О яблонях и яблочках 3

— Ева, я всё понял! — именно с этими словами Джеймс влетел в комнату сестры, на ходу снимая с себя верхнюю одежду.       Ева, дописывающая эссе по истории, отложила в сторону ручку и недоумённо посмотрела на запыхавшегося, раскрасневшегося брата. Каре-жёлтые глаза его сверкали лихорадочным огнём, а сам он при этом выглядел почти жутко. — О чём ты? — подойдя к нему, спросила она, закрывая за внезапным интервентом дверь, а после впиваясь в него внимательным взглядом. — О папах! — на выдохе отозвался Джеймс. — Мы ничего не можем сделать не потому, что ничего не можем сделать, — тут же торопливо затарахтел он. — А потому, что мы ничего не можем сделать. — Как информативно, братец! — прыснув с чужих слов, забавно фыркнула Ева, скрестив руки на груди. — А главное как понятно! — мальчик на это слегка смущённо улыбнулся. — Я хотел сказать, — поправил он сам себя, поясняя, — что пока папы беременны, мы никак не сможем им помочь. — Ты знаешь, — выслушав его объяснение, задумчиво протянула Ева. — Я тоже об этом думала, — призналась она, неопределённо поведя плечами. — Я вспоминала об Адаме и о том, что, ну, папы пытались влиять на него (хотя по итогу это всё равно был не Адам, но не суть), когда он уже родился. Когда он воплотился в мире как отдельное самостоятельное существо. — Ага! — брат тут же горячо поддержал сестру. — Но Бог ведь сказала, что наших брата и сестру Сатана решил создать в противовес нам. Но сейчас ведь от них нет никакой пользы, верно? Ну, пока они ещё не родились... — Джеймс пространно провёл рукой по воздуху. — И потому он готовится заранее, истощая родителей и разжигая вражду между ангелами и демонами так, чтобы, когда дети родятся, он смог безнаказанно и беспрепятственно забрать их себе и вырастить по своей подобе, — сжав руки в кулаках, закончила мысль брата Ева, на что тот кивнул.       На несколько долгих мгновений между старшими детьми повисла тишина. Ева воинственно хмурилась, сжимая руки в кулаках, а Джеймс задумчиво смотрел на её профиль. — Как ты думаешь, у нас получится?.. — неуверенно обратился к сестре он, на что Ева одарила его тяжёлым воинственным взглядом. — Если кто-то попытается навредить моей семье, — чеканя каждое слово, ледяным тоном отрезала она, — я закатаю его в асфальт, клянусь. И при этом мне плевать, кем он будет: хоть ангелом, хоть демоном, хоть человеком, хоть самим Богом или Сатаной!.. ***       Воинственное и решительное настроение держит и Еву, и Джеймса в тонусе. Однако одного настроения мало, а потому детям нужен максимум их сил — как моральных, так и пока доступных физических. Напряжение и недопонимание между ними спадает, восстанавливая натянутые отношения, и в конце концов они готовятся к предстоящему... чему-то вместе.       Они понятия не имеют, чем всё в итоге закончится и во что выльется, но одно знают точно: чего бы им это ни стоило, но своих родителей и брата с сестрой Сатане они не отдадут. А потому Ева ещё более усиленно, практически на пределе собственных нынешних возможностей налегает на свою подготовку — единственное, в чём она пока что хороша. Тренируется и с Михаил, и сама, не жалея себя. Рвение её даёт свои успехи, которые суровая крёстная не может не отметить.       Еве немного лучше даётся контроль эмоций. Теперь вывести её из себя и сразить в первые же мгновения тренировочного боя становится сложнее. Вместе с контролем эмоций пропадают и бесконтрольные всплески силы, наносящие нежеланные увечья. И хотя Еве ещё следует очень многому научиться, разработать собственную боевую тактику и в полной мере обуздать саму себя, прогресс её всё равно виден достаточно сильно.       Джеймс старается от сестры не отставать. Да, он не может похвастаться впечатляющими успехами в боевой подготовке, но он усиленно налегает на медицину. Изводит Марбаса всевозможными вопросами и сейчас, в первую очередь, конечно, вопросами о родах и всех возможных осложнениях и нюансах, связанных с ними. Он хочет быть готов ко всему, к любому возможному развитию событий, а потому обдумывает вероятности и то, как им с Евой следует на них реагировать.       Если никто, кроме них, не может, то они должны сделать всё и даже больше, чтобы защитить свою семью.       Общее рвение к тренировкам и заметно улучшившиеся отношения между братом и сестрой не могут не радовать их родителей. Состояние их ухудшается с каждым днём всё сильнее, хотя и кажется, что хуже уже быть просто не может, и стабильность и потепление отношений между старшими детьми хоть немного, но успокаивает их.       Беременность вытягивает из них почти все силы. Никогда ни Азирафель, ни Кроули не чувствовали себя такими ослабленными и разбитыми. Отношения между ними из-за накаляющейся конфронтации тоже трещали по швам, и самым худшим во всём это было то, что они никак не могли друг другу помочь.       