прежнему не происходило: Агацума не приходил в себя, врачи отвечали расплывчатыми фразами, а Тандзиро, Иноске и остальные не находили себе места. Камадо часто ходил в больницу, чтобы проведать своего друга, каждый раз надеялся на то, что по приходу его обрадуют хорошими новостями, но всякий раз разочаровывался. Он был в палате Зенитсу и, сидя возле его койки, смотрел на непривычно спокойное выражение лица блондина. Тандзиро не мог передать, как же он соскучился по таким родным испуганным воплям – даже Иноске как-то обмолвился, что такое бурное выражение эмоций у Зенитсу нисколько на самом деле его, Хашибиру, не раздражало. Значит, тоже скучал и волновался за друга.       Однако Тандзиро видел, что хуже всего было Узуи-сану. Старшеклассник так часто был в больнице, что старший Камадо, приходя в разное время, неизменно встречался с ним у палаты Агацумы. Они не разговаривали между собой. Тенген зачастую даже не здоровался, проходя мимо – на скромное, словно виноватое приветствие мальчика он просто кивал. Его сестры, которых Тандзиро тоже очень часто встречал в больнице, говорили, что юноша практически так же ведет себя и с ними. Узуи подолгу сидел в палате Зенитсу, неотрывно смотря на него. Иногда он невесомо, даже боязливо прикасался пальцами к его руке, и тут же переводил взгляд на лицо блондина. Но в ответ не было никакого румянца на щеках, ни упреков, ни криков. И без того невеселый Тенген становился еще мрачнее.       Камадо почему-то считал, что понимает его. Всякий раз, когда Узуи-сан равнодушно проходил мимо него, будто не слыша, что с ним говорят, Тандзиро виновато опускал глаза в пол. Он нисколько не осуждал юношу – он и сам не знал, как бы себя повел, если бы Ренгоку-сан с серьезными травмами вдруг попал в больницу. Каждый раз, думая об этом, мальчик так пугался собственных мыслей, что чувство вины за все происходящее переполняло его.       Но настоящие странности все это время творились вокруг. Погода стояла дождливая, солнце было не видно круглый день, частым явлением стали сильные грозы. Это очень волновало Ренгоку, Сабито и остальных. Конечно, Кёджуро объяснял своему возлюбленному, почему пасмурная погода очень опасное время, и Тандзиро, памятуя об этом, волновался вместе с ними. За то время, что Зенитсу лежал в больнице, в городе произошла серия странных, однотипных убийств: убивали молодых, тренированных юношей, занимающихся боевыми искусствами. Сабито, не желая никого слушать, настаивал на том, что виновником всех этих происшествий был именно Аказа. Ренгоку не соглашался, но и не опровергал его суждения – из-за этой неопределенности как-то за разговором рыжеволосый, погорячившись, в пух и прах рассорился с ним. При этом одна его фраза настолько поразила Тандзиро, что подросток целую ночь после этого крутил ее в голове: «Много ли это – быть знакомым с человеком с детства! Любой может встать на кривую дорожку, имея при этом хоть насколько сильные принципы и убеждения! Абсолютно любой! Даже ты!»       К своему собственному изумлению и огромной радости Тандзиро в это время стал очень тесно общаться с Томиокой. Оба они много переживали за ссору двух друзей, за состояние рыжеволосого юноши и за то, что происходило вокруг. В редкие моменты, совсем разоткровенничавшись, Гию рассказывал, что Сабито стал странно вести себя в последнее время: никуда не звал Томиоку, перестал наведываться к нему домой, часто был занят – его трудно было застать дома. А единственная, кто мог хоть что-то об этом знать, Макомо на все вопросы синеглазого юноши отвечала очень неопределенно и туманно. Словно бы брат велел ей молчать о происходящем.       Такими темпами Гию стал частым гостем в доме Камадо, где каждый вечер собиралась уже целая толпа народу. Дети были только рады новым лицам, хотя Томиока, в отличие от Ренгоку, выглядел не очень приветливо и играть с ними желанием не пылал. А вот старшей дочери Кие новый гость очень даже нравился, несмотря на всю его холодность: она много разговаривала с ним, с удовольствием обслуживала его за столом, подавала порции побольше. Так Гию быстро нажил себе врага в лице юного Руи, который уже только при появлении синеглазого юноши в доме, оглядывал его убийственным взглядом, а потом собственнически брал за руку Незуко и уводил в комнату на второй этаж.       