Младшего из нас звали Скайн

Под вечер вьюга улеглась, и даже тяжёлые тучи, что принесли снега, рассеялись, выпустив ненадолго из сумрачного плена солнечные лучи. За тем, как растекается закат, я и Скайн наблюдали всё с той же башни, но на этот раз я не чувствовал беспокойства, а Скайн не хотел броситься вниз. Обманчивый покой обнимал нас, и на краткое мгновение я едва не поверил, что зло отступило, а волнения остались в прошлом, что магия бережёт нас и всё разрешится в ближайшие дни. Голос Скайна — как порыв внезапного ветра — принёс новые тревоги. — Всё же я… — начал он внезапно, когда облака налились кроваво-красным, а искра солнца почти исчезла за зубцами гор, — должен просить прощения перед семьёй. — Прощения? — повторил я, и слово отдало полынной горечью. — Нет твоей вины… — Есть, — он обернулся так стремительно, что край подбитого мехом плаща взметнул снежинки. — Ты смешал со мной кровь, и я… не могу держать в себе тайны. Если не тебе, кому ещё мне открыться?! — Слушаю, — договорив, я ощутил, что сердце моё будто сжало темнотой. Взгляд Скайна был отчаянным, горьким. Столь порывистый, столь юный, он мог считать за страшные тайны то, что таковым не было, но я всё же насторожился. Что за вина так изглодала его душу, что он жаждет раскрыться и считает, что не получит прощения?.. — Я… — и снова он словно задохнулся. Слова не желали срываться с губ, замерзали, едва он пытался выдохнуть их, и мне вдруг захотелось обнять и согреть, услышать их как легчайший шёпот. Но я не сделал шаг вперёд, а Скайн собрался и продолжил: — Я любил Мэнселя не… как должно любить брата. — Но как отца? — предположил я слишком поспешно, скорее, выдавая собственные мысли. Как будто вернулся в детство и мечтал услышать, что отгадал загадку верно. Но взгляд Скайна потяжелел, он сжал зубы, и оттого скулы стали явственней, а всё лицо обрело выражение холодного отчаяния. — Вовсе нет, — добавил он. Сколько ликов у любви? Услышав его «Вовсе нет», я ощутил боль. Нанесённая мне внезапная и невидимая рана пронзила болезненнее, чем удар любого клинка. И в то же время отчего сердце охватило спазмом? Что именно задело меня в этом простом ответе? Скайн не отводил взгляд, и у меня во рту стало до неприятного сухо. Я мельком взглянул на спрятанный за повязкой порез и всё же нашёл слова: — Пусть так, — пусть так, пусть он даже хотел стать соперником Лайне, теперь Мэнсель мёртв. Судить о любви, которой придётся угаснуть в безжалостных когтях времени, уже не пристало. — Мэнсель мёртв, — Скайн отвернулся и всмотрелся в последнюю полоску заката, кровавую рану неба. — Мои мечты должны были умереть с ним вместе. Но правда в том, что я и Вэрром восхищался не меньше. Я не звал это чувство любовью, но взгляни — от моей… ненасытной страсти пострадал и он. Посмотри теперь, каков я. С таким ты жаждал бы смешать кровь? Разве не виноват я перед тобой, разве не должен был объясниться прежде? Разве не время назвать меня обманщиком и предать смерти за то, что принёс в семью горе? Что он хотел услышать? Вместо поиска ответа, я всматривался в самого себя. Признания Скайна, следовавшие одно за другим, заставили меня задуматься совсем не о нём. Каковы мои желания? Отчего я протянул ему ладонь, отчего я… Не шагнул ли я к нему вовсе не из братской любви, не из жажды справедливости, не потому, что хотел увидеть истину?.. — Что такое любовь? — спросил я и сократил расстояние между нами на шаг. — Проклятье считает, что ты любил их. Хорошо, когда знаешь точно. Скайн вздрогнул и ошеломлённо взглянул на меня, качнул головой, отвернулся, чтобы мгновением позже схватить меня за плащ, притянуть вплотную к себе. Сердце его билось так сильно, что и сквозь зимнюю одежду я чувствовал гулкие удары. — Я и без него знаю точно, — сказал он, и голос его сорвался, хриплой нотой