Собственные страдания и трудности меркнут в сравнении с тем, через что приходится проходить супругу, но теперь даже просто находиться одновременно в одном помещении становится просто невозможно. Беременность, может, и истощает их силы и физические оболочки, но древние сущности, из которых они состоят, при одном приближении вскидываются, напоминают о себе вспышками слепящей ярости и невыносимой боли.       Их тела попросту не выдерживают, отзываясь на малейшее проявление сущности в лучшем случае головокружением и тошнотой. В худшем — болезненными предупреждающими спазмами, которые сейчас даже для них становятся опасными.       С каждым днём это становится всё невыносимее и невыносимее. С каждым днём старшие дети становятся единственным связующим звеном между своими родителями, которые теперь даже вынуждены жить в разных частях дома, чтобы чувствовать себя хоть чуточку лучше. — Папа? — Джеймс удивлённо вскидывает брови, встревожено глядя на отца, когда приходит к нему. Азирафель, уставший и осунувшийся, полулежит на кровати. В жесте отчаянной нежности гладит круглый большой живот, и слёзы тихо катятся по его бледным щекам. — Что случилось? Опять болит? — подходит, мгновенно оказываясь рядом, и осторожно присаживается на край кровати рядом, дотрагиваясь до мягкой ладони родителя. — Нет, — тот качает головой, с нескрываемой печалью глядя на сына. — Болит не там, мой дорогой, — улыбается вымучено, лишь слегка приподнимая уголки губ вверх, и Джеймс понимает всё без лишних слов. Кусает до боли щёку, с искренним сожалением глядя на родителя и чуть крепче сжимая его руку. — Скоро всё закончится, — говорит намеренно уверенно, глядя прямо в родительское лицо. — И всё будет хорошо. Вы помиритесь с папой Кроули, вот увидишь. — Я боюсь, мой мальчик, — Азирафель прикрывает глаза, слегка отворачиваясь и глядя в окно, за которым медленно догорает закат. — Боюсь, что больше ничто не будет как прежде... Я слишком слаб — не только моё физическое тело, но и моя эфирная сущность — как никогда остро я чувствую это. И давая жизнь ребёнку, я могу просто этого не пережить, хоть это и кажется чем-то невероятным и невозможным.       Ангел прикрыл глаза, не видя, но чувствуя, как в страхе округлились глаза Джеймса. Сложно было представить, что столь могучее существо могло погибнуть от, казалось бы, такого пустяка, но... Никто ведь никогда не проверял, а эфирно-оккультный сверхъестественный ресурс сам по себе был не бесконечен.       Джеймс был удручён; Ева была мрачна. Папа Кроули пребывал в схожем состоянии, что и папа Азирафель, и это не могло не пугать и не беспокоить. Терять родителей — и кого-то одного из них, и обоих — в родах детям, предсказуемо, не хотелось, так что надо было что-то делать. А в данной ситуации, хотя бы чисто с физиологической точки зрения, «что-то делать» могли только врачи — не только, впрочем, как знающиеся на медицине личности, но и как могущественные ангел и демон, которым, очевидно, было известно гораздо больше о природе и функционировании оккультно-эфирных сущностей.       Именно потому Джеймс и вызывает крёстного, а вместе с ним и его коллегу чуть раньше запланированного осмотра, вместе с хмурой Евой рассказывая о происходящем.       Марбас мрачнеет и тяжёлым взглядом переглядывается с Рафаилом. Тот выглядит задумчивым и удивительно печальным, но вместе с тем странным образом безмятежным. Они не говорят друг другу ни слова, лишь молча расходятся по своим пациентам, и дети идут за ними: Джеймс и Марбас к Азирафелю, а Ева и Рафаил к Кроули.       Рафаил всегда аккуратен. Несмотря на его странный фанатизм и излишнюю энергичность, когда дело касается обсуждения чего-то, связанного с медициной, во время работы он всегда предельно аккуратен и сдержан. Профессионально сосредоточен и максимально компетентен — он действительно мастер своего дела и действительно любит свою работу.       А ещё он определённо неправильный ангел. Хотя врачи в принципе не бывают правильными.       Это невероятно иронично, но именно с Рафаилом Кроули спокойно, и словно что-то давно забытое и утраченное омывает его душу. Покой и тоска, берущие свои корни ещё с тех далёких времён в Эдемском Саду.       С Марбасом никогда такого нет. С ним всегда тревожно, а потому, когда они понимают это, к Кроули приходит именно Рафаил.       В то время как у его супруга врачует Марбас, и Азирафель чувствует рядом с ним собственную силу и уверенность, что на время успокаивает тревоги и страх.       