От Гию Тандзиро узнал для себя много нового: оказывается, Сабито и Кёджуро подружились только в средней школе, когда попали в один класс – до этого Урокодаки проводил гораздо больше времени с Томиокой. Однако с появлением Ренгоку, что был ему ближе по убеждениям и психологическим принципам, он отдалился от своего друга, и их отношения заметно ухудшились. Рассказывая об этом старшему Камадо, синеглазый юноша не сетовал на появление Кёджуро в их спокойной жизни и не отзывался о нем холодно. Скорее наоборот: он был ему благодарен за то, что разрушенная дружба дала почву для новых, более близких отношений. Ведь если бы не появился Ренгоку, Гию бы так и остался для Сабито «лучшим другом» без какого-либо намека на что-то большее.       Как понял Тандзиро, в средней школе в жизни Ренгоку-сана произошло нечто подобное: он тоже перестал общаться с каким-то своим хорошим другом детства. В подробности Гию вдаваться не стал, лишь отметил, что они были словно две части одного целого – одни взгляды, одни убеждения, одни интересы, одни увлечения, одна неиссякаемая энергия. Только характеры были разные. Словно кто-то расставил над ними невидимой рукой знак «плюс» и знак «минус», чтобы дополняли друг друга. Но когда Камадо спросил, что же тогда произошло и куда делся этот самый друг детства, Томиока как-то странно посмотрел на него и пожал плечами.       У Ренгоку в это время, как назло, снова начались проблемы с отцом. Старший сын Кие даже за порог их дома ступить боялся, так как Шинджуро-сан не имел никакого приличия и чувства стыда и мог начать ссору с сыном даже при постороннем человеке. Часто Кёджуро на обеденных перерывах, которые он по-прежнему проводил не в своей школе, появлялся с ссадинами на лице. На испуганный взгляд Камадо он только весело смеялся и приговаривал, что «его старик тот еще огурец, и силищи у него хоть отбавляй». Да, Ренгоку смеялся. Но смеялся ли он дома, когда отец выговаривал ему все, что в нем кипело, когда поднимал на него руку? «И как же там Сенджуро-кун… Надеюсь, ему не достается так же, как и Ренгоку-сану…» – думал мальчик, крепко сжимая большую ладонь своего возлюбленного.       Теперь они стали встречаться реже. Старшеклассник ушел из всех пришкольных клубов. По его словам, отец чем-то постоянно нагружал его, видимо, специально, чтобы Кёджуро больше времени проводил дома. И результат этих «нагрузок» был на лицо: несмотря на его природную бодрость, в действиях юноши все чаще стала проглядываться усталость, руки были смозолены и избиты, он сутулил плечи и иногда прихрамывал. Тандзиро не знал, что за наказания применял Шинджуро Ренгоку на сыне, но негодовал по этому поводу всей душой. Ведь Ренгоку-сан такой замечательный! Как можно было так плохо к нему относиться? Незуко, которая всегда заботливо заклеивала новые ссадины старшеклассника своим цветастым пластырем, была полностью согласна с братом: неужели было можно так плохо обращаться с родным сыном? Однако Кёджуро на все их сочувственные взгляды только смеялся, отмахиваясь.       Очевидно, слишком сильно впечатлившись взаимоотношениями в семье Ренгоку, Незуко стала плохо спать. Однажды утром за завтраком она испуганно рассказала старшему брату, что ночью ей приснился страшный сон. Посреди ночи она, видимо, внезапно вскрикнула, потому что на ее голос из соседней комнаты прибежал Руи, запрыгнувший к ней на кровать и крепко обнявший ее, все еще неспокойно спящую. В лучах утреннего солнца успокоившаяся девочка рассказала, что в ее сне какой-то странный человек, стоя босиком на полу в луже крови, целовал до смерти напуганного Сенджуро-куна в лоб. Этот сон повторялся снова и снова, и старшая дочь Кие неизменно видела одно и то же. Незуко то оказывалась на месте Сенджуро и чувствовала, как молодой незнакомец с окровавленными и испачканными в чем-то руками целует ее, то опять смотрела на эту картину со стороны, откуда-то с пола, лежа в кровавой луже. Руи, обнимая девочку и тесно прижимаясь к ней, говорил, что это все дурное влияния членов семьи Ренгоку, но Тандзиро ее рассказы очень взволновали. Он передал их Кёджуро слово в слово. Однако тот лишь отмахнулся, сказав, что вещие сны и сны-предзнаменования – это глупые выдумки суеверных.       