рассеялся в стынущем воздухе. Закат за его спиной померк, небесная кровь запеклась и потемнела. — Рэйнель, я… Поднялся ветер, бросил острых льдинок нам в лица. Ночь надвинулась на замок Лютейна, обещая свирепый мороз. Хотел бы я обнять Скайна и увести обратно к камину, спрятать в одеяла из меха и предложить прогретое вино с горькими травами. Но вместо того мы всматривались друг в друга, и между нами разлилась тишина, ледяная и жуткая, которую никто не решился прервать. — Рэйнель, — повторил он имя. — Скайн, — отозвался я, только бы беззвучие не разрасталось снова. — Я влюблён в тебя, — слова зазвенели и стихли. Скайн отпустил мою одежду и отступил на шаг. Я же, ошеломлённый, смотрел на него, лаская взглядом скулы, миндалевидные глаза, губы — тонкие черты, столь чуждые нашему роду. Я смотрелся в него и внезапно понимал, что привлечён его духом, порывистостью, юностью, а ещё — тайной крови, встающей за спиной магией, которую мог ощущать то как поток, то как ветер, то как солнечный свет, заблудившийся среди ледников. — Холодная осень в замке, — заговорил Скайн, — где я был больше заключённым, чем братом, принесла мне знакомство с тем, чей голос заставил говорить о себе и собственных тайнах. Доверие вспыхнуло, как бывает, если лучину поднести к высохшим до треска травам… Не прошло и двух дней, и рана, оставшаяся от смерти Мэнселя, начала затягиваться, другой образ стал приходить во сне… — он встал ко мне боком, словно не решился отвернуться полностью. — Чувства мои подобны морской волне. Они с плеском и шумом обрушиваются на берег, и ничего с ними мне не сделать. Однако после они уходят, и лишь немногие остаются, как бывает, если волна выносит на побережье прятавшееся в толщах вод сокровище. Такой была любовь к Мэнселю. А после… — он прикрыл глаза, но теперь уже не мог остановиться, голос его дрожал от эмоций, но звучал, звучал, и я не смел прерывать. — Горе сменилось покоем и надеждой на встречу. Новое сокровище вынесло из морской волны. Я влюблён до отчаянья. Он собрался уйти, и я поймал его за плечо. Снова наши взгляды встретились. В холодном воздухе, в ледяной тишине ночи я склонился к нему и коснулся губами губ, не зная иного ответа. Никогда не любивший, никогда не жаждавший кого-либо, я вдруг понял собственные чувства, удивился им, позволил на миг взять верх над выдержкой, воспитанием, сотнями формул и правил, которыми руководствовался прежде. И когда поцелуй оборвался, я сказал: — Следует вернуться к огню. Если простуда поразит тебя, никому не станет легче. Скайн лишь кивнул. *** Теперь мы сидели у камина не рядом, а друг против друга. Слуга принёс нам вина с травами и мёдом, тёплый напиток, который нигде не готовили так хорошо, как в доме Лютейна, вот только Скайн не сделал даже глотка. Он смотрел в огонь, и казалось, что признание опустошило его и теперь требуется время, пока он наполнится новыми словами, сумеет дать им звучание. Я же молчал потому, что ни одним словом не мог описать свои чувства. Любовь ли сейчас выросла внутри меня, страсть ли, ведь юность привлекает, как дурманящий аромат, или же я только откликнулся с сочувствием на боль брата?.. Он звал себя обманщиком, но мне чудилось, что я и есть тот, кто обманул и каким-то образом повредил ему. — Хорошо, что тебе проклятье не принесёт зла, — уронил Скайн и поднял тяжёлый серебряный кубок. Я повторил жест, и терпкость вина опалила горло, а сладость мёда осталась на языке. Младший выпил всё до капли и поднялся. — Я отправлюсь к себе. Он хотел остаться один, и потому я не последовал за ним. Дрова прогорали, обращались углями, подёргивались сизым пеплом. От камина шло тепло, и я вспоминал, как много раз в детстве садился поближе, чтобы не упустить этого живого дыхания пламени, как мать опускалась рядом, придвинув кресло. Когда-то она