Калейдоскоп

Тьма повсюду. Густая, удушливая, облепляющая комьями уши, рот, нос. Не дыши, милашка, не зови на помощь, милашка, умри, милашка. Кэнди бьет руками пустоту, думая, надеясь из последних сил, что выберется, что выживет. В легких – толченое стекло, на ступнях – сырая земля, кровь, надутые мозоли, на губах солено от пота. Идти невыносимо, колени подгибаются, словно размягчаются суставы, ногти впиваются в грязь и тащат-тащат бесполезное тело. Набухает влага в уголках глаз, и слезы режут потоком щеки. Двигайся, шевелись быстрее! Панические мысли отрезвляют, и Кэнди ускоряется. Нога, рука, нога, рука, нога… Чёрт-чёрт-чёрт, что там дальше?! Кэнди выбирается из узницы темноты, но попадает в молочный, скользкий, обманчиво невинный туман. Внутренности горят, мышцы ноют, кровь и мясо оголяются из-под кожи, но Кэнди продолжает двигаться. Мерещатся непропорционально длинные фигуры, скрученные, норовящие вцепиться в лицо пальцы; голые сучья, напоминающие обрубки рук покойников. И запах… Ох, эта вонь! Протухшие яйца и гнилая болотная тина смешиваются, вторгаются в ноздри, и рассудок плывет. Тошнит, Иисус, как же тошнит. Кэнди ползет, двигая локтями. Хочется остановиться и будь что будет, но инстинкт самосохранения надрывно кричит: «Двигайся! Двигайся!» И Кэнди продолжает путь. И тут – смех. Истеричный, лопающий перепонки и вызывающий парад мурашек по всему телу. Кэнди останавливается, хватает ртом воздух, прислушивается и начинает работать локтями с утроенной силой. Она знает этот смех, знает, что будет потом, Боже, спаси, надо выбраться, надо выбраться. Смех приближается. От напряжения болит челюсть, на ресницах виснут капли слез и кожа – от локтя до запястья – стирается, превращается в грязное месиво земли и крови. Но боли нет. Она меркнет перед страхом. Нечеловеческий смех покалывает спину, осколками врезается в уши, и Кэнди, распластавшись, закрывает голову и кричит. Кричит, что легкие усыхают, жжется в горле, а нечищеные полумесяцы ногтей сильнее впутываются в беспорядочные, пыльные волосы. Её приподнимают от земли, и притаившаяся истерика вырывается наружу. Кэнди дергается, ругается, рыдает, лягает ногами. Бесполезно. Перекошенное, неестественно вытянутое лицо предстает перед ней. Глаза чёрные, как сама смерть, зубы длинные, острые, средневековые клинки. Тварь разевает пасть, а внутри – могильная пустота, бесконечность, вечный смех. Клокочет у неё в груди, и новый прилив смеха разрывает Кэнди на части. Глаза резко распахиваются. От пота неприятно липнет к телу домашняя сорочка. Кэнди трет лицо. Просто дурной сон, больные воспоминания. Пила она сегодня таблетки? Глаза косятся на тумбочку. Баночка в идеальном состоянии, девственно закрытая. Забыла… Вот и результат. Кэнди накрывается пледом и жмурится в надежде вновь провалиться в небытие. Но дьявольский смех продолжает эхом отдаваться в ушах. Когда же это закончится…