Как-то вечером все дети семьи Камадо, кроме маленького Рокуты, который был с матерью в ее комнате, сидели в гостиной. Незуко помогала Руи, который начал посещать школу, делать домашнюю работу; Тандзиро делал то же самое для Такео; Ханако и Шигеру раскрашивали какой-то рисунок. Когда младшие вдруг заспорили между собой, успокаивать их пришлось именно Незуко. – Ну а почему она неправильно раскрашивает! – тут же стал возмущаться Шигеру, тыча пальцем куда-то в листок и указывая на это старшей сестре. – Волосы не могут быть розовыми! А у мальчиков особенно! Незуко застыла, изумленно глядя на раскрашенный листок, а потом медленно повернулась к старшему брату. – Тандзиро! Розовые! – вдруг воскликнула она, вскочив на ноги, отчего Ханако и Шигеру, не ожидавшие такого, вздрогнули и перестали пререкаться. – Сон! Я только-только вспомнила! У того незнакомого парня во сне были ядовито-розовые волосы! Очень странный цвет – значит, это, действительно, всего лишь непонятный сон, и я зря волнуюсь? Это ведь так странно! Разве мужчины красят волосы розовым? – Вот и я говорю! – подхватил Шигеру, показав младшей сестре язык. Старший Камадо словам сестры удивился, но решил, что она действительно рассудила все верно: никто из тех, кого он знал или видел в окружении Ренгоку-сана, не носил розовых волос – иначе он бы хорошо это запомнил. И Тандзиро, сделав про себя все необходимые выводы, эту деталь благополучно забыл, решив не докучать Кёджуро своими нелепыми подозрениями и суевериями.       Меж тем новые вести пришли из больницы. Сестры Узуи рассказали, что к Зенитсу приходил какой-то старик с длинным свертком. В палату его пустили, и позднее оказалось, что мальчику он приходится дедушкой. Рядом с внуком он побыл от силы минут десять, и потом девушки, вместе с Тенгеном ожидавшие в коридоре, видели, как он покинул палату, однако уже с пустыми руками. Узуи, по возвращению на свое законное место рядом с койкой Агацумы, осмотрел все помещение – свертка, напоминающего завернутую в ткань и перетянутую веревками палку, нигде не наблюдалось. Он просто испарился. А старик в больнице больше не появлялся, что тоже не могло не удивлять – ведь его внук до сих пор не приходил в сознание.       И не только это было подозрительным. Вскоре Тенген, как-то раз во время обеденного перерыва присоединившись к компании – они с Сабито с некоторых пор перестали есть вместе со всеми – рассказал Ренгоку об еще одном интересном наблюдении. С его слов, в больнице палатой Агацумы интересовался не только он. Одна из медсестер, пробуя разболтать «симпатичного парня, что так часто приходил навестить друга», поведала ему о подозрительном типе, которого она видела. С ее описания Тенгену он был не знаком. Девушка отзывалась о нем очень резко: говорила «просто омерзительный» или вовсе «урод». Особой приметой она выделила странное родимое пятно на лице, похожее на какую-то сыпь. Кто это был – никто не имел понятия. Но факт оставался фактом – этот странный незнакомец интересовался находящимся без сознания Агацумой Зенитсу.       Узуи, опасаясь неизвестно чего, стал проводить с бесчувственным мальчиком еще больше времени. Макио, Сума и Хинацуру совсем отчаялись, по вечерам зазывая его домой. Юноша уходил из палаты лишь только тогда, когда истекало время посещения больных и не минутой раньше. Зачем он сидел часы напролет возле Агацумы – никто не понимал. Ведь не было даже предпосылок к его пробуждению. Но, тем не менее, Тенген, за все это время будто потерявший свою былую яркость, находился рядом с блондином, ни на шаг от него не отходя.       Как-то раз Сума тихонько заглянула в палату, чтобы позвать брата хотя бы перекусить. Узуи разговаривал. – … я серьезно. Если не очнешься, ты никогда не услышишь этого. Ты ведь хочешь услышать эти слова от меня лично? Я еще никому такого не говорил. Хотя ты, скорее всего, не поверишь мне, бестолковый Зенитсу, – он горько усмехнулся, а затем ссутулился, опустив голову. На некоторое время в палате снова возобновилась тишина. Сума с навернувшимися на глаза слезами закусила губу, глядя, как мощные плечи Тенгена вздрогнули, после чего он нагнулся еще ниже к койке. – Просто открой глаза. Разве я прошу так много?..       Боясь выдать свое присутствие, девушка бесшумно выскочила из палаты и, утирая слезы, хотела уже броситься дальше по коридору, но вдруг неудачно столкнулась с какой-то медсестрой. – Извините! – тут же пискнула Сума и вздрогнула от холодного взгляда, который высокая, с красивыми серебристыми волосами незнакомка бросила на нее. – Смотри по сторонам, нескладеха!       И рассерженная девушка, громко стуча каблуками, ушла, а сестра Узуи настороженно и даже как-то боязливо смотрела ей в спину, все еще прокручивая перед глазами этот колючий, словно бы плотоядный взгляд. На небе снова не было ни единого просвета, и за окном больницы привычно лил дождь.