Рафаил всегда аккуратен и осторожен. Его руки, объятые голубовато-золотым сиянием, плавно скользят по округлости чужого живота. Легко поглаживают, усмиряя буйство ребёнка внутри, очерчивают изгибы фигуры, проверяя и диагностируя. — Ты действительно очень истощён, — Рафаил говорит тихо, слегка надавливая тонкими длинными пальцами на чужой живот, вызывая у Кроули тихое шипение. — Хотя при этом ты абсолютно здоров. Ребёнок крупный и сильный, но я не вижу и не чувствую отклонений от нормы. — То, что происходит, так влияет на нас с ангелом и наших детей? То, что Сатана решил подгадить всем жизнь? — Кроули проницательно смотрит прямо на архангела перед собой, спрашивая с бесконечной усталостью. Сидящая чуть в стороне Ева на это лишь кусает губу и отводит глаза в сторону, чувствуя себя виноватой. — Не буду утверждать наверняка, но боюсь, что да, — Рафаил хмурится и вздыхает, продолжая прощупывать живот, спускаясь руками ниже. — Я бессилен в этой ситуации. Но думаю не ошибусь, если скажу, что твой организм и твоя сущность так сильно влияют на ангельскую часть ребёнка в твоей утробе. Не могут извести его из тебя полностью, но вступают с ней в пассивную борьбу. — Почему же тогда меня так не воротит от тебя? — Кроули глухо смеётся, и вопрос его отдаёт горечью. — Если мне опасно находиться рядом с собственным мужем, любовью всей моей жизни, если ребёнка, которого я жду от него, моя сущность отвергает, то почему же с тобой мне тогда так спокойно? — Я врач, Кроули, — Рафаил улыбается устало. — Для меня не существует условностей. Но часть тебя, та самая, что так любит Азирафеля, скучает по нему и тянется к нему. И пытается найти утешение в моей ангельской природе... Хоть так.       Кроули смеётся глухо и горько, на грани искренних слёз боли и бессилия и истерики. Усталость и отчаяние пожирают его изнутри, и демону действительно хочется, чтобы всё это поскорее закончилось, но...       Он шипит болезненно, хватаясь за живот и подаваясь вперёд. Сущность, древняя, ненавистная сущность, огрызается так некстати, напоминает о себе, и вспышка чёрного инфернального пламени на мгновение расходится от Кроули, когда ребёнок в его утробе переворачивается и толкается.       Ева резко подскочила к отцу, придерживая его и с тревогой заглядывая в бледное похудевшее лицо. Пламя быстро исчезло, не успев толком ничему и никому навредить, но девочка всё равно от отца перевела встревоженный взгляд на лекаря.       Тот слегка подался назад, в защитном жесте выставив вперёд одну руку, а второй перехватил себя где-то в районе живота, и там на бледной коже запястья Ева заметила ожог. — Всё в порядке, — выдохнув и прикрыв глаза, произнёс Рафаил, осторожно отнимая руку от живота и накрывая запястье второй рукой. Ожог исчез под голубовато-золотистым сиянием, и эфирный лекарь слабо улыбнулся. — Последнее время с папой часто случается подобное, — всё ещё придерживая родителя, тревожно глядя на него, пытающегося успокоиться и привести себя в норму, призналась Ева. — Мы с Джеймсом опасаемся, что это ненормально... — Так и есть, — Рафаил вздохнул, вновь подаваясь к Кроули. — Как я и сказал, демоническая сущность отторгает ангельскую часть природы ребёнка. — Но раньше такого не было, — Ева нахмурилась, переведя взгляд с отца на врача. — Очевидно, было, — тот отозвался терпеливо, в ответ посмотрев на девочку. — Просто не с таким размахом... Действия Сатаны усугубляют вражду между демонами и ангелами, их отторжение друг друга и ненависть друг к другу. Ваши отцы, изначально ослабленные беременностью, сильнее прочих подвержены этому влиянию. Сейчас в особенности, ведь дети уже полностью сформированные организмы, что могут существовать вне родительской утробы. Сейчас они добирают вес и рост, оптимальные для жизни во внешнем мире, и чем больше они становятся, тем более опасными сущности ваших родителей считают противоположные сущности детей. Из-за этого и происходит конфликт, так явно заметный именно сейчас.       Слова Рафаила не успели затихнуть, как снова коротко вспыхнуло чёрное инфернальное пламя. На сей раз архангел успел среагировать вовремя, уйдя в сторону, но на всякий случай всё-таки выставил вперёд обе руки, оставив их на уровне своего живота и диафрагмы. — Ситуация тяжёлая, — качая головой, безрадостно резюмировал Рафаил, глядя на простонавшего Кроули. — Но вмешаться в неё сейчас мы не сможем: как бы парадоксально это ни звучало, но твоё тело и твоя сущность защищают ребёнка до последнего. Они просто не дадут изъять его до того, как ему придёт время самому покинуть твою утробу. — Я не рожу сам, — посмотрев на ангельского врача туманным взглядом, хрипло произнёс Кроули. — Я попробую тем чем-нибудь помочь, — соглашаясь со словами демона, отозвался тот. — Но папа ведь не умрёт, правда? — с надеждой и страхом Ева посмотрела на Рафаила, который ничего не ответил ей на это.       Все они были в безвыходной патовой ситуации, с которой никто и никогда не сталкивался. Сделать с ней они ничего не могли, лишь ждать и верить в лучшее и собственные силы. И в то, что план Бога на их семью окажется не так жесток, как кажется сейчас.