вышивала, пока огонь пожирал преподнесённые ему дары, согревая нас. Иногда мать подбрасывала ему сухие травы или ветви можжевельника, и тогда комнату заполнял аромат, в котором мне чудились нерассказанные истории. — Аннэ хотела видеть тебя. Я не слышал, когда в зал вошёл Лютейн. Его громкий голос прокатился под сводами, заставив меня вздрогнуть и отвлечься от воспоминаний. Стало ясно, что камин уже почти не дарит тепла. — Хорошо, — я поднялся, оставив кубок на подносе. Оказалось, я всё ещё ласкал его пальцами, совсем забыв, что тот опустел. — Что с тобой? — Лютейн всмотрелся в моё лицо с преувеличенным вниманием. — Ты изменился. — Мы говорили со Скайном, — ответил я, не в силах ни сказать правду, ни солгать. — И я тревожусь за него, — «и за себя не меньше» осталось невысказанным. — Что ж, — Лютейн отвёл взгляд. — Аннэ ждёт тебя в Сером зале, а если нужно поделиться тем, что стало тяжестью на сердце, приходи после ко мне в кабинет, я не буду ложиться рано. — Благодарю, — склонил я голову. Я был признателен за такую возможность, но пользоваться ею не собирался. *** Я ожидал застать Аннэ в покое и отдыхе — в Сером зале всегда царили тепло и мягкий свет, потому там приятно было читать книги или неспешно беседовать, однако когда я вошёл, горная леди как раз бросила руны на стол. Тёмное дерево столешницы было отполировано до блеска, округлые камни, на которых алым сияли символы, со стуком раскатились по ней. Аннэ не подняла головы, читая ответ, но бросила мне: — Сядь. Я послушался, и некоторое время наблюдал за тем, как она касается камней, сосредоточенно рассматривает их, а после — как она сметает их одним движением в кожаный мешок. — Теперь проклятье связало тебя со Скайном, — заговорила она, пристально посмотрев на меня. По рунам ли она прочла, что за разговор между нами случился, ветра ли донесли ей, я не брался судить. Проницательный взгляд пронизывал меня так, будто я был лишь ручьём, дно которого высвечивал солнечный луч. Ничто не укрывалось от Аннэ. — Что бы ты ни решил сейчас, не торопись. Я не посмел озвучить вопроса, решив, что позже слова её станут мне понятнее. Аннэ же усмехнулась, прошлась по залу, и на миг я увидел её среди лесных великанов, вышагивающей по снегу — дикие земли жили в ней. Наконец она повернулась: — Чтобы проклятье не тревожило вас, Скайн должен обрести свою магию, впустить её в себя, осознать собственный дар. А чтобы получить это, он должен стать хозяином владений своего рода. Нужно добраться туда и вовремя провести ритуал. — Как это сделать? — забыв о чувствах, я ухватился за озвученную возможность. — Завтра я созову совет, — Аннэ подошла ближе, её пальцы на миг коснулись моей щеки. — Расскажу о путях и возможностях. Но тебе сейчас нужно знать — проклятье ударяло по каждому, кого любил Скайн, но никто не отвечал ему взаимностью. Теперь же всё изменилось. Взаимностью?.. Осознание жаром опалило мне скулы, и Аннэ рассмеялась, увидев это. Последний раз я краснел при ней, когда едва стал подростком, и она смеялась так же громко. Её смех — как отдалённые отзвуки грома, как мелодичное журчание ручьёв, спускающихся с гор, как шум водопада обнимал меня, и я тонул в нём, растворялся без остатка. — Слишком долго, Рэйнель, ты искал душу, которая могла бы увлечь тебя. В этом с Лютейном вы похожи и… не похожи разом, — больше она не веселилась, и впервые я осознал, что не только брат мой влюблён в горную леди, колдунью, чья сила была столь велика, но и она любила его, как может любить женщина. — Скайн не понимает, что ты чувствуешь к нему, так и не стоит открывать ему, потому что даже я и мои руны не могут предсказать, что взаимность сделает с драконом, который ещё не получил своей магии. И снова я не задал вопросов, лишь склонил голову и покинул Аннэ. В ту ночь мне так и не пришлось уснуть.